Рина Оре
Гибель Лодэтского Дьявола. Третий том
Если близость исходила из любви, то рыцари не относили ее к блуду. У их собственных жен тоже могли быть поклонники, однако измену своей супруге они не прощали, была она по любви или нет, – и отрубали жене голову, а также вызывали на поединок ее совратителя. Если один рыцарь считал, что другой перешел с его женой грань любезности и тем самым оскорбил его, то соперники тоже сражались, пока один из них не погибал или не признавал поражение, отдавая выкуп за свою жизнь: деньги, земли или исполнение любого условия победителя. Все эти непростые законы рыцарского братства и правила учтивой культуры Маргарита узнала от Рагнера, а на ее вопрос – «почему измена с рыцарем не считается преступлением перед Богом и законом?» – он ответил, что про Бога знает мало, но Экклесия пошла навстречу рыцарям, поскольку Целомудрия они всё равно не придерживались и даже вычеркнули его из списка восьми рыцарских Добродетелей, поменяв на Великодушие. Законы мирян тоже не властвовали над воинами, да и разозленный рыцарь мог убить судью, поэтому их избранниц мирской закон, как правило, не карал.
Вспоминая приключения, распивая вино и громко смеясь, два рыцаря, Рагнер Раннор и Адальберти Баро, напрочь позабыли о прекрасной даме рядом с ними, а Маргарита с интересом слушала истории мужчин. Она узнала, что принц Баро появился на свет в первый день Великих Мистерий, в високосном тридцать шестом году, и справлял день рождения раз в четыре года. Из Пороков Адальберти достались Уныние и Леность, которым он не позволял завладеть собой, поэтому молился не менее трех раз в день: при пробуждении, в час Веры и в час Трезвения. Его Добродетелями стали Нестяжание и Целомудрие. Кроме того, он появился в месяц Минервы, что усилило его рассудительность, доблесть и чистоплотность в любовных связях. После смерти горячо любимой супруги этот привлекательный и богатейший мужчина не женился вновь. Его единственному сыну, Алорзартими, исполнялось в следующем году восемнадцать лет.
Рассказал принц Баро и о Сольтеле – благодаря ему, герцог Сандел-Ангелии, ныне король Санделии, подчинил себе крупный город безбожников в дельте полноводной реки. Реке принц дал имя в честь покойной супруги – Ориана. Также в память о любимой жене он назвал ее именем свой красивый меч – чтобы никогда с ней не расставаться. За покорение тех мест имя принца и внесли в «Книгу Гордости», а воевать в Сольтеле начал еще дед Адальберти. Славный предок, тоже внесенный в пантеон героев, захватил остров Мисзоль в Талахском море и подарил его Святой Земле Мери́диан.
Маргарита, слушая принца, думала о своем – о том, что она знает трех самых несчастных людей: Рагнера, Нинно и Адальберти Баро, которые хоть и родились в разные восьмиды, но все трое одинаково лишились простой радости – каждый год иметь личное торжество. Выскажись она, то насмешила бы всех – уж кого-кого, а жалеть самого принца Баро никто не стал бы, поэтому прекрасная дама молчала и продолжала следить за беседой рыцарей, никак не прерывая ее. Находясь в тени Рагнера, Маргарита совсем не испытывала досады – более того, в этой тени было так уютно, что не хотелось выходить на свет.
– Боже! – воскликнул Адальберти под конец седьмого часа, осознав, что они пренебрегли обществом красавицы. – Баронесса Нолаонт, мы так увлеклись, что позволили вам заскучать! Нам нет прощения!
– Мне было интересно слушать вас, Ваше Высочество. И о Рагнере Ранноре я хочу узнать как можно больше, а то со мной он отнюдь не хвастлив – не то, что с вами.
– Завидуй мне, – сказал Рагнер Адальберти и поцеловал руку Маргариты. – Дама, которая знает, когда говорить, а когда молчать, – это сокровище. А когда еще воистину прекрасна, так… И войну проиграть из-за нее – это честь, не то что выиграть. Всё твое унижение было ради этих глаз, – с любовью смотрел Рагнер на озаренную желто-оранжевым светом девушку. – Чтобы снова их видеть напротив себя.
