Владимир Плотников
Баггер
Глава 6
Он проснулся. Темная комната, шум волн, крики птиц. Вот это сон. Хотя вопрос – сон ли? Сны не продолжаются, иначе стали бы второй жизнью, а кому и первой. Я встретил девушку во сне. Она классная. Прости, любимая, я может быть, в жизни другой. И отношения у нас не ладятся. Но во сне я мачо, и она тоже ничего. Мы уже купили дом. Пойду еще посплю. Интересно, а к снам ревнуют? Наверно. Смотря, кто снится. Если из жизни – то да. Из жизни… Выходит, во сне – не жизнь?
– И во сне жизнь, – ответила молчаливая сиделка. Правильные черты лица, темные волосы. Лет сорок. Откуда я знаю, что столько? Потому что когда-то видел множество сорокалетних. Получается, видел.
– Мне сон снился, это правда? – он смотрел с недоверием и надеждой.
– Правда.
– А здесь и сейчас?
– Тоже. Вопрос, что ты хочешь услышать. Задай правильный вопрос.
– Кто я?
– Откуда мне знать, я возвращаю тебя к жизни не смотря на то, кем ты являешься, – слукавила она.
– А сон?
– Не сон это вовсе. Помрешь если, и здесь тебя не станет.
– А почему мне нельзя выйти или в окно посмотреть?
– Можно, только ничего там нет. Это мы тебе снимся, но скоро ты проснешься, – она поднесла флакон к его губам, – Вот так, скоро твоя сила к тебе вернется.
– Сила?
– Ну да, у каждого она есть. Не каждому она под силу. А другим и вовсе не нужна.
Глаза закрывались сами собой. Голос уходил вдаль. Эхом. Хотелось спать.
– А мне?
– Откуда ж я знаю? Тебе еще выжить нужно…
х
х
х
…Темное. Красное. И снова темное. Приятное. Как ручной пушистый зверь. И ничего не слышно… Колосья… колосья и волосы. Маки. Цветы Морфея. Царство вечного сна и забытья. Не забывай. Не забуду. Никогда. Запах и цвет. И волосы… Время, уйди, спеши к тем, кто спешит. Счастье, Вечное, несотворимое и рожденное. Без… но бесконечное. Навсегда длинной в мгновение. Чувство. Без остатка. Без краев и условностей. Жажда. Неутолимая и утоляемая. Не забудь и не обещай не забывать. Одно единственное чувство. Вся полнота жизни и нет больше чувств. И их множество. В одном. Под ногами вершина. Цветы. Красное. Море. Их не нужно рвать, они все твои. Когда ты на вершине – вокруг пропасть. Иди на свет, но вокруг тьма. Солнце падает… Кто тебя ранил? Его не видно. Береги свое пламя. Красное. Светлое. Соленое… на губах… в тихом шепоте. Навсегда. И ничего больше… Прочь, проклятый песок. Забыть время. Темное. Спеши насладиться счастьем. Торопись… Да только это не правда! Некуда спешить из счастья. И не нужен ветер, когда есть дыхание. Я заглушу свое сердце, чтобы слушать твое… Вершина. Никогда не забуду. Ужасные слова. Вершина между небом и тьмой. Не говори «не забуду». В нем осколки забвения. Молчи, не разрушай вечность… она ведь такая хрупкая. Яркая. Жгучей молнией плывущая по волнам. Остановись, мгновение. Не пытайся удержать… ты только торопишь. Не говори «навсегда», в нем точка финала. Не говори. И снова шепот, и слова, и дыхание… Молчи… Я хочу сказать… Еще скажешь… Еще промолчишь… Не нужны цветы. Они все твои. Не нужно ничего. Когда есть все. Люблю. Хочу. Жду. Только тобою… Счастье. Светлое. Счастье не умирает. Светлое. Вершина. И вокруг тьма… И тьма – не тьма, если ты светел. Светлое, слишком светлое. Не уходи. Не исчезай. Светлое. Свет по глазам. Утренний, холодный, хрупкий… Не исчезай. Не забуду.... Приклад в плечо. Жажда. Свет. Пора… Утро. Светлое…
Глава 7
Ужасно хочется пить. Он проснулся от ощущения жажды. Подайте море, с рыбами и моряками. Глядите, он проглотил кита. А также баржи и портовые бордели. Хотя бы глоточек. Вот только слово для этого произнести надо. Как, если ты не умеешь? А они могут. За стеной слышались голоса. Знакомый, отдающий возрастом. И другой, мелодичный.
