Владислав Георгиевич Дмитриев
Восхождение «…к низинам» о. Павла Флоренского
3.4.Несбывшиеся надежды
Известность Флоренского, уважение, которое он имел в научном сообществе, а также успешное освобождение его в 1928 году давало надежду на такой же успешный пересмотр его дела и в этот раз, тем более, что все понимали фальшивость предъявляемых ему обвинений. В дело включились все участники прошлого освобождения и, прежде всего, организация Е. Пешковой «ПОМПОЛИТ». В процесс освобождения, как уже писалось, не включился только ВЭИ, старый коллектив ученых и руководителей которого был фактически разгромлен и отстранен от власти. Это серьезно подорвало усилия, но надежда всё же была, ведь в 1931 году ПОМПОЛИТу удалось освободить Т.А. Шауфус, а в 1933 году добиться её выезда в Чехословакию.
О ней и фактах, связанных с попыткой освобождения Флоренского, рассказывала в ВЭИ на конференции Е.В. Иванова, в частности, в её интересной информации было следующие:
«В истории российско-американских отношений остается неизвестной одна страница, касающаяся гуманитарной помощи, которую американская организация АRА (Американская администрация помощи) оказывала населению России в начале 20-х годов, во время голода. … В оказании помощи принимали участие около 300 сотрудников-американцев, которые развернули огромную сеть бесплатных столовых на большом пространстве России до Сибири и Украины. Например, летом 1922 года ежедневную помощь получало 11 миллионов российских граждан. Деятельность АRА осуществлялась в основном в 1921-23 годах, но отдельные подразделения продолжали работать в России до 1924 года. Эта миссия приехала в Россию в ответ на призыв Максима Горького и патриарха Тихона» [33].
В США начался сбор добровольных пожертвований, которые АRА распределяла в России. Через её миссию оказывала помощь и организация известная как ИМКА, в основном помогавшая студенчеству и священникам. Однажды в составе делегации от этой организации, в Москву приехал американец Элтон Колтон. Патриарх Тихон познакомил Колтона с Сергиево-Посадским обществом сестер милосердия, потом Колтон оставил воспоминания о Флоренском:
«Один гениальный ученый, священник заслуживает специального разговора – отец Павел Флоренский. Одновременно выдающийся математик, физик и электротехник, … у меня была с ним незабываемая дискуссия по вопросам религии, которую помогла перевести Татьяна Шауфус. … Между прочим, я привез работу Флоренского «Мнимости в геометрии», как память о наиболее эрудированной личности в широком диапазоне моих русских знакомств» [33].
Т.А. Шауфус, которая здесь упоминается, была членом общины сестер милосердия. На сайте «Фонда православной науки и культуры священника Павла Флоренского» дана справка об этом обществе:
«Приют Красного Креста, где служил священник Павел Флоренский. … Построено в 1910–1911 гг. по проекту известного московского архитектора Л.Н. Кекушева на средства общины Красного Креста, по распоряжению его покровительницы вел. княгини Елизаветы Федоровны. Предназначалось для содержания престарелых и лишившихся трудоспособности сестер милосердия. В 1912 г. в здании была устроена домовая церковь Марии Магдалины, в которой с 1912 по 1921 гг. служил священником и духовником сестер милосердия отец Павел Флоренский» [34].
Элтон Колтон и Татьяна Алексеевна Шауфус (Рапопорт) сыграют значительную роль в его дальнейшей судьбе. В интернете приведена информация, что Т.А. Шауфус: «… получила в 1933 г. разрешение эмигрировать в Чехословакию. Здесь начала работу в Комитете помощи беженцам под руководством Алисы Масарик, дочери президента Чехословакии» [35].
