Владимир Алексеевич Колганов
Антология плагиата: от искусства до политики
Глава 5. Склонность к воровству
В 1965 году поэт Василий Журавлёв попал в неприятную историю. Журнал «Октябрь» опубликовал стихи под его фамилией, которые начинались следующими словами: «Перед весной бывают дни такие…» Людям, знакомым с поэзией Анны Ахматовой, сразу приходит на ум её стихотворение, написанное в 1915 году и начинающееся с такой же фразы. Отличие состоит лишь в двух строках – у Ахматовой «шумят деревья весело-сухие», а Журавлёву, видимо, деревья ни к чему, и он написал «шумят в саду кустарники нагие». Всё бы ничего, у Журавлёва получилось даже поэтичнее, но вот другая строка изменена так, что возникает сомнение в психическом здоровье автора: «идёшь и дома своего не узнаёшь» он заменил на «идёшь и сам себя не узнаёшь».
Есть версия, что виноват во всём «литературный негр», обязанности которого исполнял поэт Юрий Влодов. Якобы он подсунул Журавлёву слегка подправленное стихотворение Ахматовой за то, что прижимистый работодатель не расплатился с ним за написанные для него стихи. Всё, что оставалось Журавлёву, это публично признать свою оплошность – будто бы не разобрался в черновиках, среди которых оказались и стихи Ахматовой. Однако авторитет был утрачен навсегда.
Как ни странно, после аналогичного конфуза авторитет британского прозаика Дональда Томаса не был поколеблен ни на йоту. Дело в том, что в свой роман «The White Hotel» (Белый отель) он вставил отрывок из романа «Бабий яр» Анатолия Кузнецова, в 1969 году бежавшего на Запад. Этот отрывок представляет собой рассказ очевидца расстрела евреев в урочище близ Киева в 1941 году. Кузнецов был свидетелем того, что происходило во время германской оккупации, поэтому его авторство не должно вызывать никаких сомнений. Роман Дональда Томас вышел в свет через год после смерти Кузнецова, и только в марте 1982 года еженедельник Times опубликовал письмо, в котором утверждалось, что несколько отрывков из романа «Белый отель» более или менее дословно соответствуют тексту книги Кузнецова. На это обвинение Дональд Томас ответил, что он в долгу перед Кузнецовым. Но о прямом заимствовании не было сказано ни слова.
Однако через полгода разгорелся новый скандал – на этот раз речь шла о переводах стихов Пушкина, выполненных Томасом. Американский профессор Симон Карлинский написал рецензию на эти переводы, где указал, что они в значительной степени являются переработанным вариантами работ других переводчиков – Вальтера Арндта и Джона Фенелла. Сходство переводов настолько велико, что в них повторяются неверно истолкованные русские слова и идиомы.
Видимо, склонность к плагиату у некоторых писателей в крови. Но вот как отреагировали на разразившийся скандал британские критики и писатели, участники симпозиума под названием «Плагиат». Присутствующие пришли к общему согласию, заявив, что в наше время прямой плагиат крайне редок – гораздо чаще автор бессознательно присваивает или случайно заимствует чужой текст. Мораль сей басни такова: можете по-прежнему воровать, а мы вас как-нибудь прикроем.
Эдуард Тополь прикрывал своего приятеля, сколько мог – по крайней мере, так он интерпретирует события, ставшие поводом для конфликта. Всё началось в 1980 году, когда писатель-эмигрант решил помочь другому эмигранту, Фридриху Незнанскому, поставив его имя рядом со своим на обложке книги «Журналист для Брежнева», а затем и на обложке следующей книги, «Красная площадь». Однако помощь, задуманная всего лишь как моральная поддержка, со временем материализовалась, поскольку книга «Журналист для Брежнева» стала бестселлером и продавалась с успехом во многих странах мира. Незнанский не преминул воспользоваться этим подарком и стал писать детективные романы, утверждая, что стал автором бестселлера вовсе не случайно. По мнению Тополя, в этом деле участвовала бригада «литературных негров», которая в конце 90-х годов сочинила для Незнанского с полсотни приключенческих романов.
