Степан Витальевич Кирнос
Под ласковым солнцем: Ave commune!
– Но он же должен был как-то достать эти вещи доля труда, – высказался кто-то из строя, – у меня нет ни проволоки, ни бусин. Откуда они у него?
– Спёр, – басовито ответил Лир, устремив взгляд в свой планшет, – с завода.
– Тогда мы его будем судить и за кражу?
– О-у, мелкое хищение народной собственности меркнет по сравнению с тем, что он посягнул на идейную основу нашего общества. – Заголосил Милош. – Он уподобил себя классу мелких рабочих, а значит, попрал и бесклассовые основы наши.
– Кхе-кхе, – прокашлялся парнишка, зажатый подошвой тяжёлого ботинка, – я-я-я ни-ничего не крал… э-э-это му-му-мусор был.
– Но это народный мусор! – взревел Лир, подлетев к парню. – И это его украл у народа, гнида ты мелко-пролетарская! – оскорбив бедолагу мужчина плюнул ему прямо в лицо.
– Ну-у, – воззвал ко всем Милош, простерев руки к строю, – что мы с ним будем делать. Мы – суд равных, средь таких же равных, какое наказание придумает для гадины, которая решила, что не ровня нам?
Наступила гробовая тишина, и ничьи уста не желали раскалывать печать тишины, разве только гул кондиционера слышался из угла. Давиан глубоко погрузился во внутренние рассуждения и противоборства.
– Как же так можно? – тихим шёпотом для никого не слышимая летит реплика с уст юноши.
С одной стороны, судить за мелкое, незначительное рукоделие – абсурд, малопонятный и не поддающийся вразумительному толкованию. Однако неожиданно для себя парень как-то обнаружил этому осуждение, обратившись к тому, что читал, и чему его обучил Форос. Он ведь преступник, раз нарушил святое правило, разрывая саму ткань коммунистического бытия, попирая основу солидарности, трактуемую как – «не производи то, что производит твой сосед», разорвал сущность вне классовости, ибо уподобил себя мелкому рабочему, осквернив руки ненародным трудом. Что тут сложного – лежи, смотри телевизор, ничего не делай, да живи в своё удовольствие, после непродолжительного четырёхчасового трудового дня, а всё остальное – массу продукции и труд сделают и выполнят машины и всё. Давиан подвёл себя к мысли, что человек перед ним действительно преступник, раз вознамерился делать то, чего нельзя и … отторгнуть властные распоряжения Партии, а если он поносит нечестивым трудом её, то и на народ ему плевать.
Все молчат, пока Давиан размышляет о сути происходящего, однако нашлась та, которая отбросила вуаль безмолвия, заставив от внезапности вздрогнуть Давиана: и её слова стали для всех сущей неожиданностью:
– Это правонарушение мелкого характера, – послышался ответ от высокой кареглазой бледнокожей девушки, чьи чёрные волосы закрывали половину утончённого лица. – За него, согласно Народному Закону «Об осуждениях за правонарушения» виновного в несанкционированном труде мелкого характера виновный осуждается на три года заключения.
Лица Милоша и Лира сделались нерушимыми бастионами отвращения к девушке. Они ожидали иной ответ, иной суд, а не возню правового характера, которая для Партии не нужна, так как случилось преступление против партийного установления. Им нужна кровь, чтобы на живом примере показать, что идти против Партии, значит вступать во враги Народу.
– Вы кто? – спросил Лир.
– Я народный законник, прикреплённая сюда для повышения правового знания в этом месте.
– Ага, – зацепился Милош, – вы же должны понимать, что это преступление против равенства, против народа, а значит и Партии. Вот если все начнут относиться к партийным повелениям легкомысленно, то, что тогда? Правильно, не будет нужды в Партии, а если в ней не станется нужности, то, следовательно, и в обществе не будет надобности, но этого быть не может, правильно? Партия и народ равны, так едины, а поэтому, преступления умысел и против партийцев направлен.
– Но ведь Закон Народный говорит…
– Скажи, а что говорит Закон «О Народных Судах»? – перебил вкрадчиво Милош девушку. – Что там возносится выше всего?
– Народная воля, выразителем которой…
– Да-да, мы знаем. Он нарушил партийное распоряжение №23 по нашему Району, которое предусматривает смертную казнь за мелко-пролетарские тенденции. Он посягнул на власть Партии, а значит и народа, решил быть в труде не равным нам. Так ведь, равная мне?