В своем докладе Е.В. Иванова рассказала:
«Есть еще упоминания о том, что до 1935 года контакты с Колтоном поддерживались через Париж, и он тоже оказывал помощь уже семье отца Павла после ареста. … В 1933 году Колтон узнал об аресте отца Павла и стал по всем своим возможным каналам хлопотать о нем. В частности, он составил большую записку об отце Павле и направил его епископу Кентерберийскому, где описал биографию отца Павлаи просил хлопотать об его освобождении. … Называется этот документ так “Докладная записка для сугубо конфиденциально употребления, касающаяся Павла Александровича Флоренского”. Там есть глава “Второй арест”, где говорилось: «В феврале 1933 года Флоренский был снова арестован. Вопреки распоряжению и приказам Флоренского молодой еврей-ассистент провел опасный эксперимент на трансформаторе с охлаждающими маслами. В результате взрыва были убиты 4 человека, включая одного из лучших специалистов по току высокого напряжения. Несмотря на то, что Флоренский официально не был признан ответственным, идейные противники задумали использовать этот случай против влияния человека, который пытается сочетать христианские убеждения и высокие научные интересы» [33].
Так что, в то время и позднее многие не могли понять, почему и зачем был арестован П.А. Флоренский и связывали это со взрывом в ВЭИ и происками властей.
Таким образом, контакты семьи Флоренского с Е. Пешковой, Колтоном и Шауфус не только предоставили потенциальную возможность выезда П.А. Флоренского в Чехию, но и вывели этот вопрос на международный уровень. Это обстоятельство привело к неожиданным последствиям. В книге П.В. Флоренского описывается эта ситуация: «В июле–августе 1934 г., благодаря содействию Е.П. Пешковой, в Сковородино смогли приехать его жена и трое младших детей. Анна Михайловна сообщила мужу о своем намерении через Красный Крест ходатайствовать об его освобождении и выезде на работу в Чехословакию. Для начала официальных переговоров необходим был положительный ответ самого Павла Александровича, но он решительно отказался от этого предложения, просил прекратить все хлопоты и, сославшись на слова Апостола Павла, сказал, что следует быть довольным тем, что имеешь. Не успели родные уехать, как 1 сентября 1934 г. Флоренский был отправлен этапом в Соловецкий лагерь» [31].
Вот как описывал сам Флоренский это в своем письме: «1934.X.24. Дорогая Аннуля, вот история моей поездки. С 17 авг. по 1 сент. в Свободном, с 1 по 12 дорога до Медвежьей Горы, с 12 сент. по 12 окт. на Медвежьей Горе, 12-го окт. переезд до Кеми, с 12-го окт. по 20 окт. в Кеми, с 20 по 23 на Морсплаве (б. Попова гора), 23-го переезд по Белому морю и приезд на Соловки. … Сегодня, … наконец попал в Соловецкий кремль. … Первые впечатления очень тяжкие. … Все время думаю о вас, беспокоюсь, не зная, как вы доехали, как живете, как ваше здоровье и в особенности мамы. … Имей в виду, что писать отсюда можно лишь один раз в месяц. … Очень жалею о работах, оставленных на БАМе: там я мог бы сделать что-нибудь полезное…». Вот такой скорый, почти панический и совсем непонятный перевод c Дальнего Востока на Север произошёл с ним сразу после отъезда семьи.
Чтобы понять, что случилось надо хорошо представлять то время. Приезд семьи Флоренского в места его ссылки не остался незамеченным для ОГПУ, так же, как и наверняка контакты его жены Анны с Колтоном и Шауфус через «ПОМПОЛИТ» Е. Пешковой. Активность жены, её поддержка в кругах интеллигенции, международная известность и внимание к этому делу все это означало, что вероятность отъезда П.А. Флоренского за рубеж стала реальной, а вместе с ним и внимание к его делу.
