Павел Викторович Норвилло
Знание! Кто «за»? Кто «против»? Воздержался?
Иначе говоря, с возвращением к всеобщей познавательной обязанности, но в условиях, когда научный поиск по сравнению с первыми шагами цивилизации заметно усложнился, функция подготовки рядового исследовательского персонала будет выполняться преимущественно первой ступенью образования. А учебные заведения второй ступени станут готовить уже не просто научных работников, а именно низовых организаторов исследовательского процесса или, если угодно, младших офицеров армии знания. Отсюда и планы приёма на эту ступень образования будут определяться не по схеме “вали валом – потом разберём”, а исходя из фактических штатных расписаний научных подразделений, действующих на том или ином участке фронта исследований, а также предполагаемых перспектив их расширения либо сокращения.
Вполне вероятно также, что для подтверждения своей квалификации учащимся второй ступени необходимо будет успешно пройти не только выпускные испытания, но и, скажем, годичную стажировку в действующем исследовательском корпусе, по итогам которой им и будет присваиваться первый официальный научноармейский ранг. (А те, кто не покажет достойных результатов, будут оставаться “старшими рядовыми” до следующей аттестации.) Впрочем, это опять-таки относится скорее к частностям, а вот на что действительно важно указать, так это на то, что, начиная службу на передовой научного поиска, затем наши младшие (а может, уже и не совсем младшие) организаторы науки примерно через 10-15 лет будут переводиться в тыл, на границу освоения или в другие вспомогательно-обеспечивающие подразделения. Причём в данной фразе слово “примерно” является не дежурной вставкой, а одним из ключевых.
В самом деле, с одной стороны, возможности отдельного человека конечны и не столь уж велики, а с другой стороны, отдельные отрасли знания и познание в целом движутся вперёд тем интенсивнее, чем шире они раскрывают способности и чем глубже выбирают теоретический потенциал своих первопроходцев. Иными словами, полное исчерпание солдатом истины своего новаторского ресурса есть явление не только вполне объективное, но и для науки гораздо более ценное, нежели работа того или иного исследователя вполсилы (не говоря уже о менее значительных долях его творческих задатков). Так что вести дело к тому, чтобы учёные в своей деятельности не выдыхались, а, размениваясь на мелочи, воплощали в реальный познавательный эффект лишь часть своего исследовательского потенциала – это значит оказывать науке, мягко выражаясь, медвежью услугу. Заботиться же о развитии науки – это значит организовать её так, чтобы каждый служащий знанию выкладывался до конца и делал для постижения окружающего нас мира всё, что в его силах.
А задавшись такой целью, никак нельзя забывать и о том, что для учёного полное раскрытие творческих возможностей означает одновременно достижение им своего теоретического потолка. Ну а когда некоторый научный работник, внеся ту или иную лепту в расширение границ познания, достигает своих предельных творческих вершин и оказывается не в состоянии далее полноценно исполнять обязанности разведчика неизвестного, то в интересах не только науки, но прежде всего самого этого человека отозвать его с передовой научного поиска и направить на другую работу. Потому что в противном случае утративший способность двигаться вперёд учёный с большой вероятностью будет более или менее постепенно перевоплощаться в мракобеса.
Наконец, наряду с тем, что личные умственные и физические ресурсы человека имеют пределы, вполне очевидно и то, что у разных людей эти пределы могут тем не менее существенно отличаться, и что, следовательно, “всё”, что способен сделать для науки учёный Икс, может далеко не совпадать с тем “всем”, что под силу учёному Игреку. Поэтому, практически не боясь ошибиться, можно утверждать, что если в науке будут созданы условия для максимально полного раскрытия возможностей каждого учёного, то для кого-то позитивное участие в разведке неизвестного будет завершаться через несколько лет, для кого-то – через несколько десятилетий, и почти не останется людей, которым бы не хватало жизни для воплощения в практические результаты всего своего теоретического потенциала.
