Степан Витальевич Кирнос
Под ласковым солнцем: Ave commune!
Давиан только присел на траву и приготовился получить блаженство, как неожиданно в его кармане завибрировал телефон, и парень быстро приложил его к уху, с недовольством готовясь выслушать:
– Да, я вас слушаю, товарищ.
– Говорит Старший Столичный Словотворец.
– Что вы хотели, товарищ?
– Мне нужно, чтобы вы приняли участие в подготовке творческой коммуны к Фестивалю Великой Коммунистической Революции. Такова воля народа и вы уже назначены голосованием квартала.
Давиан поморщился от злобы. Мгновенные телефонные голосования, выродившиеся в массовую электронную секундную демократию, лишали всякой воли, заставляя повиноваться решению сотен и тысяч человек.
– Да, товарищ, куда мне нужно проследовать?
– Тебе нужно встретиться с Симом. Он тебя будет ждать в Квартальном Храме Маркса.
– О, в обители первореволюционера?
– Да, а теперь ступай.
Злоба, лёгкая и незначительная поселилась в душе Давиана. Его рука самопроизвольно дёрнулась, сжалась, и он понял, что весь каскад негативных эмоций его добивает, рождая невроз. Ему снова придётся встретиться с человеком, погрязшим в похоти и желающий только сытно поесть, сладко поспать и поразвлечься.
Давиан поднялся и собрался уходить, окинув печальным взглядом зелёную долину, чувствуя скорбь от того, что ему приходится уходить отсюда, но долг зовёт. Сфера общественной деятельности или повинность взывает к тому, чтобы он был на самом краю идеологической борьбы, которая давно приобрела образ великого марша, под красными знамёнами к коммунизму.
Выходя за пределы зелёной зоны, Давиан понял, что всё – равенство, идейные дома и хвалебные молитвенные песнопения это один марш, один карнавал, который накрыт полотнищем кровавого цвета – цветом человеконенавистнической идеологии, уничтожившей души миллионов людей, как кажется Давиану. Всё – огромное представление, развёрнутое для того, чтобы занять непытливые ума партийцев, существующее только для того, чтобы Директория Коммун смогла продолжать существование и держать в повиновении население целой страны.
Но юноше сейчас не до размышлений про то, что всё существует по воле Партии, для неё и нет ничего без неё. Он вышел к большому зданию, в виде коробки, у входа которого свисают два кроваво-алых стяга, на коих белыми нитями вышит образ старого человека, у него густая борода и пожилое лицо, умудрённое опытом.
Подойдя к железной двери, находящейся за оградкой, Давиан отдал три поясных поклона, вздёргивая руку к небу и приговаривая:
– О, первореволюционере Маркс, будь милостив к последователям твоим.
Снова рука со сжатым кулаком поднимается в небо, и звучат слова:
– Коммунизма пророки, смилуйтесь над нами маловерными и даруйте благодать равенства.
Ещё раз рука обращается к небу и Давиан говорит:
– Ниспошли гнев свой, на врагов наших, погрязших в классах и неравенстве, дух коммунистической бытности.
Дверь отворилась, и Давиан прошёл вовнутрь, не успев разглядеть и малейшей детали залы.
– Охо-хох! – тут же ему навстречу кинулся большой мужчина, перегородив собой всякий обзор на то, что за дверями, но Давиан смог выцепить образы помещения.
Тут же юноша был заключён в тёплые объятия грузного мужчины, который моментально отпрянул от него, едва-едва ощутив холодок, и парень смог оглянуться. Гобелены и картины с одним лицом старого мужчины, а на столах и витринах выставлены статуи и бюсты одного человека. Всюду и везде виднеются полотна, на которых чёрными буквами написаны призывы к свержению мировой буржуазии, и цитаты многоуважаемого философа древности. А посреди залы возвышается на пьедестале книга, обтянутая бархатной обложкой, на которой виднеется надпись «Капитал. Разрушительное послание».
