Валерий Былинский
Риф
– Папа…
– Да.
Он остановился, но не обернулся. Свесив растрепанные, немытые седоватые волосы, Павел хмуро смотрел вниз и куда-то в сторону.
– Я не возражаю, – сказала Соня.
– Против чего?
– Чтобы к тебе приходили женщины.
– Почему?
– Я понимаю. Я же не маленькая. Тебе нельзя без этого.
– Можно.
– Ты только не приводи, пожалуйста, их очень часто. Или сам езди к ним, я же не маленькая. Могу уже сама оставаться дома. Я и ночевать сама могу, ты не думай…
– Соня…
– И только, пожалуйста, не женись очень быстро. Дай мне немного вырасти.
– Сонька….
– Что?
– Ты говоришь так, словно тебе не се… не восемь лет.
– А я сейчас вообще не знаю, сколько мне лет. Я вообще сейчас кажется тебя старше, папа.
Отец посмотрел на Соню, жевнул губами, кивнул. Потом, сощурившись, глянул в какую-то точку перед собой – потерянно, хмуро, брезгливо.
– Хорошо… – медленно сказал он и покачал головой. – Я и пить больше не буду.
– Не обещай, – сказала девочка, – просто не будь. А будь со мной.
– Сонька… – отец шагнул к ней, распахнув глаза так резко и широко, словно подпалил их вспышкой огня. Но остановился. Потух. Сжал пальцы в кулаки, потер костяшками кулака по руке, как бы соскребая что-то с кожи.
– Ты ангел? – поднял он голову.
Соня пожала маленькими плечами и чуть развела в стороны длинные тонкие руки. Глаза ее тихо искрились.
– Все дети ангелы, говорят, папа. Но я же уже большая.
Она еще хотела добавить, что мама сейчас наверняка находится среди ангелов. Но промолчала, понимая, что кожа ее папы сейчас тонкая как мокрая бумага, она может порваться навсегда, и лучше пусть она хоть немного высохнет.
Отец потерянно смотрел куда-то вперед сквозь стоящую перед ним дочь, и бегущие лучики вокруг его глаз постепенно останавливались, замирали. Соня тоже стояла тихо. Прекратился дождь за окном, перестала дребезжать оконная рама.
Снежный шар замер, перестал крутиться. И даже вечно движущийся звездный свет остановился, застыл молочными нитями в иссиня-черном пространстве.
Подождав какое-то время, тишина закончилась.
За дверью что-то глухо стукнуло. Послышался шорох, гул.
– Дзы-ынь!
Это был звонок в дверь.
Отец медленно, мало что понимая, повернул голову к двери.
– Дзы-ынь. Дзы-ы-ы-ы-нь! – пела песня пилы и колокольчика.
– Странно, кто это? – услышала Соня сиплый голос отца. – Мы никого не звали…
Он подошел к двери, прислушался.
Когда звонок снова дзынькнул, отец негромко, натужно командным тоном, выкрикнул:
– Кто это там?
– Это я, Паша. Открывай, черт, я…
Отец прильнул к глазку и отпер дверь.
В квартиру ввалился, весь в снегу – даже на меховой шапке застыла пушистая горка – бородач, грохнул чемодан на колесиках на пол.
– Что, не ожидали? А?
И задрожал грохочущим смехом, тряся бородой, с которой сыпался снег и ледяная крошка.
– Валька? Ты? – изумился папа.
– А то кто же? Ну, вы спрятались в нору, звонил тебе, звонил…
Разлапил руки в рукавицах, дернул к себе папу, обнял.
– Да откуда ты тут?
– Откуда-откуда, с Альфа Центавры, из Неспящего Королевства, от великих мужей человеческих. Что, думал спрячешься, не найду? Ну, ты, Пашка, совсем бугаем стал, год не прошел, как виделись, – весело изрыгал бородач. Потом отодвинул отца, посмотрел на стоящую посреди коридора Соню. Сощурил брови, выдохнул инеем:
– Соня, София, принцесса солнечной долины. С днем рождения тебя от папы Карло, и получи-ка Буратину.
