Роман Кветный
«Розовая горилла» и другие рассказы
Глава VII. Тройной дзуки
Какие-то люди, визжа и смеясь,
Кричат мне: «Трепач ты и бабник!».
А я им плету матерщины вязь,
Плюю в их лица похабные.
Они говорят: «Ты, малыш, не спеши.
Ты жизни не видел, мальчишка», -
Но я вам скажу из глубин души,
Что знаю я все даже слишком
Европу я видел и женщин любил,
И в карты играл, не пасуя,
И морды людей руками я бил,
И пил, пропиваясь вчистую.
Да, был и я битым, дорогу терял,
Был предан, проведен, обманут,
Но путь свой всегда по сердцу сверял,
И жить по-другому не стану.
Псов бил его справа, слева, прямыми в голову, в челюсть, в солнечное сплетение. Когда их разняли, противник был без сознания.
Зал бесновался от восторга. Публика болела за Псова. Ей чем-то нравился этот белокурый молодой человек с маленьким носиком и открытым, добродушным лицом. Вот только что он победно завершил свой финальный бой на ленинградском ринге, завоевал звание чемпиона страны и путевку на европейское первенство. А еще несколько дней назад он приехал сюда из Скотовска никому не известным кандидатом в мастера. Псов весело перескочил через канаты и был подхвачен толпой журналистов, которая вынесла его к пьедесталу почета.
– Золотой медалью награждается Валерий Псов, «Динамо», Скотовск! – в наступившей тишине прозвучал голос диктора.
Зал взорвался громом оваций, а в центре ревущего зала, на верхней ступеньке пьедестала стоял белобрысый скотовский парень, ничего не видел, не слышал и, вскинув в победном приветствии руки, громко и счастливо хохотал.
Полностью пришел в себя Псов в ресторане «Садко», где сидел за столом в окружении незнакомых людей, которые поминутно хлопали его по плечу, гладили по голове, жали руку и наливали, наливали, наливали… Справа, слева, напротив… Хмель ударил его в голову, в челюсть, в солнечное сплетение. Он встал, пошатнулся, окинул взглядом сидевших рядом людей и вспомнил… Вспомнил тяжелую юность, потерянное детство, вспомнил как много лет назад его, слабого, хилого подростка, били ногами на базаре шестеро здоровых мужчин лишь за то, что он украл курицу. Тогда он начал заниматься боксом. Теперь же, уже будучи чемпионом, видя эти самодовольные, светящиеся лицемерием и фальшью лица, он проникся презрением и негодованием к ним, к этим женщинам с их дешевыми улыбками и бездумными глазами, к этим изысканно разодетым мужчинам с холеными лицами, напоминавшим тех мерзавцев, которые предавали и обманывали его на коротком, но нелегком жизненном пути. И он стал плевать им прямо в морды, тыча пальцами поочередно то в одного, то в другого, называть их подонками, паскудами, проститутками и уродами.
– Эй, ты, грязная тварь, – кричал он красивой девушке, сидевшей напротив. – Что ты уставилась на меня своими похабными глазами?!
– А ты чего улыбаешься, вонючее животное?! – повернулся он к соседу. – Я не шучу, ты такое же дерьмо, как и твои друзья! Вон отсюда! Чтоб я тебя больше не видел! Считаю до одного! Как, ты все еще здесь, гнида!
В следующую секунду Псов схватил его за волосы и ударил об стол. Потом, опрокидывая столы и стулья, ринулся к эстраде, взобрался на нее и стал биться головой в барабан. Но чьи-то сильные руки схватили его за запястья, он попытался вырваться, но тщетно. В глубине его помутившегося сознания мелькнула мысль: «Это Ядд и Здоровый». Точно также они оторвали его от барабана в прошлом году в Одессе.
Его потащили к выходу, закинули на заднее сидение автомашины и повезли по вечернему Ленинграду.
Здоровый и Ядд уже прочитали в газете, что Псов стал чемпионом, о дальнейшем, зная повадки своего друга, они догадывались, поэтому ни о чем его не спрашивали, а лишь познакомили с Нани.
У Хезопопова была уютная четырехкомнатная квартира на Васильевском острове, заставленная книжными шкафами, роялем, камином и другими необходимыми в быту предметами. На пороге валялся огромный дог, которого пьяный Псов принял за половую тряпку и вытер об него ноги.
