Владислав Георгиевич Дмитриев
Восхождение «…к низинам» о. Павла Флоренского
Но при всех своих научных интересах он никогда не забывал детей, давая свои советы, писал дочери: «1935.VII.20–21. Дорогой Олень, по обычаю пишу тебе ночью…» и дальше большими буквами написал о том, что надо: «НЕ ГНАТЬСЯ ЗА ВСЕМ ЗАРАЗ и НЕ ЖАДНИЧАТЬ, и наконец, ВООРУЖИТЬСЯ ТЕРПЕНИЕМ и ЖДАТЬ, ЧТОБЫ ЗНАНИЯ РОСЛИ САМИ, ОРГАНИЧЕСКИ, а не хватались судорожно». А дальше перечислив, что ей необходимо знать, особо указал на: «стиль, умение выражать свои мысли точно, ясно, изящно и культура СЛОВА – ощущение его ценности, ответственности, органичности и существенности. … Филологию определяли как “искусство медленного чтения”. Твоя задача – научиться читать медленно, – чем медленнее, тем лучше».
И если связь с семьей у него не прерывалась, связь с прошлой жизнью, работой становилась все тоньше и тоньше, вот и появляются строчки: «1935 г.VII.23 … Просматриваю иногда журналы, попадается кое-где упоминание о ВЭИ, и звучит оно так бледно и далеко, словно никакого ВЭИ нет и не было». Это были последние строчки об институте, в котором он проработал почти 10 лет.
4.3. Мировая энергия
В начале августа 1935 года в строках письма Василию появляются интересные строки: «VIII.5.1935 … Последнее время подчитываю новую литературу по атомному ядру и соприкосновенным вопросам. Требуется, чтобы я прочел несколько популярных лекций около этих тем, но почти уверен в полной неподготовленности слушателей, так что ничего не поймут, не смотря ни на какую популяризацию». Эти строки интересны по двум причинам: во-первых, кто в лагере мог интересоваться проблемами атомного ядра и требовать провести лекции, а, во-вторых, П.А. Флоренский был одним из немногих ученых того времени, действительно понимавшие эти вопросы, о чем свидетельствует его статья «Запасы мировой энергии» [37]. Эту статью он опубликовал в журнале «Электрификация» в январском номере за 1925 год. В ней сначала он дает определение видов энергии: кинетической и потенциальной, производимой ими работы и закона сохранения энергии. Далее переходит к рассмотрению её использования на различных примерах, попутно давая определения физическим единицам: калориям, килограмм-метрам, киловаттам. Установив, таким образом, основные понятия физики, переходит к рассмотрению: «… практически наиболее интересующей нас – к энергии находящейся в распоряжении техники». И сразу делает вывод, что: «Главный и практически единственный источник энергии, питающий технику, есть Солнце». Подробно рассмотрев на примерах баланс мощности, испускаемой им и получаемой Землей и преобразование этой энергии в природе, дает оценку энергии залежей горючих ископаемых в Земле. Оценив все это, предупреждает: «… как ни кажутся нам велики запасы энергии, накопленной во всех горючих ископаемых вместе, они, однако, ничтожны не только в сравнении с полной мощностью источаемой Солнцем, но даже и с долей её, непосредственно питающего Землю». Оценив, таким образом, энергию запасов угля и мощности рек, дополнительно к ним перечисляет энергию ветра, морских волн, небольших водоемов, атмосферное электричество – но и они: «… как бы ни были величественны явления природы, производимые в отдельных случаях этими видами энергии, при общем подсчете энергетического хозяйства они почти не могут идти в счет по своей малости с мощностями энергии уже перечисленными». В энергетическом балансе он рассматривает даже энергию, получаемую от Луны – приливы и отливы, но и: «… этот естественный ход техники пока, по-видимому, далек от широкого практического применения и нуждается в обширных установках». И далее переходит к главному; рассмотрению других видов энергии: «может быть обещающих в будущем многое» это: «… теплота Земли (если таковая в самом деле имеется, о чем можно ставить вопрос) и внутренняя энергия атомов, выделяющаяся при распадении атомов на электроны. Эта энергия должна быть чрезвычайно велика». Упомянув в третий части своей статьи энергию атома, в четвертой части он раскрывает объёмы его энергии: «… всякое вещество, все равно какое, пусть самое бездеятельные, по обычному химическому суждению, содержит в своих атомах запасы потенциальной энергии, перед которыми исчезают все предыдущие подсчеты». Проведя новые подсчеты, делает вывод: «… один грамм радия при полном превращении энергии дает столько же энергии, сколько 250 килограммов угля при горении». И далее пишет: «С атомами очень грузными разложение идет особенно легко, и они разваливаются сами собою, таков именно источник энергии разных видов, непрестанно поставляемой радием, ураном и др.». В своих рассуждениях он подошел не только к возможности использования энергии атома, но и к пониманию опасности его использования, о чем пишет: «Медленность разложения материи есть, конечно, условие длительности существования мира. … Нужны особые деятели, чтобы