– А как же мне быть тогда? – спросила юность.
– А так и быть. Что тебе мешает?
– Но Марта…
– Оставь Марту. Тебе и о себе думать надо. Марта. Лучше бы ты вообще ее не знала. Так и не знай вовсе. Нет ее больше для тебя, – не унималась ведунья.
– Так что же мне делать?
– А я откуда знаю? Не мое это, говорить что делать. Иди вон, у дяди Вовы спрашивай. Мое – говорить как есть, – вновь слукавила женщина.
– какого еще дяди Вовы? – срываясь на слезы, спросила девушка.
– Это ты верно спросила. Много их. Не один и не два… да и где их сыщешь? – она говорила сама с собой. – Одному кто бы сам помог, другому ничего не надо, третий?.. Да что третий, не знаю я, где он, – голос ее стал тише, как будто задумалась о чем. – поезжай в город, к утру успеешь. Там кладбище и огонь горит. Много мертвых лежит там. А тебе что мертвые – ты живая и жить должна. В девять они пировать там будут.
– Что, на кладбище?.. – взмолилась девушка.
– Да что они тебе, псы бродячие, или совсем нехристи? Рядом, сама найдешь.
– А как я узнаю?
– Узнаешь, главное – запомни. Владимир. Он тебе поможет. Пойдешь на вокзал, сядешь на первый поезд. Билет тебе не выдадут. Сядь у окна, так чтоб солнце видеть. И главное – пока не приедешь, не выходи в тамбур. – она покосилась на пачку сигарет, торчащую из сумочки, – выйдешь – можешь совсем не доехать. Теперь спеши, тебя как раз попутка подвезет.
Они распрощались, и молодой человек получил надежду, что может быть, ему дадут того, чего он хочет. Вот только слово бы вспомнить.
– Нельзя тебе воды сейчас, – женщина вошла в комнату и посмотрела с какой-то теплотой, – В тебе огонь горит, но мало его. Зачем тебе костер тушить, когда спичек нет?
– Точно, вода. – действительно, так бывает, когда долго вспоминаешь и мучаешься, пытаясь припомнить слово. Потом находишь. А кому это нужно? Подсознанию? Себе? Другим? Доказательство того, что память все же работает. Здесь что-то еще… слово, оно главное. Почему? Вот почему-то. Женщина положила руку на лоб.
– Жарко. Ты горишь весь, хотя и не умираешь. Ты или хороший человек, или мерзавец. Иначе бы тебя свет так долго не держал. Ладно, выпей, – обманула она. Золотистая капля впиталась в язык, унося в другой мир, или делая ненастоящим этот. Откуда мне вообще знать, что я есть? – пронеслась в голове последняя фраза.
