Владимир Плотников
Баггер
Часть вторая. Портрет Марии
Несколько запоздавшее предисловие
Ревность – это форма существования, построенная на гордости, жадности и четком осознании границ своего. Она не имеет цвета, но тяготеет к всякому из них. Она возникает, как страсть, и точит змеей, скрывается и возникает из ниоткуда. В конечном итоге она порождает ревнителей.
– Из ничего ничего не берется, – монах поморщился и продолжил, – отбросьте всякую научную закомплексованность и обратитесь к чистой гипотетике. Представим, что некий благодетель-мессия отправляется в странствие, и по дороге изгоняет демонов. А ему и невдомек, что не все так гладко…
– Я не понимаю, какое это отношение имеет к Марку, – Александр спросил неуверенно и за между прочим.
– Да никакого. Но представьте, если из него исторгнуть дьявола. Огромного, страшного, с копытами и хвостом. Или какого-либо иного… скажете – доброе дело… а кто докажет, что он там был?
Возможно, он и прав. Стараясь забыть Марию, я любил ее. Пытаясь убить любовь я приумножал ее.
– А что если из вашего друга исторгнуть легион дьяволов и распустить их бесчинствовать по всей округе? Ха-ха, – булочка уронила повидло, исчезая за толстыми подвижными губами, – Но вот тут-то и загвоздочка. Ничего из ничего не происходит. Где-то пропало, появилось в другом месте. Страдайте, сын мой, и кто-то будет блаженствовать. Где благодарность? А нигде, тебя еще и в яму подтолкнут. Расскажите, что вас гложет.
Священник имел поразительное качество – выводить из себя, не ломая ситуацию. Он уже битый час терзал свою жертву расспросами, глумясь и кривляясь, сочувствуя и подлизываясь. Он был заботлив, но делал это как-то не по-доброму, подмешивая в самые отстраненные действия какую-то странную суетность палача.
Александр именно сегодня понял это на какой-то миг, но к своему сожалению заметил, что ему некуда идти, незачем что-то ломать, и не видя какой-либо иной смысл чего-то иного, он продолжал эту странную беседу, поглощая сладости и кофе, добытое где-то странным существом, грузно восседающим напротив.
– Я слышал, к вам приезжает ваш друг, а вы так безрадостно о нем говорите. Может быть, он болен и несчастен? Или же он мерзок и гадок? В таком случае, вы не лучше своего друга. А может быть, вы собираетесь улыбаться недругу? Тогда я беседую с лицемером.
– Нет, Марк хороший человек, просто замечательный. – интонация выдала что-то внутри, и удар не заставил себя ждать.
– Лучше или хуже?
– Кого?
– Тебя, мой друг, тебя.
– Лучше. – Безразличие вернулось к Александру, но было поздно.
– Лукавите. – священник почти пропел, не отводя беспокойных глаз.
– Нельзя говорить о том, какой человек лучше, какой хуже. Все относительно. Вы слышали о том, что между друзьями не выбирают?
– Но ведь выбирают? Ведь говорят! Бог один, и истина одна, и тот, кто владеет миром, тоже один, а также женщиной, и судьбой, и последним глотком воды. Твой друг желает отобрать у тебя все самое дорогое… зачем? Да так просто, из прихоти. Выбирайте, Александр, вы или он. Пусть ваш друг очень прекрасный человек, но он неспособен так смотреть на мир, как вы. Так любить, чувствовать и понимать. Он не сможет пользоваться тем, что ему уступят. Не лукавьте, мы всегда выбираем.
– Откуда ты взялся, святой отец? Тебя гнали палками, или по тебе плакали? – Александр за долгое время в первый раз задал вполне разумный вопрос.
– Важно, что я здесь. Вы мое божество, я готов поклоняться и служить. Отдать последнее и вытащить душу.
– У вас в дурдоме все такие?