вызвать или ускорить разложение материи. Вероятно, на свою же пользу мы пока почти не владеем такими деятелями: иначе судьба Земли была бы весьма шаткой». Развивая свою мысль, пишет: «Каждый атом в этом смысле, есть нечто взрывчатое. Но разлагаясь, он должен внезапно выделить часть своей энергии, и мощность этого выделения в миллион раз превзойдет мощность взрыва наисильнейшего из химически-взрывчатых веществ». Вот так он писал ровно за 20 лет до первого атомного взрыва, сделавшего судьбу человечества «весьма шаткой». Но на этом его статья об энергии не ограничивалась, в ней есть еще одно знаменательное упоминание: «Между тем самое пространство, помимо материи, несет свою энергию, так называемую “нулевую энергию светового эфира” … Как именно организована эта энергия – пока остается не выясненным … плотность ее распределения … чудовищно большая. … Эта энергия, однако, ускользает не только от эксплуатации, но и от прямого наблюдения».
Здесь он упоминает вопрос, ответ на который современная наука только, только начинает искать, разбираясь с феноменами «темной энергии» и «темной материи», из которых, как оказалось, в основном и состоит наша Вселенная.
Таким образом, П.А. Флоренский был одним из немногих ученых своего времени, который не только глубоко понимал физику и возможности атомной энергии, но и опасности, которые несет овладение ею. Как человек, обладающий высоким интеллектом и аналитическими способностями, он хорошо представлял, куда заведет освоение атомной энергии и именно в этом вопросе проявились его не менее выдающиеся моральные качества.
В материалах о. Андроника имеется свидетельство его матери Ольги, дочери Флоренского:
«Мы с папой гуляли вдвоем в окрестностях Загорска. Он начал говорить: «Я мог бы изобрести оружие, которое завоевало бы [или: “покорило” – не помню] весь мир, – он сжал кулаки, желваки заходили (так, когда скрипят зубами), – но я не буду этого делать, нет, не буду”. Мне стало смешно, о чем он говорит – папа и оружие несовместимо! – но я не стала возражать, я понимала, что он говорит это себе, а не мне “не буду”, и не стала возражать» [7].
Флоренский не только понимал реальность создания атомного оружия, а, возможно, и пути к его созданию, но понимал и его опасность для человечества.
Вообще его близость к атомной проблематике ставит несколько вопросов, но об этом ниже, а пока в его последующих сохранившихся письмах о результатах его лекции по атомному ядру, ни каких упоминаний не было.
Лагерная жизнь продолжалось по заведенному порядку, работа в лаборатории, письма родным, лекции для заключенных интеллигентов, поверки и другие лагерные обязанности, которые не приносили и не могли принести удовлетворения, а только сожаление: «Я не перестаю жалеть, что моя работа в Сковородине оборвалась именно тогда, когда должна была принести плоды – и теоретические и практические».
Все, что ему оставалось – это передавать свой опыт и идеи в письмах детям, которые, как он надеялся, сохранят и используют их. В одном из своих писем он приводит программу и методику работы по микрофизике, кстати, актуальной и в настоящее время для практической космонавтики: «1935.VIII.12–13. Дорогой Васюшка, … больше всего мне хотелось бы помочь вам тем единственным, что есть у меня, – идеями. … Первое, о чем напишу, – это микрофизика. Под микрофизикой я разумею измерение различных физических констант вещества на весьма небольших образцах, частью микроскопических, частью макроскопических, но малых, т. е. гораздо меньших, чем какие применяются обычно. Подобные измерения особенно важны для прикладной минералогии и петрографии и вообще для материаловедения». Обосновав важность микрофизики, описывает, как ей надо заниматься: «… во-первых, составить систематический список всех констант и свойств, измерение которых м.б. нужным для той или другой цели. Во-вторых, в подборе по литературным данным по возможности всех предложенных способов измерения этих констант и критического освещения их. В-третьих, в проверке хотя бы части их. В‑четвертых в по возможности исчерпывающем и планомерном заполнении всех пробелов начального списка констант, т. е. в разработке тех мест списка, которые остались без ответа. Разумеется, заполнить его целиком быстро невозможно, но эта незаполненность не должна считаться основанием для задержки составления такой книги. И наконец, в-пятых, должна быть составлена тематика дальнейшей работы в том же направлении. У меня собрано для нее немало материала и придумано кое-что совершенно новое». Вот такое руководство к проведению прикладных научных исследований. Надо отметить, что характерной чертой проведения Флоренским научных работ было тщательное фиксирование результатов – это свойство и позволило так хорошо представить его мысли и жизнь. Множество записок, заметок, записей помогают составить достоверную картину и его работы, и жизни, и идей.