х
х
х
…Стена. Битая. Раненая. Будто узоры… Сколько их?.. У циркача была сестра. Самая любимая ассистентка. Каждый день тяжелый нож выбирал себе путь. Путь совершенства… он рисовал силуэт. Старательно огибал точеную фигуру. Спартанские воины разрушили стены родного города… Нож оставлял шрамы на древесине. Он рисовал силуэт. И воины сами стали стеной. Сотни выбоин. Родные стены… родные. А за стенами – все слабые… Когда за тобой стены – отступать некуда… Она доверяла ему. И враги рассеялись в страхе… Сколько же здесь выбоин? Ибо нельзя покорить народ, где воины вместо стен. Вы давали присягу. Вы обещали… А публика была в удивлении. Меткие стрелки не палят по стенам. Сколько же их… Девушку будто окружало магическое кольцо. Нож выбирал себе путь. Воин должен защищать родные стены. А если нет… Сталь огибала. Она рисовала силуэт. И враги в страхе… Однажды рука подвела. Дрогнула… А за стенами все слабые. И в страхе. Она доверяла. Меткие не палят по стенам. Защитить и сберечь. Однажды нож не воткнулся в дерево. Сколько же их… Он не оставил следа. И спартанские воины разрушили стены. Кроме одного. Она доверяла. Меткие стрелки… и нож, выбирающий… Он рисовал силуэт. Меткие. Здесь узоры. Публика была. Сколько их…
х
х
х
… Согласно распоряжению военного комиссара… Я обернулся. День сегодня будет хорошим. Потому что небо широкое. От девятнадцатого августа… сегодня девятнадцатое. Ровно три года назад. Тогда небо было другим. Как трудно. Свет и смута… и ничего не видно. Со всей ясностью заявляю… Клевета. А все равно ничего не видно. Молчать. Тогда, год назад, я ничего еще не знал. Ничего – это то, что будет. То, что уже было. Краски стерты, но я знаю, что они стерты. Или это наваждение… Ясное чистое утро. Небо, как в детстве. Студеное, чистое, юное. Отче наш… Приговариваю. Во имя Отца, Сына и Святаго Духа. Почему я не считал дни, не замечал? И ворогам нет счета, и тьма была повсюду… Да не тьма, а вода студеная, колосья желтые и небо красное. Почти как на рубахе… «Простите» – она целовала смущенно и жадно. Есть такое чувство жадности… когда все в последний раз. Я скоро вернусь. Я буду ждать. Я верю. В детстве дед рассказывал, что море – это такое же небо, только тяжелое. Ялта. Холодная, чистая, далекая. Бритвой по лицу. Я верил… и верю и верую. Во имя Отца. Гляди-ка , как твое небо рыбаки веслами бьют… Вы подлец.... это уже восемнадцать. От девятнадцатого августа… прощай. Настя. Уезжай… обещай, что уедешь! Милая, любимая, ласковая… забытая и вечная… а в глазах ничего, кроме глаз. Как небо… Дедушка, а если журавли улетают, значит где-то их ждут. Где-то радуются. Радуются, и палят, и кричат «ура»… и небо красное и чистое. День будет хороший. Не уберег, не спас, нет ее больше. Нет. Нет и не будет. От девятнадцатого августа. «да помолись пока, хлопец, что же мы, нехристи?» К расстрелу… Я люблю тебя. А я тебя. Рубаха… такая белая и грязная. Чем бы ее омыть?.. от девятнадцатого августа. Здесь лежит раба господня Анастасия. Неправда. Этого не может быть, чтобы эта плита была всем, что осталось. А после смута. Жестокая, бешеная, нечестная. Я буду тебя ждать, что бы ни случилось. А я вернусь, обещаю… слово офицера… А вы – подлец. Зато жить буду долго. Господи, спаси и сохрани… сохрани в сердце… то, что никто не сохранит. Не уберег. Простите, простите… Я люблю тебя… это так просто… как небо, как ветер, как море. Значит где – то их ждут. Полной грудью на вдохе. Крестик в ладони, на память… чтобы уберег. Серебро, белое и холодное. А вокруг кресты, и тьма, и пожарища… и тьма дней, и нет им счету. Если солнце красное, значит будет ветер. Как долго я не замечал. В последний раз. От девятнадцатого августа. А скоро осень. Журавли. И солнце, доброе… по лицу… и ветер шутя. Сегодня день хороший. Прощай. Я буду ждать. Приговор привести… Я люблю тебя. В водке тупую печаль… да только водки нужно море… холодное, чистое, бескрайнее. Ему нет края, потому что небо бесконечное. В исполнение. Не утопить. Дедушка, а значит журавлей тоже ждут. Мы их встречаем, а с ними уже простились. Небо. На всю грудь. От девятнадцатого августа. Красное. Развяжите мне руки, я все равно не убегу. Во имя Отца и Сына… Да что же мы, нехристи?.. Прощай. И Святаго Духа. На плече букаха… Как в детстве… если подуть и загадать. От девятнадцатого августа. Полети на небо. Да поздно. Аминь. День сегодня… Пли… и букаха. Полети на небо. Я буду ждать. Я верю. А я тебе… От девятнадцатого августа.
Глава 8
– Видишь, что ты натворил? – священник держал в руках опасный жертвенный нож, – Девочка так хотела жить, а ты медлил и медлил, – он залился притворным плачем, – Жить хотела, да перехотела. Пришлось принести в жертву.