Маргарита смутилась, порозовела и попыталась спрятать улыбку, иначе явила бы свою неискушенность. И Нинно, и Ортлиб Совиннак, и Рагнер не имели склонности к красивым любовным речам и не отличались романтичностью, – тем неожиданней и приятней стали для неизбалованной девушки эти слова, какие она надолго запомнила и после каких полюбила Лодэтского Дьявола еще жарче.
– Ааа, – хрипло протянул Адальберти и махнул рукой. – Верно говоришь: глаза – ценнее всех земных сокровищ… А если ради этих восхитительных зеленых глаз, то разве это унижение? Я, признаться, сам тебя мечтал покарать за них, – усмехнулся он, склоняя голову перед Маргаритой. – Думал: ты честь дамы попрал. Попадись ты мне в руки… Не знаю, что я еще с тобой сделал бы. Точно бы с золотом домой бы не отправил, – засмеялся принц, и Рагнер присоединился.
Обед, что столь натянуто начался, завершился с боем Толстой Тори, оповестившей город о начале последнего, восьмого часа. Принц спустился со своими гостями на первый этаж, и там он на прощание поклонился Маргарите, прикладывая руку к сердцу. Она обрадовалась, но руки для поцелуя ему не подала – быть дамой сердца одного рыцаря, пусть он и не собирался когда-либо еще участвовать в турнирах, ей более чем хватало для счастья. Прощаясь со своим недавним врагом, принц Баро протянул ему полусогнутую руку.
– Я тебя должен хоть раз пнуть в ответ, – нахмурился Рагнер, но через миг расслабил лицо и соединил свою руку с рукой Адальберти. – Для меня это высокая честь, – серьезно сказал он.
Вместо ответа Адальберти положил левую руку сверху, а Рагнер, так и не улыбнувшись, свою, – знак двойного единства означал, что мужчины стали единокровными братьями, что всегда придут на выручку друг другу и не поскупятся отдать собственную жизнь ради брата. Двойное единство нельзя было прекратить в отличие от простого единства. Как и при кровном родстве, братьев не освобождала от обязательств даже Смерть.
Принц Адальберти вышел на улицу, чтобы проводить своих гостей, и там подошел к Магнгро.
– Десять шагов ко мне на лошадях проехал! – похлопал он по шее огромного красавца-коня. – А еще меня попрекаешь тем, что я берета не снял!
– Адальберти, я свою даму повел бы пешком?! – возмутился Рагнер. – Что же я тогда за герцог?!
– И я ради дамы с этим беретом усердствовал, а не ради тебя: не возгордись собой больно, – посмеивался в ответ Адальберти Баро.
Он не уходил в дом, пока его гости не скрылись в полуразрушенном проезде массивного, желтоватого здания ратуши. Там, во внутреннем дворике, Рагнер спешился сам и помог спуститься с лошади Маргарите.
– И как у тебя это получается? – изумилась девушка, падая со ступенек женского седла в объятия Рагнера. – Принц в тебя влюбился!
– В тебя он влюбился! – ответил герцог, опуская ее на землю. – Я не шучу! Глаз свой черный на тебя уж положил, совсем как я когда-то. Но он проиграл, – с любовью смотрел Рагнер на Маргариту, – а я победил, – прошептал он, глядя ей в глаза.
________________
Поэты Меридеи сравнивали золото с осколками солнца, серебро со слезами луны, сапфиры уподобляли частицам небес, диаманты величали павшими звездами, рубины – кровью древних богов и богинь, карбункулы – окаменевшим огнем, янтарь воспевали как мед морей, яркие изумруды звали глазами драконов, светлые изумруды – опять же их слезами. «Бриллиант» означал любой ограненный, сверкающий камень, позволительный только аристократам и прелатам. Но гладко полированные кабошоны ценились не меньше, тем более камеи. Драгой камень должен был завораживать – и мастерство обработчика заключалось в том, что бы раскрыть его красу. Алмазы едва поддавались шлифовке, и их почитали в первую очередь за прочность – использовали в инструментах или талисманах. «Диамант» подразумевал кристалл алмаза в виде двух сложенных пирамид – сакральное число восемь.