– Не спешите с выводами, любезный друг. Вы божество, но в самом варварском смысле. Вы просто средство для достижения цели. Я прошу, и приношу жертвы… конечно, это все в переносном смысле.
– В таком случае, я свободен в своем бездействии, я же бог. – театральность на миг посетила его жесты, и он величественно откинулся в кресле.
– не совсем. Бог должен либо давать, либо быть грозным и устрашающим. На последнее и не рассчитывайте.
– Так чего же ты хочешь, раб?
– Неужели неясно? У меня толстые неловкие пальцы, дрожащие руки и скверный вкус. Я другой и сделан для другого. Я не могу, в конце концов, видеть мир вашими чужими глазами. Я прошу не так много, всего лишь икона. Всего лишь маленькая просьба, причем не за бесплатно. – Священник был как раз тем, кого можно было назвать ревнителем, и в его глазах вспыхнул огонек алчной заинтересованности, какой имеет место у ростовщиков или шулеров. – Неочищенный бриллиант, но каковы размеры! – к удивлению Александра камень выкатился из широкого рукава и засверкал замысловатыми гранями.
– Мне всего лишь нужно видение и немного красок. Немного стараний и…
Разговор оборвался стуком в дверь, и где-то в глубине человеческого естества молодого человека забилось что-то похожее на надежду. Он понимал, что более неспособен выносить свою жизнь, и чувство, ждавшее очень долго, в который раз уловило близость выхода из смыслового лабиринта. На пороге стояла всего лишь Лиза.
– Я забыла ключ, я больше так не могу. – по щекам текли слезы, и она уткнулась в плечо Александра, не видя, что на его лице показались холодность и отчужденность. – Я должна ему все рассказать, я так больше не могу.
– Тише, тише. Я тоже не могу. – он прижал ее нежно и заботливо, но почему-то потерянно смотрел в сторону. Он понимал, что что-то уже изменилось.
х
х
х
– Мертвое, все мертвое. Старые изъеденные доски, стол, полумрак. Безжизненная паутина и монотонный гул моря. Такой же, как два года назад. Жизнь назад, а может, еще и раньше. Тогда все было такое же пустое и преходящее, как суета, мысли о будущем и любовь, наивная и беспечная, настолько, что способна бросить все и всех к своим ногам. Все мертвое, – пронеслось в голове, для того чтобы в который раз попытаться убить воспоминания, так подло выползающие из-под асфальта размеренной жизни.
Вот и осень в душу пришла. А еще завтра нужно отправиться в город, и пополнить необходимый провиант отшельника. В большой город. Нам свойственно давать определения, меняющие всю нашу жизнь. Определения-краски и размытые штрихи. И песочные часы памяти вновь перевернут те же крупицы, и все заново, но по-другому.
Мария ушла в большой город, а после исчезла из этого маленького мира, оставляя разрушении, пустоту и серый бесцельный пепел воспоминаний. Разве мог он, тогда еще слишком юный и незрелый, думать что все будет так?
В тот день, оставшись на желтеющем пляже, Александр искал оправдание. Нет, не себе, а их будущего. Он осознавал, что маленький городок быстро узнает о запретном чувстве, о том, что двое дерзких решили подорвать сложившиеся устои счастливого, скучного, унылого и традиционного быта.
Что им не дадут быть вместе многочисленные дальние родственники и друзья знакомых. Те, что наконец найдут себе новое развлечение. Столь долгожданное и сладкое, что будет множество трудностей, от которых можно уйти, сломать, взорвать и победить. Волевым усилием титана разнося оковы и железные путы.
Он рисовал в своей фантазии этого великана. Страшного и уродливого, из огромного глаза которого люди сделали источник. В глубинах скрывался хрупкий цветок, дающий жизнь. Вселяющий силы и сбрасывающий цепи мрачного плена.
Оправдание было. Оно не желало оправдываться, но отстраняло весь остальной мир. Оно скрывало влюбленных от жадных взоров толпы и питало внутренний огонь.
– Я подарю тебе все краски мира.