Однако и Тополь не всегда был честен – в своей «жалобе», направленной в редакцию газеты «Совершенно секретно», он написал, что Незнанский прежде работал адвокатом. На самом деле, бывший «соавтор» пятнадцать лет прослужил в прокураторе, прежде чем податься в адвокаты – он, несомненно, был кладезем интересной информации, чем и воспользовался Тополь. Так что немалый вклад Незнанского есть в тех книгах, которые стали камнем преткновения, хотя написание текста можно целиком считать заслугой Тополя.
Конфликт возник после того, как Незнанский разбогател на детективных поделках. А к этим доходам добавились ещё и гонорары за переиздание и экранизацию двух совместных романов. Судя по всему, Тополь стал завидовать коммерческому успеху Незнанского и попытался через суд добиться признания своего единоличного авторства. Судебная тяжба длилась несколько лет, был проведён ряд экспертиз с целью установления подлинного автора текстов. Только в 2004 году Эдуард Тополь добился своего. С души, конечно, отлегло, но, в сущности, было уже поздно – Незнанский получил своё, причём в валюте.
Были у Эдуарда Тополя претензии и к сценаристам. В фильме «Чёрный квадрат» он углядел большой эпизод из своего романа «Журналист для Брежнева». Создатели телесериала «Чужое лицо» якобы заимствовали название его романа, а заодно и сюжет. Досталось и сценаристам телесериала про следователя Каменскую – видимо, они поступили весьма неблагородно, не указав в титрах, что первый следователь в юбке появился в романах Эдуарда Тополя.
Другому Эдуарду тоже пришлось доказывать своё авторство. В 1983 году Эдуард Хруцкий опубликовал повесть «Ночной закон», а через несколько лет известная критикесса обвинила его в том, что он заимствовал детали из романа Владимира Богомолова «В августе сорок четвёртого». Вот как оправдывался известный кинодраматург в книге воспоминаний «Тени в переулке»:
«Деталями были время, место, ландшафт, оружие, хозяйственные постройки. Я, конечно, огорчился, хотя и весьма удивился: видимо, мадам Латынина не заметила, что пистолеты "ТТ", пулеметы Дегтярева, гранаты-лимонки переходят из одного военного романа в другой. Конечно, ради изобразительного ряда мне пришлось оставить в сценарии и смолокурню, и хромого председателя сельсовета».
В этом-то всё дело – Хруцкий написал свою повесть, используя роман Богомолова как источник полезной информации. В принципе такое допустимо, но неужели трудно было смолокурню заменить, скажем, на пасеку, а председателя лишить руки, оставив в покое его ногу?
Писатель-юморист Михаил Задорнов рисковал утратить нечто большее – собственную репутацию. В 2009 году на него посыпались обвинения в том, что он в своих выступлениях якобы использует чужие шутки. В частности, израильская писательница Виктория Райхер была возмущена тем, что Задорнов, читая монолог «Хатуль-мадан», на самом деле пересказывал её рассказ «Налево сказку говорит», не упоминая автора – в основе этого рассказ лежит анекдот про учёного кота. В ответ на обвинения Задорнов заявил, что был уверен в том, что излагает известную армейскую байку, что-то вроде произведения народного творчества, где авторство установить просто невозможно.
А вот что написала Райхер:
«Никаких моих текстов ни сам М. Н. Задорнов, ни кто-то, с ним связанный, у меня не просил, не покупал и не одалживал. То есть происходившее вчера с моим котом на Первом канале (а до того, как я узнала из ЖЖ, ещё и на концертах Задорнова в разных местах), происходило без моего ведома. <…> Сюжеты как таковые вообще кочуют в литературе довольно широко. Вопрос, в каком виде кочуют эти сюжеты – и благодаря чему становятся известны».
Конечно, нельзя использовать чужого кота в корыстных целях, ну а если он появился в каком-то непотребном виде – это, вне всякого сомнения, заслуживает осуждения. Задорнов извинился, но материальной компенсации не предложил.
Если верить критикам, Задорнов с Виктором Пелевиным чем-то похожи друг на друга, если иметь в виду их творчество. Оба были весьма популярны, хотя контингент почитателей не совпадал, и оба становились объектами обвинений в плагиате. Понятно, почему Задорнов вынужден был использовать чужие шутки – да просто собственных шуток не хватало. Но что заставляло Виктора Пелевина заимствовать у других авторов без их согласия?