Астрологи наделяли драгоценные камни лечебными и магическими свойствами. Все чистые, теплые и яркие камни были мужскими; переливающиеся, темные и холодные, – женскими, что не возбраняло дамам украшать себя топазами, а мужчинам иметь любовные амулеты из мориона, камня тьмы. Лишь жемчуг, слезы нимф, оставался исключительно женским украшением – он дарил притягательность, наделял красой и юностью дам, мужчин же он лишал детородной силы. Крупный морской жемчуг носили аристократки, мелкий и речной – остальные женщины, даже сильванки. По древней традиции лучшим подарком невесте из первого сословия являлась жемчужная капля – так символически жених заранее просил прощения за все ее будущие и уже настоящие слезы.
Большие, редкой красоты камни заслуживали описания в лапидариях: их считали живыми и смертными, им давали имена. Правда, не всегда происхождение таких сокровищ являлось достоверным. Экклесия запрещала брать что-либо у языческих идолов или мертвецов, но алчность затмевала разум – и в жажде наживы люди оскверняли могилы, вторгались в забвение, воровали то, чего нельзя было касаться. В начале шестого века санделианские купцы вскрыли древнюю гробницу в Южной Варварии и выпустили страшного демона, принесшего холод, голод и невиданную ранее язву – чуму, от какой не знали спасения ни нищие, ни короли. Шестой век в Меридее остался под названием «Скорбный век». В том же веке безбожники впервые напали на юг Санделии.
Алхимики при помощи самоцветов искали эликсир бессмертия. Рецепт из книги «Имена» гласил: «Черный Король из дома Белого Короля идет к Красному Королю в дом Желтого Короля». Благодаря строкам из этой книги, еще незапрещенной в тридцать шестом цикле лет, предок Рагнера Раннора, Родигир III Великий, нарек изумительный карбункул, размером с куриное яйцо, Красным Королем. Самого Рагнера прозвали на Бальтине Черным Королем. Светлокаменный Бренноданн именовали Белым Королем. Если продолжать аналогию, то дом златокузнеца Леуно вполне можно было назвать домом Желтого Короля, тем более, пока там жил принц Баро.
В голубой дом со львом над входом Рагнер оправился вновь следующим вечером. Он пришел к Адальберти один, без Маргариты. Весь час Целомудрия мужчины выпивали и разговаривали обо всем подряд, не думая ни о смерти, ни об Аде. Впрочем, ничего греховного они тоже не обсуждали.
Оказалось, король Ивар «обманул» Рагнера: золота, что он передал, оказалось даже больше – примерно на двенадцать золотых монет. Мелочь, если сравнить с десятиной от тунны, но зная скупость короля Ладикэ, Рагнер сильно удивился.
– Давай так, – сказал он Адальберти. – Я Ивара спрошу: что делать с лишним золотом – хочет забрать его назад или пожертвовать. И сделаем, как он решит. Вдруг намеренно перевесил. Доверие – вещь хрупкая, ее надо беречь.
– Как скажет, так и будет, – согласился принц. – Хотя все считают княжество Баро одним целым со Святой Землей Мери́диан, я не для себя это золото везу, а на Священную войну, распространение веры и спасение нашего мира, – на благое и благородное дело. Красть в этом случае – это верх святотатства и несмываемый позор.
Они находились в той же бело-багряной гостиной, только прошли к стене, где сели на широкую мягкую скамью. Рядом, на столике, стояли золоченые бокалы, кувшин красного вина и блюда с холодными закусками.
Близился конец седьмого часа и Рагнер решился.
– Адальберти, – сказал он, становясь серьезным и возвращая бокал на столик. – Не просто надо золото доставить. Есть более серьезное дело. Передай, прошу, вот это, – он достал из внутреннего кармана камзола запечатанный сургучом конверт. – Передай, пожалуйста, письмо первому кардиналу. Здесь я прошу о своем разводе, – пояснил Рагнер. – Мой друг, священник, говорит, что возможность есть: я воевал в Сольтеле и помог захватить Дионз. В архивах Меридиана должны остаться сведения, какие я поведал об этом городе. И золото – это в знак раскаяния за святотатство в Великое Возрождение. Я хочу помириться с Экклесией. Много я наделал того, что не по нраву духовенству, но больше не буду. Каюсь за все свои слова, деяния, за Великое Возрождение опять же… И обещаю исправиться. Там всё так и написано. Словом, – Рагнер, встал и в волнении прошелся по комнате. – У меня есть возможность получить развод, но… – поставил он руки на пояс и устремил глаза вверх, на прострелянный потолок. – Но Мери́диан меня не жалует. Одна моя слава Дьявола – это большое затруднение. Я же хочу всё исправить. Вот так.