Ну а в сумме всё вышесказанное как раз и подводит нас к заключению, что отчисление из передовых экспедиций, чтобы быть своевременным, по самой своей сути должно быть не-регулярным. То есть кого-то следует переводить в тыл не раньше, чем через 15-20 лет, а кого-то – не позже, чем через 3-5 лет службы. Вместе с тем отзыв из разведки не просто МОЖЕТ НЕ означать, но в общем случае НЕ ДОЛЖЕН означать полного увольнения солдата истины из армии знания. Ибо для поддержания оптимальной скорости, экономичности, безопасности и других существенных параметров процесса производства идей требуются не только разведчики неизвестного, но и освоители открытого, и обслуживающий персонал для теоретических арсеналов28*, и работники служб материально-технического обеспечения научного поиска, и много других людей, которые хотя и не принимают непосредственного участия в передвижении границы неизвестного, но чей труд является необходимой составной частью всякого открытия. И чем больше будет на вспомогательных научных работах занято людей, на личном опыте знающих, как достаётся хотя бы один шаг по теоретической целине, тем легче будет справляться со своими задачами научным пограничникам.
4г) Третья ступень образования.
В современной системе образования хоть сколько-нибудь близких аналогов данной ступени нет. Хотя практика свидетельствует, что специалисты, хорошо зарекомендовавшие себя в индивидуальном теоретическом поиске, далеко не всегда оказываются столь же блестящими организаторами науки и руководителями крупных научных учреждений. И дело здесь не только в степени выраженности у разных людей того набора качеств, которые принято называть “лидерскими”. Чтобы наука могла продуктивно развиваться, её лидеры, помимо собственно умения обеспечить слаженное взаимодействие большого числа со-трудников, должны быть в состоянии грамотно выбирать те цели, ради которых будет налаживаться искомое взаимодействие. Поясним эту мысль, как обычно, на примере географии.
Так вот во времена, когда ещё имелись значительные неизученные пространства, а средства связи не очень далеко ушли от каменного века, глава географической экспедиции, покинувшей освоенные цивилизацией пределы и углубляющейся в новые земли, становился для своих спутников высшей не только научной, но и хозяйственной, административной, а в случае необходимости также политической и военной властью. Однако если он при этом не оставался прежде всего учёным и не ставил в центр своих и чужих усилий выполнение именно исследовательских задач, то такая экспедиция, даже принося определённые политические и экономические выгоды, в научном плане оказывалась более или менее сорванной, поскольку её теоретические цели так и оставались недостигнутыми.
И наоборот, безупречные научные итоги экспедиции во многом обесценивались, если выверенные до мелочей карты и другие данные наблюдений отсылались прямиком в архив лет, этак, на сто (а то и вовсе пропадали). Последнее же может произойти не только потому, что тот, к кому попадут отчёты о новейших разысканиях, окажется образцово вышколенным чиновником, равнодушным ко всему, кроме установленного регламента списания закрытых дел. Такую, прямо сказать, незавидную судьбу может “подарить” открытию и его автору как раз научный руководитель соответствующего поискового сектора, если он из чисто исследовательского интереса даст “добро” на экспедицию в области, до которых первопоселенцам добираться уже упомянутые сто лет29*.
Так что если для младших офицеров науки, непосредственно руководящих поисковыми группами, отправляющимися за границу неизвестного, абсолютно нормально быть возможно более чистыми учёными, то уже для старших офицеров и тем более высшего командного состава армии научных работников безудержный исследовательский романтизм превращается в серьёзный недостаток. Руководители этого уровня должны уметь оценить в работе подчинённых экспедиций и лабораторий не только теоретическую, но и прикладную перспективу. А чтобы быть уверенными в том, что работник, который должен нечто уметь, действительно это умеет, его надо этому “нечто” учить.
