Роман Кветный
«Розовая горилла» и другие рассказы
Я всегда ценил в людях открытость и непосредственность. Однажды ко мне за отзывом ведущей организации приехал молодой симпатичный парень из Днепропетровска от моего друга и коллеги Александра Ильича Михалёва, я даже помню фамилию этого молодого парня – Помулев. И вот я, просматривая его действительно хорошую работу, посвященную фрактальным преобразованиям, спрашиваю:
– А вы экспериментально проверяли все ваши математические модели? Есть у вас результаты экспериментов?
– Конечно,– отвечает Помулев.
– Покажите, пожалуйста.
– Я их не привез…
– Почему?
И он очень непосредственно отвечает:
– Потому что я – идиот!
Конечно, я подписал ему положительный отзыв.
Вот так сложилось, что я, попав в эту среду совсем молодым человеком, дружил с ними и сегодня те, кто меня не видел, а только читал книжки и статьи иногда думают, что мне уже по меньшей мере восемьдесят лет.
Как-то меня знакомили с известным тележурналистом, которого я до этого видел только по телевизору, и я сказал ему:
– Я вас видел!
А он ответил:
– А я про вас слышал!
Иван Васильевич Кузьмин – это эпоха в жизни Винницкого политехнического института. Он приехал из Харькова в 1976 году, когда институт только отделился от КПИ и получил самостоятельный статус. На позицию ректора нужна была крупная известная фигура человека, который мог бы продвигать институт не только на областном, но и на всесоюзном уровне, добывать деньги, пригласить серьезных ученых. Таким стал для Винницы Иван Васильевич Кузьмин, человек сибирско-армейской закалки, обладавший большими связями (рассказывают, как он работал у Королева над разработкой систем управления ракетными комплексами), мощным здоровьем (выпить несколько бутылок водки, переплыть реку в самом широком месте, париться в раскаленной бане… всё это было в его арсенале жизнелюбия), настоящий серьезный ученый, автор обобщенного функционально-статистического критерия эффективности сложных систем. При нем в институте начали защищать кандидатские и докторские диссертации, заработали Советы по защитам, началось крупное строительство новых учебных корпусов, общежитий, построен стадион и летний спортивный лагерь в живописном месте под Винницей, появились разнообразные конструкторские бюро, которые работали большей частью над специальными задачами оборонной промышленности. Конечно, это не только заслуги Кузьмина, но его появление дало толчок ко всем этим достижениям. При этом Иван Васильевич был в те годы человеком грубым, своенравным, не терпевшим чужого мнения. Практически единственным человеком, который мог с ним спорить, ибо по человеческой значимости не уступал Кузьмину, был Виктор Тихонович Маликов и я, как его любимый ученик, часто попадал к Кузьмину на наковальню. Это потом, через много лет, когда он уже перестал быть ректором, мы с ним подружились и я никак не мог понять, какой же он на самом деле– тот жесткий правитель или этот добрый симпатичный старик, готовый всем помочь и всех поддержать. Думаю, что хорошего в нем все же было больше. Ну, а в истории университета его вклад трудно переоценить. Иван Васильевич умер в возрасте 94 лет в начале 2018 года и своими последними словами очень далеко послал медсестру, которая пыталась заставить его выпить лекарство. С ним связано много интересных историй, личностью он был неординарной и очень любопытной. Например, рассказ, как он, будучи адъюнктом Военно-воздушной Академии имени Жуковского, рисовал картинки для знаменитой книжки его учителя Якова Семеновича Ицхоки «Импульсная техника».
Представьте себе громадного, абсолютного лысого Ивана Васильевича, который низким голосом с переливами и умилением при воспоминаниях о днях молодости, рассказывает:
– Я ж рисовал хорошо и Яков Семенович поручил мне нарисовать картинки к его книжке, но в эти дни уехал муж одной моей близкой приятельницы, мы с ней сильно загуляли, и я совсем забыл про эти картинки, а когда подошел день сдачи, вспомнил и пришел домой к Ицхоки. Он только посмотрел на меня и все понял: «Иван! Ты что не нарисовал?». Я молчу… И тут он как крикнет: «Леночка!». А Леночка это была его жена. Приходит Леночка, и я ожидаю, что он скажет: «Ты посмотри на этого негодяя, который загулял вместо того, чтобы выполнять порученное дело!». Но тут Ицхоки говорит спокойно: «Леночка, принеси, пожалуйста, бутылку коньяка и две стопки…». Яков Семенович!!! Какой был человек! Как он понимал людей!