Конечно, он отказался в этот раз, а если в следующий приезд жены он даст согласие и тогда «закрутится» механизм освобождения, а это в свою очередь привлечет внимание к этому делу и поставит вопросы: как оно развивалось, на основании каких доказательств сфабриковано, почему такой приговор. Это грозило всем участникам этого дела нешуточными неприятностями в карьере, а она как раз в этот момент менялась в связи с реорганизацией ОГПУ, которое вошло в состав НКВД именно в июле 1934 года. В этот год в середине июля, шурин И.В. Сталина, полпред ОГПУ по МО Реденс С.Ф., стал начальником УНКВД МО, в тот же день 1934 года Радзивиловский стал помощником начальника УНКВД и начальником СПО УГБ УНКВД по Московской области, а первый. зам. полпреда ОГПУ по МО, Дейч Я.А. стал первым зам. нач. УНКВД МО. И так сложилось, что именно в эти же дни жена П.А. Флоренского с детьми находилась в ИТЛ и уговаривала его подать заявление в Красный крест на выезд. Такое развитие событий серьезно угрожало карьере вновь испеченных начальников УНКВД по МО. По мнению автора, такой скорый перевод Флоренского был именно для того чтобы разорвать возможность его встречи с женой, которая имела выход на Красный крест, и могла бы уговорить Флоренского на выезд. Этому способствовала также протекция за него Т. Шауфус перед президентом Чехословакии Масариком, который обращался к СССР по вопросу эмиграции Флоренского в Чехословакию. Из-за этих обстоятельств и был организован такой спешный и немотивированный перевод его в Соловецкий лагерь особого назначения БелБалтЛага, куда жене добраться уже не было никакой возможности. В книге «Пребывает вечно» можно прочитать: «Свидания заключенных с близкими были возможны. Разрешения оформлялись в Москве, приехавшие ожидали на Поповом Острове, и к ним на 2–3 дня вывозили заключенных. Для встречи предоставлялись отдельные комнаты». Однако, там же приведено письмо Р.Н. Литвинова к жене где он пишет: «…тут, к сожалению, свиданий с женами не дают почти совсем, да и сюда приезжать нельзя, да и остановиться негде» [31].
Лагерь на Соловецких островах был идеальным местом для изоляции заключенных от любых контактов.
Так сошлись обстоятельства, которые определили его дальнейшую судьбу. В пользу этой версии говорит один интересный документ, представленный в книге П.В. Флоренского [30, с. 505]: справка от 16 января 1936 года, составленная для Прокофьева Г.Е зам. наркома (НКВД, авт.). Справка была составлена в связи с тем, что как писала Е.П. Пешкова: «…была просьба Масарика, переданная … чешским послом Славеком, о замене Флоренскому, как крупному ученому, лагеря высылкой за границу в Чехию, где он представит ему возможность научной работы. После моих переговоров с женой Флоренского, которая заявила, что за границу ее муж не захочет, а просила лишь об освобождении Флоренского здесь» [30]. И далее, видимо, её рукой написано: «36 г. Осень. Обещан пересмотр ст 58,10 и 58,11. Закр возможно ли?».[31, с. 506].
Этот документ интересен не только тем, что рассказывает об усилиях по освобождению Флоренского и его отношению к выезду за границу, но и еще одним интересным фактом. В конце приведенной справки: «…по обвинительному заключению след. архивного дела № 2886/212727» написано: «По справке ГУЛАГа НКВД Флоренский П.А. содержится в Ксеньевском отделении БАМЛАГа НКВД» [31].
Таким образом, по документам Флоренский как был, так и оставался на БАМе и никаких законных изменений в его местонахождении не было, а, следовательно, его перевод был инициирован внутренними неофициальными указаниями.
Однако осенью 1936 года никакого пересмотра его дела не случилось, Масарик уже не мог повлиять, так как он покинул должность президента Чехословакии в декабре 1935 года. Атмосфера в стране накалялась, впереди был 1937 год – пик разгула репрессий и расстрелов.
Вот так судьбе было угодно, чтобы священник, ученый о. Павел Флоренский прошел до конца весь мученический путь послереволюционной интеллигенции и священнослужителей, попав в трагически знаменитый Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН).
Глава 4. Соловки (1934-1937гг)
4.1. Соловки – самородки мыслей
Лагерная жизнь, тем более того времени, не способствует серьезному творчеству в любой форме и только глубоко одаренные люди были способны концентрироваться, абстрагируясь от невзгод, которые их окружают. В этом смысле лагерная эпопея Флоренского являет пример настоящего таланта, который реализуется в любой обстановке. О том, как шли его лагерные дни, как он преодолевал трудности быта, чего это ему стоило и какие мысли приходили к нему, можно понять из его писем. Эти письма представляют настоящую россыпь мыслей и идей по самым разным вопросам науки, искусства, истории, философии и описаний быта. Надо понимать, что письма из лагеря имеют свою специфику, связанную, прежде всего с тем, что все они предварительно просматривались лагерной администрацией и очевидно, что существовали вопросы, которых касаться в письмах было не только запрещено, но и не разумно. Именно поэтому целый ряд тем, которыми раньше занимался Флоренский, в этих письмах отсутствует. Содержание писем и историю их опубликования благодаря мужеству и настойчивости родных и близких, можно найти в выпущенных ими книгах и на сайтах в интернете. Из содержания этих писем, которые легко найти по датам, можно хорошо представить характер и образ Павла Флоренского. Они дают возможность показать его высказывания по отношению к научной деятельности, проблемам творчества на фоне тех жизненных обстоятельств, с которыми ему приходилось сталкиваться.