Нани быстро сервировала маленький столик. Рядом с бутылками «Чинзано», «Камю», «Бургундского» друзья с удивлением обнаружили хорошо знакомую поллитровку «Столичной». Псов было потянулся к ней, но его не пустили, тогда он бросился к японскому цветному телевизору с намерением удариться в него головой, но и это ему не удалось, он обиженный уполз в коридор, нашел собаку, они долго беседовали, лизали друг друга и, обнявшись, уснули на циновке.
В соседней комнате под столом стояли пустые бутылки из-под «Столичной», «Камю», «Бургундского» и «Чинзано», в креслах дремали Ядд и Здоровый, а на фоне грозового неба у открытого окна Нани с упоением играла на скрипке. Когда она закончила, проснувшийся Ядд, желая показать свою музыкальную образованность, спросил:
– Это Паганини?
– Это я, – ответила девушка.
– Мо-ло-дец, – похвалил Ядд и потрепал Нани по розовой щечке.
Девушка благодарно улыбнулась, но время было позднее и, указав друзьям на диван, со словами:
– Вы тут разбирайтесь, ребята, – ушла в соседнюю комнату.
Ядд и Здоровый переглянулись и, не говоря ни слова, кинули на пальцах. Выигравший Здоровый решительно направился к двери, но она оказалась заперта, что его не очень огорчило, так как друг не терял времени даром и уже вытаскивал из шкафа две бутылки водки. Опорожнив их в течении получала, Ядд взял в руки скрипку. Он играл с большой выразительностью и чувством, и играл бы еще и еще, если бы не сломал смычок и не порвал струны. Прекратив музицирование и не найдя нового занятия, Ядд начал разбирать паркет, собираясь делать подкоп в комнату Нани. Вернувшийся из туалета Здоровый, увидев это, рассмеялся, ударом ноги вышеб дверь и со словами «Надо жить проще», ринулся в темноту. Через считанные секунды он уже беспомощно валялся на полу.
– Что это? – удивился вошедший Ядд.
– Тройной дзуки, – ответила Нани. – И не мешайте мне пожалуйста спать.
Но ей уже никто не собирался мешать. Ядд за ноги выволок Здорового из комнаты, дал ему понюхать пустую бутылку, тот пришел в себя, они забаррикадировали дверь шкафом и еще долго не могли уснуть, пугаясь каждого шороха.
Глава VIII. За баб-с
Когда ты молод и здоров
И не обижен богом,
Бежишь по жизни как боров
И всюду тычешь рогом.
А обломаешь как рога,
И вдруг проснешься старым,
Одна потеряна нога,
И по ночам кошмары,
Так и замыслишься, как быть,
Развеять чем тревоги,
И выбор ясен – водку пить
Или уйти с дороги.
Проснувшись утром, друзьям было стыдно посмотреть в глаза Нани, которая, делая вид, что ничего не произошло, накормила их завтраком, а потом со словами: «Подождите, я скоро вернусь», – выпорхнула за дверь.
Как только она ушла, поэты быстро починили паркет, а боксер кое-как приткнул дверь и спрятал под диван поломанную скрипку. Потом они написали записку: »Прости нам все», – и поспешно удалились, так как не были до конца уверены, что Нани не пошла за милицией.
Псов вернулся в гостиницу, где узнал, что решением спорткомитета дисквалифицирован на три года за инцидент в ресторане. Ядд направился в магазин, где собирался купить смычок и струны, чтобы отослать Хезопоповой, а Здоровый – на поиски своего друга детства Леонтия, заканчивавшего аспирантуру и подрабатывавшего ночным сторожем в проектном институте.
Половину дня они провели в своих заботах, а в 15-00 встретились возле памятника Кутузову на Невском. Здоровый пришел изрядно выпивши и заявил, что вопрос о ночлеге решен. Ядд, считавший нормальным состоянием человека пьяное, выглядел вполне нормально, да и Псов вернулся в своем знаменитом «барабанном» настроении. Перед друзьями во всей своей глобальности и всеобъемлющей неотвратимости встал вопрос: куда пойти?
– Музеи отпадают, – посмотрев на Псова, сказал Ядд и приглядевшись повнимательней к Здоровому, добавил: -Рестораны тоже.