– А есть ли среди них те, что рисуют счастье?
– Да, это те самые, что создали нас.
– Мне хорошо, но я боюсь… не делай мне такого подарка. Ты не знаешь, что рисуют все краски мира.
Эта фраза после очень часто звенела тугим колоколом, разрушая привычное спокойствие. Очевидно, влюбленный человек испытывает чувство, имеющее наибольшую близость к тому, что зовется свободой. Он не привязан к чему-либо, но готов отдать это тому, кто не примет его подарок.
С другой стороны, это свобода творца, стоящего у истоков рождения. Того самого, что станет отправной точкой для отсчета времен и эпох. Итак, я дарю тебе нашу судьбу. Спасибо, я тебя тоже. А на улицах ходят прохожие, гудит старый уродливый порт и кто-то выбрасывает якоря. Глупые. Они не видят. Не знают… и никогда не… ведь они – непосвященные. Они не боги. Они неспособны быть такими же свободными. Настолько, чтобы взять в жены сестру. Настолько.
Виновны ли они в том, что рождены от одних родителей? И можно ли говорить о вине, ведь так же поступали первые люди. Кровосмешение было оправдано хотя бы тем, что никого больше не было. Кроме него и Марии тоже никого не было, а род человеческий не мог прерваться из-за предрассудков. Они были единственные из миллиардов, и, очевидно – во все времена.
Его мысли превращались в пылкие речи ораторов и поэтов. Военоначальников и лесных разбойников. Он был влюблен и думал о ней. О той босоногой девчонке, что ушла в огромный город и предала. Нет, не предала. Скорее исчезла. Предательство имеет смысл только тогда, когда есть что-то общее. Он любил ее, и мысленно создавал миры их любви, защищая их от окружающих, сражаясь за независимость и свободу и уничтожая иллюзорных исполинов.
Что думала она не узнает никто. Она поселила надежду и сбежала. Возможно, испугалась или отдалась течению. Или же в ее сердце однажды одержал победу чудовищный великан, один из тех, что так легко падал, пораженный умозрительным мечом Александра. Или же, она оказалась сильнее, и просто победила это нелепое юношеское чувство, мимолетно вспыхнувшее между братом и сестрой. Между теми, кто по праву рождения вместе. И потому не вправе быть вместе.
Никто не узнает, что было на самом деле. Ни Александр, ни тот, кому она доверила таинственное золотое кольцо, до сих пор блистающее на ее большом пальце ноги, ни весь никчемный и ненужный суетный мир, творящий из быта, уюта и притворного счастья иллюзию спокойствия и стабильности.
Жаль, что их чувства остались в них. Александр думал о том задумчивом юноше, как о ком-то другом, чужом и далеком. С улыбкой вспоминая его жаркий пыл, наивные мечты и столь мгновенное взросление, когда буквально в один день он стал творцом мира, как оказалось, столь хрупкого и ненужного, что ему суждено было погибнуть на следующий день.
Этот мальчишка что-то твердил ему об античных богах и королевской крови, о счастье и судьбе, вызывая усмешку и усталость лица. Этот юноша давно погиб. Все мертвое и забытое. Прошлого нет. Но, к несчастью, он выжил.
Вырубив себе пещеру в недрах сердца, скрывая от других свои уродливые шрамы и изувеченные конечности. Так бывает, когда герой становится чудовищем, и прячется в черной темноте. Так случилось и с Александром. И он в который раз смахнул вырвавшиеся обрывки памяти. Оглядел свою мрачную обитель.
Стол, заботливо ждущий гостей и готовый к чаепитию был заставлен грязной посудой. Пыльный ковер, выцветшее старое дерево и скрипучие доски. Гротескные картины венчали его уют, и лишь окно, в котором светилось серое вечернее небо, в симфонии уныния и запустения казалось живым.