И на глазах старика выступают слезы…
Или история о том, как он случайно попал вечером в Сандуновские бани и оказался там вместе со знаменитыми мхатовскими артистами Яншиным, Грибовым… и эти артисты пили водку, а кильку запустили в бассейн и вылавливали ее там на закуску. После этого «Сандуны» на несколько дней закрыли на чистку канализации.
Выпив, любил попеть: во весь голос, с мимикой и переливами, полузакрыв глаза, но при этом внимательно наблюдая за всеми. Пел две вещи: арию Томского из оперы «Пиковая дама» и «Вьются кудри…».
Характер у Кузьмина был действительно тяжелый – приехал в Винницу он с женой-красавицей, оперной певицей, которая через месяц от него сбежала обратно в Харьков. И на вопрос, почему?
Иван Васильевич обычно отвечал:
– Я ее очень люблю, но ничё с собой поделать не могу…
При всем этом он был серьезным ученым, очень грамотным и глубоко разбирающимся в научных вопросах человеком. Когда я готовил к защите докторскую, то, конечно, не мог миновать Кузьмина. Он ее почитал и пригласил меня к себе обсудить. Обсудили очень детально, он ее хорошо оценил, дал пару дельных советов, а потом, уже выходя, я достал припасенную бутылку армянского коньяка, потом водки, потом… в общем, как в тот вечер с Иваном Васильевичем, я не выпивал никогда в жизни! Всё это происходило быстро, практически без закуски, и в конце Кузьмин сказал:
– Ты знаешь, Рома, я думал сегодня книгу писать, но уже не буду, просто почитаю газеты…
А у меня, к счастью, хватило сил добраться до дому, благо, жили мы недалеко друг от друга. И потом Иван Васильевич поддержал меня на защите, а я его поддерживал всю оставшуюся жизнь до самой его смерти, был научным руководителем его невестки, Лены, с большой теплотой относился к его сыну Андрею, к сожалению, прожившему мало, всего около 50 лет, из-за неизлечимой болезни.
В этих своих заметках я вспоминаю только людей, которых уже нет с нами, а про тех, кто живой, когда-то напишут другие.
Портрет старого еврея с кубком
Он давно собирался посетить историческую родину. Во-первых, считал, что там должен побывать каждый еврей, во-вторых, оттуда всё же ближе к Богу, а ему давно надо было с Ним пообщаться, а в-третьих, просто любил интересные путешествия, а в Израиле много чудес, да и многочисленным осевшим там друзьям обещал приехать.
У него даже была мысль, что хорошо бы там умереть, когда придёт на то пора, ведь в семье жила легенда про прапрадеда по материнской линии, который был состоятельным человеком, но в старости всё продал и уехал умирать на Святую Землю…
Но эта мысль была скрытая, т.к. умирать он пока не собирался, и думалось про это в каком-то неопределённом будущем.
В общем, он спланировал поездку, заказал билеты, отели, благо это несложно, а визу оформлять сейчас не надо, в любом случае он по всем параметрам (и материнской линии, в частности) был чистокровным евреем и имел полное право посетить и даже остаться навсегда на исторической родине.
Ближе к поездке мысль о смерти стала приходить чаще, он, никому не говоря, приготовил мамино и своё свидетельство о рождении для подтверждения своего еврейства. Так… на всякий случай…
Перелёт был несложный, процедуры в аэропорту на удивление необременительными – он просто показал все ваучеры и обратные билеты, которыми запасся, назначив отлёт назад через неделю. Его встретили, отвезли в отель, ну и т.д., а на следующий день с утра – прямо к Нему: к Стене Плача. Кипу он заблаговременно приготовил и привёз с собой. Это была красивая вязаная крючком шапочка, подаренная давно приезжавшим из Израиля другом детства, которая, правда, плохо держалась на его лысоватой, короткостриженой голове, но ничего – он успевал поправлять.