– В баню, – съязвил Псов.
И тут все поняли, что это именно то, что им сейчас нужно. Других мнений не существовало. Все пути вели в баню.
– Вам куда? – спросил водитель подъехавшего такси.
– В баню, – ответил Ядд, залезая в машину, но был тут же выдворен и неподобающем образом обруган. Попытка что-то объяснить ни к чему не привела, такси скрылось за поворотом. Точно так же произошло со второй машиной. Ядд недоумевал.
– Они все ….сь! – заключил Псов.
– Сам ты ….ся! – догадался Здоровый и, когда подъехала третья машина, на стандартный вопрос «Вам куда?» начал издалека:
– Поймите, это не розыгрыш, нам действительно нужно в баню, так сказать, очистить грешные тела от пота, мусора и грязи.
– В какую баню? – спросил водитель, когда все уселись.
– В самую достойную, – ответил Здоровый.
– В достойную? Так это вот здесь, за углом! – пришлось выйти.
В бане к Ядду подошел худосочный мужчина. Его глаза светились нездоровым интересом.
– Может быть, э-э-э…
– Нет, я этими вещами не занимаюсь.
– Простите, – мужчина растворился в клубах пара.
– Что он хотел? – спросил Псов.
– Предлагал женщину, – подмигнул Ядд Здоровому.
– Женщину?! – Псов ринулся в туман, но вскоре вернулся, красный, угрюмый, зло посмотрел на смеющегося Ядда и долго, с остервенением мылся.
В буфете они взяли пиво и расположились за единственным свободным столиком, где уже сидел старый, потрепанный дед без ноги и со вставной челюстью. Дед оказался веселым и дружелюбным, разделил имевшуюся у него воблу на четыре части и угостил друзей. Псов отреагировал на это своеобразно: он полез в свою спортивную сумку, где наряду с тренировочным костюмом и боксерскими перчатками всегда имелась бутылка водки, вытащил ее, разлил в стаканы и один протянул деду. Дед воссиял.
– За что мы выпьем? – спросил Ядд.
Дед тяжело поднялся, опираясь на костыль. Дрожащей рукой поднял стакан и сурово произнес:
– За баб-с!
Это был их любимейший тост. Друзья мигом вскочили и, выровняв локти, выпили.
В кружках еще оставалось пиво, а дед уже еле ворочал языком. Коверкая слова и путаясь в оборотах, рассказывал он о своей молодости. Еще до революции, сын обедневшего дворянина, поссорившись с отцом, уехал в Киев, где продавал билеты в кинотеатре Шанцера. 3 рубля в месяц ему платил хозяин да 30 рублей в день со стороны. Он вел жизнь картежного шулера, игрока на скачках, наводчика. Все было: рестораны, женщины… Роман с женой видного общественного деятеля, которой он пел романсы в ее загородном доме.
Друзья ухмылялись. Это начинало выглядеть забавно.
– Вы мне не верите, – расстроился старик и сделал попытку спеть. – Гори, гори, моя звезда… – Но был прерван восклицанием буфетчицы, истерически и в высоких тонах завопившей:
– Гражданин! Здесь не оперный театр! Прекратите сейчас же или я позову милицию.
– Я тебе дам милицию, – угрожающе произнес Здоровый, не любивший теплой водки и сварливых женщин.
Но буфетчица не первый год работала за прилавком, и поставить ее на место оказалось не так легко. Она еще шире раскрыла рот и обдала Здорового отборной руганью. Здоровый вскипел. Псов потешался. Эта сцена ему положительно нравилась. Он даже попытался спеть что-то подходящее к случаю: «Назревал большой скандал, кто-то из посуды вынул Берчикин сандал, пахло самосудом…», – промурлыкал Псов, когда Здоровый запустил в буфетчицу бокал. Цель была поражена, нужно было уходить. Буфетчица потирала ушибленное место. Им оказался живот.
«А вдруг она беременна?», – с ужасом подумал Ядд, выходивший предпоследним, за ним на костылях ковылял дед.
Глава IX. Ямщик, не гони лошадей
Стремимся мудрыми мы быть,
Людская глупость возмущает,
Стремимся искренне любить,
Но часто все не так бывает.