Вместе с тем наставлять в тонкостях макроорганизации научного поиска учащихся второй ступени образования было бы не очень-то разумно. Ведь дорастать до позиций, где им такие наставления могли бы по-настоящему пригодиться, будет лишь сравнительно меньшая часть выпускников данной ступени. Просто потому, что всякая административно-управленческая пирамида по самой своей сути к вершине резко сужается, и большинство младших офицеров познания в силу личных предпочтений, по объективным показаниям или каким иным причинам, но будут завершать иерархическую часть своей учёной карьеры на должностях более или менее среднего уровня. (Что, разумеется, не исключает высочайших достижений в содержательном плане, поскольку, как показывает опыт, серьёзные открытия мирового класса всё-таки чаще совершаются в достаточно молодом возрасте.) А стало быть, обучение всех будущих микроорганизаторов науки навыкам, практически необходимым лишь для её высшего руководства, опять-таки обернулось бы практически бесполезной тратой большей части времени и сил обучаемых и обучающих.
С учётом этого обстоятельства гораздо более функциональным представляется вариант, когда будущих генеральных координаторов и штабных работников науки начинают готовить именно из тех её руководителей низового и среднего звена, которые, во-первых, изъявили желание пройти такую подготовку, а во-вторых, уже продемонстрировали определённую управленческую зрелость30*. Иными словами, обучаться работе на высших научно-командных и штабных должностях будут исключительно те, кто успешно прошёл вторую ступень образования, но далеко не все и даже не большинство из них. А это как раз и означает, что обсуждаемые учебные заведения будут существовать не “рядом”, а именно “над” училищами-ВУЗами в качестве третьей, высшей ступени организационного воспитания солдат истины.
На первых порах обучение в таких “академиях генерального штаба науки”, вполне возможно (чтобы не сказать, почти наверняка), будет не совсем эффективным, в чём-то куцым и слишком фрагментарным, а в чём-то, напротив, затянутым и чрезмерно детализированным. Но здесь перед нами определённо тот случай, когда “лиха беда начало”.
Потому что главные цели третьей ступени образования предельно ясны: её слушатели – в дополнение к уже имеющимся у них представлениям о некотором сравнительно ограниченном секторе исследований – будут:
1) углублённо знакомиться с обстановкой на переднем крае и границе освоения уже во всей “своей” и смежных отраслях знания;
2) осваивать методы анализа текущей динамики и прогнозирования перспектив развития науки и практики на максимально широком фронте соприкосновения человеческой деятельности с окружающим миром;
3) учиться разрабатывать и проводить в жизнь планы по организации взаимодействия первооткрывателей, изобретателей и производственников для решения конкретных исследовательских и прикладных задач на национальном, а если потребуется, то и международном уровне.
А уж подобрать или, в конце концов, разработать с нуля наиболее экономичные способы достижения чётко обозначенных целей – это поистине дело техники. И даже если стартовые программы третьей ступени образования окажутся не самого высокого качества, то опыт первых же выпусков позволит оперативно уточнить действительно необходимые направления специализации, подправить набор и объём преподаваемых курсов, определить оптимальную продолжительность и порядок прохождения практических стажировок, внести другие диктуемые потребностями реальной работы коррективы. В общем, ещё раз повторимся: люди, которые смогут понять, что дальнейшее развитие их общества невозможно без возвращения к всеобщей познавательной обязанности, без сомнения справятся и с практической реализацией этой идеи.
К сказанному остаётся добавить, что в том числе самые высокие научные звания, разумеется, не исключают личного участия в исследовательских проектах, открытиях и изобретениях31*. Но всё-таки главными задачами представителей верховного командования науки являются:
– планирование и организация непрерывного наступления знания;
– координация действий разведчиков неизвестного и освоителей открытого;
– обеспечение условий для качественной подготовки солдат истины на всех ступенях образования;
– регулярное инспектирование теоретическо-крепостного хозяйства.
4д) Дисциплинарный режим в армии знания.
И в заключение несколько комментариев более частного характера, касающихся порядка прохождения службы штатными солдатами истины.
1) “Умей покинуть искусство раньше, чем искусство покинет тебя” – гласит театральная мудрость. В не меньшей степени это относится и к науке, но есть также отличия, связанные с тем, что для настоящего артиста превращение в “бывшего” есть конец не самый нормальный (напротив, можно вспомнить многих деятелей сцены, чьё мастерство с годами только росло). Тогда как для учёного полное исчерпание способности двигать науку вперёд есть мероприятие абсолютно естественное и даже необходимое, поскольку для настоящего солдата истины уносить с собой из жизни нереализованный исследовательский потенциал суть поступок обидный и в высшей степени нежелательный.