Понятно, что писатели возмущены подобной практикой. Алексей Панов указывает на то, что Пелевин использовал в «Священной книге оборотня» некоторые сюжетные ходы из книги «Школа сновидений с картой начальных странствий», написанной Пановым. Александр Астраханцев защищает не Панова, а почему-то иностранных авторов:
«Вот пишет своё "Поколение П", "поколение пепси". Но канадский писатель Дуглас Коупленд написал до него "Поколение Х", собственно, о том же. Это ведь калька… Но ведь мало кто знает про первоисточник, посему вся хвала и овации – Пелевину. Или его книжка "Чапаев и Пустота". Смотрю – целые абзацы выдраны просто из Фрейда, Юнга».
Помимо Фрейда и Юнга, в разряд обворованных записывают Лафкадио Хирна и некоего Боруха Щипида. Однако Пелевину вполне справедливо доставалось не только от завистников, но и от литературных критиков. Вот как Андрей Немзер охарактеризовал роман Пелевина «Жизнь насекомых»:
«Философское содержание этого романа способно воодушевить только "дебиловатых гениев на подхвате"».
По мнению других критиков, роман Пелевина «Поколение П» следует переименовать, дав книге следующее название «Сборная книга религиозных легенд, составленная и переработанная Виктором Пелевиным». Можно было бы добавить: «для своих поклонников» – видимо, «гениев» среди них хватает, если книги Пелевина пользуются до сих пор успехом. Немало «гениев» и среди членов жюри литературных премий.
Премиями не был обделён и Михаил Шишкин, писатель-эмигрант, которого Андрей Немзер назвал имитатором, а Лев Данилкин, утомлённый излишне усложнённым текстом рецензируемого автора, посоветовал ему перейти с русского языка на немецкий, который больше соответствует шишкинскому стилю. В отличие от других критиков, Наталья Кучерская предложила вглядеться в то, что написал Шишкин и, прежде всего, ответить на вопрос: «ради чего всё это написано и о чём». Чтобы понять, «ради чего», рассмотрим претензии недоброжелателей.
Виктор Топоров усмотрел подозрительное сходство романа Шишкина «Венерин волос» с тем, что написал другой писатель-эмигрант – Роман Гиголашвили стал автором романа «Толмач», сюжет которого во многом совпадает с сочинением Михаила Шишкина. В отличие от большинства авторов, пострадавших от плагиата, Гиголашвили не высказывал претензий и даже попытался оправдать коллегу-эмигранта, объяснив коллизию совпадением обстоятельств, поскольку оба работали в бюро по приёму беженцев, причём один – в немецком, а другой – в швейцарском офисе.
Но чем объяснить, что в том же романе «Венерин волос» поэт Александр Танков обнаружил сходство в описании деталей быта с мемуарами Веры Пановой под названием «Моё и только моё». Выяснилось, что магазин Иосифа Покорного перекочевал из мемуаров Пановой в книгу Шишкина, прихватив с собой большинство сопутствующих деталей. Как же лауреат осмелился покуситься на чужое!
Понятно, что Шишкину нужны были эти самые детали, а где их взять? Если речь идёт о Москве, можно взять у Гиляровского, если о Ростове – тогда придётся позаимствовать у Пановой. Почему бы нет? Вот если бы он заимствовал мысли, чувства героев чужих произведений… Возможно, что-то и заимствует, когда с явной неприязнью пишет о нынешней России – но тут он далеко не оригинален. Шишкина может оправдать лишь то, что речь идёт всего лишь о малосущественных деталях быта, без которых теряется достоверность описания. Возможно, он украл несколько характерных фраз и оборотов, но вряд ли с этим можно обратиться в суд. Тем более, что Шишкин нашёл оригинальный метод оправдания:
«Я хочу написать идеальный текст, текст текстов, который будет состоять из отрывков из всего, написанного когда-либо. Из этих осколков должна быть составлена новая мозаика. И из старых слов получится принципиально новая книга, совсем о другом, потому что это мой выбор, моя картина моего мира, которого ещё не было и потом никогда не будет. <…> Я делаю литературу следующего измерения».