А как-то страшно, наобум,
Стареем, но не понимаем,
Что мудростью холодный ум
Мы очень часто называем.
И что любовь не есть игра,
Не безудержное веселье,
А нашей зрелости пора,
Чувств наших лучших воплощенье.
Но мы когда-нибудь поймем,
Когда подруги отвернутся,
Когда друзья покинут дом,
Затем, чтоб больше не вернуться,
Что жизнь прожили мы не так,
Что мудрым глупое считали,
А искреннее за пустяк,
И что святое опошляли.
Но будет поздно, не вернуть
Давно забытые ошибки,
И с облегченьем не вздохнуть,
Не встретить нам закат улыбкой.
Дед жил в старом заброшенном подвале бывшего здания губернской управы. Половину тусклоосвещенного помещения занимал когда-то великолепный, а сейчас изрядно ободранный рояль. Кроме него имелись два кресла и большой сундук. Сюда дед и привел гостей после поспешного бегства из бани. Кое-как рассадив их в комнате, он стал смущенно вертеться возле рояля. Наконец, отважившись, открыл крышку и вытащил стаканы, а затем и бутылку с подозрительного вида голубой жидкостью.
– Это что, яд? – удивился Ядд, не в силах расшифровать иностранную этикетку с нарисованными насекомыми.
– Нет, что вы, это чистейшей динатур, – с достоинством ответил старик.
Друзья были много наслышаны об удивительных свойствах этого напитка, но пить наотрез отказались. Тогда Псов, чтобы вывести деда из затруднительного положения, вытащил из своей сумки еще одну бутылку водки. Они выпили, и дед начал петь, аккомпанируя себе на рояле. Он пел старческим надтреснутым голосом, в котором чувствовалась былая сила и красота:
Ямщик, не гони лошадей,
мне некуда больше спешить,
мне некого больше любить,
Ямщик, не гони ло-ша-дей…
Нельзя было без боли и сострадания смотреть на эту картину: дрожащие пальцы старика, морщинистое серое лицо, прислоненные к роялю костыли. Казалось, сейчас он встанет, допьет свою водку и откинется в кресле, чтобы умереть.
Глухо лился усталый плохоуправляемый голос. Здоровый и Ядд рассматривали фотоальбом деда – память о молодости, о былом блеске. Красивый молодой человек в котелке, с тростью эффектно позировал в обществе затейливо разряженных дам, обнажая в улыбке белые, ровные зубы. Легкие, небрежные и вместе с тем, изящные позы, веселые жизнерадостные лица в сопоставлении с костылями, зубными протезами, разбитым скрипящим роялем и бутылкой денатурата вызывали жалость, терзали душу.
Когда дед взял заключительный аккорд, костыль соскользнул на пол и больно ударил Здорового по ноге, тем самым выведя его из состояния глубокой задумчивости.
– Это вас на войне? – спросил Здоровый, поднимая костыль и ставя его на прежнее место.
– Какой там войне, – с грустью произнес дед. – Эта нога лишь скупая плата за те минуты радости и удовольствия, которые я испытал с простой цыганкой Рамоной, зарабатывавшей на жизнь пением и танцами. Она была непомерно горда, чтобы добиться ее расположения я потратил целый месяц, но все попытки сблизиться ни к чему не приводили. И тогда, прельстив дорогими подарками, я заманил ее в свою обитель. Мы пили шампанское, она плясала на вот этом рояле, а я аккомпанировал ей. Неистовым и страстным был этот танец. Захлебнувшись желанием, я вскочил на рояль и взял ее почти силой, – он на минутку замолк, зажмурил глаза и тяжело, но сладко вздохнул. – Ничего подобного я никогда больше не испытывал. Мы стали встречаться каждый день. Иногда ездили на Днепр, где, предаваясь любви, проводили теплые летние ночи. Однажды, любуясь закатом, мы не заметили двух молодых цыган, притаившихся невдалеке. Они подозвали Рамону и стали раздраженно беседовать, размахивая руками. Цыганка отвечала резко и с достоинством. Но вдруг случилось непоправимое: блеснуло два клинка и Рамона мягко опустилась на землю. Я бросился бежать. Погоня шла по пятам. Подхватив по дороге кол, цыган наотмашь ударил меня по ногам. Я упал и потерял сознание. Через три дня, очнувшись в больнице, я обнаружил отсутствие ноги. Кроме этого на теле имелось два ножевых ранения. Так я потерял ногу, счастье, надежду.
Время шло, дед все больше ударялся в воспоминания, рассказал про свои выбитые зубы, спел «Очи черные», «Не жалею, не зову, не плачу» и очень расстроился, когда друзья собрались уходить. Они вышли во двор, но Псов неожиданно передумал и вернулся. Ядд и Здоровый отправились на поиски Леонтия, у которого они собирались переночевать.
В огромном десятиэтажном здании проектного института ночной сторож Леонтий занимал большую, светлую комнату. В его функции входило контролировать целостность окон и, при происшествии какого-нибудь безобразия, сразу же звонить в милицию. Оружия Леонтию не выдавали, за исключением свистка, который он вместе с находившимися в комнате диваном, столом, стульями, сдавал каждое утро сам себе по описи. За эту работу, помимо вышеуказанной квартиры, Леонтий имел восемьдесят рублей заработка, что в сочетании со сторублевой аспирантской стипендией и случайными успехами на карточно-шахматной ниве, к которым он проявлял поразительные способности, обеспечивало ему необходимый прожиточный минимум.
Со Здоровым он был дружен с детства. Во время бурной юности они частенько делили друг с другом последний стакан водки и корку хлеба. Поэтому Лео, как любезно называли Леонтия друзья, не мог не предоставить в распоряжение Здорового скромные возможности своей сторожки.
Когда наши герои постучались в дверь, им открыл высокий худощавый брюнет испанского типа. Одет он был скромно: голубые спортивные штаны, на шее висел милицейский свисток. Это и был Лео, который имел вид марафонца, только что закончившего дистанцию.
– Много работаешь? – спросил Здоровый.
– Очень устаю, – устало ответил Лео и проводил друзей в свою комнату.
Там находились две очаровательные блондинки, в беспорядке разбросанные на раздвинутом громадном диване. Одна была в синей юбке, а другая – в красной кофте. Друзья весело уснули с девушками, а усталый Леонтий улегся на полу.
Ночью их разбудил стук в дверь.
– Кто это? – спросил Лео.
– Я, Псов…
– Лео, не пускай его, он тут все опошлит, – закричал с дивана Здоровый.
Псов еще некоторое время постучал, потом, так ничего и не добившись, со словами: «Иду к деду», – удалился.
Проснувшись, Здоровый вспомнил, что сегодня должен вернуться из командировки Хезопопов. Подкрепившись оставленной убежавшим по своим делам гостеприимным Лео, бутылкой кефира с булочками, друзья набрали номер и, услышав голос члена Союза писателей, поздоровались:
– Здравствуйте, Ярополк Иванович, это те два скотовских поэта, с которыми вы познакомились в прошлом году на юге.
– Ну как же, помню, помню. Вот что, ребятки, до вечера я буду занят, ну а в 19-00 жду вас у себя. Там и поговорим. Вас это устраивает?
– Да, да, Ярополк Иванович. Спасибо. Будем как штыки.
Оставшееся до вечера время наши герои убили в Эрмитаже, где Здоровому особенно понравился потолок, а Ядд провел несколько часов в ожесточенном споре с экскурсоводом по поводу существования занозы в ноге у мальчика из знаменитой скульптуры Микеланджелло. Хезопопов встретил друзей очень приветливо. Они пили кофе, беседовали о проблемах литературы, женщинах, футболе, читали свои стихи. Причем знаменитому поэту понравились мотивы гражданственности, уже начинающие звучать в произведениях Ядда и Здорового, он забрал у них рукописи стихов, обещал посодействовать напечатанию, но отметил, что это дело не быстрое и не простое, и о результатах сообщит им в письме. Поздно вечером скотовчане покинули Хезопопова, немного неудовлетворенные, но обнадеженные.
Оживленно беседуя, они спускались по лестнице, когда навстречу, не обращая на друзей никакого внимания, пошатывающейся походкой протащился Псов, ведомый под руки Нани. От него пахло денатуратом, лицо отливало всеми цветами радуги, а маленькие уши горели ярким алым пламенем.