Но не только его письма, но письма других близких к нему людей, дают представление о нем и окружающих его обстоятельствах. В письме от 19 мая 1935 г Р.Н. Литвинова химика-технолога, профессора, арестованного в 1934 году и попавшего в том же году на Соловки, можно прочитать:
«… Какие были события в мае месяце? Никаких. Ходил иногда в Кремль на лекции высшей математики, а так как сплю с лектором в одной комнате, то и хожу вместе с ним, ведя по дороге разговоры на темы не математические, в частности больше всего о поэзии. … Он очень образованный и интересный человек. Крупный математик, физик, философ, филолог и даже химик. Практических навыков никаких. Житейски беспомощен. Близорук, очень умный, чуткий и добрый. Ясно, что мы с ним не ссоримся. Вообще, чтобы не сглазить, в этом отношении у нас хорошо – ни разу за все время не было ни одного столкновения. А когда люди живут в тесном и несменном общении – конфликт почти неизбежен» [31].
Вот такая емкая и точная характеристика Павла Флоренского, которого близко знал Р.Н. Литвинов, таким был Флоренский, таким знали его многие.
Возникает вопрос как «житейски беспомощному» таланту, у которого все мысли и силы направлены на творчество, выживать в обществе в самых разных неблагоприятных обстоятельствах. Здесь так же его уникальная во всех смыслах жизнь и судьба дают ответ – в поддержке. Сначала своей семьи: отца и матери, которые с самого раннего детства рассмотрели его талант и всемерно его поддерживали, вплоть до университетских времен. Далее его талант разглядели в университете, где он был учеником создателя аэродинамики Н.Е. Жуковского, тогда же его философские наклонности увидел и поддержал епископ Антоний (Флоренсов), направив его талант на духовную деятельность. Когда советская власть запретила религиозную деятельность, ему на помощь пришел талантливый химик и менеджер В.И. Лисев, в доме которого он находил пристанище почти 10 лет и который направил его на путь ученого электротехника. Разглядел и оценил его талант и директор ВЭИ К. Круг, не только пригласив его в институт, но и сделав своим заместителем по науке вопреки мнению власти. Когда же власти попытались его арестовать в первый раз, упорство и настойчивость жены Анны Михайловны Флоренской (Гиацинтовой), воспитавшей пятерых его детей, при поддержке всех понимающих глубину его таланта людей, спасло его от ссылки.
На каждом из этапов жизни его талант мог бы не развиться, заглохнуть, уйти в пустоту, не реализовавшись, если бы не находившиеся рядом с ним люди, близкие по родству и по духу.
Таким образом, «житейски беспомощный» талант для своей реализации нуждается в понимании и поддержке, но эту поддержку могут дать только люди, понимающие таланты других. Не абстрактное государство поддерживает таланты, а именно находящиеся на разном уровне социальной лестницы мудрые индивиды, в каком бы государственном устройстве они бы ни находились и какое бы место в нем ни занимали.
Собственно, это и определяет интеллект и элитарность людей, которые если и не достигли высот таланта, но вполне способны не только понять, но и поддержать его. Пример Флоренского это хорошо доказывает, как и показывает, возможно, основную функцию любой элиты – отбор и продвижение талантов, что собственно и поддерживает успешность функционирования этих элит. Под элитой, в данном случае, автор понимает круг людей, которых объединяет: государственный подход, интеллектуальная сила, духовность, экономическое и политическое влияние.