– А как же твоя супруга? – удивился принц Баро, тоже оставляя бокал. – Нельзя же так с дамой. Тем более высокого рода.
– Хильде было двенадцать, а выглядела она на десять… Наше супружество не вступило в силу – моя супруга девственна, как первый снег, – ответил Рагнер, садясь на скамью. – И такой останется навек, если я не получу развода. А если она заявит обратное, то я церемониться не стану: древняя традиция рода Раннор – изменнице отрубают голову, а вся семья на это смотрит. Видишь уши, – оттопырил он одно ухо пальцем. – Если сын без таких ушей – голова жены под меч.
– Дай получше глянуть, – внимательно посмотрел на уши Рагнера принц и о чем-то задумался. – У девочек как?
– По-разному. Но даже если у девочки нет ни одного такого уха, то у ее сына будут. Хватит про уши… Передашь письмо первому кардиналу?
– Рагнер, я тебе слово даю, что окажу свое влияние. Если ты обещаешь раскаяться, не проявлять более неуважения к Богу, вере и Экклесии, то я поручусь за тебя, брат, как за себя. Но и ты меня не подведи: иначе станешь мне смертным врагом, несмотря на наше единство. Бог выше кровного родства: я, возможно, прощу даже позор своего имени, но не Божьего!
– Слово Рагнера Раннора. Клянусь! Отныне буду примерным меридианцем: буду жертвовать храмам, даже построю еще один в своем Ларгосе, а в Судный День и поститься буду, хотя это день моего рождения, и на колени встану. Я Богу слово дал измениться и привык держаться клятвы… Спасибо, – в чувствах обнял Рагнер Адальберти. – Если ты поручишься, тогда вероятность в разы больше…
– Баронесса знает? – взял принц с блюда мясную тартинку.
– Пока нет, – вздохнул Рагнер. – Невелика возможность – не хочу зря обнадеживать. И сперва надо с семьей супруги договориться. Надеюсь, Хильдебрант Хамтвир мечтает избавиться от меня так же сильно, как я от него. Хильде отдам Хаэрдмах в новое приданое. Золота еще захотят… Мой брат сперва вгрохал кучу денег в столичный замок, после чего года четыре путешествовал, занимая золото в банках по всей Мередее. Я из приданого жены выкупил все земли, что он успел заложить, и на эту войну потратился. Словом, паучья черепаха будет рад меня разорить, да и ладно – лишь бы согласился. Ну а потом, – перевел он дух, – если Хамтвиры согласятся, то Маргарите, наверно, сразу скажу. И женюсь, – глуповато улыбнулся он. – Снова женюсь и больше не пожалею… Пора о наследниках думать.
Адальберти поднял бокал, Рагнер последовал его примеру. Они выпили и помолчали.
– Я тебя недооценил, за что поплатился, – первым заговорил Адальберти. – Свое слово я отныне буду давать еще осмотрительнее. Но твой развод я тебе лично привезу, обещаю! – уверенно заявил принц, а Рагнер улыбнулся, сверкнув зубами. – Правда, и тебя я хочу попросить об услуге.
– Вперед, – призывно махнул рукой герцог.
– Мне тоже пора думать о наследниках – о внуках. Моему сыну, Алорзартими, пора под венец. Он блестяще образован, любит музыку и поэзию, со временем станет отменным рыцарем. Он очень хорош собой. Его мать была редкой красавицей, не из благого рода, но из чтимой семьи. Я женился по любви и не желал лишать сына такой счастливой доли: вот и не выбирал ему заранее невесту. Но Алорзартими всё еще не встретил свою драгоценную любовь. Больше тянуть нельзя – ему настало время отправляться в Сольтель, только пусть сначала женится и обзаведется наследником. Вот, хочу из Лодэнии ему супругу, принцессу Алайду. Что скажешь о ней?