Давиан вспомнил, что первые книги, повествующие о свержении тиранов и призывы к социальной справедливости, зовут Ветхим Первокнижием, труды Маркса – «Посланием». Работы остальных слуг коммунизма, собранные из всех времён и эпох стали именовать «Посланиями пророков коммунизма», а современные доктрины Директории провозгласили «Обновленный Завет». И четыре части, собранных в одну книгу, провозгласили «Коммунарией» или Великим Писанием Коммунизма.
– Ну что, будем готовиться к торжеству?
– К какому?
– Ты разве не знаешь? – удивлённо поднял брови Сим. – У нас готовится такой грандиозный фестиваль, а ты о нём ничего не знаешь?
– Как ничего, – решил оправдаться Давиан, опустив взгляд к земле. – Слышал, что в этот день все партийцы Сверхулья празднуют начало Великой Коммунистической Революции, которая длится по сей день.
– О, юноша, – голос Сима Давиану показался тяжёлым и холодным. – Это не просто празднество, но великое событие. Пойдём в Комнату Равных, и я тебе расскажу.
– Давайте.
Через пару минут Давиан и им сидели за небольшим столиком, пол под ними – серо-чёрное разнообразие плитки, стены отделаны в стиле творческих коммун, а вместо окон тут большие вытянутые светопанели, ставшие истоком для лунного освещение, бьющее по глазам сильной тусклостью.
Под лучами холодного света лицо Сима для Давиана показалось устрашающе-бледно-мертвенным, все морщины исчезли, рождая темень на лице, отчего часть лица исчезла в темноте. Он по пути сюда прихватил бутылку пива и сейчас откупорил её, поднеся к губам и жадно отпивая, предварительно спросив:
– Так, на чём мы остановились?
– Вы хотели рассказать о Революции и о её значении. А так же, зачем вы вызывали меня?
– Хочешь? – протянул пиво Сим Давиану.
– Нет, – поморщился юноша. – Лучше, ваш рассказ.
– Да-да. Представь себе великое празднество, где есть только равные и их ликование подобно грому ненависти для тех, кто не разделяет нашего великого учения, представь себе миллионы голосов, которые в один момент провозглашают только одну истину и говорят с самой идеей?
– Так проходит фестиваль? – спросил Давиан, постукивая пальцами по столу. – Моя роль, тут какова?
– О, видимо ты не понял. Великая Коммунистическая Революция – это апофеоз марша, который мы идём каждый год. Ведь всё наше равенство и хвала коммунизму это просто так? Разве весь труд и все удовольствия, взятые от мира это просто так? Нет, это великий путь, марш человеческого желания, который находит свой результат в праздновании начала Великой Коммунистической Революции, поскольку она положила начало нашей свободе и всем благам и ею всё кончится.
Давиан не стал вникать в сущность этих слов, считая их ещё одним приступом безумия, который поразил Сима. Народ здесь просто любит и чтит то, что позволило ему оскотиниться, а Партией это только насаждается, как апофеоз эпикурейского существования в целый год. Празднование Революции – это ещё один ритуал, который существует для усиления «идеологической религии» и что-то наподобие этого Давиан уже наблюдал, когда к ним прибывал Апостол Коммун.
– Хорошо, что от меня требуется?
– Духовное участие.
– То есть, выражайтесь яснее, а то вас не понять.
Сим допил пиво, опустошив тёмно-зелёную стеклянную бутылку, после чего глубоко вдохнул и гулко выдохнул.
– Ты зачитаешь моим работникам напутствие, и вместе воздадите хвалу первореволюционеру, после чего поведёшь всю нашу коммуну творчества в Марш Равных, где мы плечом к плечу с партийцами будем бить буржуев и богему.
«Псих» – подумал о Симе Давиан. – «Все они полудурки».
– Чудно, – согласился Давиан, не позволяя эмоциям неприязни к этому человеку проявить себя.
«Первореволюционер» – подумал о Марксе Давиан. – «Зачем они его так назвали? Он же обычный человек, написавший книжонку прошлого и желавший справедливости, как ему казалось. Зачем они из него сделали символ для подражания, идола, которому можно воздать хвалу?»