Такую поддержку он получал и в лагере, благо, много талантливых людей со всей страны власть собрала в одном месте, да только не для того, чтобы в полной мере использовать их таланты, а чтобы извести их. Одним из таких людей и был Р.Н. Литвинов, который знал Флоренского со времен его ссылки в Нижний Новгород, встретившийся с ним в Соловках и привлекший его к работе в химической лаборатории Йодопрома.
О работе в этой лаборатории Литвинов писал:
«Работа наша двигается. Постепенно мы оборудуем лабораторию по-новому. Уже сейчас ее нельзя узнать сравнительно, ну скажем, с осенью. Электрохимический отдел полностью мною оборудован, и мы можем делать все определения, которые нам необходимы, с полной точностью. Много чего, конечно, не хватает, но это совершенно понятно» [31].
Эта работа в лаборатории по изучению вопросов добычи йода из морских водорослей позволила Флоренскому приложить свои таланты к новому делу и получить определенную свободу в лагерной жизни. Но перед этим, проходя по этапам в неизвестность он писал: «1934.X.13. Кемь. … Все это время голодал и холодал. Вообще было гораздо тяжелее и хуже, чем мог себе представить» и в следующем письме: «Первые впечатления очень тяжкие. … Очень жалею о работах, оставленных на БАМе: там я мог бы сделать что-нибудь полезное. … Так обрывается всякая полезная деятельность и все приходится начинать сначала; да и придется ли. … Все складывается безнадежно тяжело. … Никаких особых причин к моему переводу не было». Он также не понимал, чем был вызван такой срочный его перевод на Север в Соловецкий лагерь.
Тяготы переезда, неопределенность, непонимание причин, по которым его перевели в Соловки, привели к следующим строкам: «1934.XI. … Уже давно пришел я к выводу, что наши желания в жизни осуществляются, но осуществляются и со слишком большим опозданием, и в неузнаваемо-карикатурном виде, … хотелось жить через стену от лаборатории – это осуществилось, но в Сковородине. Хотелось заниматься грунтами – осуществилось там же, … была мечта жить в монастыре – живу в монастыре, но в Соловках. В детстве я бредил, как бы жить на острове, видеть приливы-отливы, возится с водорослями. И вот я на острове, есть здесь и приливы-отливы, а м.б. скоро начну возиться и [с] водорослями. Но исполнение желаний такое, что не узнаешь своего желания и тогда, когда желание уже прошло».
В другом письме видно, с какой неустроенностью и тяжелой обстановкой пришлось ему встретиться: «1934.XI.5. … Живу я приблизительно так же, как и по приезде, т. е. крайне неудобно, неуютно и трудно … в камере, где 50 чел., люди совсем ко мне неподходящие». Но были и другие: «… интересные, но их надо назвать скорее бывшими интересными: потому что все серости и тусклости, так что даже не верится, что это те самые люди, которые могли бы быть значительными. Только когда разговоришься, то мелькнет иногда что-нибудь, словно стертая позолота».
Устройство в лабораторию было для Флоренского большой удачей, о ней он писал: «… это не лаборатория, а малое производство, но хотя никакого научного исследования тут нет, но все же лучше, чем картошка». И уже в следующем письме: «… с 15 ноября я попал на постоянную работу, в Йодпром, т. е. на производство йода из морских водорослей. В связи с этим я переведен в другую колонну и потому в другую камеру. Теперь я живу с вполне приличными сожителями, а не с бандитами и урками…».
Так снова поменялось его положение, но надрыв чувствуется в его следующих строчках: «26 нояб. – 7 декб. 1934. … На своем веку я много работал, стараясь выполнить свой долг. Но все распалось, заново я уж не могу и, главное, не хочу начинать свою научную работу большого размера».
Но это была лишь минутная слабость, чувство долга и увлеченность сделали свое дело и так же как всегда, он начал глубоко вникать и заниматься новой деятельностью. Переход в лабораторию имел еще одно большое преимущество, ему было разрешено посылать три письма, а не как всем – одно письмо в месяц. Это было серьезным подспорьем в его лагерной жизни, так как он имел возможность выразить на бумаге свои мысли и чувства.