Не включая свет, Александр созерцал сумрак, пытаясь убить накатившиеся чувства и боль. Глядя на сырость осени и грязь далекого города, и иногда саркастически улыбаясь. Еще чуть-чуть, и можно сойти с ума. А ведь ничего больше нет. Все мертвое. Все, – произнес он, для того, чтобы успокоиться.
х
х
х
Александр любил Марию уже давно, но при всей своей искренности чувств, так и не мог понять, как. Представьте себе марионетку, играющую с кукловодом. Заставляющую его, энергичного деятеля и творца, вносить в ее пассивную инертность жизнь и озорство. Эмоции и страсти. А также самую большую страсть – игру. Игру со всем, что попадало в ее поле зрения. В том числе и со своим покорным повелителем.
Мария не была такой марионеткой. Но тем не менее, в ней было что-то такое, что притягивало и отталкивало одновременно. Заставляло любить не ее саму, а что-то в ней, то, без чего этот мир, со всем его разнообразием и великолепием, поблекнет, потеряет краски и смысл. В то далекое утро ничего не предвещало беды. Но все же, отсчет невероятной цепи событий можно начинать с тех самых невинных штрихов, которые ничего не означали, но тем не менее, закрывали все двери назад, по которым смущенная душа могла бы вернуться к прежним устоям.
То утро сверкало синим и бирюзовым. Еще белым, но это лишь тогда, когда солнце разрушало спокойствие бездонных глубин и рассыпало повсюду ослепительные блики. Они летели вверх, вниз, в темень усталого порта, а также на веранду, где пили чай, веселились и смеялись.
Тогда к Александру очень часто приходил его друг Марк. На самом деле у него было другое имя, гораздо проще и даже неприметнее. Но его звали Марк, потому что так звали одного из апостолов, на которого по чьему-то ошибочному утверждению, юноша был похож.
Обретя новое имя, Марк очень изменился, и стал Марком. Он стал задумчив и открыт, одухотворен и в то же время обрел смирение. Он стал одеваться так, как одевался бы апостол Марк в двадцатом веке. И постепенно превратился бы если не в святого, то точно в мудреца, когда б не одно но, остановившее его развитие.
Он был влюблен в Марию, сестру своего друга Александра. Юную и красивую. Ту самую девушку, которая в то утро сидела напротив него, одну за другой уплетая тортинки, покрытые Бизе и какой-то замысловатой глазурью. Ее босые ноги, пропитанные бронзой, скрывали один секрет, придававший ее образу еще одну грань. На большом пальце она носила золотое обручальное кольцо, когда-то подаренное ей прадедушкой, известным авантюристом, который впоследствие стал капитаном.
Перед смертью этот человек необычайного мужества и огромных размеров, похожий на огромного титана, обретшего человеческий облик, отягощенного мудростью, страданиями, а главное – силой, способной выдержать страдания, подарил большеглазой девчонке гораздо лучше справляющейся с самодельным луком, чем с иголкой, свое обручальное кольцо.
По легенде, его подарила какая-то персидская принцесса. Оно было таких размеров, что наилучшим местом для него оказался большой палец ноги, красивой и стройной, касающейся истертых досок деревянного пола, где сидели трое и пили чай. Веселилась почему-то только Мария, которая вдруг попросила Марка показать свои пальцы и нарочито выразила притворное сожаление.
– Слишком узкие. – после недолгой паузы задумчивости, она добавила, – Не расстраивайся, некоторым и такие нравятся. Тонкие черты – признак женственности. Ничего, приглянешься какой-нибудь великанше. Ты же знаешь, что гармония ищет противоположности. – она смеялась звонко и весело, отпуская шутки и колкости и сама же им аплодируя. Александр был не здесь, так как будто бы думал о пустоте. Но при всей своей отрешенности, он как никто был лучшим собеседником, в отличие от Марка, который при всей рассудительности, спокойствии и терпимости, был не в себе.
Он нервничал и пытался излить свое зло на кого-нибудь, падая в смысловую яму. Он пытался затянуть туда еще кого-нибудь, и еще больше нервничал. Мария была тем человеком, который его менял и сжигал внутренне, превращая радость в нечто близкое боли и унижению.