Одной из идей, к которой он неоднократно возвращался в письмах, был его интерес к экойоду или аламбанию, как называли астат в то время. Идея Флоренского состояла в предположении о сильном влиянии его на жизненные процессы. В письме Кириллу он пишет: «Получил ли ты мои соображения о необходимости обратить внимание на аламбаний как химич. элемент, которому, м.б., принадлежит какое-то существенное участие в процессах жизни (по аналогии с прочими галоидами) и притом несмотря на сверхничтожные концентрации. Необходимо иметь в виду весьма вероятную радиоактивность аламбания», что, кстати, подтвердилось позднее и далее: «Думаю немного заняться теоретическими соображениями о свойствах этого элемента, который меня очень занимает в качестве старшего галоида. Тебе же советую постепенно делать сводку свойств всяких редких и малораспространенных элементов и сопоставлять их между собою. На почве периодической системы, думается, можно получить еще немало обобщений неизвестных. Между тем, участие этих редких элементов в жизни природы весьма велико, гораздо больше, чем обычно думают, ибо все процессы требуют специфических катализаторов». Вопрос об астате, концентрация которого в природе из-за его быстрого распада ничтожна, до сих пор открыт.
4.4. Инновации судьбы
В конце лета произошло очередное изменение его положения, на этот раз закрыли водорослевую лабораторию, в которой он проработал почти год: «5–8 IX. 1935 … в связи с ликвидацией лаборатории, я привожу в порядок работу прошедшего года …пишу бесчисленные заявки по нашим изобретениям в области водорослей и торфа, статьи – длинные и короткие, серьезные и популярные, отчеты, … составляю чертежи, доделываю, уже домашним путем, некоторые опыты по использованию водорослевых продуктов в разных отраслях промышленности, веду курс со слушателями повышенной квалификации по математике…».
Именно в этот период Флоренским подано несколько заявок на авторские свидетельства и получены положительные решения на них. Этот факт в очередной раз показывает, насколько была творческой его деятельность, где бы и в каких условиях он ни работал.
Из филиала РГАНТД (г. Самара) была дана справка о научных работах П.А. Флоренского, в которой были приведены полученные им патенты и авторские свидетельства, которые показывают, в каких разных областях техники ему пришлось работать и где у него находились оригинальные решения, это:
«– Флоренский П.А., Моисеев В.М. Гальванический элемент с уменьшенной поверхностью цинкового электрода. 1927 г. Патент 22760.
– Флоренский П.А., Максоров Б.В. Способ изготовления миканита. 1928 г. Патент 23618.
– Флоренский П.А., Максоров Б.В. Способ приготовления пластических масс. 1928 г. Патент 12363.
– Флоренский П.А., Славатинский А.С. Способ изготовления активированной угольной массы для гальванических элементов с деполяризацией кислородом воздуха. 1929 г. Патент 34415.
– Флоренский П.А., Арьякас Г.Я. Ручной аппарат для фотографирования в невидимых лучах. 1930 г. Патент 951.
– Флоренский П.А., Андрианов К.А. Способ получения лаков и пластических масс с применением бензил-целлюлозы. 1932 г. А.с. 38779.
– Флоренский П.А., Литвинов Р.Н., Брянцев Н.Я. Способ комплексной переработки водорослей. 1936 г. А.с. 51091.
– Флоренский П.А., Литвинов Р.Н. Экстракционный аппарат. 1936 г. А.с. 51929.
Основание: Ф.Р-1. Оп. 15-5. Д. 750» [38].
В материалах о. Андроника приведен список из 43 заявок на патентование, которые он совместно с другими сотрудниками подавал на оформление в период с 1926 по 1932 годы [7].
Характерной чертой этих заявок, как, кстати, и статей, было включение в них сотрудников, работавших с ним, показывая тем самым уважение к их мыслям и совместному труду. Правда позднее, в стране это выродилось во включение не подчиненных, а научного начальства во всевозможные статьи, авторские свидетельства и, главное, в государственные премии, но к этому Флоренский не имеет никакого отношения.
Удивительно, но меньше чем за год он на мерзлотной станции получил и оформил интереснейшие результаты по мерзлоте, потом уже в намного худших условиях Соловков провел цикл исследований по морским водорослям и способа получения из них целого набора продуктов, разработал технологии обработки водорослей и запустил разработанные им аппараты. Все это он проводил в условиях, когда практически не было никаких условий.
Он был настоящим новатором, и большинство его технических разработок носило инновационный характер. Рассматривая цели и содержание инноваций, автор в одной из своих работ, писал:
«… появление инновации всегда связано с деятельностью конкретного индивидуума, который осознал, сформулировал и стал проводить инновационное изменение для элемента среды или среды в общем. … Новатору принципиально приходится действовать в консервативной среде, которую необходимо убедить в преимуществах его предложений. … Важный вывод, состоит в том, что моральный аспект инноваций в человеческом сообществе имеет очень серьезный характер и влияет как на сами инновации, так и на новатора. Наличие моральных принципов приводит к инновациям, согласным с этими принципами, но верно и обратное – отсутствие моральных принципов ведет к беспринципным и аморальным инновациям» [39]. Инновации П.А. Флоренского всегда были направлены на достижение наилучших характеристик и никогда не носили аморального характера, это относится не только к техническим устройствам, но и ко всей его деятельности.
Во всех его работах, безусловно, есть проявление его высоких моральных качеств, таланта, эрудиции и работоспособности, жаль только задачи, которые ему приходилось решать, были несоразмерны его таланту.
В письме Василию можно прочитать об этом: «16.09.35 г. … Спрашиваешь об аппаратах, мною сконструированных. Они работают. … Но сейчас я не имею к ним отношения и рад этому. Мысли мои заняты … другим. Сделан ряд изобретений. … Главным образом они касаются различных применений альгина и альгинатов – клеевых веществ из водорослей. … На этом свойстве альгината можно играть, до бесконечности варьируя области применения водорослевых продуктов» И дальше объяснение, почему ликвидировали лабораторию Йодпрома: «Значение же водорослевого йода отступает на второй план, т.к. в гораздо большем количестве йод добывается в Союзе из буровых вод нефтеносных районов». И снова сожаление о том, что: «… участь всех или почти всех отцов – не иметь возможности передать своим сыновьям опыта жизни, особенно при занятиях научной работой. И вместе с тем горько думать, что если бы жизнь можно было повторить, начиная с детства, то были бы повторены и все ее теневые стороны, потому что они не выдуманы, а вытекают из природы вещей».
Здесь же он отмечает, наверное, главное свое свойство: «Не представляю себя уклоняющимся от своего долга, хотя часто думаю о тяжелых последствиях его».
Тогда же Кириллу он пишет, что надо: «… Уметь видеть и ценить глубину того, что окружает тебя, находить высшее в “здесь” и “теперь” и не рваться искать его непременно в том, чего нет или что далеко» И объясняет: «Страсть тем-то и вредна, что во имя того, чего нет, человек проходит мимо того, что есть и что по существу гораздо более ценно. Она ослепляет. Уставившись в точку, человек лезет на нее, не замечая красоты ближайшего. “Хочу того-то” и поэтому пренебрегаю всем остальным. А через некоторое время, когда этого уже нет, “хочу” этого и не пользуюсь тем, чего хотел раньше и что уже достигнуто. Страсть в таком истолковании – типично славянская черта: всегдашний упор в несуществующее или в не данное и немудрое отбрасывание всего прочего – отсутствие бокового зрения». Немного обидный, но верный диагноз.
Воспоминания детства, которые проскальзывают в письмах, помогают лучше понять личность Флоренского, например, когда с женой он обсуждает застенчивость младшей дочери: «1935.IX.24–25… Я рос в иных условиях, да и то не могу справиться с таким же чувством, только стараюсь носить маску, как будто застенчивости нет». Казалось, полное интеллектуальное превосходство над большинством и при этом застенчивость, хотя возможно, в этом и есть проявление интеллекта у талантов, когда личный кругозор «знает» как много не понято и не познано, а, следовательно, всегда есть возможность ошибки, а от того и застенчивость, что, видимо, и отличает их от ограниченной самоуверенности.