Александр стоял, опешив. Он не верил в происходящее. Лиза была для него обычной и порою, он не знал как с ней быть, и как избавиться. И вот ее не стало. Не может быть. Это насекомое стоит и глумится.
– Тварь, значит, икону ты хочешь? Может, из тебя мощи сделать?
– Не кипятись так, друг мой, – он снова стал вежливым, – В твоей подружке были дырочки. Там сережка, там ругая, да много ли еще… теперь на одну больше.
Александра охватило бешенство, и он бросился душить. Руки, способные творить, теперь душили существо, помыкавшее им последнее время.
– Стой, не убивай, хозяин, – священник законючил и взмолился, – Я же тебе желание обещал. Я исполню, только не делай мне больно.
– Исполняй сейчас, я не верю тебе.
– Поверишь, – прохрипел святой отец, – Только отпусти.
Александр и сам думал освободить жертву, потому что понимал, что просто не может убить. Не так, разве что, в гневе.
– Так-то лучше, а то вздумал шейку давить. Молокосос ты еще, и убивать по-человечески не умеешь. Когда ты напишешь икону, у тебя останутся еще краски. Вот с ними делай, что хочешь. Сам исполняй свою мечту.
– Ты бредишь. Зря я тебя не придушил, – к Александру вернулась раздражительность.
– Не смог бы, душил неправильно, уж я-то толк знаю, – его мясистые небритые губы исказились в гримасе, – Ой, ой ой! Не убивай меня! Покривлялся и хватит, надо же было тебя позабавить.
– Ты чудовище, – Александр начинал его бояться.
– Не больше, чем ты, Алекс. Просто я открытый, а тебе все только предстоит. Ты еще той гадиной станешь, когда от меня получишь власть.
У молодого человека поплыло перед глазами. Все это похоже на кошмарный сон, нелепый и ненастоящий. Вот только проснуться не получается.
– Я хочу тебя убедить, – тушка с живостью покинула комнату, и судя по грохоту, отправилась на чердак. Минута, шум, и вот он внизу. Грубая кисть и старые маслянистые краски. Его толстые неуклюжие пальцы принялись за работу. Он как будто рисовал по воздуху, но в воздухе вычерчивались очертания.
Вначале голова, потом черное туловище, потом хвост. Уродливый трезубец и рога. Чертик потянулся, распрямил спину и больно укусил своего создателя за палец. Кровь хлынула алым ручьем, а черт, зловредно улыбнувшись, побежал прочь.
– Теперь-то ты видишь, что есть еще чудеса, которые не умещаются в твою пустую голову? Ты ремесленник. Твое дело – работать. Одну, всего лишь одну икону, и делай, что хочешь. Если тебе нужна эта бедная дуреха, которая лежит сейчас в луже собственной крови, ты ее оживишь. Ты же классный художник, ты помнишь ее. Нет, я знаю, ты мечтаешь о другой. Так создай ты ее для себя. Стань наконец и сам Богом. Сделаешь себе девочку, и будешь любить ее до конца своих дней, – он не говорил а кричал. Кровь капала по его рукам. В ладони опять появился кинжал.
– Возьми краски, попробуй, почувствуй власть над миром, – он вложил в руки художника тяжелую кисть и искусительно заглянул в его глаза.
– Красок останется еще много. Нарисуешь денег себе, а лучше – золото и алмазы. Продашь и будешь богачом.
Смерть Лизы ушла куда-то на второй план. Все становилось не совсем реальным. А если и правда это возможно? Он взял кисть и попытался. Ничего не получилось, только тяжелая капля маслянистой жидкости упала на стол.
– Дурак ты, а не творец. Представь вначале, очерти границы в воздухе. Поверь, что это уже есть, и вырисовывай. Ты, мать твою, художник или где? Твори, я сказал.
Александр зажмурился. Фантазия не приходила. Тут он вспомнил птицу, которую с другими детьми он пытался вылечить. Тогда не получилось. Он представил ее ясно и отчетливо, пытаясь разглядеть перья и клюв, прорисовывая в голове все до мельчайших деталей. Рука шла по воздуху, и вот, клекот крыльев. Крик. Птица билась в окно, таща за собой поломанное крыло.