– Именно, – без скрипа зубами, без противоречий согласилась девушка, по сути, одобрив расправу над парнем.
– И что же решит суд? – раздался на всю комнату бас Лира, который вынул из-за пазухи пистолет, и снял предохранитель.
А Милош простучал кончиками пальцев по планшету, открыв форму протокола, и моментально заполнив его, оставив пустой только графу под названием «Решение Народного Суда».
Все, кто здесь присутствуют, снова задумались, став помышлять о наказании, и кто-то из собравшихся стал зачитывать весьма необычные строки:
– Мы же помним, что самое главное, что нам говорит Партия?
– Мы чтим, то, что нам вкладывает нам Партия, – сказал какой-то плотный лысоватый мужчина.
– Мы знаем, что нужно следовать, как говорит Партия, ибо она глас народа, она и есть он, – поддержала его хрупкая девушка.
– Мы следуем, как нам говорит Партия, ибо так говорит и народ, – ещё один человек закончил чтение текста, похожего на литанию к Партии и содрогнулась мысль Давиана от вопроса «А не в секту ли я попал?».
Народный Суд решил, что делать, он непреклонен и полон фанатичного уважения к Партии, а значит, поставит во главе всего сначала её интересы, затем нужду коллектива, и только потом требования отдельных людей.
– Мы решили, – шаг делает вперёд высокий парень, с широким лицом, на котором поросли рыжих волос, – Народный Суд Общей Соты №14 площадки Общего Холла №16 вынес приговор в составе двадцать одного человека из двадцати пяти её жителей приговор. Товарища Кира приговорить к смертной казни на месте, путём расстрела.
– Велл, – прохрипел обвиняемый, а в его глазах появился душеточильный блеск и слёзы расчертили щеку, – за что ты так? Мы же друзья, не предавай меня… друзья, не предавайте меня.
– Нет. Ты попрал святые коммунистические истины, и народ воздаст тебе за это! – раздался басовитым криком ответ. – Ты никто перед идеей!
– Я обжалую это! – возопил парнишка, став брыкаться из стороны в сторону и пытаясь вырваться, но ботинок ещё сильнее надавил на грудь худющего парня и раздался характерный хруст костей и ему ничего не остаётся, как лежать и пускать слёзы в пол.
Лир передёрнул затвор и уставил дуло в лицо парню, с усмешкой засипев:
– Я, как партийное лицо, отказываю тебе в праве обжалования. Нечего было посягать на Партию.
Раздался оглушительный хлопок, увенчавший огненной вспышкой дуло пистолета, отразившейся на десятках серых поверхностях повсюду. Его жизнь окончена – Партия не прощает любое, даже самое мелкое выступление против её идеалов и установлений, ибо в глазах её небольшое бунтарство, самое незначительное отклонение от партийной идеологии, сулит большой мятеж и потерю власти. Так думает Партия и Давиан чувствует, что фанатичная паранойя, доведённая до сущего безумия, это страх, первобытный ужас перед тем, что власть может выскользнуть из её рук, а поэтому карательный аппарат должен работать с должной жестокостью и бесчеловечностью, без перерыва. Но юноша это сводит к одной формулировке, диктованной пропагандой Партии – «если она потеряет власть, значит и народ её лишится, а это плохо. Он нарушил установку – все равны среди равных, решил помастерить и показать свою индивидуальность, так будь за это побитым».
– Нет закона кроме воли Партии, – низким басом с толикой благоговения заявил Лир, то ли случайно или же намеренно не добавил знаменитой фразы – «а значит и народа».
Давиан наблюдал за показательной казнью с отстранённостью, будто не желая тут присутствовать и наблюдать за народным правосудием, запряжённым волею Партии. Юноша словно пропустил через себя смерть человека, который пытался себя хоть чем-то попытаться развлечь средь фундаментально-бездушного мира. Не было этого и трупа сейчас не станет – его куда-то уносят, тащат и сваливают в серебристого цвета мешок и взвалив на плечо один из бугаев его уносит прочь.
– Первое судебное заседание считаю оконченным, – слово взял Милош, – по его итогам можно сказать – мелко-пролетарский элемент уничтожен, и внеклассовая основа общества восстановлена. Урон, нанесённый равенству, устранён.
Пара мужчин – милиционеров развернулась и уже готовились покинуть это место, как один из них, басовитым гласом возвестил о том, что ещё не всё кончено:
– Я прошу, не расходится, ещё пара идиотов ждут народного суда вашего. Минут пять-десять вам не перерыв и снова будите вершить правосудие.