Кто стал жертвой воровства в следующем измерении, уже известно. Мартын Ганин сравнил тексты романа «Письмовник» Шишкина, опубликованного в 2010 году, и книги Дмитрия Янчевецкого «У стен недвижного Китая», вышедшей в свет более чем за век до этого. И там, и здесь – потерявший ноги молодой солдат, успокаивающая его медсестра Люси и масса других подробностей. Тут налицо явное заимствование, не то, что в коллизии с Пановой, – видимо Шишкин был уверен, что уж Янчевецкого никто не станет привлекать в свидетели позора.
Итак, Гогилашвили не стал связываться, а Веры Пановой и Янчевецкого с нами уже нет. Словом, обошлось без публичных обвинений. Совсем другие последствия были бы, приди в голову Шишкина шальная мысль позаимствовать у Ольги Славниковой. В 2001 году она написала роман «Бессмертный» и предложила его нескольким издательствам. Роман был опубликован в России, планировалось его издание во Франции. Но вдруг писательница получает письмо от французского издателя, в котором тот сообщает, что в 2003 году на экраны европейских кинотеатров вышел немецкий фильм «Гуд бай, Ленин!», сюжет которого подозрительно похож на сюжет романа Славниковой. Потребовалось срочно доработать предисловие к роману, чтобы убедить читателя в том, что именно она настоящий автор. Но этим дело не ограничилось – Славникова собрала пресс-конференцию, где заклеймила позором всех, кто причастен к столь чудовищному воровству. Увы, грабителя выявить не удалось, поскольку слишком многие люди ознакомились и с романом, и с его синопсисом ещё в 2001 году – только поэтому экзекуция не состоялась. А уж искать в диалогах, прозвучавших в фильме, сходство с текстом романа – дело и вовсе безнадёжное. Вот если бы кто-то попробовал копировать литературный стиль, тогда злоумышленнику наверняка не отвертеться. Для доказательства приведём несколько фраз из романа Славниковой «2017», объединив их в более или менее связанный текст:
«"Среди извилистых луж" с "растянутыми позами", с "раздавленными волосами", "табачною щетиной" "размазывая сырую кашу, насыщенную" "влекомым багажом", как "палка слепца" "возникла невесомо одетая женщина с пустыми длинными руками". "Незнакомка просвечивала сквозь". "Поступью рока маршировали слитные" "бодрые мурашки". "Судьба присутствовала!"»
Вряд ли в мире найдётся ещё один автор, способный так писать – речь о том, что заключено в кавычки. Разве что поискать в «Записках сумасшедшего» Николая Гоголя…
Помимо Шишкина, Пелевина и Славниковой, не слишком требовательная публика причисляет к современным классикам и Владимира Сорокина. Он тоже лауреат всяких премий и прочее, и прочее. Одно лишь огорчает – ему никак не удаётся смыть со своего чела клеймо «певца порнографии», которым когда-то наградила его некая читательница, буквально обалдевшая после того, как прочитала «Голубое сало» и «Сердца четырёх». Не меньше был поражён Андрей Немзер, имевший неосторожность прочитать первый из этих двух романов:
«В романе наличествуют: апокалиптическая футурология, альтернативная версия истории XX века, гомосексуализм, каннибальство, квазирелигиозное изуверство, пародии (частью формально выделенные, частью растворенные в тексте) на русских классиков и новейших сочинителей, педофилия, изощренные пытки, раскавыченная цитата из Солженицына, наркомания, простатит, стрельба, вселенские катаклизмы, залитый фекалиями зал Большого театра, клонирование, сюрреалистические видения, КГБ и очень много разнообразной жратвы».
Понятно, что заимствование жратвы ненаказуемо, если заплатил по счёту, но воровство у Александра Солженицына не даёт покоя. Вот если бы украл у своего собрата по перу Валерия Ерофеева – тут никто не стал бы возражать, поскольку кража, совершённая одним «певцом» у другого не менее популярного «певца» это настолько обыденное дело, что по такому поводу не стоит возмущаться. Впрочем, писатель Александр Гаррос рассудил иначе, обратив внимание на то, что в романе «День опричника» Сорокин изрядно позаимствовал из рассказа «Попугайчик» Ерофеева. Лев Данилкин дал очень точную характеристику этому роману:
«Роман целиком, на все сто процентов, состоит из гэгов – классических сорокинских, проверенных временем, обкатанных во многих текстах гэгов: непременная гомосексуальная сцена, озорное групповое изнасилование, жаркий спор о мнимо общеизвестном, матерная интермедия <…>, трехстраничная наркотическая галлюцинация, наконец, шутейное членовредительство под переиначенную советскую песню».
По сути, в романе имеет место не что иное, как самоплагиат, но это сугубо личное дело «самобытного» писателя. Кстати, он попытался разъяснить кое-что заблудшему читателю, опровергая мнение своих хулителей:
«Они, как люди поверхностные и недалекие, реагируют на некие жёсткие сцены, на эротику и нецензурные выражения, которые есть в моих вещах. Но это же не всё, что я делаю. Это не есть цель для меня. Эротика есть и у Набокова, и у десятков других писателей, но их не считают порнографами, потому что культура уже переварила их».
Сравнение с «Лолитой» Владимира Набокова просто умиляет! Можно предположить, что Сорокин «Лолиту» не читал или же его личная культура не вполне приспособлена к такому «перевариванию». Многое объясняют его слова о сущности литературы:
«Дело в том, что русская культура мне вообще представляется таким ландшафтом, по которому прошло стадо литературных слонов. Там всё вытоптано слоном по имени Великая русская литература».
Мало того, что Сорокин является то ли пострадавшим от этого слона, то ли просто сторонним свидетелем «вытаптывания», но он считает себя ещё и лекарем, ставящим окончательный диагноз: оказывается, «наши читатели отравлены литературой XIX века».
Если уж говорить об отравлении литературой, то ныне главным «отравителем» является Дарья Донцова со своими ироническими детективами. Агаты Кристи из неё не получилось, но многие читательницы от сочинений Агриппины Аркадьевны в восторге – после тяжёлого трудового дня самое время расслабиться в компании с незамысловатым чтивом.
Трудолюбие Донцовой потрясает – чуть ли не десяток детективов в год. Однако завистников такая высокая производительность наводит на мысль, что Донцова многое заимствует. В интернете они даже создали специальный сайт, где попытались обобщить свои находки и сделать выводы, ставящие под сомнение честность мастера детективных дел. Впрочем, Донцова не обращает внимания на такие мелкие уколы. Куда опаснее для авторитета писателя, если обворованный автор подаст на грабителя в суд.
В 2008 году журналист Игорь Черский обнаружил, что в одной из глав книги Донцовой «Жаба и кошелёк» есть сходство с его ранее опубликованным рассказом «Вспоминая Оксфорд». Вот несколько фраз из рассказа Черского:
«В наш офис приезжает безумно крутой кавказец с двумя телохранителями и сыном. Сыну – 15 лет. Папа хочет, чтобы он учился "в Оксфорде на адвоката". <…> Отправляю факс, получаю ответ с точной суммой. Причем оплачивать можно частями, за каждый семестр. Папа говорит, что лучше он сразу оплатит весь курс обучения, потому что завтра его могут убить, а сыну надо учиться. Сумма огромная, поэтому я пытаюсь устроить сыну мини-тест, чтобы определить глубину его познаний.<…> Папа орёт, что мальчик учился на одни пятерки. <…> Папа оплачивает весь курс. Мальчик летит в Англию».
А вот что читаем у Донцовой:
«Однажды в эту контору явилось лицо кавказской национальности, обвешанное золотом и окруженное телохрнителями. С ним пришел сынишка, паренёк лет семнадцати <…>. Лицо заявило, что желает отправить отпрыска в Сорбонну учиться на адвоката. <…> Я с жаром взялась за дело и сообщила примерную стоимость обучения, на мой взгляд, несуразно огромную. <…>
– Можно платить по частям, за каждый семестр отдельно.
"Лицо" покачало головой:
– Нэт. Мэня убить могут, отдам дэньги сразу. Сразу, так сразу, кто бы спорил, но не я. Но сумма-то бешеная, и я опрометчиво предложила:
– Давайте сейчас устроим мальчику небольшое испытание. Сорбонна присылает тесты, чтобы абитуриенты могли проверить свои знания.
Кавказец обозлился и начал орать, что его сын учится на одни пятерки, ни на какие идиотские вопросы он тут отвечать не станет. <…> Парень оформил документы и улетел».
Заимствование сюжетной линии здесь предельно очевидно – невозможно предположить, что два автора независимо друг от друга нашли единственно возможные выразительные средства, чтобы описать столь обыденную сцену. Однако плагиат очень трудно доказать, если имеешь дело с преуспевающим писателем, обвешенным адвокатами, как золотыми побрякушками, к тому же писателем женского рода, что и вовсе грозит обвинителям непоправимой катастрофой для здоровья.
Скорее всего, появление на полках магазинов «Кулинарной книги лентяйки – 2. Вкусное путешествие» стало проявлением заботы Агриппины Аркадьевны о здоровье обворованных писателей. Однако на поверку рецепты оказались «с душком». Как выяснилось, некоторые из них имеют поразительное сходство с тем, что было написано в книге «Приятного аппетита. Кругосветное путешествие по кухням разных народов» немецких авторов Гюнтера Линде и Хайнца Кнблоха – эта книга была опубликована за полвека до сочинения Донцовой.
Вот что Линде и Кноблох написали о Праге:
«Тот, кто впервые приезжает в Прагу и хочет попробовать настоящую чешскую кухню, должен пообедать в каком-нибудь небольшом ресторанчике в старом городе. Там его ждёт суп "панадель", который называют ещё и "челестине". Суп этот представляет собой горячий бульон, сильно перченный красным и чёрным перцем, в который кладут тонкие блинчики, предварительно разделанные на части».
Читаем у Донцовой:
«Тот, кто впервые приезжает в Прагу и хочет попробовать настоящую чешскую кухню, должен пообедать в каком-нибудь небольшом ресторанчике в старом городе. Здесь можно попробовать челестине. Это очень острый горячий бульон, в который положены тонкие блинчики, предварительно разрезанные на части. Ещё советую попробовать говяжьи хвосты с пражским соусом. Его делают из крепкого мясного бульона, зелени, белого вина и большого количества красного перца».
Вообще-то кулинарный рецепт – это нечто вполне определённое, хотя возможны небольшие вариации в зависимости от вкусовых пристрастий повара. Не могла же Донцова порекомендовать своим читателям использовать для приготовления челестине куриный бульон, красное вино и чёрный перец – мало того, что несъедобно, но это же в корне противоречит истине! Другое дело, что Донцова обязана была в приложении к книге указать источники заимствования. Впрочем, в начале книги она выносит глубокую благодарность нескольким друзьям за предоставленные рецепты. Ну что ж, хотя бы так…
В числе обиженных Донцовой оказался и сатирик Шендерович. Оказывается, ещё в 90-е годы он написал сатирический рассказ «И коротко о погоде», в котором есть фраза про деревню Гадюкино, где непрестанно льют дожди. Впрочем, эксперты выяснили, что эта метафора позднее использовалась во многих публикациях, так что сатирику надо для начала разобраться, кто конкретно у него списал и у кого в итоге Донцова позаимствовала этот образ. Только тогда можно судиться за Гадюкино.
Гораздо реальнее отсудить кое-что у популярного актёра Александра Ширвиндта. Но это право зарезервировал за собой поэт Григорий Фрумкер – моральной ущерб от плагиата он оценил, ни много ни мало, в пять миллионов рублей. Поводом для обращения в органы правосудия стало короткое стихотворение из мемуаров Ширвиндта «Склероз, рассеянный по жизни»:
Любимая, ну чем тебе помочь?
Дай вытру пыль —
Бедняжка, ты устала.
Оставь плиту. Иди из кухни прочь.
Скорей иди. Ведь ты не достирала.
Фрумкер уверяет, что этот стих он написал своей жене, и что особенно возмущает – Ширвиндт безбожно переврал первоначальный текст, превратив лирические стихотворение в юмористическую эпиграмму. Вот что значилось в оригинале:
Любимая, ну чем тебе помочь?
Дай вытру пот.
Бедняжка, ты устала,
Забудь плиту. Иди из кухни прочь.
Иди, иди. Ведь ты не достирала!
Вряд ли Фрумкеру по силам будет доказать свой приоритет. В любом случае, Ширвиндт может сослаться на склероз, тот самый, что рассеян по его жизни, – мол, возникли из глубин памяти некие стихи про кухню, про плиту и про любовь, а кто, кому и когда их написал, он уже не в силах вспомнить.