– Вы встречаетесь? – спросил Александр. Он задал этот вопрос как бы за между прочим, но то, что на миг ожидая ответа он попытался занять чем-то пальцы, выдавало в нем нетерпение.
– Ну да… – ответил Мерк, и слово «наверное» застыло у него на губах. Все поняли слабинку, и девушка поспешила добить своего незадачливого поклонника.
– Конечно же нет, – но сказав это, она взяла его за руку, ничуть не сопротивляясь его ласкам. Александр чувствовал себя победителем, глядя на беспомощность своего друга. Как можно быть таким идиотом, чтобы считать своей ту, которая тебе не принадлежит? Обнимать оболочку, не различая в ней чужого?
– Ты зря так обращаешься с Марком. Его нужно жалеть и чутко относиться к его ранимой натуре, – сегодня Александр ненавидел своего друга и с радостью наблюдал его душевные страдания, так, как будто каждая внутренняя рана вела соперника к гибельной черте. Марк не видел этого и не ненавидел Александра. Это чувство он адресовал той, которую ласкал, понимая, что она – его демон-искуситель. Без победы над ней он никогда не обретет душевного равновесия.
– Вот у моего брата пальцы действительно мужественные. Они не толстые, но суставы… о, они придают ему такой шарм! – девушка посмотрела испытывающее, и продолжила что-то рассказывать о философах и артистах, о том, что судьба человека написана на его ладонях, а характер узнается по костяшкам на пальцах.
Марк продолжал жаловаться на свою судьбу и то, что все женщины, как одна, похожи друг на друга. Мария смеялась и говорила, что Марку не стать капитаном дальнего плавания, а Марк говорил что-то в ответ, и солнце уже не пускало блики, и из-за окон дышал зной, и какие-то слова и все остальное превращали этот маленький мир в бессмысленный ад, из которого необходимо бежать.
Он так и не понял, куда делся Марк, но, подняв глаза, он встретился взглядом с прекрасной женщиной, олицетворявшей собой всю женственность, мудрость и красоту, о которой можно было мечтать. Их губы слились в поцелуе так, как будто ждали этого всю жизнь. Он ласкал ее грудь, вдыхал аромат волос и снова осыпал ее поцелуями. В этот миг откровения он почувствовал счастье. Самое огромное и острое. И самый страшный страх. Ужас того, что все может закончиться. И снова блаженство, вспоминая которое, уже после он понимал, что причина его скорее была вызвана не самими поцелуями или ласками, а ощущением откровения. Искренности того, что она есть. Есть, такая, какая она есть. Такая, какая она есть для него.
И ласки и поцелуи, и каждое прикосновение – как тонкие штрихи подчеркивали это право обладания не ею, а чем-то общим, тайным и чистым, касающимся только их двоих. Мария отстранилась от него и прислонила палец к губам в знак секрета.
– Ты должен подумать и решить.
– Я уже решил.
– Нет, не так. Ты должен подумать. До завтра. – она прикоснулась к губам и исчезла, оставляя миллиарды сверкающих мыслей. Она ушла в большой город, где жила ужее несколько лет у тети, которая осталась одна. Город не был большим, но по сравнению с домиком на отшибе средь гор и песчаного пляжа, уединенным и старым, город был большим городом.
Туда шла девушка, ступая босыми ногами на песок. Такой же желтый, как то кольцо, которое сверкало на ее большом пальце, и которое так хорошо бы сидело на безымянном пальце Александра. Он думал об этом, еще о ней. Еще ему было жаль Марка, которого он почему-то уже не ненавидел. Он был безумно счастлив, а также понимал запретность их любви.
Он не знал, что завтра поговорить им так и не придется. Что Мария уедет на два года в столицу, что Марк исчезнет куда-то. Что через два года она вернется порездом, женой Марка. А на большом пальце ноги будет сверкать все то же золотое кольцо. Александр не знал этого и думал о завтра, о ней и о себе.