Большой холл пересчитал быть залом для судебных заседаний, когда милиционеры покинули, и жители площадки рассредоточились по её углам, чтобы перевести дух от утренней чреды неожиданностей.
Давиан медленно подплёлся к окну, всмотревшись в городские долины, но все они скрыты во тьме и только какая-то часть расчерчена точками света, рвущегося из окон и рассеявшие темень в улье подобно тому, как звезды это делает на полотне ночного неба.
– Почему же всё утром? – шепчет для себя вопрос Давиан, пытаясь найти ответ, ощущая, как его веки, только стоило напряжению уйти, спешат сомкнуться и снова его унесёт в сонные дали.
– Потому что так лучше для Партии, – доносится позади ответ, выдернувший юношу из объятий Морфея и, заставляя его оглянуться.
Перед ним завиднелся образ бледнокожей девушки, с коньячными глазами на остроконечном лице, обрамлённые чёрным длинным волосом. Давиан вспомнил её это та самая народная законник, которая пыталась заступиться за паренька, но отступилась, оставив его на растерзание.
– Почему?
– А можешь ли ты, рано встав принять нормальное решение? – мягкий голос принял оттенки давления и настойчивости. – Конечно, вам скажут, что это нужно для того, чтобы не занимать время у народа дневное, но поймите, истина в том, что Партии выгодно, чтобы всё решалось утром – меньше здравых мыслей и больше сонливости позволяют ей продавливать нужные решения.
От такого удара антипартийной мысли Давиану едва не поплохело. Впервые за всё время жизни здесь он встречал такого напора мысли, устремлённой против Партии, и ледяная рука страха коснулась кончиками пальцев его сердца, только эмоция была вызвана не беспокойством за особу перед ним, а за себя – его могут завернуть за сам факт общения с таким человеком.
– Что-то ты…, – Давиан оглянулся, чтобы его слова не достигли чьего-нибудь уха или микрофоны камер не уловили трепета его голоса. – Не слишком поддерживаешь Партию. Не боишься последствий?
– Всё нормально, – худые и отмеченные рубцами сухие губы девушки украсила скупая улыбка. – Я одна из народных законников и мне за мои слова ничего не будет, если я не перейду «черту партийности».
– Почему это? И что это за черта?
– Я член Партийно-Народного Управления по созданию оппозиционно-юридической деятельности, а также член Сообщества Законников. А черта – я не должна критиковать деятельность Партии по основным направлениям, но имею право вступать на полминуты со средними или старшими товарищами в спор.
– То есть вы…
– Да, – резко перебила девушка парня, – мы санкционированная… даже не оппозиция, а так, товарищи для короткого диспута, которые в конце концов будут оспорены, – в речи девушки Давиан увидел настроения призрения к тому, что она делает, сокрытое чувство стыда. – Нас всё равно никто не слушает, а само наше существование продиктовано необходимостью Партии показать, что «народ имеет своё мнение на виденье некоторых вопросов».
– Понятно… об этом я не прочёл. Что ж, приятно познакомиться…, – Давиан протянул руку в знак приветствия, но девушка отмахнулась.
– Юлия, меня так зовут. А вот руки мы тут не жмём,… Народное Постановление воспрещает. Считается, что-то мистерия древности, которая отвращает нас от истинного партийного приветствия.
– Понимаю.
Давиан потёр глаза, пытаясь себя избавить от сонливости и прояснить зрение, но ничего не помогает, Морфей снова пытается утянуть его в своё царство и единственное, что можно сделать, чтобы не уснуть, так это завести увлекательный разговор:
– А… у тебя, есть родители или кто-то на подобии их?
Прежнее настроение девушки пропало, а её лицо в один миг стало похоже на лик каменной серой статуи.
– Родители… тебя же зовут Давиан? Так? – юноша кротко кивнул, и девушка продолжила. – Родителей у нас нет, ни у кого. По мнению Партии, это нарушило бы равенство, «Все равны в своём безродстве» – один из постулатов «Народного Закона» и мы не можем его нарушить, – с тенью скорби отметила Юлия. – «Родственники – элемент воспитательного неравенства, который выступает в антагонизм с партийным воспитанием».