Псов шагнул в открытую дверь Хезопоповской квартиры, со словами:
– Привет старым партизанам, – обнял появившегося на пороге поэта и скрылся в комнатах.
Ядд и Здоровый еще некоторое время потоптались на лестничной площадке, но в квартире было тихо и они вышли, удивленные и ошарашенные в теплую июньскую ночь.
В глубине двора протяжно выли кошки.
Глава Х. Преступление и наказание
Мелькают женские тела…
Мелькают руки, ноги, бедра.
И кожа, что как снег бела,
И что чернее, чем смола,
И груди полные, как ведра,
Мелькают женские тела.
Мелькают женские тела…
Мелькают ночью, на рассвете,
В дворцах, сараях и в газете
Мелькают женские тела.
Мелькают женские тела…
Мелькают толстые, худые,
Уже в летах и молодые.
И в городах, и край села
Мелькают женские тела.
Где-то далеко прокричал петух. Из-за горизонта выглядывало солнце, а по мокрой росистой траве цветущего луга шагал Бабников. Рядом шла корова, которую он пас. Проведав родителей, он заехал в село к бабушке, где гостил уже несколько дней. Бабников окинул взглядом синий утренний луг, вспомнил как еще ребенком здесь бегал, резвился, рвал цветы, пил из родника.
Пахли травы, теплые лучи взошедшего солнца нежно ласкали лицо, а невдалеке, повернув к нему рогатую голову, жевала корова. Под ногой трещал кузнечик, а Машка все не шла. Машка – девушка лет двадцати, доярка, крупная, грудастая, с ясными голубыми глазами. С ней Бабников познакомился вчера во время утреннего выпаса. Но вот показалась характерная Машкина корова, а за ней и сама девушка с веткой вербы в руке.
– Здравствуй. Маша, – поздоровался Бабников и пожал розовую, пухлую, пахнущую парным молоком ладошку.
Постепенно они разговорились. Бабников узнал цены на поросят, похвалил пшеничное поле, заверил Машку, что при отсутствии дождя урожай будет хорошим, затем рассказал о том, как он любит природу, пение птиц, сельские пейзажи, прочитал стихотворение Ядда:
Эта связь людской души с природой
Так на диво чудно удалась,
Между матерью и сыном после родов
Я еще такую видел связь…
И не знал о чем распространиться более, так как Маша вдруг непонятно от чего покраснела.
Солнце поднималось все выше и выше. Оно высушило росу и начинало припекать. Маша спряталась в тень одиноко торчащего дуба. Бабников подсел к ней и попытался обнять, но получил звонкую, увесистую затрещину. С дуба посыпались желуди, а из глаз – искры.
– Все вы одинаковые! – возмутилась Машка и убежала к своей корове.
«Сегодня же в Скотовск!» – решил внезапно вспомнивший о Таньке Бабников и потянул упирающееся животное по дороге в деревню, к бабке.
А в это время за городом в ресторане «Лесной берег» в бешеном танце извивались Танька и седоватый брюнет по имени Эдик, обладатель собственной «Лады» и велюрового пиджака.
К концу вечера они вышли с двумя бутылками шампанского и сели в машину. Взревел мотор. Эдик с места рванул в лесную чащу. Найдя подходящий тупик, он выключил мотор и открыл шампанское. Кругом было темно как в Нигерии. Темнота, вино, молодая кровь. Этого оказалось достаточно. Эдик вынул подушку и разложил кресла. Ложе было подготовлено, и Таньке осталось только изменить, изменить Бабникову. И она это сделала. Нельзя сказать, чтобы легко и бездумно, как может показаться на первый взгляд. Нет, она на секунду заколебалась, но Эдик настоял, а дальше… Таня об этом уже не думала.
Вернувшись в Скотовск поздним вечером и не застав Татьяну дома, Бабников так перенервничал, что не смог уснуть. Встретившись с ней на следующий день, он поставил вопрос ребром: «Где ты была?». Таня упала на колени и рассказала все как было, ничего не приукрашивая. Бабников мужественно выслушал все до конца, слизал языком с нёба слюну, собрал ее в комок и, плюнув в содрогающееся от рыданий тело, вышел. Нашел гараж, вывел свою машину, осмотрел ее, проверил бензин, постучал по шинам, затем, захватив охотничий нож, не спеша поехал по вечернему шоссе за город.