Уже в декабре он смог написать: «1934.XII.13. Теперь я живу в гораздо лучших условиях, … и работа моя, хотя и не по мне, производственная, но посильная и все же не вполне оторванная от моих занятий по специальности. … Пока же стараюсь рационализировать производство, ввести известную механизацию, добиться возможно ровного и эффективного ее хода». Его творческая и активная натура не ограничивалась только рамками лаборатории: «Кроме работы по производству я занимаюсь в библиотеке, – не читаю, а привожу или точнее помогаю приводить ее в порядок, … думаю об организации полиграфической выставки и т.п. Затем даю уроки физики в школе повышенного типа, взрослым. Последнее время взял на себя руководство математическим кружком инженеров и др. людей с высшим образованием и пока читаю им лекции по математике. День весь занят сплошь, с утра до ночи, тем более, что часть времени отнимают чисто лагерные обязанности вроде поверок».
Вот удивительное свойство по-настоящему творческих людей, у них нет свободного времени, они всегда находят возможность применить свои силы к какой-либо деятельности, невзирая на внешние обстоятельства. Цельность натуры, работоспособность и увлеченность – составляющие их успехов. О том, что на Соловках были собраны творческие люди, говорит и еще один удивительный факт из лагерной жизни того времени: «…По вечерам, обычно в выходные дни или накануне, у нас принято идти в театр. Там … пение, музыка, пляски, мелкие драматические или жанровые сценки, чтение и декламация, даже акробатика, и все это приправлено остротами на местные темы. … Изредка делаются попытки на что-нибудь более содержательное. Так, один вечер был нацменский – пляски и песни представителей всевозможных народностей, находятся среди нас любые. Другой раз была постановка шиллеровской драмы “Коварство и любовь”. Эти посещения театра не дают радости (кроме нацменов) …».
В Соловецком лагере находились тысячи заключенных, среди которых было много интеллигенции, знающей Флоренского, о чем он писал, подтверждая, таким образом, свою широкую известность: «Много встречается людей полузнакомых, т. е. таких, о которых я слышал когда-то или которые знают меня по фамилии, или даже таких, с которыми встречался мельком или разговаривал мимоходом … ни на минуту не приходится быть в одиночестве, и, следовательно, творческая работа вполне исключается».
Но даже в таких условиях он быстро втягивается в работу, проводит интересные исследования, наблюдая химическое явление: «1934.XII.14 … сделанное мною и, кажется, в литературе не отмеченное; оно полезно для минералогии и дает хорошую аналогию александриту…» И далее описывает, как получается эта химическая реакция: «При добыче йода … вытяжка из золы водорослей обрабатывается бихроматом и серной кислотою. Этот раствор, … обнаруживает двухцветность в зависимости от освещения. На просвет раствор фиолетово-пурпурного цвета при вечернем (искусственном) освещении, например, при электрическом, но при дневном – изумрудно-зеленого. … Т.к. йод здесь ни при чём, то вероятно подобное явление получится и с очень слабым раствором бихромата и серной кислотой. … Опыт этот так красив, что стоит повторить его, чтобы убедиться собственными глазами. Вероятно, некоторым изменением среды можно добиться перехода пурпурно-фиолетового цвета в красный». Научно и литературно точное описание этого явления.
Еще один интересный штрих к творчеству талантливого человека – это широта подхода к проблеме и охвату её в комплексе. Очень по-современному даже для сегодняшнего дня, уже через два месяца работы в лаборатории он пишет: «1934 г. 13–15 дек. … Сейчас я занят обдумыванием (в частном порядке, это не относится к моей служебной работе), как можно организовать здесь комплексное производство – целый комбинат – добычи брома из морской воды с использованием энергии ветра и приливов в хорошо замкнутом цикле различных процессов и продуктов. … По существу, тут, в вопросе о водорослях и броме, очень много важного интересного и притом тесно связанного с моими работами по электрическим материалам».
Вполне современный подход к созданию замкнутого производства с применением энерговозобновляемых источников. Правда дальнейшего развития эта его задумка не получила и немудрено, все же это лагерь, хотя и на свободе хорошие идеи реализуются с трудом.