Рагнер развел руками.
– Да не знаю, что о ней сказать. Принцесса. Ей уже почти семнадцать. Сам понимаешь – в девах засиделась… Если посватается наследник княжества Баро, то мой дядя будет год танцевать от счастья. Она, конечно, образована должна быть блестяще… Не знаю, – махнул рукой Рагнер. – Меня дома не было черт-те сколько лет. Я с ней едва знаком. Помню, что у нее красивые волосы: вьющиеся, каштановые, с отливом в легкую рыжину и длинные. Вот ее родного брата хорошо знаю – он красавец. А она… Она высокородная принцесса с аттардийскими корнями. Увечий, безобразий или хворей у нее нет, но… Как сказать-то… – чесал лысый затылок Рагнер. – Да нормальная она, просто все эти принцессы не очень! – заключил он. – Ты, похоже, это тоже знаешь. Красавицу не ждите, уродину тоже.
– А почему жениха нет?
– Погиб жених. Должна была выйти за принца из Ламноры, но того убили во время войны с Лаарснорсдаждом. И хотя я не имею к этому никакого отношения… – замялся Рагнер, – но я там воевал в то время против Ламноры… Да и ламнорцы меня не жалуют еще со времен гибели их другого принца в Сольтеле, вот я и снова во всем для них виноват… Словом, привезешь ей жениха, ты и мне услугу окажешь, а то Алайда меня ненавидит.
Принц Адальберти усмехнулся.
– Кто-нибудь из твоей семьи тебя любит?
– Бабуля Маргрэта любит. Еще старший брат Алайды, Эккварт. Еще, – вздохнул Рагнер, – королева Хлодия и принцесса Ольга. Это последняя супруга дяди Ортвина и его дочь, моя маленькая сужэнна. Ей совсем скоро, тридцать первого дня Нестяжания, пять лет исполняется. Она еще букву «р» не выговаривает и зовет меня «Лагнел»… Мне это кажется милым…
Рагнер заметно погрустнел и тряхнул головой, прогоняя воспоминания.
– Всё? – улыбаясь, спросил Адальберти.
– С моим нравом да при моей семье – это много. Есть еще Мира́на – как «благоухающая миррой». Она мне не родня, но эта сиротка родилась у меня на руках, и я стал ее вторым отцом. Она очень красива… Ну так что мне сделать для Алайды?
Принц Баро вновь поднял бокал – Рагнер последовал его примеру.
– Твоему королю передать письмо, а принцессе жемчужину. До сличения гороскопов я желал бы оставить сватовство в тайне. Но, в любом случае, я прибуду с сыном на большом корабле около Сатурналия – если не выйдет с женитьбой, просто поглядим на Лодэнию. Терпит твой развод полгода?
– Вполне, – задумался Рагнер. – Я и не рассчитывал его раньше получить. Только, Адальберти, я в Ларгосе буду. Это маленький городок. Твой большой корабль туда поместится?
– Поместим, – усмехнулся Адальберти, и мужчины выпили. – Буду рад повидаться снова! И выкуп тебе тогда же в твой Ларгос привезу!
– Раз будешь к Сатурналию, то на Возрождение тоже оставайся, а то и дольше: в Банэйском море до самой восьмиды Смирения айсберги плавают – ночью даже не заметишь, как наскочишь на такой риф… В первых числах третьего года мой двэн Эккварт женится на бронтаянке, принцессе Геллезе. А после устроят рыцарский турнир. Зимой! Так что скучной твоя поездка не станет. И Аттардийский Лис, скорее всего, прибудет. Лодэния за раз столько высоких гостей давно не принимала, – улыбался Рагнер довольному Адальберти. – Король Бронтаи с сестрой, принц Баро с наследником и герцог Аттор Канэрргантт – и тоже наверняка с сыном! Да и для нашей самой северной страны, всего три цикла лет назад принявшей веру, первый визит принца Баро сам по себе станет незабываемым событием!