В ресторане «Лесной берег» обычно проводил вечера Эдик. Здесь и остановился Бабников, сунул за пояс нож и, застегнув на нижнюю пуговицу пиджак, открыл дверцу. На небе сияли звезды, воздух был чист. Он глубоко вздохнул, огляделся и решительно направился в светящуюся дверь.
Эдик сидел, как всегда, слева от эстрады за сдвинутыми столиками. С ним было человек десять спортивного вида мужчин и три или четыре потасканных женщины.
Бабников сел возле выхода, заказал бутылку вина, сигареты и стал ждать. Ждать пришлось недолго: вскоре Эдик вышел, по всей видимости в туалет. Выждав еще минуты две, Бабников последовал за ним.
В туалете никого не было. Бабников плотно прикрыл за собой дверь, подошел к единственной занятой кабине и резко дернул за ручку. Защелка отлетела и его глазам во всем великолепии предстал сидящий на унитазе Эдик. Эдик сделал было попытку встать, одной рукой придерживая штаны, но был остановлен прямым в подбородок, тем самым ударом, которому так долго обучал Бабникова Псов. Посмотрев на торчащие из унитаза ноги и голову Эдика, Бабников остался доволен своей работой, прикрыв дверь и пригвоздив на ней охотничьим ножом записку «За Таньку», он задумался: «Что бы еще сделать героического?», но к Тане ехать не решился, поэтому отправился домой и уснул глубоким сном человека, до конца исполнившего свой долг.
Наутро Бабникова разбудил громкий стук в дверь. Он вскочил с дивана и пошел открывать. На пороге стояла группа плечистых молодых людей с угрюмыми лицами, они быстро вошли в квартиру.
– У меня ничего нет, – прошептал Бабников. – А деньги я храню в сберегательной кассе.
– Нам нужны не деньги, нам нужен ты, – сказал вошедший последним Эдик и плотно прикрыл дверь.
«Умру героем», – подумал Бабников и проскользнул в комнату. Когда хулиганы, а их было пятеро, вошли следом, он уже стоял в углу, держа в одной руке сковородку с недоеденной вчера яичницей, а в другой – тяжелый альпинистский ботинок, в котором он несколько лет назад в горах отморозил себе ногу.
Гостьи растянулись цепочкой и стали медленно приближаться.
Вдруг неожиданно дверь распахнулась и в комнату ввалились вернувшиеся из Ленинграда Ядд, Здоровый и Псов. Еще в поезде их мучила тревога о судьбе Бабникова, от которого давно не было известий, и поэтому они прямо с вокзала направились к нему. Псов мгновенно оценил обстановку, одним прыжком ворвался в толпу нападавших и нанес три удара: два быстрых резких – левой и один тяжелый – правой. Три человека упало. В это время Бабников обрушил на голову четвертого сковородку и ботинок и с криком: «Я убью его!!!» – бросился за выскочившим на балкон Эдиком, поймал его и вцепился руками в горло.
Ядд и Здоровый с трудом оторвали Бабникова от Эдика.
– За что ты его так?
– Она изменила мне на заднем сидении его автомобиля! – закричал Бабников, вырываясь из рук друзей.
Эдик собрал последние силы и ринулся по отвесной стене дома вверх – на крышу, но, не добравшись одного метра, сорвался, упал вниз и пополз по направлению к трамвайной остановке, оставляя за собой длинный кровавый след.
Друзья вернулись в комнату, повыбрасывали тела непрошеных гостей через окна и стали готовить себе завтрак. Как только они уселись за стол и начали принимать пищу, рассказывая друг другу о событиях последнего времени, их трапеза была прервана криками и шумом, доносившимися с улицы:
– Ах вы, пьяницы, мерзавцы! Креста на вас нет! Спать полягали в цветах! Ну я вам!..
Это «дворничка» тетя Дуся с лопатой в руках очищала клумбу от хулиганов, попадавших туда из окон бабниковской квартиры.
Друзья посмеялись и вернулись к столу. Как только Псов узнал, что произошло между Бабниковым и Танькой, он вывел Ядда и Здорового на кухню и сказал: «Их нужно помирить, давайте устроим пикник по поводу нашего возвращения».