В Директории Коммун нет личности почитаемей, чем Карл Маркс и даже несть Большой Храм Маркса, где, по заявлению Партии, лежит гроб этого деятеля, к крышке которого стремятся приложиться сотни тысяч человек, чтобы получить благословение.
В Директории Коммун принято считать Маркса тем, кто первый научил путям войны с буржуа, первым кто дал народу святому в руки меч для войны со всеми, кто отбирает у него свободы и надежду на лучшее существование. Первый – кто обучил людей равенству, революционер – тот, кто призвал общество к неистовой и наполненной смыслом войне за свободу. Вопреки своему же учению об отсутствии души и всякого Живого Бога, Директория Коммун учит, что в самый страшный час, когда всемирное равенство будет поставлено на грань падения, вернётся первореволюционер и поведёт за собой на святую войну миллиарды людей, дабы они сверкнули все старые институты власти и вступили в новый мир. В мир, где все равны и все блага доступны, в век абсолютного коммунизма, где каждый подобен могучей силе. Тут Давиан вывел ещё один столп коммунизма – попытка провозгласить себя в мире абсолютом, это групповой эгоистический антропоцентризм, изгоняющий всё святое, и ставящий в поклонение коллектив и страсти, которыми болен человек.
– Я понимаю, тебе неприятно со мной работать, – неожиданно выдал Сим, развеяв размышления Давиана. – Я вчера предстал малость не в лучшем виде, но пойми, таковы мы все. Я читал твоё досье и знаю, откуда ты прибыл и поверь, скоро ты станешь таким же как и мы.
«Никогда!» – резко возразил Давиан.
– Не молчи, скажи что-нибудь, мы с тобой договорились?
– А у меня есть выбор? – выпалил Давиан, тут же взяв себя в руки. – Меня направили к вам, а поэтому я никак не могу возразить.
– О, ты прав и теперь только можешь нам помочь словом. Поверь, тебе понравится, мальчик мой. А в награду…
– Награда мне будет выписана Партией, – оборвал Сима Давиан. – Не будем нарушать принципы равенства и народного поощрения.
– Ты, прав, не будем их нарушать. Нам же не нужны проблемы с законом, который так скрупулёзно прорабатывали люди. – Сим опустил руку в карман и достал свой телефон, в котором тут же отразились картины непонятного собрания, где полным-полно разноцветных по одежде людей, незнамо, чем занимающихся. – На, смотри, что у меня тут есть.
– Что это?
– Мы готовимся к празднованию Революции.
– И что вы для этого сделали?
– Наша творческая коммуна собирается выступать и нести театральное искусство. Так же мы создали множество транспарантов и флагов.
– И это всё?
– Ох-хох, – посмеялся Сим, – нет, конечно. У нас запланирован целый комплекс мероприятий на красный марш величия коммунизма.
Давиан удержал себя от того, чтобы не выругаться. Он видел их творчество – оргии на сцене театра, рисование, чем не попадя и танцы в полупьяном виде. Думается, что весь марш будет выглядеть так же – толпа людей, устремлённая к центру Сверхулья, под распевы жутких песен, примеряя богомерзкие облачения и вытворяя срам будет двигаться к цели, называя это освобождением от власти государства, буржуа или
– А когда всё произойдёт?
– Да примерно через месяцок.
– А в чём заключается то, что вы… побиваете буржуев? – вкрадчиво спросил Давиан. – Неужто такие ещё остались?
– Это преступники, сброд, посмевший посягать на равенство и внеклассовость. Они заслужили то, что с ними сделают.
– То есть вы хотите сказать, что вы будете убивать людей из тюрем? Тех, которых осудили за «классовость»?
– Да. Будто в этом есть что-то плохое, – посмеялся Сим. – Их выкинут на улицы и понесётся веселье. Они станут символом всякого класса и противника Великой Коммунистической Революции, который будет уничтожен, стёрт в пыль под подошвами сапога праведного народа.
«Господи», – изо всех сил взмолился Давиан, обращаясь к тому, в кого раньше не верил. – «Не дай мне этого увидеть, прошу тебя».