И, вспоминая дни на мерзлотной станции, добавляет с горечью: «Но, тем не менее, тяжело уходить от исследований и мыслей о мерзлоте и льдах, где можно было бы сделать большой шаг вперед». Образность мышления, философские обобщения ярко проявляются и в следующих строках того же письма: «Кроме того здешняя природа, … камни все принесенные ледниками, горки, … наносные, из ледникового мусора, вообще все не коренное, а попавшее извне, включая сюда и людей». И, продолжая обобщение, пишет: «Как кристаллические породы, из которых состоят валуны … становятся неинтересными в своей оторванности от коренных месторождений, так и здешние люди, сами по себе значительные и в среднем гораздо значительнее, чем живущие на свободе, неинтересны именно потому, что принесены со стороны…».
А дальше мистически замечает: «… с детства я бессознательно не выносил Соловецкого монастыря, не хотел читать о нем, он казался мне не глубоким и не содержательным, несмотря на свое большое значение в истории. … Умом я хорошо понимаю несправедливость такого отношения, но всё же оно остается и даже растет. Это первый раз в моей жизни, когда древность не вызывает во мне никакого волнения и влечения к себе».
Тем не менее, осваиваясь на новом месте, приспосабливаясь к новым условиям, он не забывает давать советы своим детям, вступающим в самостоятельную жизнь. Сыну Василию в те же дни он пишет: «…старайся записывать мысли и наблюдения каждодневно, не откладывая их закрепление на будущее; ведь они быстро забываются, а если и сохраняются в памяти, то неточно и неярко. Из таких заметок … накопляются материалы для больших работ…».
А в письме сыну Михаилу можно понять его отношение к великим людям, ученым и влиянии на него по следующим высказываниям о Фарадее: «1934 г 16-19 дек … Когда я называл тебя Михаилом, то имел в виду также и Михаила Фарадея. … Он был очень хорошим человеком и величайшим из ученых; каждый год приносит новые доказательства, как глубоко он мыслил и видел и насколько он опередил в своих замыслах и убеждениях современных ему ученых. … Когда я был маленький, мне казалось, что нет имени, красивее, чем Михаил Фарадей, и я постоянно писал его инициалы М.F.».
Там же в письме к дочери Ольге высказывается об искусстве: «Искусство – проявление жизни и потому часть жизни, как целого. Как же сравнивать часть с целым. … Оно есть эстетическое осознание жизни. … Поэтому можно сказать: жизнь выше искусства, но это или ничего особенного не возвещает, или окажется, в другом понимании, жизневраждебным».
И объединяющими для него именами и в искусстве, и в науке: «… от детства и доныне … остаются: Гёте и Фарадея. При кажущемся несходстве в них много общего в основном. Главное – в мышлении не отвлеченными схемами, не значками, а образном, до конца конкретном, – в мышлении типическими представлениями…, а не отвлеченными понятиями» и, разъясняя это, далее пишет: «… их творчество было не службой, не средством своего устройства, славы, благополучия, а самою жизнью, бескорыстным восприятием реальности. Отсюда их проникновение в реальность, способность видеть незримое другим и способность на много десятилетий опережать свое время». Привязанность к этим именам он объясняет тем, что они ему дороги и близки, так как: «Глубина их сочетается с ясностью, ясностью мысли и прозрачностью настроений. Жизнь – в упорной и целостной работе. Вот эти люди мне близки».
Эти высказывания показывают, как необходимы талантливым людям примеры для подражания, они выбирают в качестве моральных авторитетов лучших представителей науки и искусства и в подражании им достигают своих вершин, к которым обращают взоры последующие поколения. Таким образом, идет передача лучших качеств от поколения к поколению, так воспитывается научная и культурная элита.
Работая в лагерной лаборатории по организации добычи йода и брома из водорослей, ему пришлось налаживать производство практически на пустом месте: «… заново открывать америки и притом придумывать, как и чем заменить общепринятые способы исследования тем, что доступно…». Но подобное ему приходилось преодолевать и при организации отдела материаловедения в ВЭИ, и это нормальный процесс, когда исследователь начинает новую работу и сталкивается с практически пустой площадкой, на которой надо строить новое дело, постепенно обживая её и накапливая материал.
Однако в лагерных условиях: «… полезных результатов получается неизмеримо меньше, чем могло бы быть при нормальных условиях».