х
х
х
Маленькие городки тем и славятся, что в них все друг друга знают. Знают своих негодяев и добродетелей, неудачников и красавиц, и этим на самом деле почти не отличаются от больших городов, где стоит попасть на гребень волны, и о тебе уже говорят. Стоит натворить что-либо ужасное, и ты на первой полосе. Хотя иные со мной могут не согласиться. Александр был тем человеком, которого знали и более того, ползучая слава давала свои побеги даже в столице, увозя туда его творения, а также их незадачливых обладателей.
Он вел праздный образ жизни молодого и талантливого художника, и рисуя, зарабатывал на все необходимое для его не очень-то притязательной натуры. Из-под его кисти выходили портреты и пейзажи, достаточно ярко и точно выполненные. Но в них была еще одна особенность, отличавшая его работы от иных, обычных. Они передавали характер и настроение, причем молва об этих свойствах значительно увеличила число заказов молодому и перспективному.
Он был достаточно умен для своего возраста, и красив собой настолько, чтобы сниться некоторым юным красавицам, но слава кутилы и сластолюбца заставляли в который раз предупреждать своих дочерей об опасности, скрывающейся в старом доме, спрятанном у окраин города. Где-то недалеко от сурового порта, с видом на пушистые, небрежно разбросанные скалы.
В уединенном доме нередко случались пирушки, завсегдатаями которых становились молодые люди с сомнительной репутацией, залетными деньгами и неопределенными целями. Александру вместе со старым деревянным домом достался скрывающийся в его недрах винный погреб. С его помощью,, молодой человек часто прославлял Диониса, но он тогда не догадывался, какую роковую службу сыграет это место в его будущей жизни.
«Школе утонченного разврата требуется новая богиня» – можно было прочитать в газете в строке объявлений, с указанием адреса того самого дома, где Александр в свое удовольствие срывал плоды попутного ветра и случайных течений.
Он не жил без цели. Он очень хотел в нее верить, не видел смысла в каких-либо изменениях и сжигал свою молодость, пока она была способна воспламеняться яркими и причудливыми кострами, оставляя у себя греться множество таких же странников, как и он сам.
Удобное расположение его жилища почти не имело недостатков, тем более для человека с бурной фантазией и достаточно комфортно себя находящего как в одиночестве, так и в шумных компаниях, тех, что, подобно разбойничьему нашествию, наполняли эту странную обитель музыкой, выпивкой и юными искательницами приключений.
Но среди случайных гостей было несколько тех, кто чаще других ступали на деревянный пол старого дома. Кто считали его своим и ревностно относились к всем иным, и по их мнению недостойным. Такой была Лиза, человек на первый взгляд совершенно не вписывающийся в пестрый, разгульный мир молодого художника. Одинокого и привыкшего скрывать свое одиночество в буффонадном шутовстве и странных забавах. Дочь вполне состоятельных интеллигентных, но состоящих в разводе родителей, аккуратная и правильная во всех отношениях, она также правильно успела выйти замуж за достаточно богатого, но не совсем воспитанного человека, который, видимо, любил ее, н по-своему.
Очень часто бывал в командировках, занимался делами, в иной раз забывая об остывающем ужине и давно остывшей постели. Тогда девушке приходилось искать невинные развлечения, способные как-то скрасить внутреннюю пустоту. Она не могла представить, что тот день, когда она обратится к замкнутому и странному художнику, так изменит ее жизнь.
Кисть уверенно выводила то, что она знала о себе и немного лгала, льстила, подчеркивая беспечное выражение глаз. Она не была красивой, но делала себя таковой. И то, что она хороша собой, мог сказать всякий. Светлые волосы спадали на немного округлые плечи. Белая блуза просвечивала секрет, туго стянувший ее дыхание. Длинные стройные ноги и пухлые губы, признак чувственности, а также легкий румянец, означающий здоровье и порочное стеснение.