Соответственно, для людей, посчитавших – в силу исчерпания творческого ресурса или по любым другим причинам – нецелесообразным продолжение своей службы в армии знания, следует предусмотреть механизм почётной отставки. Для тех же, кто не сумел оказать последнюю услугу науке, своевременно уступив своё место на переднем крае познания более способным товарищам, а решил попытать счастья на путях пускания пыли в глаза, должны быть наготове достаточно суровые взыскания.
Отсюда вопрос: что будет с воеводой, в отношении которого выяснится, что он топчется на месте не в силу объективных трудностей, а из-за недостатка способностей?
Ответ: в армии, нацеленной на победу и свободной от предательства, такой воевода будет снят со своего поста и на его место назначен другой – из состава этой же части или присланный вышестоящим командованием, – положительно зарекомендовавший себя в предыдущих операциях32*. Кроме того, не оправдавший доверия командир будет понижен в должности, как минимум, на одну ступень (в “замы” к новому начальнику), либо на несколько ступеней, либо вообще отстранён от руководства с одновременным понижением в звании.
Всё это вполне применимо к науке.
Вопрос: что будет с воеводой, про которого станет известно, что он не только сам стоит на месте, но и мешает двигаться вперёд другим?
Ответ: такой воевода, как минимум, будет призван для объяснений, и если злонамеренный характер его действий подтвердится, то изменник, как минимум, никогда больше не попадёт на передовую иначе как в составе штрафного подразделения.
Применение этого пункта к армии научных работников требует некоторых уточнений, поскольку совсем недавно (см. раздел 4б) мы выяснили, что в общественных науках граница освоения проходит прежде всего через умы “неприсоединившихся” ни к какой идеологии и через формирование действительных людей из потенциально человеческих индивидов. В связи с чем в естественных дисциплинах при определённых обстоятельствах допустимо, убрав предателя с передовой, как вариант, послать его на границу освоения. (И если он там покажет себя достойно, то со временем можно будет поставить вопрос о восстановлении искупившего свою вину учёного в звании и возвращении ему наград.) А вот для наук, которые, по крайней мере на современном этапе, уже в силу самого своего предмета находятся на переднем крае идеологической борьбы, такое исключается, потому что здесь посылка изменника во второй эшелон принесёт худший, ни с чем не сравнимый вред.
Когда общество освободится от фундаментальных политико-экономических противоречий и классовая разновидность борьбы идей сойдёт на нет, тогда, вероятно, появится возможность проявлять снисходительность в том числе к социально-теоретическим предателям. Но пока такие мракобесы – пусть даже невольно – смыкаются с политической реакцией, в общественных науках за измену делу познания надо карать полной отставкой, что называется, без мундира и пенсии, со снятием всех званий и запретом на любые выступления как с печатной, так и устной трибуны.
Предвидя упрёки в непомерной жестокости, заметим, что, во-первых, для вышедших в отставку из науки по собственной инициативе обратный путь в действующую армию всегда остаётся открытым. А во-вторых, даже если кто-то, засомневавшись в своих способностях и опасаясь испортить свою репутацию, оставит науку слишком рано, то это будет всё-таки лучше, чем если кого-то удастся выставить из науки слишком поздно.