________________
В начале восьмого часа Рагнер распрощался с принцем. В приподнятом настроении он шел мимо телег к ратуше: уже через день наступала пора покидать Элладанн, а завтра должны были прибыть из Нонанданна Соолма и Айада. День венеры обещал заполниться приятными хлопотами: прощальным пиршеством, чествованием героев и награждениями. Возвращаться домой с победой Рагнер Раннор любил так же сильно, как открывать новый военный поход.
«Неужели это было в последний раз? – оглянулся он у прохода в ратушу на чужой город и на огромный храм Возрождения. – Да, было в последний раз, – кивнул он храму. – Раз дал слово, то приходиться его держать. Довольно с меня пилул победы и опьяненного ими разума… Я найду, чем заняться и в мирной жизни… Что же, Лодэтский Дьявол погиб в Орензе, и я не буду по нему скучать. Ну, может, самую малость».
Глава XXXI
30 день Нестяжания, 2 год, 40 цикл лет
Существовала легенда о таинственном Алериа́не Нулоа́-о-Эзо́йн, искусном врачевателе «каких свет не знал», астрологе и алхимике из королевства Толидо́. Он утверждал, что разгадал тайну символов, что дал металлам Божий Сын, и составил из них иной сатурномер, позволявший любому человеку переродиться в плоть своего, пока еще бездушного, ребенка: раз в году каждый имел возможность «переплавить» обычную воздушную душу в ту, что имела бы четыре стихии, и в итоге переродиться божеством. Однако сначала алхимик располагал четырьмя разными вариантами времени, и какой из них был верным, предстояло установить опытным путем. Три раза его постигала неудача: испытуемые гибли мучительной смертью в точное время, но младенцы не приобретали удивительного свойства крови – растворяться на коже человека. Четвертым испытуемым стал престарелый граф Дофи́р-о-Лотто́й из того же королевства Толидо – и окончилось то убийство новой неудачей. Сам алхимик был вынужден скрываться, поскольку семья графа пожаловалась Экклесии. Чего только не начали злословить о врачевателе, спасшем множество жизней и бедным, и богатым: сплетничали о демонах, о языческих ритуалах, о человеческих жертвоприношениях и о преступных сношениях, – где была правда, а где вымысел, стало уже непонятно. Экклесия напала на след Алериана Нулоа-о-Эзойн в Элладанне, спустя почти пятнадцать лет с убийства графа Дофир-о-Лоттой: старика-алхимика узнал и выдал судья, отца которого Алериан Нулоа-о-Эзойн когда-то излечил. Вот только алхимика и его молодую супругу нашли отравленными, его годовалый сын при этом исчез, и, конечно, люди стали верить, что колдун успел передать мальчику душу. Так ли это и куда исчез ребенок, осталось неизвестным. Если бы он выжил, то на втором году сорокового цикла лет ему бы исполнилось тридцать девять лет.
Того, кто выдал Экклесии алхимика, звали Аэ́лло Ампелинна́к. За помощь Экклесии и за то, что тот поставил закон выше личной благодарности, Альбальд Бесстрашный сделал этого судью градоначальником. Тогда же будто кара звезд сошла на Аэлло Ампелиннака и на всю его семью: сперва умер его единственный сын, дочь оказалась обезображена появившимся на лице красным пятном, а больше детей у него не родилось. Спустя шестнадцать лет герцог Альбальд повесил этого градоначальника с другими заговорщиками в окнах ратуши и стер его имя из Истории, поэтому лишь старожилы помнили, с чего всё началось и чем закончилось. Да и закончилось ли? Вскоре после казни Аэлло Ампелиннака, его дочь ушла в монастырь, ее супруг покинул Элладанн со всей родней, но ураган потопил их корабль в Лани, и из всей семьи чудом выжила одна шестилетняя девочка, да и она будто вернулась с того света иной – ужас и потрясение начисто стерли ее память. Комнату в ратуше, в окне какой десять дней висело тело Аэлло Ампелиннака, новый градоначальник Элладанна, Ортлиб Совиннак, превратил из кабинета в спальню – ту самую спальню, где ночевал он один и где стояла красная кровать. Поговаривали, что там он играл в шахматы и разговаривал сам с собой.