Как уже писалось, Флоренского с детства интересовал вопрос, что такое гениальность и талант, а потому в письме дочери Ольге он со знанием дела пишет: «1935.IX.30 … Под гениальностью, в отличие от талантливости, я разумею способность видеть мир по-новому и воплощать свои совершенно новые аспекты мира. Талантливость же есть способность работать по открытым гением аспектам и применять их. … Гениальность есть особое качество, она м.б. большой и малой, равно как и талантливость». Хотя Флоренский и видел мир по-новому и воплощал новые аспекты, проявлять свои таланты на Соловках было невозможно, а душевное состояние совсем не способствовало творчеству: «18. XI.1935 г. … Живу я внешне неплохо, внутренно же уныло: ни на минуту не удается остаться с самим собою. … Живу в душевном полусне, это единственный способ жить вообще; мелькают дни за днями и недели за неделями. В этом полусне … все призрачно и скользит тенью. Таковы и Соловки во всем, такова на них природа, погода и люди». И в следующем письме уже более конкретно: «1935.XI.21–22. … за наукой следить мне не приходится. … Мне ясно, что моя научная работа закончена и что вернуться к ней я никогда не смогу. Ведь научная мысль требует непрестанной и упорной работы над собою, и плоды появляются лишь в итоге жизненного накопления. Мое же накопление все раcсеяно, заниматься же наукою кое-как считаю недобросовестным и беcцельным занятием».
Фразы, которые так интересно читать в его письмах, где высказываются те или иные глубокие и интересные мысли, обусловлены его подходом к их написанию: «1.XII.1935. Когда пишу вам, то беседую с вами, а не пишу, и потому бросаю отрывочные фразы на ходу, когда выпадает минута».
Его талант имел самые различные проявления, в том числе и в поэзии, как, например, в написании поэмы «Оро», где он пытался отразить, как пишет он сыну Кириллу: «7. XII.1935 – древне-эллинское понимание жизни, трагический оптимизм. Жизнь вовсе не сплошной праздник и развлечение, в жизни много уродливого, злого, печального и грязного. Но, зная все это, надо иметь пред внутренним взором гармонию и стараться осуществить ее. Оро проходит чрез ряд тяжелых обстоятельств и испытаний, но проходит чрез них для того, чтобы окрепнуть, чтобы выработалось его мировоззрение, чтобы он сделал научный подвиг – дал новый подход к природе, новое конкретное реалистическое понимание мира, в противовес безжизненному, отвлеченному, призрачному». Представляется, что здесь он описал именно свой жизненный опыт, который дал: «новый подход к природе».
То, что у него имеется новое конкретное понимание мира, можно почувствовать в письме Ольге «1935.XII.5. … заниматься ботаникой есть смысл, только запасшись впечатлениями и знаниями из природы. … Для меня лично даже в физико-матем. науках, наиболее далеких от ботаники, мой … опыт в ботанике всегда был важным подспорьем и стимулом. Строение растительных тканей дает беcчисленные темы для размышления и для подражания. … Все живое, чтобы существовать, должно прежде всего изолировать себя от среды, т. е. окружить пространство своего тела оболочкой, которая непроницаема для всех сторонних воздействий, поскольку они не соответствуют целеустремленности данного организма». Очень интересное обобщение, которое можно перенести на очень многие жизненные обстоятельства и ситуации. Здесь же он ограничивается рассмотрением различных классов органических соединений и приходит к выводу, что наиболее стойкие – эстеры, сложные эфиры, которые: «… непроницаемы для воды, газов, электролитов, электрических токов, в значительной мере для теплового обмена: они в широком смысле изоляторы. В частности, они непроницаемы и для биологических воздействий. Сквозь них не проходят ультрафиолетовые лучи. Можно догадываться, что эти оболочки непроницаемы и для биологических лучей (митогенетических), хотя доказать этого я не мог бы». Наличие биологических лучей Флоренский предполагал.
Его оболочкой, защищающей от лагерных невзгод, была непрерывная деятельность, о чем он писал: «работаю в лаборатории над водорослями и сфагнумом, живу в сносных условиях, читаю лекции по математике, пишу всякие технические заметки, целый день, с утра до поздней ночи, занят – это необходимо и, кроме того, полезно, т.к. заглушает тоску».
В письмах своим сыновьям он поведал как о многих сторонах своей жизни, так и о том, как и за счет чего ему давался успех: «1935.XII.22. Дорогой Кирилл, … трудности твоей жизни отчасти напоминают мне мои собственные. Знаю, меня многие считают избалованным жизнью и легко достигающим успеха. Но это глубокая ошибка, м.б. объясняющаяся тем, что я привык не жаловаться на судьбу. Все то, что другие получали легко, мне давалось с усилием, или вовсе не давалось. …А имеющееся добыто усилием, работой над собою, упорным размышлением и трудом. Даже книги, буквально плывущие в руки другим,до меня или не доходили, или доходили поздно. Из себя я извлекал идеи, которые потом находил в книгах или слышал от других; но мои идеи давали плоды, а у других они оставались внешним придатком. М.б. трудность получения и была условием органического усвоения. В упорстве мысли и в непрестанном труде вижу я свое преимущество пред другими, а не в способностях, которых у меня м.б. меньше, чем у многих других. Этот путь тяжел и утомителен, но внутренне он плодотворнее, чем легкий успех и внешнее быстрое усвоение. И если бы мне было дано начинать жизнь заново, с детства, я вероятно шел бы тем же путем, который уже пройден. Я делал ошибки. Но в основном совесть моя спокойна».
А в строчках, другому сыну, Мику пишет: «…Но видно такова моя судьба, что все полезное, что мне хочется устроить для других, никогда не доводится до конца, а мне только остается жалеть об употребленных усилиях. До сих пор я все не могу научиться формальному отношению к жизни: делать то, что считаешь должным, и не рассчитывать на плоды».
Не забыл он и третьего сына, Василия, в письме к нему можно прочитать сентенцию о семье, из которой ясны его подходы к семейной жизни: «… ты должен думать о маме и о братьях и сестрах. Говорю “должен” не в моральном смысле, о котором можешь догадываться и сам, а в смысле твоих собственных интересов, т.к. утратив живую связь с мамой, братьями и сестрами, ты потом уже не сумеешь ее возобновить и останешься в пустоте. А во имя чего? – Во имя суетных мелочей, которые в сущности тебе не нужны, даже вредны для твоего развития, – т. е. во имя пассивности и нежелания вдумываться в возможные последствия своих поступков. Организуй же свою жизнь сознательно и целеустремленно, чтобы она определялась не случайными факторами, а замыслом, насколько это возможно».
Конец 1935 года проходил обычно: описание одного дня Павла Александровича дано им в письме: «1935.XII.24–25 … целый день проходит в работе, так что за письмо принимаюсь в 1–2 часа ночи. Работаю в лаборатории на новом месте, вожусь с водорослями и различными водорослевыми продуктами, со сфагновым мхом, читаю лекции по математике, теперь двум группам инженеров, одной второй год, пишу статьи – побольше и поменьше для стенных газет и м.б. для центрального печатного органа, делаю заявки на различные применения водорослевых продуктов, участвую в беcчисленных совещаниях по организации производства и исследований, изредка понемногу пишу стихи, занят письмами и почти ничего не читаю – таково содержание моей жизни, идущей как часы по заведенному порядку изо дня в день. Природы не вижу и потому сохну, впечатлений нет. Тут можно было бы иногда слушать музыку; но на это нет времени, подбор произведений мне не привлекателен, а главное – нет для слушания надлежащего душевного настроения. Вечером, за чаем, т. е. от 12 до 1 ч. ночи иногда слушаю раcсказы своих сожителей по камере о виденном ими в разных частях нашей страны или за границей, причем меня интересуют по преимуществу раcсказы о далеких или экзотических краях. Иногда узнаю новые для себя штрихи быта и общественного устройства, но привлекают главным образом сведения естественно-научные». И конечно от такого течения жизни в другой части письма появляются горькие строки: «… От искусства я оторван, для углубленной философской или научной мысли нет условий, и приходится вращаться в иссушающих душу поверхностно-деловых мыслях и заботах, действительная необходимость которых отнюдь не ясна, т. е. которые необходимы и полезны условно, в данных обстоятельствах и в данный момент».
Вот так доходчиво и ярко описана унылая лагерная жизнь, но это была жизнь очень многих творческих людей того времени.