Владимир Плотников
Баггер
Глава 16
Доски приняли влагу и готовы были ждать искру. Весь дом приготовился, сжался, накренился, и как будто предчувствовал праздник. Вот-вот, еще чуть-чуть. Мария вошла в гостиную. Как настоящая актриса, она переоделась. На ее лице было спокойствие, а в глазах слезилась тоска. Она оглядела комнату, посмотрела на окно, за занавесками которого палило солнце. Она любила его и прощалась. Что-то торжественное было в том, как она вошла. Ее не принимали во внимание и пытались решить ее судьбу, как будто она – математический знак в уравнении. А она была живой и сейчас приняла решение. В ее руках был старинный кубок, пылившийся на дряхлом книжном шкафу. На дне лежал маленький ключик. По губам стекали две красные капли, которые неумело были приняты ею. Сосуд был пуст и она бледна. Она понимала, что сейчас ее последние минуты.
– Не надо не из кого выбирать. Пусть та, другая, живет. Вы же говорите, что она настоящая, – она обратилась к Виктору, и тот отшатнулся. – Мой милый художник, я тоже тебя любила. Только не так, как ты. Не грусти, когда меня не станет. Она захотела сказать еще что-то, но не смогла. Силы оставили ее, и девушка упала на ковер посреди гостиной. Красиво и страшно. Люди всегда падают страшно, – подумал Олег.
– Нет, Александр бросился к ней, прижимая к себе и рыдая. Нет, вы убили ее, вы страшные звери. Неужели нельзя было позволить ей жить? – он зло и страшно смотрел по сторонам. – Она так любила жизнь. Больше, чем кто-то из вас. Это она была настоящей. А вы отобрали ее у меня. К черту меня, вы просто ее убили.
– Она сама все решила, – произнес Виктор.
– Да что ты знаешь? Сама? А кто здесь решал, жить ей или нет? Если бы вы знали, какая она, вы бы никогда сюда не пришли.
Славик смотрел на происходящее и не верил. Его надежды рушились у него на глазах. Он уже давно не правил ситуацией, но в его руке все еще был пистолет и зажигалка. Александр взревел и ринулся на врага, расшибая его голову табуреткой. Глухой удар. Дерево не выдержало, и голова тоже. Он упал, оседая на корточки, но прежде выстрелил. Пуля вгрызлась в тело художника, ломая ребра. Он не удивился. Он ждал этой жгучей боли и теперь радовался свершившемуся.
– Вы все умрете, как она, потому что вы все виновны, – рука добыла искру, и красный петух, древний и жадный, побежал по занавескам,, потом потолку и стенам.
– Быстрее, – Виктор выбил оконную раму и вытолкнул в нее тело Олега. Пламя жгло и трещало дерево. Александр подумал, что вот сбывается его страшный сон. Он увидел на полу свою Марию. Его мечту, его жизнь, его создание. Ему стало невероятно жаль оставлять ее на съедение неумолимому пламени. Ведь пока еще есть краски. И есть шанс. Боль сковывала его движения, дым ел глаза, но руки искали. Они нашли тайник. Продираясь сквозь душнай кашель, он стал творить свое последнее произведение. Красок было немного, но должно было хватить. Грудь истекала алым вином, и капли-сестры весело бежали одна за другой. Рана кровоточила. Нужно спешить.
Виктор был уже снаружи, когда сквозь огонь увидел. Он рисует. Он взял свои краски. На стене появилась дверь, а за дверью… одна из балок сорвалась, расшибая ему плечо. Художник поднялся. Так бывает, когда человек живет остаток жизни за какой-то миг. Он сгорает, но в эти минуты может больше, чем когда бы то ни было мог. Дверь. За ней спасение. Он подхватил девушку под руки и попытался оттащить к проему. Но одна из досок, оторвавшись, ударила в лицо. Он не выдержал, но успел толкнуть Марию туда, где она могла спастись. Их разделяла огненная стена. Дверь закрылась, в то время как художник уже не видел ничего. Он инстинктивно ринулся в сторону и нащупал окно. Виктор схватил его за руку и вытащил из огня. Сам он был тоже усталым и опаленным, потому тело полуживого художника давалось с трудом.
– Мария… – прошептал Александр, в то время как Виктор что-то спросил его. Олег понял, что речь идет о красках, и художник показал в сторону пылающего дома.
– Значит, пропали.
– Мы все пропали, – ответил Александр и затих. Олег смог подняться и подошел поближе.
– Он умер?
– Нет, жить будет. Я это точно знаю. А вот творить… его удел теперь церкви расписывать. Сможет и будет, как прадед. Повторилась судьба, – Виктор вздохнул. – Неисповедимы пути, а вот ведь.
Дом горел ярко, зло и быстро. Трещал и что-то лопалось внутри. Так исчез Славик. Так пропали краски, которыми можно было рисовать мир. Так ушла та, что очень любила этот мир, и пожалуй, могла видеть краски мира. Не те, а другие. Жизнь в ее разных обличьях. Она ее очень любила, и потому решила уйти, чтобы не отнимать собою чью-то. Ведь это же несправедливо, когда кто-то вместо. Она пожертвовала собой, и в этом мгновении любила весь мир еще больше, чем раньше. Просто пришло время прощаться.