После прогулки по старому городу и посещения Стены, где он попробовал попросить Его о чём-то, что считал важным, и даже помолился с рыжим раввином Давидом, передавшим привет раввину из его родного города со словами:
– Он меня знает, меня все знают, скажете просто: от Давида от Стены Плача…
А потом с другом пошли к старому кладбищу. Он любил старые кладбища, ощущал там какое-то удивительное спокойствие, а здесь как будто окунулся в «море духов», витавшем в этом месте рождения цивилизации.
После нескольких часов блужданий, а друг, знаток иврита и иудейских традиций, читал надписи на могилах и пояснял ему их значение, они вышли к могиле Мордехая бен Шлоймо (Кейсера), умершего в 1929 году и появилась мысль, а не прапрадед ли, но проверить это было невозможно.
В Израиле всё прошло очень хорошо: помолился, побывал в святых для всех религий местах, даже на Храмовую Гору к мечетям забрался, пообщался с друзьями, покупался в море, и мысль о смерти больше не приходила.
Могила возможного прапрадеда почему-то вспомнилась через полгода, когда привычно поехал отдыхать и попить целебную водичку в свой любимый Мариенбад. Гуляя по Русской улице забрёл в лавку антиквара и наткнулся на картину, изображавшую старого еврея в кипе с кубком и бокалом с вином в руке. Она притягивала его и пару раз зайдя в лавку он, поторговавшись с молодым антикваром Давидом Янчиком, который не знал ни автора, ни оригинального названия картины (случайно попалась в Мюнхене на блошином рынке) купил её за 1200 долларов и потом волнуясь провёз в чемодане мимо таможни, т.к. боялся, что картину могут счесть музейной ценностью и даже конфисковать. Но пронесло, никто его вещами не интересовался… Позже он выяснил и имя художника: Хрвой (Хайм) Милкус из Хорватии, но история написания картины осталась загадкой.
***
Мордехай Кейсер жил в Германии с самого рождения, в Мюнхене, куда его предки переселились из Кёльна, а туда евреи пришли в незапамятные времена – ещё до принятия христианства Римской империей.Кейсеры всегда занимались торговлей тканями и мануфактурой, кажется, были богаты (иначе откуда такая звучная фамилия: «кейсер» в переводе с немецкого значит «император»,– и простых людей так не называли), и Мордехаю от отца досталась приличная лавка в центре города, которая, благодаря его рачительности, ещё больше расцвела, несмотря на кризисные времена. Имел двух сыновей: Нехем поехал с отцовскими товарами в Польшу (добрался аж до территории нынешней Украины), влюбился в красавицу Лею и остался там жить (в местечке Стрижавка, впоследствии Подольская губерния, а потом Винницкая область в Советском Союзе и Украине). Имел 4 детей (Адольф, Ида, Хана, Гриша). Стал зажиточным человеком ещё до революции, торговал, ездил по свету, часто бывал в Германии, Австрии, Польше, да и после революции тоже жил неплохо, погромы его миновали, т.к. был добряком и пользовался большим авторитетом у соседствовавших с ним крестьян. После начала войны в 1941 отказался эвакуироваться или переехать к родственникам жены в местечко под Жмеринку, которое находилось под румынской оккупацией, и где у евреев были шансы уцелеть. Сам родился в Мюнхене и не верил в то, что немцы уничтожают евреев, считая это советской пропагандой. Был расстрелян 9 января 1942 года в Стрижавке в числе 216 стрижавских евреев. На его беду гитлеровцы выбрали Стрижавку (маленькое местечко в 10 километрах от Винницы) местом своей ставки на Восточном фронте и зачистки евреев здесь проводились особенно тщательно. По легенде, Нехем сам догнал расстрельную колонну и встал в строй, когда, вернувшись домой, узнал, что его жена и беременная невестка (жена воевавшего на фронте сына Гриши, завершившего войну героем в Берлине и погибшего от пули бандеровского лесного брата уже после войны под Стрижавкой, когда заехал в родные места проститься с сожжённым немцами отчим домом) с двухлетним сыном уведены фашистами на расстрел. На предложение соседей-украинцев спрятаться ответил отказом.