2) В дисциплинарном порядке надо взыскивать и с тех научных работников, чьи просчёты или небрежность при подготовке наступления знания на доверенных им участках привели к критическим потерям ресурсов и тем более к срыву расчётных сроков завершения разработок. Так что когда – естественно, уже после формирования оптимальной структуры знания – где-либо будет возникать чрезмерный отрыв теории от практики или же, напротив, нежелательное сокращение временной дистанции между освоителями и разведчиками, то по всем таким случаям должны проводиться обстоятельные экспертные проверки. И если выяснится, что разбалансировка темпов продвижения двух эшелонов познания произошла из-за того, что некоторые конкретные руководители не обеспечили должной мобилизации сил и средств на предписанных им направлениях разведки и освоения окружающей действительности; бездействовали там, где надо было принимать срочные меры; игнорировали разумные предложения своих подчинённых и предпринимали шаги, явно противоречившие общей логике ситуации, то такие руководители, в зависимости от тяжести последствий своих проступков, могут:
– получать предупреждение о неполном служебном соответствии;
– переводиться на другую должность с понижением;
– вовсе отстраняться от командования, а в самых тяжких случаях отправляться в отставку из армии научных работников33*.
3) Тем, кто наблюдает за наукой исключительно со стороны и знакомится с её историей лишь по подборкам литературно обработанных анекдотов из жизни нескольких наиболее популяризованных первооткрывателей, вполне может показаться, что результативность работы учёных зависит от массы случайностей и в целом научный прогресс совершается скорее хаотично, нежели планомерно. И надо признать, что движение познания действительно не всегда бывает строго поступательным, а путь ко многим в том числе эпохальным открытиям оказывался весьма и весьма извилистым.
Но каким бы причудливым ни выглядел исследовательский процесс для сторонних наблюдателей, более близкое знакомство с ним безусловно убеждает, что научное творчество подчиняется определённым законам и имеет свои границы, если угодно, рамки, выходя за которые деятельность учёного либо вообще перестаёт быть творчеством, либо превращается в беллетристику, пусть творческую, но не представляющую научной ценности. Так что если попытки искусственно сузить эти рамки есть издевательство над наукой, то ничуть не менее пагубно делать вид, будто таких рамок вообще нет. (Другое дело, что на сегодняшний день пока ещё не в каждой отрасли знания имеется надёжная система критериев для определения степени научности выдвигаемых в ней идей, и что уточнение границ и разрешённых приёмов научного творчества – это само по себе есть непростая, но очень важная научная задача.)
Ещё важнее в рамках обсуждаемой проблематики подчеркнуть, что наряду с более фундаментальными причинно-следственными механизмами, от влияния которых, как и от законов природы, даже при желании нельзя уклониться, в научной работе имеется также немало более формальных регламентов, которые, вообще говоря, можно и нарушить. Наличие же правил, соблюдение которых при проведении исследований напрямую зависит от сознательности и добросовестности личного состава, а НЕсоблюдение ведёт к получению не-научных результатов, как раз и означает, что существует также внутренняя дисциплина научного мышления и поиска. Из чего, в свою очередь, следует, что за отступление от внутренних норм армии познания с виновных подобает взыскивать в дисциплинарном порядке.
Причём это относится отнюдь не только к правилам работы со сложными установками или потенциально опасными веществами (за соблюдением каковых правил всегда следили достаточно строго). Говоря об источниках борьбы идей в современном мире (см. ч. II, гл. 3), мы отмечали, что содержательные столкновения мнений для развития знания не просто полезны, а совершенно необходимы (что, собственно, и позволяет уподобить их “смазке для механизма”). Применительно же к вопросу о внутренней организации науки это означает, что для претендующих на звание солдата истины уклонение от вызова на дискуссию, пренебрежение обоснованной критикой или выступление с заведомо необоснованной критикой свидетельствуют не только о личной трусости, подлости или учёном зазнайстве.
Когда бы всё ограничивалось забвением этических норм, то для виновных вполне хватило бы морального же осуждения. Но в том-то и дело, что отступления от режима научной полемики – будь то в сторону сужения или неправомерного расширения её рамок – мораль затрагивают в самую последнюю очередь. Любые попытки вывести чьи бы то ни было имена или идеи из сферы действия критики и превратить их в не подлежащие обсуждению символы веры, равно как и бессодержательные нападки, не говоря уже о сознательных фальсификациях контраргументов, означают прежде всего нарушение технологической дисциплины процесса изучения окружающего мира. Так что подобные действия могут сопровождаться напоминаниями о совести, но именно в качестве дополнительной меры, а вот дисциплинарные наказания к виновным – разумеется, сообразно с тяжестью проступка – должны применяться обязательно. Соответственно, для самых серьёзных нарушений норм и правил теоретической дискуссии дисциплинарный регламент обновлённой армии знания должен предусматривать если не отставку, то уж точно радикальное понижение в должностях и званиях для тех, кто успел их получить, и исключение из резерва на повышение на 3-10 лет для начинающих научных работников.