– Хорошо, только птичка твоя долго не протянет. Я знал, что у тебя фантазии извращенной сволочи. Ты зачем ее сделал больной?
– Я просто вспомнил, – пытался оправдаться его виноватый голос. Сам он в это время старался понять, нет, не понять – смириться с новым положением вещей. А потом в него потихоньку стало входить ощущение новых возможностей. Сколько всего можно сделать. Хорошо, я нарисую этому психу икону. А потом исполню свою мечту. Почему только одну? Теперь их может быть много, теперь жизнь пойдет по-новому.
– А зачем тебе икона? – вопрос пришел как-то сам собой.
–Хочу мир сделать лучше. Вот люди не верят в Господа нашего, а он будет, живой и настоящий. Мы, священники, народ такой – нам без Бога никуда.
– Ты и добро? Побойся Бога! – Александр почему-то ему не верил.
– Не боюсь, не боюсь, – стал паясничать священник. Его коротенькие грязные пальцы достали засаленную лягу с вином. Резкий взмах руки, и красная жидкость размазала птицу по стеклу.
– Это милосердие. Зачем ей мучиться и жить, если ее создатель такой жестокий? – птица стекала грязью по пыльным стеклам, – если захочешь что исправить, используй вино. Оно всем помогает. – священник сделал глоток и расплылся в улыбке, – А девочке-то твоей холодно сейчас. Бездушный ты человек. Она так хотела, чтобы все было хорошо… с тебя икона, и она должна быть к утру. Я знаю, кого ты любишь и о ком мечтаешь, и что-то мне подсказывает, что она тоже хочет жить. – он вбивал слова, как будто хотел подчинить своего раба и привязать к орудию труда железными цепями.
– Нет у меня больше времени ждать. И у нее тоже. А вообще знаешь, внутри все девки одинаковы. Ты когда-нибудь видел внутренности красоток? Такие же, как у уродин. Брось, Алекс, разве ты никогда не ломал в детстве машинки? Из любопытства, тяга к научному познанию. – еще чуть-чуть. У молодого человека темнело в глазах. Еще слово и…
– Кому какие органы нравятся. Тебе, допустим, молочные железы, а я предпочитаю печени. Красивые они, особенно когда еще живые. Ты никогда не думал, какая у твоей любви печенка? – последняя капля ударилась о воду, и плотину прорвало. Молодой человек выхватил кинжал у священника и ударил, ударил, ударил. Он не ожидал, что это так просто. Он боялся его и был зол. И вот пружина лопнула. Тушка качнулась, и глядя с каким-то удивлением и торжеством повалилась к плетеному креслу.
Глава 9
Теперь ты убийца. Убил человека. Неважно, плох он или хорош. Он тоже убил. Ну и что? Разве это оправдание? Ему платить за свои преступления, а тебе за свои. А вообще, человек ли он? Теперь уже неважно. Теперь он стал трупом. Тяжелым и узнаваемым. Надо что-то делать. Лиза мертва. Бедная девочка. Жаль. Ладно, пора себя жалеть.
Отделаться от покойника и зажить счастливо. В какой-то момент он почувствовал облегчение от содеянного. Втайне он давно его ненавидел. Боялся, и жил с ним, как с проблемой. Это были его беды и несчастья, и еще страхи, которые теперь настало время предать забвению. Море всех проглотит. Это зверь с бездонной глоткой и жадностью палача. Почему-то на ум пришло это слово. Да просто так.
Теперь я в самом деле не убийца а палач. Вершитель судьбы этого ничтожества. А главное – своей. Еще минуту назад он убивал, как человек, которого загнали в угол, пытаясь отнять самое дорогое, глумясь над любимой и топча его душу. Это был крик отчаяния, который пришел к осознанности и самопрощению. Так было надо, – подумал он. По крайней мере, я теперь ничего не должен. Зачем же ему все-таки нужна была икона? Теперь уже неважно. Не к добру уж точно. Значит, убийство тоже во благо, если не даст случиться дурному.
Что делать с телом? Он вышел на улицу. Ночь, звезды. Большие и старые. Вы все видите, но никому не скажите. Прохудившаяся лодка сушилась у кромки воды. Ее еще можно было починить, но зачем? На одно путешествие хватит.