Авраам остался в Германии, был в отличие от отца и брата неприспособленным к торговле, зато много читал, закончил исторический факультет Мюнхенского университета, где и остался преподавать, защитил диссертацию и считался в конце двадцатых, начале тридцатых годов прошлого столетия одним из лучших в мире специалистов по истории Крестовых походов. Есть предположения, что он был связан с масонами и даже занимал высокое место в их иерархии. Сразу понял опасность фашизма и успел в начале еврейских погромов через Швейцарию уехать в США, где до конца жизни преподавал историю в Принстоне. Умер в начале 60-х годов, никогда не женился и сведений про его потомков не сохранилось.
Сам Мордехай в 20-е годы уже был человеком преклонного возраста, жил сначала с сыном Авраамом, а потом один (жена его Рахиль умерла молодой). Но сохранял бодрость и хорошее здоровье, любил выпить и был завсегдатаем Мюнхенских пивных, где и свёл дружбу с юным Хаймом Милкусом, хорватским евреем, художником, зарабатывавшем на хлеб портретами посетителей пивных и изображением кабацких сценок. Именно Мордехая чаще всего изображал в различных нарядах Хайм на своих портретах– с трубкой, с кубком в кипе, с кружкой пива в баварском наряде… Мордехай всегда позировал юному другу, когда у того не было заказов, а потом щедро оплачивал ненужные ему картины. Вот почему сейчас на многочисленных аукционах, где появляются картины ставшего после смерти, как и положено, знаменитым художником Хаима Милкуса в основном изображён улыбающийся Мордехай Кейсер в разных видах и костюмах.
Только одну картину старый Мордехай любил больше и оставил себе на память – он во всегдашнем бордовом сюртуке, который носил у себя в знаменитом на весь Мюнхен магазине тканей и мануфактуры на центральной Нойхаузерштрассе с кипой на голове и кубком с шабатным вином в руках. Эта картина висела у него в кабинете в глубине магазина.
Когда в 1925 году Мордехай почувствовал, что подходит его время и принял решение (вернее принял он его давно, но теперь настало время для осуществления) уехать умирать на святую землю в Палестину, то продал магазин и всё имущество, дом оставил сыну Аврааму (тот вынужден был его бросить, когда эмигрировал из Германии), но картину в числе немногих вещей решил взять с собой, однако она при сборах куда-то пропала …
Мордехай прожил на Святой земле ещё 4 года, а когда умер, то был похоронен на заранее купленном участке старого кладбища на Масличной горе рядом с могилами Пророков, где мечтает быть погребённым любой правоверный иудей.
А картину выкрал, вернее, просто взял на память, его слуга Рудольф, очень любивший хозяина и сохранивший картину не из любви к искусству, а как память о воспитавшем его с юношеской поры Мордехае. Однако вскоре эта картина оказалась запрятана в дальний угол чулана (пришли фашистские времена и изображение еврея в кипе хранить было опасно),сам Рудольф погиб на восточном фронте весной 1944 года где-то в тех же местах, что и Нехем, а картина была случайно найдена через 70 лет его праправнукомстудентом – механиком Отто в 2010 году и продана за 300 евро торговцу на блошином рынке, который, в свою очередь, продал её антиквару из Мариенбада Давиду Янчику за 500 евро, а у того она была куплена уже за 1200 долларов туристом из Украины осенью 2012 года. Самое интересное, что этот турист оказался правнуком Нехема Кейсера из Винницы, сыном его внучки Фиры, дочери Иды, и при покупке отчего-то притягивавшего его портрета старого еврея с кубком по наитию сказавшим Давиду Янчику, что этот портрет напоминает ему про расстрелянного фашистами в 1942 году в Стрижавке прадеда или похороненного где-то в Иерусалиме прапрадеда.