Напротив, конструктивная критика, помогающая выявлять и устранять просчёты и неточности в предлагаемых объяснениях собранных данных, должна поощряться наравне с самостоятельными разысканиями. Потому что не всегда и не все первооткрыватели, правильно нащупав общую закономерность, находят затем возможности проследить также всё многообразие дополнительных условий и сочетаний факторов, способных видоизменять проявления искомой закономерности. Ну а когда новая концепция оставляет без удовлетворительных объяснений заметное число феноменов, которые, судя по замаху, должна была бы объяснять, то, имея перед собой не до конца выверенную идею, именно серьёзные учёные просто обязаны проявлять известный скептицизм и не могут позволить себе её безоговорочную поддержку.
А если к тому же у автора находятся активные злопыхатели, поднимающие вокруг него и его недозрелого теоретического детища волну наукообразной травли, то положение нашего первопроходца окажется достаточно сложным. Ведь когда поток хотя и оголтелых, но в чём-то справедливых нападок не получает фронтального отпора, а лишь изредка перемежается сдержанными репликами в том смысле, что у заявленной концепции наряду с сильными есть также слабые стороны, то в подобных условиях даже заинтересованным наблюдателям бывает трудно отрешиться от ощущения, что у предмета спора слабых сторон всё-таки больше. И если такое, мягко выражаясь, подвешенное состояние заявки на открытие затянется на сколько-нибудь длительный срок, то для большинства научного сообщества новая идея из перечня сомнительных, но обсуждаемых тем вполне может перекочевать в разряд забавных безделушек, заслуживающих упоминания разве что как иллюстрация того, как НЕ надо представлять отчёт о проведённых исследованиях.
С другой стороны, чтобы помешать такому развитию событий, требуются прежде всего чёткие и убедительные разъяснения хотя бы по наиболее существенным претензиям к атакованной идее. Однако раз уж некто решился вынести на суд публики потенциально уязвимую теоретическую конструкцию, то это остаётся понимать так, что либо он не смог найти средств хоть как-то подстраховать её слабые места и пробелы, либо вовсе не видел этих мест и совершенно искренне считал своё творение безупречным. (Последнее может вызываться не только повышенной самовлюблённостью человека, хотя такое в научном мире тоже бывает, но и просто тем, что заметить собственные просчёты действительно намного труднее, чем чужие.) Отсюда сам собой напрашивается вопрос: какова вероятность того, что автору по ходу ожесточённых идейных столкновений удастся быстро завершить ту часть работы, с которой он не смог справиться в гораздо более спокойный и более длительный период подготовки к опубликованию своих взглядов? И по здравом рассуждении такую вероятность приходится признать отличной от нуля, но не слишком высокой.
Так что истинный учёный, считающий главным в работе объективный итог, а не личное признание, будет только рад, если кто-то другой сумеет именно быстро провести а) критический и б) доброжелательный разбор его упущений и, наметив пути их устранения, поможет превратить перспективную, но сыроватую идею в полноценную теорию. И даже если сам автор будет не в восторге от того, что часть “его” лавров “ушла на сторону”, для продвижения познания такой разделённый успех будет гораздо полезнее, чем откладывание уже почти состоявшегося прорыва в сторону неизвестного на годы или десятилетия.
Поэтому не будет преувеличением сказать, что для тех идей, которые без внесения в них исправлений вообще не могли бы быть “приняты на вооружение”, роль внешнего критика (или критиков) в становлении нового знания оказывается вполне сопоставимой с ролью первооткрывателя. Хотя затем любители статистики, сравнивая долю поправок с объёмом авторского изложения, оставшегося неизменным, всегда могут подискутировать о том, насколько велико было участие данного соавтора в данной разработке, составлял ли его вклад несколько процентов или несколько десятков процентов, был больше трети, но меньше половины, и так далее.