Такой она предстала в первый раз, и такой ее запечатлела кисть, с одним лишь изменением. Кисть написала ее свободной. Той, какой она стала после. Той свободной рабыней, что с блеском озорства скрывает свою тайну, и каждый раз, гордая и довольная собой, возвращается к своим оковам.
В тот день она хотела получить свой портрет, но мечтала о другом. Любопытство, неловкость и похотливый страх заставляли ее говорить какие-то глупости, краснеть и жеманиться. Почувствовав приступ духоты, она расстегнула верхнюю пуговицу своей ослепительной блузы, но потом зачем-то застегнула обратно. А пальцы перебирали в руках что-то. Она подумала, что выглядит сейчас очень глупо, и от этой мысли еще больше растерялась.
– А это правда, что художник забирает себе частицу души? – она запнулась, почувствовав на себе уверенный взгляд.
– Нет, все врут. Тем более, зачем мне ваша? Будьте спокойны.
Лиза была гораздо умнее и осторожнее, чем та девчонка, что по своей глупости попала в неожиданную ловушку в уединенном доме известного странного человека. Причина крылась в ней самой. В желании изменить привычную скуку жизни и неподдельном стремлении почувствовать себя женщиной, красивой и желанной.
Она совершенно спокойно открыла для себя тот факт, что ступени привычной дозволенности были пройдены ей гораздо раньше в фантазиях или мечтах. Она понимала, что ее неловкость – лишь часть игры, причем освобождение от нее должно иметь и другие последствия, жажду которых она ощутила с необычайной ясностью.
Домой она возвращалась уже утром, когда город уже просыпался и абсолютно не обращал внимание на ее усталый и уверенный шаг. Город не спрашивал ее, где картина, за которой девушка отправилась в известный дом на отшибе, и где осталась частица ее души. Она вернулась в тот дом, где иногда остывал ужин, и ее ожидала лишь пустая и холодная постель, но белая и поддельно чистая.
Она поселила здесь ложь, сама перенесясь туда, где ее озорная улыбка, победно осматривая новую территорию, располагалась среди других случайных трофеев. На стене той самой, где еще было окно с видом на море и нелепые скалы. Она стала еще одним персонажем невероятной истории, которая была выдумана замысловатыми линиями старого деревянного пола жилища одинокого холостяка.
Она стала частью жизни Александра, хотя он никогда не придавал ей значение. Он недооценивал ее, и даже когда писал портрет, не осознавал, что пишет свой. Она стала частью его жизни, незаметно и долгожданно. Она лгала и понимала, что лжет, и в этом также была похожа на своего художника. Если бы не несколько неопровержимых доказательств ее реального существования, можно было бы решить, что она – плод его фантазии. Своего рода зеркало
х
х
х
–Не смешите меня, Александр – слишком старомодно и претенциозно. Просто Алекс.– монах спустил капюшон и пробормотал что-то на чужом языке. Речь идет о еще одном персонаже, совершенно нелепо вписавшемся в привычную жизнь старого дома на окраинах. Того самого, о котором уже не мало было сказано ранее.
В тот день солнце палило особенно жестоко и казалось, что деревянные доски, хрустя и ссыхаясь пожираются какими-то невидимыми насекомыми. Солнце висело высоко, почти недосягаемо, и своей безнаказанностью могло испепелять испачканный мир под ногами. Глаза резало от яркого света и воздух, знойный и расплавленный, мог создавать множество разных миражей, но человек в черной сутане, небритый и пьяный оказался вполне материальным и настоящим.
Он перешагнул за порог и ввалившись за безропотно гостеприимный стол, вместо приветствия грязно выругался и сказал что поживет здесь некоторое время. Взамен он готов разрешить молодому человеку нарисовать свой портрет. Не дожидаясь какого-либо положительного ответа, толстые пальцы засуетились, развязывая черный мешок и на столе появилось что-то типа соленого мяса.