Уже вернувшись домой, он разобрался, что эта картина написана известным Хрвоем (Хаймом) Милкусом, стоимость её гораздо выше 1200 долларов, но кто на ней изображён определить было невозможно – какой-то старый еврей, зажиточный купец, да мало ли их было в Мюнхене до прихода Гитлера… Он считал его похожим на своего прадеда Нехема, старая фотография которого сохранилась в семейном архиве, а дальше своей родословной он не знал, а про прапрадеда только какие-то предания и легенды, которые ему когда-то рассказывала бабушка Ида, даже не знал, что прапрадеда звали Мордехай.
Chek out
Лас-Вегас! Он давно мечтал об этом …
Ему, молодому математику из далёкой Украины, ещё несколько лет назад и не снилось такое, а сейчас он раскинулся на кровати в знаменитом отеле Cezar, и через час у него доклад на Международном конгрессе математиков. Чудо! Вообще все события последнего времени представлялись ему цепочкой чудес – блестящая праздничная защита кандидатской в Институте Кибернетики, где не возникло никаких проблем (а они бывают, и пресерьёзнейшие) – чудо! Потом , это письмо с приглашением на конгресс, куда он наудачу отправил заявку на участие несколько месяцев назад, его ответное письмо с просьбой выделить грант, т.е. оплатить перелёт, проживание и оргвзнос,как представителю бедной страны, имеющему малые доходы, и, наконец, быстрое согласие (тоже чудо!), оформление без лишних вопросов американской визы (чудо! – ведь там каждому второму отказывают), пришедшие по электронной почте авиа билеты, перелёт через океан с пересадкой в Нью-Йорке, и вот час назад он вселился в этот шикарный номер в отеле, а ещё через час уже делает доклад на пленарном заедании – на столе лежит план, как найти конференцзал, и программа с выделенным его выступлением.
Доклад на тему «Численно-аналитическое моделирование преобразований двумерных законов распределения вероятностей в существенно-нелинейных системах »прошёл успешно, и его английский (о чём он очень волновался ) выглядел достаточно органично, и презентация на компьютерной системе установилась и прошла без сбоев, и вопросов было много, но все они были понятны, а его ответы одобрительно воспринимались присутствующими, и даже его одежда, джинсы и вельветовый пиджак , ничем не отличалась от того, во что были одеты другие участники, за исключением небольшой группы официальных лиц, облачённых в тёмные костюмы с галстуками. После доклада он побеседовал с молодым шведом, который тоже моделировал двумерные законы, послушал другие доклады, перекусил во время кофе-брейка здесь же в специально оборудованном месте рядом с залом, а к вечеру, освободившись, пошёл гулять по Лас– Вегасу. А там есть много чудес…
Так и пролетели эти три дня: он втянулся в работу конференции, почувствовал себя здесь своим, разговорился его английский, он задавал вопросы, пару раз даже втянулся в дискуссии, а потом гулял, ел, пил, сходил на шоу китайских акробатов, поразивших его какими-то нечеловеческими трюками, в общем, всё делал, как и положено в этом месте. Нет, не всё, он не играл – ни в рулетку, ни в Блэк-Джек, ни даже в автоматах. Не играл, хотя всегда считал, что в рулетку, как специалист по теории вероятностей, может прогнозировать выигрыши. В те несколько раз в жизни, когда он это пробовал, ничего не выходило, но это не поколебало его уверенность, что если взяться за дело серьёзно, то выигрывать можно, и много… Но здесь, в месте, где все только этим и занимались, он почему-то не мог заставить себя, то ли боялся проиграть скудные несколько сот долларов, которые были у него в кармане, то ли психологическое состояние не соответствовало. В общем – не играл.