Что тоже имеет свой смысл, поскольку признание того, что каждая из набора поправок к авторской идее была одинаково необходимой для самого факта принятия этой идеи широким кругом специалистов, ещё не означает, будто вообще все обоснованные критические замечания можно считать равно весомыми в содержательном плане. Безусловно, для полноты научной картины мира уточнение пятого знака после запятой в одном из вспомогательных коэффициентов тоже является по-своему важным. Тем не менее, если сколь угодно многочисленные поправки касаются лишь технических деталей некоторой теории и никак не затрагивают её общих принципов (а лишь раз за разом подтверждают их правомерность), то даже сами авторы таких поправок вряд ли будут претендовать на упоминание себя рядом с именем создателя этой теории. Иное дело, когда уточняется объём и содержание одного из центральных понятий некоторой концепции, а тем более подвергается критическому разбору и определённой коррекции вся система авторских постулатов и теорем. В таких обстоятельствах, даже если сам критик демонстрирует полную деликатность и настаивает на подчинённом характере собственных замечаний по отношению к основополагающим идеям первопроходца, корректные коллеги, ссылаясь на соответствующие данные, всегда указывают, чьей именно интерпретации они следуют в том или ином случае.
Впрочем, как легко видеть, в исходном тезисе о необходимости поощрения конструктивной критики вышесказанное ничего не меняет. С учётом того, что полемические вклады в развитие научной теории и практики могут различаться по объёму и весу, этот тезис просто дополняется рекомендацией организаторам общественного познания – причём не в неопределённом будущем, а уже сейчас – задуматься о разработке более дифференцированной системы научных отличий. Что тоже вполне согласуется с опытом вооружённых сил, в которых уже давно применяется разветвлённая и многоступенчатая система классификации в том числе боевых заслуг и параллельная ей иерархия поощрений и наград.
На этом сравнительно очевидные параллели между путями становления географического и других видов научного знания заканчиваются, Что же касается иных возможных, но менее очевидных заимствований из богатой военно-географической практики в пользу “мирных” наук, то, повторимся, сейчас приниматься за их обсуждение было бы явным излишеством. Ведь переход на всеобщую познавательную обязанность – когда бы за него ни взяться – потребует лет 15-20 по меньшей мере. То есть срок, вполне достаточный для того, чтобы не в умозрительном, а самом что ни на есть экспериментальном режиме проверить разные варианты частных решений и отобрать лучшие. Так что время спорить о деталях ещё придёт, а до тех пор стоит сосредоточиться строго на сверке принципиальных подходов к организации дальнейшего изучения нашего мира.
Пожизненное рекрутирование или всеобщая обязанность?
А/РМИЯ, … 5. перен., кого. Вообще – совокупность большого количества чем-то объединённых людей.
(Ожегов С. И. Словарь русского языка)
Происходивший в ХХ веке быстрый рост числа людей, профессионально занимающихся изучением окружающего мира, бесспорно, сыграл свою роль в оформлении понятия “армия научных работников”. Вместе с тем, внимательнее приглядевшись к организации науки и военного дела, можно заметить, что сходство между ними далеко не исчерпывается большими количествами учёных и военных.
В самом деле, если армия новейшего времени складывается из целого ряда особых и самостоятельно действующих родов войск, то и наука, со своей стороны, давно разделилась на массу внешне мало похожих друг на друга направлений исследования (и этот процесс продолжается). Так что если успех в современной войне невозможен без налаженного взаимодействия сухопутных, воздушных, морских сил, а также чёткой работы служб тылового обеспечения, то и в современной науке ни одна сфера уже не может развиваться без сотрудничества с другими отраслями и дисциплинами. Сходство дополняется тем, что есть научные области, соприкасающиеся “флангами” (их ещё называют смежными или пограничными), и дисциплины, действующие “во втором эшелоне” и обеспечивающие своими результатами поступательное развитие других наук34*.