Он обыскал тело, и ничего путного там не нашел. Карманы приняли несколько булыжников. Из-под ключицы торчала рукоять. Александр затащил страшный груз в лодку и наклонился, чтобы уложить его, соблюдая равновесие. На небе появилась луна, и отразилась в мутных глазах. Смотри-смотри, – подумал зло Александр, но тут же ему стало по-суеверному страшно, – Не хотел я этого, но ты сам виноват.
Лодка коснулась воды, и рассохшиеся щели стали зазывать в себя тоненькие ручейки. Море сглотнуло слюну, облизнулось прибоем, и потащило в черную даль суденышко с экипажем из одного покойника. Он проплывет еще немного, потом еще. А после дно морское примет в свои тайники еще одно не то чтобы сокровище.
Деятельность спасает от мрачных мыслей. Александр не знал этого, вернее, не задумывался. Он просто действовал. Нужно было избавиться от багровой лужицы на старом ковре и досках. Да, его кровь стекла вниз и теперь ее оттуда не достать. Плохо, но нужно сделать так, чтобы не было видно.
По завершению работы он устал, и напрочь отделался от тяжелых раздумий. Его заботили краски. Теперь их точно хватит на то, о чем он мечтал. Старый жирный священник подсказал ему идею, как воплотить мечту. Знал бы он, о чем он мечтает… но он не понимал этого. Ему мешало все то, что мешало быть с ней. И это было в нем самом. Потому что если в ней, то значит, ему нужен был кто-то другой.
Он создаст ее для себя. Такую, чтобы любила только его. И знала только его. Чтобы была его полностью, без остатка. Он научит ее жить и радоваться. Подарит ей жизнь и будет ее божеством. Ее волшебником. Если ты любишь, ты способен на чудо, – подумал молодой человек.
Столько лет мечтал и любил и ненавидел в ней все, что отдавало ее другим. Мужчинам, городам, просто людям. Нет, она будет знать только его, и видеть мир его глазами. Это справедливо. Ведь он ее сделает для себя. Внезапно его посетила опаска недоверия. Он вспомнил птицу. Нет, ошибки быть не должно. Иначе… иначе он сойдет с ума и не простит себе этого никогда. «Да я и так сумасшедший» – подумал он.
Нужно потренироваться. Попробовать еще. Подумать только, что фантазия и вера способны изменить мир. Творить мир вокруг себя и делать его таким, каким хочешь. Это будет прекрасный мир, – подумал Александр.
Он взял в руки кисть, запрокинул голову и попытался придумать. Что бы такое сотворить? Яблоко. Мысль долго пыталась сосредоточиться на каком-то конкретном яблоке. Оно должно быть спелое и желтое. Размеры. В его памяти всплыл золотой делишес, который его заставляли есть в детстве. Опять детство. Как будто, там была жизнь, а здесь нет, подумал он вдруг.
– Ничего, и здесь будет.
Рука повела линию, очерчивая пространство. Еще мазок. Он вначале не видел, но после сам поразился чуду. Над столом из ничего появилось желтое спелое яблоко. Пару штрихов, и плод опустился на старую деревянную поверхность. Тяжелое. Он не верил, но ощущал в себе это растущее чувство могущества. Он может все. Все, что захочет и о чем подумает.
Яблоко лежало на столе и было своего рода испытанием. Интересно, не вспоминал ли я Белоснежку, когда творил, – подумал он перед тем, как откусить. Вроде бы нет, точно. Он потер яблоко рукой и вгрызся.
– какая дрянь! – вырвалось ругательство. Под оболочкой была какая-то серая масса, не имеющая ни вкуса, ни запаха. Мерзкое неопределенное ничего. Он выплюнул рыхлые куски и прополоскал рот вином. Дрянь. Но что же так? Странно. Он нарисовал бабочку из тех, что обычно порхают летним днем, и она полетела.
Что-то не так. Нельзя же думать о вкусе и всех его свойствах? Тем более, что творя яблоко, Александр точно представлял, что он творит. Размышления и досада утомили его и срубили с ног. Он решил, что завтра обязательно во всем разберется.