Между Давианом и Юлей возник столб тишины, и они оба погрузились в собственные размышления. Парень старается осмыслить сказанное его новой подругой, а девушка вертит в голове, зачем всё это сделано, зачем из людей сделали подобие безродных механизмов. Она ясно чувствует, что мнение отца и матери может быть авторитетней и значительней, чем слово Великой Коммунистической Партии. Она хотела быть всем, желала стать народом и взять его в полный контроль и воплотила в жизнь это, уровняв всех со всеми. Её контроль – вездесущ и естественно в её интересы входило вырвать у родителей процесс первичного воспитания, чтобы «загрузить» в ребёнка нужное для партийных чинов восприятие мира… и ради этого она готова выбить из человека саму человечность, сотворив из него инструмент, шестерню для коммунистического общества.
– Один мой друг сказал бы, – решил рассеять покров молчания Давиан, – «Как же тут можно жить?»
– Понимаешь, – на губах снова на одну секунду мелькнул призрак улыбки, – всё не так просто, как ты думаешь. Ты ещё не прошёл гипнопрограммирования, как и все мы. Ты пришлый, не наш, не посвятил свою жизнь народным трансформациям.
– Ага, то есть вас… ваш разум… психологически изменяют, – не зная какого слова подобрать, юноша сказал единственное, что посчитал приемлемым, уняв голос до слабого шёпота. – Вас программируют.
– Да, ты правильно понял принцип действия системы… «равенства», – слова донесли помимо скорби ещё и потаённую злобу. – Нас ещё с младенчества выращивают в инкубаторах, гипнозом нагружая нужными идеями… детский сад, школа и высшие заведения – процесс «загрузки» не прекращается и в конце концов мы становится… «пустыми», равными шестернями в одном устройстве.
– Пустыми? – с удивлением прозвучал вопрос. – Это как?
– Да, ими самыми, – с удручающей дух Давиана доносится безрадостный ответ. – Люди без родства, без целей, без… души, которые лишены целей в жизни, кроме одной – служить Партии.
Слова, пророненные Юлей, заставили парня на мгновение отбросить железный занавес партийных догм и взращённое похвальбой иерархов самодовольство, узрев для себя частичку сущности Директории. Тут Партия возвысилась над людьми, и она построила механическое существо, из равно-безликих и бездушных инструментов. Равенство – великая идея, высказанная первыми «отцами» левого движения, здесь обрело свою совершенную, всеобъемлющую и монументальную ипостась. А разрушение института семьи, о котором захлёб пророчили и желали леваки древности, здесь приобрёл образ разрушительного клинка, великого уравнителя и молота, выбивающего из человека дух человечности, уравнивая его абсолютно.
«Нет, не может быть всего этого» – взбунтовался против новой правды Давиан. – «Она же из оппозиции. Её миссия лукавить и врать, сбивая партийцев с пути истинного. Ложь». Давиан снова был атакован «истинами», которые напел ему Форос, которые он просчитал из книг. Он не верит, что тут всё жутко и плохо… вон, даже оппозиция есть, игрушечная, смехотворная, но всё-таки.
– И как долго всё это существует? – вопросил Давиан, присев на подоконник.
– Если верить истории, тридцать лет понадобилось Партии, чтобы перекроить сознание сотен миллионов людей.
– Не думаю, что они сожалеют о том, что стали частью мира, о котором, ни один из первокоммунистов прошлого и даже мечтать не мог. Вот я точно это знаю. Мне пришлось бывать в других уголках мира, и я тебе скажу – тут лучше всего. А если я сказал, значит так и есть.
Надменность Давиана вызвала лёгкое смущение у девушки, но всё же не дав ей проявиться, вспомнив, кем работает на Партию её собеседник, она спокойно продолжила диалог:
– Ну, не знаю,… не знаю, – речь девушки утихла, зажурчав подобно тихому ручейку. – Равенство в имуществе не слишком радует многих. Не хватает многого, . А равенство андройдов, похожих на людей и самого человека?
– Равенство… железяк и людей? – поёрзал на подоконники Давиан. – Э-это как вообще получается?
После вопроса Юля, ощутив, как её ноги устают стоять, переместилась на подоконник и села рядом с Давианом, прикоснувшись спиной к прохладной стекольной глади окна.
– Они тоже признаются равными среди равных, вот умора – человек стал равен орудию. Партия посчитала, что хорошо было бы уровнять человека с андройдом, дать им равные права и обязанности.
– А зачем?
– Я думаю, ты и сам понимаешь, без моего ответа, – ухмыльнулась Юля,
Она не стала говорить, что если постоянно говорить человеку, что он орудие Партии, беспрестанно пси-методами из его сознания ваять мышление орудия, и давать равные права с тем, что реально бездушный кусок металла и переплетение паутины нитей из проводов, живое существо начнёт думать, что оно действительно инструмент. Юлия не стала это говорить, зная, что Партии это не понравится, это значило бы огласить истину о жизни, а это не нужно «выразителю народной власти», незачем давать людям лишний повод для раздумий.