– Ох и будет веселье и будет гром народной славы, когда ярость его падёт на импровизацию врагов классовых.
Давиан столько навидался в этом краю «счастья на земле», что не может даже уйти в негодование или злоба, которая с начала дня быстро иссякла. Он просто кивает, желая, как можно быстрее уйти отсюда и прячась от глаз Сима за свисающим куском капюшона.
– А ты как проведёшь время в марше? Наша коммуна хочет поставить рекорд по убийству классовых врагов общества. Нам, по, как её… санкции народной, даже разрешат использовать топоры и пистолеты.
– И кто же
– А всех, кто посмел, ибо народ должен иметь право бить врага. Женщины и мужчины, тут нет разницы, только бы лет шестнадцать было, а там народ и порешит их судьбу, – потирая руки, договорил Сим.
– Как я проведу время? – задумался Давиан. – Даже не знаю, наверное, после того, как отслужу у вас, буду праздновать, – фальшиво улыбаясь, сказал юноша.
– Давай расходится, иль ты пройдёшь со мной к нам?
– Нет, – утвердительно ответил Давиан, поднявшись со стула и устремившись прочь из заведения.
Для юноши открылась ещё одна истина о людях здесь живущих. Они полны ненависти ко ближним своим и злобы, да это и воспитывается Партией, ибо человек, взращённый на идеях равенства и которому привили зависть, устремлённую на уравнение всех и вся, станет идеальным инструментом в управлении социумом. Марш коммунизма, как одно из доказательств того, что эта страна – край искалеченных душ, дышащих злобой и похотью.
Глава четырнадцатая. Холодные сердцем, красные разумом
Следующий день.
«Да когда же это всё кончится?!» – готов в разуме возопить к небесам юноша, одиноко душой бредущий по улице, забитой толпами людей, мельтешащих средь зданий, откинувший плотный мрак, туда-сюда.
Парень в балахоне не знает, куда они идут и какую цель преследуют в пути, ему до этого нет дела. Он просто идёт вперёд, пытаясь ускорить шаг, чтобы как можно быстрее прибыть на место службы.
«Утро. Снова служба. Партия» – перечисляет парень то, что давит на него, не отнимая взор от плит, которыми вымощена улица. Хоть рядом с ним идёт человек, в котором он видит друга, который с ним столько времени пробыл и многое прошёл, его присутствие только вгоняет в состояние депрессии.
– Пауль, как ты? – спрашивает юноша, надеясь услышать голос друга, хотя сам понимает, что это только усилит боль.
Из-под капюшона и серой одежды, похожей на плотную рясу, раздался голос, лишённый всяких эмоций и чувств, превратившийся в машинную речь:
– Всё в порядке, товарищ Давиан. Вы что-то хотели? – холодный вопрос саданул по Давиану хлыстом бесчувствия.
Его друг – Пауль был приставлен к Давиану в качестве спутника по назначению Фороса, и видимо для назидания, чтобы окружающее парня, да и сам юноша знал, что бывает, если перейти догматы Партии.
«Партия… проклятая Партия» – гневно пылает мыслью парень, теряя нить размышления и продолжая просто идти на место работы, которое ему указали старшие товарищи по сфере идеологического просвещения после утреннего восхваления коммунизма на складе.
– Пауль, как тебе сейчас живётся? – вопросил Давиан, желая услышать, что что-то жизнеутверждающее от друга, но его ответ вновь ранит душу парня ледяным безразличием в речи:
– Всё в порядке, товарищ Давиан.
«У тебя есть другие фразы?» – гневается юноша на друга, сжимая кулаки, но тут же печаль по приятелю, скорбь по тому через что ему пришлось пройти. Давиан помнит, что ему приходится быть общественной собственностью, угождать каждой прихоти толпе, а посему Пауль становится просто нарасхват, когда нужно выполнить грязную работу или устроить забаву для толпы духовно-прокажённых. Давиан даже думать не желает, о том, в каком кошмаре живёт его друг, ограничиваясь только смутными представлениями о том, как живётся приятелю.