С необычайной проворностью монах схватил руку Александра и вдавил его кисть во что-то бело-розовое и бесформенное, похожее на глину или пластилин. Спрятав слепок, и видимо успокоившись, он налил себе и молодому человеку, осушил кружку и уснул повторяя какие-то бредовые фразы.
Нельзя сказать, что он был нужен одинокому художнику, или он его оставил у себя из жалости, или корысти. Был лишь один какой-то странный интерес, близкий с равнодушием. Течение принесло новый сюрприз, и оставалось лишь ждать продолжения.
Странный монах не имел имени, вернее не говорил его, тем не менее, всячески подтрунивая над именем Александра, он сумел сочетать наглость и утонченную деликатность, близкую к аристократической манерности. Вместе с тем, этот субъект был похож на огромную муху, неожиданно ставшую человеком.
Он был небрит и пьян постоянно. Его однотонно чернокоричневогрязная одежда, по всей очевидности, была его единственной одеждой уже несколько лет, причем в ней он умудрялся спать в самых непринужденных местах. Он сразу заявил, что не претендует на первый этаж или веранду, но решительно намерен спать на чердаке.
Александру было интересно это новое явление в его жизни. Этот человек был по сем признакам необычен и неестественен, таков как-будто сбежал из книги какого-нибудь извращенного писателя. Он не был не другом, ни собеседником, ни наставником. Никогда не претендовал на роль натурщика.
Но одну нишу, давно пустовавшую, он занял с необычайной легкостью. В старом уединенном доме давно не было домашнего животного, и теперь оно появилось. Грязное и неопрятное, жирное и орущее по ночам какие-то песни на чужом языке, оно было как нельзя более удачным дополнением разнузданной жизни молодого кутилы.
Александр не показывал его как диковинку, но и не скрывал о его существовании. Иногда его гости периодически шутки, что если кто-то по глупости решит жениться, у них на то уже заготовлен свой собственный священник.
Но был один человек, которому новый обитатель сразу пришелся не по душе. Привыкшая к чистоте и порядку, Лиза с первого момента знакомства почувствовала яркую неприязнь и отвращение, когда толстые небритые губы в галантности прикоснулись к ее левой руке. Он задержался на миг и отпустил какой—то пошлый комплимент.
Лиза, кроме неприязни, испытывала к этому человеку еще одно чувство, гораздо более сложное и непонятное. Ощущение страха и леденящей опасности. Она приходила в дом своего любовника, для того чтобы почувствовать себя счастливой, укрывая свое счастье от остальных и пряча страсть в глубине сердца.
Об их связи не знал никто, хотя это достаточно смелое заявление для маленького, вполне замкнутого городка. Единственный свидетель не источал опасности разглашения. В нем было нечто худшее и коварное. Он был всегда приветлив и деликатен, по отношению к юной леди, как он ее называл, но это звучало несколько нарочито и угрожающе. Представьте, что за вашей спиной подливают яд или мысленно пытают в казематах святой инквизиции.
Она несколько раз говорила с Александром по поводу сомнительного гостя, но молодой человек относился к ее доводам с аскетическим спокойствием. Даже те качества, которые раздражали ее особенно, не приводили ни к каким решительным действиям, ведущим к устранению неприятного гостя. Он совершенно непринужденно продолжал сквернословить, плевал в самых неподходящих местах и каждую субботу привозил из города портовых проституток.
Лиза никогда не оставалась с ним один на один, и под ощущением защиты своего любовника старалась ранить, обидеть или поиздеваться над новым обитателем старого дома. Он был по христиански терпелив, на первый взгляд, не замечал, прощал, не помнил зла и отвечал добром на колкости.
Вот только веяло от этого терпения чем-то нехорошим. Зло копилось, росло и видоизменялось. Оно читало и проникало внутрь, оставляя все больше опасности ответного удара, куда более холодного и профессионального, нежели выпады запутавшейся девушки.