И вот наступил последний день – в пять после обеда закрыли конференцию, а в два часа ночи уже самолёт в Нью-Йорк, и утром домой, в родную Украину. Он спустился вниз, присел в баре, взял рюмку текилы, ещё долларов сто пятьдесят в кармане было, и стал наблюдать за играющими в рулетку. Вернее, он и смотреть не собирался, и играть не хотел, но вдруг обнаружил, что стоит и смотрит, как развивается игра за одним из столов. Наверное, это была уже не первая рюмка текилы, ведь днем был фуршет в честь закрытия конференции. Но не так уж и много он выпил, чтобы не контролировать своё поведение. Скорее, просто пришёл его час, в жизни это всегда происходит неожиданно. Итак, он купил фишек сразу на пятьдесят долларов и стал внимательно смотреть за игрой, анализируя цифры на табло, где показывались выпавшие номера. Он никогда не верил в системы, которые заведомо приводят к выигрышу, хотя много раз слышал рассказы про это, но серьёзно верил только в то, что можно прогнозировать вероятность выпадения следующих чисел, опираясь на гипотезу о равномерности закона распределения всех номеров в рулеточном барабане. Правда, он слышал рассказы одного профессора, который ставил на цвет, удваивая ставку при проигрыше и говорил, что практически не проигрывает, но в следующий раз, на вопрос об успехах в этом деле, тот только махнул рукой и поморщился. Итак, он купил фишки и стал следить за игрой. Рядом стояла какая-то женщина, он не рассматривал её, т.к. был всецело поглощён наблюдением, но почувствовал, что красивая, и тут же отогнал от себя эти мысли. Наконец, он сделал ставку на 27 – десять долларов… проиграл, выпало 18, он снова поставил на 27, на табло в числе последних пятидесяти выигравших номеров не было 27… снова проиграл, выпало 6, и тогда он поставил все оставшиеся фишки на 27 и ВЫПАЛО 27! Он выиграл и пошло…
Часа два он не понимал, что с ним происходит, ставил, ставил и ставил, следил только за табло, числа всплывали в голове, он выигрывал почти постоянно, иногда проигрывал. Несколько раз за столом менялся крупье, но всё продолжалось, и общий результат был ошеломляющий – возле него скопилась гора фишек. А она всё время была рядом, впрочем, сначала, когда ему только начало везти, она попробовала уйти, но он, повинуясь какому-то инстинкту, ничего не говоря удержал её, схватив за руку, и она, молча, осталась. Он уже рассмотрел, что это миниатюрная мулатка потрясающей красоты. Или ему только это казалось, ведь всё это время он находился в страшном возбуждении и выпил уже с десяток рюмок текилы. Он посмотрел на часы: 22.30 p.m., а самолёт в два часа ночи, встал, сгрёб фишки на услужливо подставленный кем-то из персонала поднос и направился к кассе. Мулатка была всё время рядом, он держал её за руку, но они так и не обменялись ни одним словом. В кассе сказали, что выиграл он 244 280 долларов и, конечно, всю сумму наличными ему не выдадут. Тогда он взял 4280, а остальные двести сорок тысяч чеком BOA (Bank of America), который сунул во внешний верхний карман вельветового пиджака. Они, по-прежнему не разговаривая и не размыкая рук, поднялись к нему в номер и…
Такой любви у него не было и никогда больше не будет! Он даже не думал, что такое бывает, а за полтора часа до самолёта, совершенно опустошённый, закрыл за ней дверь, но, тут же, выскочил в коридор, догнал:
– Name?
– Naomi…
– Oh… – ему всегда нравилось, как звучит» Наёми». Так она и сказала: не «Наоми», а именно «Наёми»!
– My phone… – он нашарил в кармане старенький «паркер» и какую-то бумажку, на которой нацарапал своё имя и номер мобильника.
Она кивнула, взяла бумажку, сумки у неё почему-то не было, и ушла вдаль по коридору.
К нему вернулось сознание, он бросился в номер, схватил чемодан, хорошо, что собрал заранее, и побежал к лифту – до самолёта оставалось чуть более часа. Он успел, всю дорогу до Нью-Йорка проспал, глубоко, без снов, потом пересадка в Нью-Йорке, и лишь в небе над Гренландией по пути в Киев пришёл в себя. Первым делом он захотел посмотреть на чек, который сделал его богатым, и теперь в корне меняет всю его жизнь.
Чека в верхнем кармане не оказалось, его не было и в бумажнике, и в других карманах, и тогда он понял, что именно на чеке написал Наёми свой номер телефона.
Он ни о чём не жалел, наверное, оно того стоило, но всё-таки он ждёт звонка…