– О, а у тебя есть увлечения сейчас?
– Мне запрещено делать что-либо без воли коллективов, ибо могло оскорбить Партию и народ. Я же тогда не согласую это с народом, а значит, отступаюсь от закона.
Давиан отчётливо помнит, что такие люди, как Пауль, преступившие закон и обращённые в равенство обязаны любое действие, свершаемое вне воли общества или не по естественным нуждам, согласовывать с народом на уровне улиц. Конечно, это делается для подтверждения положения, что народ за всем следит, что его праведная воля доносится до самых «падших» членов общества, но Давиан, смотря на то, чем стал его друг, чувствует истину.
«Молодцы, сделали его махизмом, унизили и лишили воли. Партия… народ коммун… кучка людей, погрязших в ложной свободе. Рейха и его Инквизиции с Храмовниками на вас нет, тогда бы вы поплясали».
– Пауль, что же ты будешь делать? Чем займёшься?
– Сущность моего существования – служения народу и Партии, поскольку только так я могу изгладить свою вину за страшные преступления.
«У него ничего нельзя спросить. Вечно подобные ответы. Ох, Партия, когда-нибудь ты поплатишься за то, что сделала, ох поплатишься».
Давиан всем сердцем желает, чтобы Партия, да и вся Директория Коммун стала пылью, прахом, но со скорбью на сердце понимает, что этому не бывать, что эта страна проживёт ещё не одно десятилетие.
Глаза юноши посмотрели на спутника, идущего рядом с ним, и на секунду он увидел глаза Пауля, такие человеческие, но такие безжизненные, словно в них отразилась сама бездна, будто душу вырвали из тела, оставив лишь биомеханизм, которому директивы, народные установки и воля Партии заменили мысли и чувства.
Рука Давиана самопроизвольно дёрнулась, а на душе проскочил захватывающий момент крайнего волнения, на подобии того, если бы он совершил прыжок с высоты в воду.
«Невроз, проклятое расстройство» – злится на себя Давиан, чувствуя, что он не справляется со всем каскадом нахлынувших чувств, что жизнь здесь его медленно изматывает, а страшное прозрение, когда его друга обращали в равенство, отразилось на нервах.
– Пауль, как вообще твоя работа? Ты же сейчас вроде на складе трудишься? Я ведь не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, товарищ Давиан. Вся моя работа славна, потому что она направлена на удовлетворение потребностей народных, а что есть славнее, если не служить на благо и волю народа.
В голосе Пауля должно было вспыхнуть гордость и торжество, от того, что он служит народу, как и у любого партийца, но вместо этого слова прозвучали, как речь машины.
«Ох, как же с тобой быть Пауль. Вот сейчас бы поговорили, посмеялись, а ты как болван металлический, жертва гнева “праведного” народа. Был друг и нет друга», – при этой мысли что-то в груди Давиана сжалось, к горлу подступил ком, но силой воли он переборол это чувство.
Вокруг них всё так же продолжают копошиться десятки людей, они рекой текут по маленьким улочкам, средь огромных бетонных исполинов. Многомиллионный город вечно живёт жизнью равных партийцев, желая не замечать страданий и нужд других, к которым Давиан сейчас и направляется по воле Партии и народа.
Впереди видно, как люди спускаются в большой подземный ход, выстроенный тридцатью бетонными ступенями и накрытый небольшим серым навесом. Десятки человек шныряют уда-сюда, кто-то стремится попасть на работу, которую не может сделать механизм, кто-то в увеселительные заведения и в руках каждого по телефону. Давиан знает, что они не сидят в социальных сетях, не за просмотром видео или за общением, ибо сущность Директории требует от каждого участия в ежечасных голосованиях, в выражении воли по множественным вопросом, решаемым сообща. От установки лавки в Соте, до заказа новых вещей со склада – всё это требует участия общественного.
Партийно-народные лица, неформально возвысившиеся над людьми – «младшими товарищами», аккумулирующие в себе народную власть, как совокупность воли многих лиц, любят абстрагироваться от принятия решений народом, поскольку знают, что для Партии их воля не принесёт вреда. Пропаганда и идеологические догмы, вбитые при процессе воспитания, не позволят отступиться человеку, а если он то сделает, то средства народного слежения быстро это выявят и будет суд, судилище страшное и звериное, ибо судить будет народ, по мере своей жестокости и распущенности.
Юноши подошли к проходу вглубь подземелий, где ложатся рельсы и воют поезда. Всюду стены были обиты каменными плитами, где-то висят стяги и знамёна, а длинные залы набиты людьми в максимально однотипной одежде. Давиан готов был фыркнуть, но сдержался, дабы не дать народу поводу осудить.
Слабый тусклый свет панелей света тут не ярче, чем на улице, так же режет глаз и создаёт давящую и мрачную атмосферу. Возле платформы, где столпились люди, останавливается приплюснутый поезд, створчатые двери раскрылись и туда заползли партийцы, надавив друг на друга, чтобы влезть в салон.
«Как крысы в трубах», – пришла гневная мысль на ум парню и Давиан отводит взгляд, переводя его на массивную чугунную дверь, у которой выставлены два человека. Они полностью облачены в броню и на полировано-выпуклых элементах их доспеха поигрывают отблески слабого света, рассыпаясь на части об углы экипировки. Лица скрыты за масками, глаза веют холодом безразличности, а в руках применения ждут короткие серые автоматы.
– Мне нужно на служение, – утвердительно сказал юноша и протянул карту с подставленной ладонью; в ответ охрана проанализировала белый кусок пластика и провела каким-то устройством у кожи.
– Проходите, товарищ Давиан, – произнесены холодные слова.
Дверь флегматично отверзлась, издавая лёгкий скрип, и перед двумя парнями оказался спуск в сорок ступеней, ведущий по узкому, плохо освещаемому коридору прямиком к маленькому лифту.
– Как думаешь, они нас хорошо примут? – поинтересовался у друга юноша, но в ответ получил лишь ответ, достойный сознания, приведённого к «народному контролю»:
– Они должны нас принять так, как того заслуживают представители народной мудрости.
– Эх, ты хоть всё нужное взял?
– Да.
– Вот и чудесно, – выговорил Давиан, желая, как можно выполнить дело, для которого его наняли, и бежать как можно дальше.
Давиан с Паулем спустился на скрипучем, отчасти покрытом ржавчиной, лифте и оказались на небольшой площадке, перед которой громоздятся огромные двери, смахивающие на титанические ворота.
На плитке из бетона в освещении лунного лампового света, который тут ещё темнее, похож на тусклый блеск, посреди смертной тьмы, выстроена дюжина солдат в тяжёлой метало-пластиковой броне. Каждый несёт по дробовику, очень смахивающего с докризисными моделями, только сила оружия – гнев Директории, обличённый в разрывно-зажигательные патроны, который остановят любой выпад против слуги народа.
«Где мы?» – спросил себя юноша. – «Не в ад попали?»
Тут же раздались слова, исполненные холодом и безжизненные, проигрываемые дисплеем высокотехнологичной маски у рта:
– Товарищ Столичный Словотворец Давиан? Я не ошибаюсь?
– Нет, товарищ Младший Начальник пятнадцатого отделения Народной Гвардии по Сверхулью №1, не ошибаетесь, – ответил Давиан.
– Ох, и попали вы ребятки, – донеслась усмешка со стороны.
– Отставить разговоры, – холодно приказал Младший Начальник. – Почему вас назначили сегодня провести службу, я не знаю. Моя задача – обеспечить вам защиту, дела духовные – ваши.
– Нам сказали…
– Да, точно. Вас предупредили в Партии, и я это сделаю повторно, чтобы дошло точнее, – доносится холодный голос, на парней взирает безжизненная маска лицевого доспеха. – Всё, что вы увидите за теми воротами, – военный мотнул дробовиком в сторону металлического каскада, – то останется только с вами. Никому и ничего говорить не смеете.