В далеком городе в одной из больниц пришла в себя девушка, и врачи долго не могли понять, чем она болела и как все-таки выздоровела. Она не была лучше или хуже чем та, что пожертвовала ради нее. Она даже не узнает, что эта жертва была. Она просто другая, и по-своему тоже любит жизнь. И что у нее будет дальше – одному Богу известно.
Александр тоже выжил. Он не мог видеть, наверное уже давно, – подумалось вдруг. Он не говорил, потому что ему было нечего говорить. Он решил посвятить себя служению Богу, и возможно, пойдет по стопам прадеда. Славик сгорел в том аду, который принес в этот дом, а Виктор пожал руку на прощание и сказал, что на этом их пути расходятся.
Глава 17
Олег шел по городу. Снова он был на родных улицах и вдыхал этот воздух. Снова он брел под звездами. Он так и не сделал выбор. Не решил, кому жить и не нашел ту, которую любил. Теперь этот город и эта свобода стали его наградой и наказанием. Он так и не научился управлять своим даром, да и теперь – стоит ли? Повторить судьбу Виктора, платить за каждый шаг? Может быть, и стоит. Но у каждого своя судьба и свой путь. Ничья жизнь не повторима. Потому ее нужно ценить. Потому и нужно жить.
Улицы, битые стекла, огни. Блеск многоэтажек и тусклые шторы, за которыми люди были и будут всегда. Но в то же время, это настоящее такое хрупкое и ранимое. То, что кажется простым, настолько бесценно, и его так легко потерять. Дай Бог вам понять это, не теряя. Дай Бог вам ценить то, что у вас есть. Не взвешивая жизнь и не считая минуты. Олег думал и смотрел вверх. Звезды.
Они видят все и все знают. Как может пропасть человек среди этого множества всего? Всего один-единственный, который нужен. Просто знать, что она есть, и все хорошо. Олег вошел в двери храма, пробираясь сквозь толпу людей. Теперь он почему-то знал, что Бог есть. Значит, есть и любовь. Он поставил единственную свечу и прочитал короткую молитву. Он говорил, и говорили другие.
И все молчали и пел хор. Люди пришли разные и для разного. Тусклый свет. Пробивающий, ознобный холодок. Странный, слегка изнутри. Колокол ударил, и ему вторили маленькие, заливистые, славя воскресенье. В этом месте и в этот час ощущение времени и эпохи уходило куда-то прочь. Скажи, что девятнадцатый век, или двадцатый, или двадцать первый – а какая разница? Что это меняет? Кто собрался мерить вечность столетиями?
– Христос воскрес, – вторил зычный голос, и люди отвечали. И был год две тысячи какая разница какой. Во дворе храма стоял человек, и был один. Потому что когда человек говорит с Богом, он всегда один. И о чем он говорил, одному Богу известно.
Послесловие
На плетеной веранде теплый вечер утопал в смущении. Дымился кофе. И рядом дымила привычная сигарета, готовясь присоединиться и стать пеплом.
– А художник спасся? – Рита сделала еще глоток горячего натурального.
– Я его сам вытащил, – Виктор кивнул на опаленные части рук.
– Мне все-таки непонятно, почему нужно было выбирать между двумя девушками? Ведь если краски мира – это то, чем они являлись, тогда справедливо полагать, что творение одной никак не связано с гибелью другой. Или я неправа?
– В том-то и дело, что это не совсем ясно. Есть еще кое-что, о чем не было упомянуто. Срок творения, как окончательный срок ты знаешь. Он везде один и тот же. Семь в данном случае число знаковое. В то же время наша картинка прожила на этом свете больше двух недель. По идее, она должна была стать собой. Тогда вино здесь не при чем. Так же как тебе или мне, оно ей безвредно.
– В этом есть логика, – Рита закусила губу, – Ведь если у художника, как ты говоришь, не было фантазии, то и виноват он в том, что творил ее не из ничего, а из живого человека. При этом тот факт, что у него не хватает воображения, говорит и о другом. Если там была дверь, то возможно, девочка не сгорела. Он не мог придумать мир. Он отправил ее туда, куда захотел. В то место, которое знал. Возможно, краски тоже с ней. Жива она или нет – вычислить несложно.
– Нужно подумать, что написать в отчете…
– А что писать? Краски мира всего лишь метафора. Жизнь, которую можно видеть, если ты к этому способен. Не более. Красивый миф, легенда… – Рита облокотилась на спинку кресла и о чем-то задумалась.
– Почему ты не спрашиваешь про своего мальчика, я жду, – Виктор сделал паузу.
– Я сама у него все узнаю.
– Значит, все-таки сама. Что ж, это твой выбор. Тем более, что он тебя любит.
«Я знаю», – подумала Рита.
– Ты кстати понимаешь, что за это придется заплатить? – Виктор спросил, уже зная ответ. Она заплатит.