– Во всяком случае, так решили старшие и средние товарищи, значит, так тому и быть, – сказала девушка, намеренно отделив часть партийцев от остальных людей, возвысив их над остальным народом, явно показав, кто истинный воротила всех дел в стране.
– А что нужно сделать, чтобы попасть в средние и старшие партийцы?
– Тебе зачем?
– Может, я хочу стать партийцем среднего звена. Или даже старшим. Вот и собираю сведения, чтобы знать, как это сделать.
– О-о-о, Давиан, ты далёк от этого, как
– Это ещё почему? По-твоему, я разве недостоин, быть средним партийцем?
– Здесь дело не в достойности, а… как бы так выразиться…
– Говори, как есть.
– Партия ищет тех, кто бы стал продолжателем её дел, кто бы ревностно и фанатично хранил веру в её догматическое учение. Власть ради власти. А для этого нужны самые рьяные и верные. Дело не в способностях, а в вере.
Всеобщий шорох и стремление к построению не позволили Давиану попытаться поразмышлять над словами Юли, и он подскочил с подоконника, спеша встать в строй таких же равных, как и он.
На этот раз рядом с Лиром и Милошем в цепях оказалась два человека, накрепко сдерживаемые цепким хватом высоченных и широких мужчин, с капюшонами на голове. Они кинули двух пленников под ноги двум милиционерам.
– Что ж, пришло время заседания ещё одного народного суда, – объявил Милош. – Доказательства в зал.
Давиан всмотрелся в тех, кого им привели. Парень, такой же щуплый и худощавый как прежний, истощавший от скудного питания, со светлым измаранным запёкшейся кровью волосом и созерцающий всё происходящее жалостливым смотрением серо-серебристых глаз. Рядом с ним такого-же сложение девушка, только её щёки и плечи затмеваются ореховым немытым волосом, а на мир смотрят голубые очи, в которых вьётся страх. Неожиданно юноше стало жалко их – побитые, обруганные и парень догадывался, за что их могут судить, но всё же, монотонное чтение Ксомуна «О народном суде», вернуло его от сочувствия к бесчувственному созерцанию на картину народного правосудия.
– Эти жалкие существа думали, что заклеили все камеры, – резкий грубый бас разорвал тишину и обращая экран планшета к людям. – Вот вам доказательства их антинародного святотатства.
– И в каком преступлении они обвиняются? – прозвучал вопрос из строя «судей».
– Сейчас сами всё увидите.
Экран запестрел изображениями того, как обвиняемые парень и девушка в одной из маленьких комнатушек парень и девушка милуются, но и этого хватит, чтобы обречь их на забвение и поругание. Два десятка глаз одномоментно обрушили осуждение и ярость во взгляде на крамольников.
– Несанкционированные отношения, способные вызывать появление такого антикоммунистического института, как семья, – вменил им Милош. – Они не захотели быть равными в безродстве, и грубо нарушили порядки равенства.
Всё как говорил Форос. Давиан смотрит на богато развёрнутое представление, где народу дали почувствовать на секунду себя властью, и спрашивает себя «Зачем?». Неужели союз между женщиной мужчиной настолько опасен для Партии, что она готова удушить тысячи судеб во имя идеи… или власти. Но зачем? Чем это будет мешать Партии, какую угрозу это несёт для неё? Зачем нести смерть тому, что с виду безобидно? Партия стоит на фундаменте из идей, а вытащи что-нибудь из идейной структуры, и она бы рухнула, ибо основа уже держит. Зачем нужна Партия, если она больше не выражает идеи, на которых воздвигнута власть.
Неожиданно Давиан ощутил фибрами души истину, что и народ, и Партия стали жертвами идейной гонки. В отчаянии прежних времён они искали истины, которые бы их привели к процветанию и, нащупав их в постулатах левого движения, ощутив сахарную правду о равенстве, создали Директорию – нечто жуткое, ставшее жертвой нового порядка и безумных амбиций, где всё извращено шрамами прошлого мира.
Давиан слышал мрачный приговор и безмолвно наблюдал за тем, как пистолет содрогается, приводя в действительность «народное правосудие!» и его мучает один вопрос – «Неужто всё это во имя равенства?».