– Товарищ, ты же помнишь…
– А, точно! – военный вынул какую-то пластинку, блеснувшую цветом меди, и прицепил её на капюшон к Паулю, нажав на металл. – Нас предупредили, что один будет «равенствоприведённый». Ничего, это устройство приглушит сигнал, и никто ничего не увидит.
– Товарищ Младший Начальник, у нас полчаса, пока действует право, санкционированное Партией, – доложил другой боец.
– Что ж, пора начинать, – все повернулись к воротам, – мы двигаемся к рыночной площади, там зачтёшь свои проповеди.
«Рыночной?!» – взорвалась недоумением мысль в уме Давиана. – «Он точно не оговорился?!»
– Открывайте! Входит отделение «Красный Дракон».
Массивные врата распахнулись, и Давиан увидел, что они есть огромные толстые куски стали, которые скрыли за собой целый мир, неведомый для глаз обычных людей Директории. Бетонные стены остались там, где правит Партия, там же, за порогом начинается иной мир, и юноша обомлел, когда увидел, что вокруг него раскрылся целый огромный мир. Первое, что он ощутил, так это страшный запах нечистот, а затем, из-под слабого полулампового полуфакельного освещения проступили очертания стен, вытянутых в широкий коридор и то, как они прерываются стекольными окнами и дверями
Перед отрядом возникла фигура мужчины, который облачён в грязный серо-синий балахон, на его лицо падает тень широкого капюшона. Он стоит на разбитой плитке, покрытой мхом и через которую растёт странная трава.
– Товарищ Столичный Словотворец Давиан? – прозвучал вопрос.
– Да.
– Я подсверхульевой Наместник Великой Коммунистической Партии, а именно Глава Социалистической Партии. Звать меня Ирэ.
Отряд выстроился в кольцо, окружив двух партийных иерархов и высматривая любую угрозу.
– Социалистической? – удивился Давиан. – Как такой возможно? Расскажите мне про это место?
– А, вы – новенький?
– Да.
– Тогда идёмте на рынок, я вам всё расскажу.
Три человека, окружённые воинами, двинулись дальше, продвигаясь по узким коридорчикам, где попадаются странные люди, облачённые в рваные или грязные одежды.
– Так это канализация? – спросил Давиан, сморщившись и прикрыв нос.
– Ну не ромашковое поле уж точно, – ответил Ирэ. – Вы хотели знать, что это за место.
– Да.
– Мы находимся в Зоне Отсталого Общественного Развития, где не установлено до сих пор коммунистическое правление.
Давиан сглотнул слюну, ощутив щекотливое чувство в ногах, когда прошёл мимо скрюченного на холодной плитке человека, накрытого только куском картонки и лежащий на такой же плотной бумаге.
– Как такое возможно?
– А вот так. Раньше тут была тюрьма и ссылка для тех, кто оказался с… неисправимым дефектом при создании в Репродукционных Системах. Они сошлись в банды и группировки, а контингент солдат, оставленный тут, не справился с мятежом, и вся власть оказалась в руках местной военщины и бандитов.
– А зачистка?
– Невозможно. Мятежники держат важные системы жизнеобеспечения Сверхулья и Партия, ради сохранения власти в столице и народного спокойствия, пошла на сделку с повстанцами.
Давиан полон удивления, его распирает от недоумения. Всюду тянутся маленькие трущобные домики, поставленные по краям длинного коридора, который ведёт незнамо куда, Парни видят людей – в обносках и кусках рваной ткани, сшитой грубыми нитями в несуразную одежду. Их лица слабо освещаются несильным пламенем факелов и немногочисленных ламп накаливания, едва-едва рассеивающих тьму. Нос изнемог от ароматов нечистот и грязи, которые рвутся в нос резкими запахами, режущими обоняние и выбивающими из глаз слезу.