________________
Утренний полумрак светлел. Маргарита, прикрыв веки, еще вздрагивала от сладких мурашек, скатывавшихся вниз по позвоночнику. Рагнер отрывисто дышал ей в ухо, водил носом по ее затылку и шее, отчего она, нежась, поднимала плечо вверх, улыбалась и пыталась улизнуть от этих щекочущих прикосновений. Опустив ресницы, она растворялась в томлении, и ей казалось, что ее тело состоит из легкого утреннего тумана. Рагнер потянул ее назад, уложил спиной на подушки, а сам, нависая сверху, стал освобождать от золотистых волос лицо и плечи любимой. Зеленые глаза смотрели в карамельно-карие и общались друг с другом без слов. Насмотревшись, Рагнер прилег рядом на бок. Маргарита ему улыбнулась и, зажмурившись, потянулась всем телом – и ее тут же обхватили сильные руки.
– Последний раз на этом красном ложе, – закрывая в удовольствии глаза, проговорил Рагнер. – Я буду по нему скучать.
– А я ничуть нет, – прошептала Маргарита, глядя на алый платок посередине верхней перекладины. – У тебя в Лодэнии на кроватях лиц, надеюсь, нет…
– Надеюсь, что не появились, – открыл он глаза и тоже посмотрел на платок. – Подглядывает? – шутливо сжал губы Рагнер.
– Это не смешно. То, что ты рассказал про того бродягу…
Рагнер поцеловал ее, не давая договорить.
– Слышу Айаду, – вздохнул он, отрываясь от девичьих губ. – Крадется к кровати… Сейчас меня будут терзать муки: и тебя не хочу покидать, и собака соскучилась, а я по ней.
– Иди к ней, – вздохнула и Маргарита. – Главное: не к Соолме.
Рагнер наклонил голову и посмотрел исподлобья.
– Мы же вчера говорили…
– Говорили, но… – прикусила Маргарита нижнюю губу. – Она твоя Диана Монаро. Стоит тенью и ждет, что я оступлюсь, а она снова займет место подле тебя.
– Нет, – приподнимаясь, ответил Рагнер. – Соолма так не будет делать, поверь. Она воспитана иначе, и у нее другое сознание – не такое, как у тебя, и даже у меня. И уж точно не такое, как у Дианы Монаро. Она приняла тебя, – сел он на кровати рядом с Маргаритой. – Я говорил с Соолмой вчера днем очень откровенно. Рассказал: кто ты для меня и какое я с тобой вижу будущее. Она более ничего тебе не сделает, даже будет помогать – ты увидишь. Я забочусь о ней, как умею. Она заботится обо мне, как может. Это непросто объяснить. Даже когда она опоила тебя и подговорила Аразака, то так она тоже заботилась обо мне – и ей удалось. Не поссорься я с Иваром, попал бы вместе с ним в ловушку твоего бывшего супруга. Соолма, конечно, о таком не мыслила, но не зря знание гласит, что у вас, у дам, интуитивный разум. Для нее ты была чужой женой, принадлежала другому… Вдруг ты бы к супругу вернулась, а я с разорванным сердцем творил бы глупости, как раньше. У него на тебя все права были. Упорхнула бы птицей…
– Рагнер…
– Со мной бывает непросто. Я не шучу. Но… Я тебя больше не потеряю, – улыбнулся он и погладил ее живот. – Деток тебе побольше заделаю, а потом уже буду показывать на что горазд.
Только Маргарита хотела сказать о своем ребенке, как Рагнер раскрыл балдахин и черный таран бросился ему на грудь.
– Соскучилась, моя девочка, – потормошил он шерсть на счастливой собачьей голове и перешел на родной язык.
«Надо начинать учить лодэтский, – подумала Маргарита, слушая Рагнера. – А то как я там буду? Меридианский простые люди не знают».
– А как будет по-лодэтски «здравствуйте»?
– Думал, уж не спросишь! – засмеялся Рагнер, выталкивая собой собаку с кровати.
Пока он одевался, произнес несколько слов и фраз, а девушка попыталась их повторить. Рагнер еще сказал, что на месте она всё быстро выучит – так же как он выучил орензский. В Сольтеле он сначала еле-еле на нем изъяснялся, но уже через пару восьмид мог сносно общаться, а заговорил на нем, как на родном, в Южной Леонии, спустя два года, что там воевал.