Он вытянул из чемодана здоровенный, с Соню ростом, тряпичный мешок, откуда за ноги выдернул деревянную куклу Буратино и поставил на пол. Буратино был с длинным острым носом, большими оттопыренными ушами, улыбкой от уха до уха и душисто пах стружкой.
– Как, мне? – не верила, искрясь, словно она из снега и на нее падал свет, Соня.– Как в сказке?
– Ну да, без одежды, правда, и без Золотого Ключика, но ты, я думаю, одежду сама ему сошьешь, а папа ключ золотой выкует. Так, кузнец?
– Ну ты вообще, Валька, ну вообще… – папа с улыбкой мотал головой и взмахивал руками.
– И руки-ноги двигаются? – спрашивала Соня, гладя Буратино по деревянным плечам. Тот оказался всего лишь чуть-чуть ниже ее ростом.
– Ну конечно, принцесса. Полено живое было, когда я его стругал.
– Еще как сошью одежду, сошью! – Соня вместе с куклой, вся в солнечном инее, подскочила к бородачу, уткнулась в его дубленку и бороду, Валентин нагнулся, поцеловал девочку, обдав льдистыми снежинками.
– Ой, – сказала Соня, – а почему вы весь в снегу?
– Правда, Валя, там что, снег пошел?
– Ну вы, дети подземелья, на улицу, что ли, не выходите? Да там такой снегопадище! Я как с поезда сошел, он начал валить. В Новосибирске редкость. А у вас… На такси еле добрался, пробки, заносы.
Валентин наконец разулся, повесил дубленку, вымыл в ванной руки и вместе с папой вошел на кухню. Соня взяла Буратино под руку и не спеша отправилась с ним в свою комнату.
– Эх, Валя. Хорошо, что ты нас застал, мы ж могли уехать…
– Куда ты там мог уехать, не рассказывай сказки. Телефон, небось, выключил?
– Да нет, я так это… А-а, точно, выключил! Ну как ты, рассказывай.
– А что мне рассказывать. Давай ты. С Ирой… когда случилось?
– Да… сегодня сороковой день…
– Вот те раз. А мы ржем тут. Ну ладно, Ирка бы на нас не обиделась. Да она и сейчас не обижается, смотрит на нас. Так, сейчас посидим, помянем.
– Валь, я это, типа, не пью…
– Уже? Да вижу я, как ты «типа». Ну и бардак у тебя! Давно прибирался? Не стыдно, Сонька же видит.
– Да знаю, дурак я… Сейчас в магазин…
– Какой магазин, сиди. У меня все с собой. Сейчас приберемся маленько, стол накроем. Веник у тебя где?
– Валь.
– А?
– Спасибо, что приехал. А то у меня тут крыша поехала…
– Вижу. Затормозим. Так, одевайся, мусор вынесешь. А я тут пока в наряд. Помнишь, как мы в казарме палочками кровати равняли? У тебя еще лучше меня получалось, я даже завидовал.
– Валь, ну что ты несешь. Кстати, сколько я тебе за Буратино должен?
– Ты что, дурак? Тебе сразу по кумполу понадовать, или после отбоя?
– Да шучу я, шучу… Э-э, а пить я точно не буду, не наливай.
– Будь спок, я за двоих. Ух! Так, Паш, ты почему еще здесь? Быстро бутылки собрал и пулей всю эту хрень на мусорку.
– Да иду уже, иду…
Буратино сидел в бело-солнечной Сониной комнате на диване. Он улыбался и смотрел куда-то далеко, может быть даже за пределы Вселенной.
Соня сидела за своим школьным столом и кропотливо строчила на маминой швейной машинке. Она шила камзол, колпак, носки и панталоны для деревянного живого человечка. За окном медленно падал снег. Земля оттаяла, зазеленела и тихо вращалась в прозрачном космическом океане, словно круглая со всех сторон рыба, на которой жили люди. Было так тихо и хорошо на многие километры вокруг, что Соня услышала, как кто-то сказал:
– С Рождеством, люди-братья, все-все, кто меня слышит.
Соня услышала, но тут же забыла, как это часто случается во сне.
Она продолжала шить.