Отряд вышел из коридора в огромные помещения, где его пределы теряются в тенях, разрезанных одиночными огнями и прорывами оконного света, расписавшими холст вечной тьмы тусклыми точками холодного света. Здесь Давиан видит, как средь старых, покошенных строений, сколоченных из гнилых досок, кусков пластика, ржавого металла и прочего мусора, накрытых большими выцветшими и гнилыми лоскутами ткани, строений бродят люди. В их глазах можно узреть гнев и презрение к пришельцам, которых они обступают из чувства недовольства и гнева.
– Как вообще тут появилась… целая цивилизация? – поинтересовался Давиан, завидев, что их путь пролегает через широкий мост, нависший кусками скрипящего металла через сточный канал, в котором проистекает бурая дурно пахнущая жижа.
– Это вопрос истории и идеи, товарищ Давиан. Не все были согласны, когда в Сверхулье № 1 к власти пришла лига коммунистов, большинство же решились биться за устои сгнившего мира и были отогнаны сюда. – Ирэ тяжко выдохнул. – Наши славные товарищи много крови пролили в этих местах в битве за коммунистическое будущее, но здешний народ оказался стоек.
– И всё?
– Не-ет, мой товарищ. Понимаешь, Партии куда-то нужно было ссылать тех, кто оказался с неисправимым дефектом при выходе из Систем Репродукции. Мятежные умы и инвалиды, неисправимые по сути, всех отправляют сюда.
– То есть те, кто не вписывается в формат Директории Коммун, ссылаются сюда, подальше от народных очей? – слегка возмутился Давиан. – Их выкидывают куда подальше, чтобы не разрушать образа идеального общества?
– Я слышу в твоём голосе возмущение? – усмешливо спросил Ирэ. – Ничего страшного, ты привыкнешь к такому положению вещей. Кого-то, кто дефектен, ликвидируют на местах, а тех, кто ещё способен что-то дать Директории ссылают сюда.
– Что-то дать? – удивился Давиан. – Что здесь можно произвести?
– Много чего. Смотря кому служишь.
– Ах, тут и фракции есть.
– Ну, тут есть три основные силы, которым можно отдаться в услужение. Социалистическая Партия, Клан «Красный коготь» и вольный трудовой народ.
– И в чём разница?
– Социалистическая Партия здесь это духовно-идейный ориентир, маяк во тьме, служение которому для многих – это редкая возможность, хотя нет… единственный шанс снова стать партийцем высшего мира.
– То есть вы занимаетесь просвещением.
– И сбором пожертвований для Великой Коммунистической Партии. Так, Клан «Красный Коготь» охраняет нас от бандитов, сект и мелких шаек, коих тут развелось немерено.
– А Народная Гвардия?
– Их тут почти нет. «Красный Коготь» взял обязанность нас охранять.
– Хорошо. Вольный трудовой народ – это кто такие?
– Большинство жителей канализаций. Они живут и работают на благо Директории Коммун, поставляя вещи наверх через Общий Склад, в обмен получая некоторые продукты.
– Тут что-то есть? – спросил Давиан, переступая через груду мусора на пути, выстланном сгнившими брёвнами.
– Чего тут только нет. Подземелье выходит к месторождению железа и золотым жилам, а также здесь есть пара рудников с углём. Здешние трудовые коммуны устроили фермы, где под искусственным светом выращивают овощи, да скот разводят.
– Ох, даже не знал. А если восстание? Ведь были попытки?
– Спустят газ и убьют тут всех. А пока люди работают, Партия получает своё, и никто не рвётся испарить жизнь Сверхулья, всё так и останется. То, как и должно быть.
Давиан взирает на окружение и ему становится плохо от того, что он видит. Лачуги, разбитые и перекошенные прямо на земле, которая раньше устилалась бетонными плитами. Их, помимо отряда, незримо сопровождают странные люди в красно-чёрных балахонистых одеждах, с автоматами, обмотанными изолентой, наперевес.
Больше сего юноша видит стариков и пожилых людей, лишённых частей тела или перекошенных по болезни. Они есть соль этого уголка мира, ставший неотъемлемой частью подземного безумия, в которое сбросили тысячи человек, лишь бы народ радовался, что у коммунистической страны всё хорошо и её общество самое здоровое и прогрессивное.