________________
Прогулявшись во внутреннем дворе ратуши, мужчина и большая собака отправились на Главную площадь. Рагнер окинул взором многочисленные телеги, наполненные трофеями. Он догадывался, что внушительный арсенал оружейной залы замка переправится в родные городки и деревеньки его лихих вояк – те еще надеялись на новые походы и не верили, что «их Дьявол» уходит на покой, едва достигнув возраста Благодарения.
Неожиданно Айада угрожающе зарычала. Рагнер повернул голову и увидел усатого горожанина, несмело подходившего к нему. Дозорные у ратуши и смотровые на верхних этажах домов уже подняли оружие.
– Стой там! – крикнул ему Рагнер. – А то пристрелят, если собака не загрызет.
Раоль Роннак остановился на расстоянии пятнадцати шагов от Рагнера, поклонился ему и громко сказал:
– Я без оружия, – снял он кафтан, оставшись в нательной рубахе, и потряс им. – Пустой! Я от госпожи Шотно. Я друг ее покойного брата.
Рагнер осмотрел странного гостя и, придерживая собаку за золоченый ошейник, подошел к Раолю.
– Я тебя узнал. Ты тот преторианец, кому я жизнь подарил. Надо было сбрить усы, но, видать, они тебе дороги. У тебя минута, потом спущу собаку.
– Ваша Светлость, – разволновался Раоль. – Я ничего дурного не замыслил. Я пришел наняться к вам на службу.
Рагнер нахмурился.
– Выгнали?
– Сам сбежал подобру-поздорову. Наговорил я тогда про Альдриана… Теперь скрываюсь… Лучше бы мне быть подальше от этих мест…
– А что с тем рыжебородым ротным?
– Живой пока… Я не доносил на него, но как-то прознали про те его слова: ну, про герцога… Вообще, он дрянно отзывался об Альдриане уж давно. Будто бы что-то на праздновании его дня Возрождения увидал, что его сильно потрясло: то ли жену там чью-то герцог унизил, то ли ее мужа, то ли их двоих, вот и… А потом эта подлянка, когда сотню бросили на убой. Нельзя обманывать своих воинов, тем более если ты рыцарь. Итте Ованнака скоро казнят, а он преторианцам как отец… Я же не знаю куда податься, что делать и как заработать на житье…
– Зачем ты мне нужен? – усмехнувшись, помотал головой Рагнер. – Людей у меня хватает. Часа через два я отправлюсь в путь. Вали, давай, и ты.
– Я хочу стать наемником. Я храбрый… Мое имя «Роннак» – значит: мои предки отличились на войне. Да и кабы кого в преторианцы не берут…
– Не позорил бы предков! Оружие упустил!
– Да незаконный сирота я, из приюту… А вы, Ваша Светлость, просто напали неожиданно…
Рагнер скривил лицо и махнул головой в сторону переулка, давая понять, что Раолю пора уходить.
– Я знаю даму Маргариту! – выпалил Раоль. – Я друг ее первого мужа. Она вам обо мне расскажет. И госпожа Марлена тоже…
Рагнер вздохнул и решил потратить еще минуту своей жизни на видение черных усов.
– Послушай, – заговорил он с Раолем как с ребенком. – Я возвращаюсь в Лодэнию. Больше никогда не пойду воевать в другие земли – совсем никогда. Свое войско я распускаю. Они разбредутся по Меридее или будут жить как я. А я собираюсь тихо сидеть в глуши полуострова Тидия, около малюсенького портового городка, и нос поменьше оттуда высовывать. На кой черт ты мне сдался?
Раоль, нисколько не смутившись, ответил:
– Я мог бы быть охранителем – вам ведь будет нужна охрана.
Рагнер сильнее нахмурился, но вдруг задумался.
– Ты знаешь преторианца, который ушел в парк тем вечером, в Меркуриалий? Ты же в дозоре как раз стоял. Который тихо ходит…
– Знаю, – обрадовался Раоль. – Странноватый. Это я ему подсобил с платьем прислужника. Его Идер Ботно зовут.
– Ботно? – переспросил Рагнер и громко выдохнул.
– Да. Такое же имя было и у дамы Маргариты в девичестве – я поэтому запомнил.
Еще раздумывая, Рагнер сказал:
