полная версия

Павел Викторович Норвилло
Знание! Кто «за»? Кто «против»? Воздержался?

Так что непротивление диффузии авторитета является не только поводом подозревать данного научного работника в забвении принципов объективного исследования окружающего мира. Безудержная профанация научного знания сама по себе есть прямое противодействие его становлению, а значит, есть проявление мракобесия, которое надо пресекать независимо от того, совершается ли оно по недоброму умыслу или беззаботному простодушию.

9в) Безграничность свершений.

По тем же соображениям упрочения своей репутации и кредита доверия действующий учёный, выдвигая даже отдельное теоретическое положение, а тем более целостную концепцию, тщательно оговаривает границы применимости, круг решаемых задач, показания и противопоказания по использованию вытекающих из его идеи практических следствий и т. д. и т. п. Стараясь тем самым не допустить безграмотного применения своих выводов, а если не получится, то хотя бы отмежеваться от результатов такого применения.

Мракобес же, ещё раз подчеркнём, обычно (и уж точно на первых порах) сохраняет как внешнюю, так и внутреннюю критичность и ничуть не заблуждается насчёт смысла своих последних “трудов”, призванных лишь максимально отдалить момент, когда этот смысл станет ясен также его бывшим коллегам. И для решения этой задачи наш герой старается говорить как можно меньше конкретного про свои последние “научные достижения”, в связи с чем выступления псевдоучёных обычно отличаются повышенной глобальностью и всеохватностью, а их сочинения – расплывчатостью понятий и нечёткостью формулировок, допускающих толкование как в ту, так и в другую сторону. (Что и позволяет защитникам невежества, не отвечая по существу ни на один вопрос, объявлять их все находящимися на грани разрешения.)

Резюме: чем меньше сам автор и его сторонники говорят о том, на что не годится предлагаемая теория, тем больше оснований подозревать, что эта теория вообще ни на что не годится.

9г) Внешняя бесконфликтность.

Охладев к истине и утратив способность вносить конструктивный вклад в изучение окружающего мира, экс-учёный все оставшиеся силы и внимание сосредотачивает на сохранении за собой хотя бы внешних атрибутов принадлежности к научному сообществу. И по-своему логично, что, заботясь лишь о формальных признаках статуса, такой деятель как огня начинает бояться встреч с подлинно научными вопросами и старается увильнуть от любого рода мероприятий, подразумевающих демонстрацию или, если угодно, проверку умения воспринимать и анализировать нечто новое. А самой строгой проверкой на зрелость для научного работника является, несомненно, встречная полемика по текущим проблемам эмпирических разысканий и теоретического строительства.

Потому что в дискуссиях с современниками, во-первых, совершенно необходимо реагировать как можно оперативнее (при устном формате буквально сию минуту), а затянувшаяся после критических замечаний пауза воспринимается как свидетельство того, что объекту этих замечаний вовсе нечего на них ответить. Во-вторых, обсуждение вопросов, на которые ещё нет хоть сколько-нибудь общепризнанных ответов, никому не позволяет укрыться за чужой авторитет и от всех требует уж если высказывать, то именно личные суждения, оценки или прогнозы. После чего остаётся только ждать и наблюдать, что из сказанного найдёт подтверждение при дальнейшем изучении проблемы, а какие оценки, прогнозы и проч. окажутся ложными. Причём если начинающий научный сотрудник, когда “старшие говорят”, вполне может позволить себе промолчать, и это будет воспринято коллегами как нечто абсолютно нормальное и естественное, то для маститого учёного мужа признать, что у него нет собственного мнения по серьёзной и широко дискутируемой проблеме, – это даже более зазорно, чем допустить явную ошибку. Однако, с другой стороны, явное преобладание ложных суждений над истинными, не говоря уже о регулярных попаданиях пальцем в небо, со временем способны обнулить любой авторитет.

Понимая это, теряющие форму, но не желающие в том признаваться исследователи перестают искать площадки для продвижения своих идей и всё активнее переключаются на поиск благовидных предлогов для избегания открытых полемических раутов, на которых и молчание, и слова равно грозят им потерей ранее набранных очков. Ну а вполне созревшие псевдоучёные приспосабливаются восьмым, девятым и десятым чувствами улавливать тончайшие флюиды складывающейся на рынке идей конъюнктуры, с готовностью усваивают малейшие колебания в господствующих настроениях, хвалят всех, кого принято хвалить, и критикуют только тех, кого принято критиковать. За счёт таких, в общем-то, несложных маневров научный работник, покончивший с реальным научным поиском, всегда держится в струе, в общем потоке, всегда там, где сила, особенно если это сила инерции, помогающая маскировать его собственную концептуальную беспомощность.

Вместе с тем внешняя лояльность и респектабельность ничуть не мешает индивидуальным врагам знания принимать самое деятельное участие в тайных интригах и закулисной травле. Так что если в науке, области науки, на отдельном направлении или в научном подразделении начинают сходить на нет открытые дискуссии, то это должно вызывать не умиление, а скорее настороженность. Потому что чаще всего это свидетельствует не о повышении единства (тем более что, как мы знаем, движение науки к единовластию сопровождается отнюдь не сокращением числа дискуссий, а только изменением их предмета), а о том, что псевдоучёные выжили или истребили действительных учёных, и открытая теоретическая борьба уступила место потаённой грызне на научных задворках.

Соответственно, если некоторый участвующий в научной работе человек никогда не позволял себе усомниться ни в одном из господствующих воззрений, то само по себе это, разумеется, не означает, будто такой деятель вовсе не способен к самостоятельному мышлению. Но вот если некоторый учёный идёт вразрез с общепринятым мнением, открыто критикует авторитеты, то это либо добросовестно заблуждающийся, либо первопроходец, но уж точно не мракобес. Так что в любом случае “возмутителя спокойствия” надо выслушать и объективно разобраться и в предъявляемых им претензиях, и в выдвигаемой позитивной программе. Если он прав, то это должно быть открыто признано; если ошибается, то надо квалифицированно и тактично указать на ошибки, и армия познания получит ещё одного закалённого бойца.

На этом мы завершаем рассмотрение вопросов стратегии и тактики идеологического боя, и за нами остаётся последнее, данное в самом начале этой части обещание – рассказать о возможных путях оптимизации научного поиска, совершающегося вне непосредственного соприкосновения с противником.

Но, заявляя такую тему, опять-таки стоит прежде всего чётко определиться с предметом обсуждения. Потому что современная наука, уже более века назад ставшая одной из важнейших составляющих производительных сил человечества, является живым воплощением экономических, политических и идеологических отношений и находится в состоянии взаимопроникновения и взаимообуславливания со всеми другими сторонами общественного бытия. Так что в наше время обрисовать полную картину условий динамичного и беззастойного развития научного знания – это практически то же самое, что описать полную структуру предпосылок динамичного и беззастойного развития общества в целом. Что, вообще говоря, есть вполне рабочая задача, однако с той немаловажной оговоркой, что более-менее детальное рассмотрение хотя бы только основных (не говоря уже о всех) аспектов проблемы совершенствования воспроизводства человеческим сообществом вещей, людей и идей невозможно без объединения усилий многих специалистов, представляющих многие научные дисциплины. А если некий имярек и замахнётся на то, чтобы в одном исследовании исчерпать всю эту проблематику, то такой труд всё равно вряд ли окажется полным, но совершенно точно останется более или менее поверхностным, поскольку на углубление в какие-либо специализированные разделы у автора просто не найдётся времени.

С другой стороны, до сих пор в центре нашего внимания находились почти исключительно внутринаучные аспекты процесса становления нового знания. И сделано это было именно с учётом того, что, говоря о вкладе в идеологические битвы политических и экономических факторов (см. гл. 3, подраздел “Ограничения в предмете”), мы выяснили, что обсуждать эти вопросы вперемешку с проблемами собственно учёного взаимодействия есть занятие, мягко выражаясь, бестолковое и малопродуктивное. Отсюда, следуя уже наметившейся предметной логики данного исследования, представляется уместным в третьей его части, как и в первых двух, сосредоточиться на тех мерах по совершенствованию научного поиска, которые – с учётом опыта становления географического знания – могут быть приняты внутри самой науки или в непосредственной связи с ней.

III

.

Служба науке или научная служба.

В поисках того, что ещё из истории освоения человеческими сообществами ранее неведомых земель, помимо правил обращения с внешними кочевниками и внутренними изменниками, могло бы пригодиться в других науках, на наш взгляд, стоит уделить внимание прежде всего следующим направлениям:

1. Организация научной информации.

Опыт показывает, что после появления у некоторого народа письменности практически сразу же в его “документообороте” начинают появляться словесные и графические описания собственного ареала обитания, а также соседних и более отдалённых областей (включая фантастические). Затем формируются определённые традиции и стандарты оформления таких зарисовок, и с этих пор карты – а по мере развития книжного дела также сведённые в один переплёт подборки карт, за которыми с XVI века закрепляется название атласов, – становятся наиболее наглядными материальными вехами, отмечавшими этапы развития географического знания. Так что желающим уточнить, где проходит граница разведанного мира, было достаточно взять в руки последнее издание документа, отражающего воззрения специалистов на этот вопрос. А интересующиеся тем, как менялись представления о том или ином регионе за последние десятилетия, века и т. д., могли удовлетворить своё любопытство, изучив подборку атласов (карт) данного региона за искомый период времени.

Но пока далеко не всем отраслям знания удалось найти такие формы подачи сведений о своём предмете, которые по ёмкости и компактности могли бы сравниться с географическими атласами. Так что и по сей день сохраняются направления научного поиска, на которых лишь для того, чтобы установить, где проходит передний край знания, требуется обстоятельно проштудировать не один-два, а десяток-другой источников, побывать “на местности”, сверить данные чужих наблюдений с фактическим расположением приметных ориентиров, провести контрольные замеры, в общем, проделать работу, сопоставимую с работой над самостоятельным открытием. Так что в итоге, после подобных трудов, далеко не у всех, кому в конце концов удалось добраться до границы неизвестного, остаётся достаточно сил, чтобы двинуться дальше этой границы. Поэтому постараемся представить, как должен выглядеть, скажем, физический или исторический атлас, чтобы с его помощью любой минимально подготовленный человек мог быстро и без чрезмерных усилий сориентироваться в текущих проблемах той или иной науки.

Итак, атлас напоминает учебник, энциклопедию и справочник, но не является ни их пересечением, ни их объединением.

Атлас похож на учебник и справочник и отличается от энциклопедии тем, что сведения в нём группируются по смысловым разделам, а не по алфавиту.

Атлас похож на справочник и отличается от учебника и энциклопедии тем, что рассчитан на людей, уже имеющих общее представление о предмете и не нуждающихся в разъяснении, по крайней мере, базовых понятий. Поэтому в атласе в сжатой форме представлены обширные сведения, но отсутствуют их детальные разжёвывания, а также всевозможные формальные справки относительно того, кем, когда и где добывались эти сведения.

Атлас похож на учебник и справочник тем, что содержит неоднократно проверенные данные о прочных и надёжных тылах знания, и отличается от них тем, что выводит на передний край науки, в её сегодняшний день, в зону поисков, споров и сомнений учёных.

Для этого каждый раздел атласа составляется из двух частей:

– в первой части излагаются твёрдо установленные сведения, а точнее, все те описания и интерпретации фактов и явлений, их количественные и качественные характеристики, взаимосвязи, законы и закономерности, расчётные формулы и константы, с которыми на данный момент все согласны и никто не спорит;

– во второй части приводятся описания предположительно относящихся к данному разделу, но пока не объяснённых фактов и явлений; пока не нашедшие решения, но уже осознанные проблемы; служащие предметом дискуссий вопросы. Соответственно, по каждой спорной теме указывается, какие позиции здесь существуют, в чём их различия (разумеется, учитываются только существенные различия), а также кто из специалистов (2-3 наиболее заметные фигуры) отстаивает ту или иную позицию.

В конце атласа приводятся описания предположительно входящих в “сферу влияния” данной науки, но пока ещё не систематизированных фактов и явлений, и существующие мнения относительно “портов приписки” этих фактов и явлений.

Атласы, как и положено атласам, отличаются шириной охватываемой области знания и масштабом (подробностью) изложения. Так что наряду с мелкомасштабными обзорными атласами по науке в целом, адресованными тем, кто интересуется ходом познания скорее для личного развития, имеются также предназначенные в основном для специалистов среднемасштабные атласы по отраслям науки и крупномасштабные атласы по отдельным направлениям.

По мере накопления и упорядочения знаний (открытия новых объектов, явлений, закономерностей, создания новых и пересмотра старых теорий и классификаций) атласы дополняются, исправляются и переиздаются.

Помимо атласов, обновляемых – в зависимости от отрасли знания – в среднем ориентировочно раз в 10-15 лет, отдельно издаются карты только переднего края науки, содержащие сведения только о находящихся в стадии изучения проблемах и спорных вопросах. Эти карты обновляются чаще, скажем, через 5-7 лет²¹*.

Безусловно, составить атлас дело непростое, тут понадобятся и время и средства. Но, во-первых, не чрезмерные, поскольку начинать предстоит не на пустом месте. Пусть даже существующая система подготовки информационно-вспомогательных изданий, тех же учебников, энциклопедий, справочников, не во всём является идеальной, отрицать наличие у неё определённых достижений и связанного с ними важного опыта тоже было бы нелепо. Так что подключение этой системы к работе над не-географическими атласами представляется вполне решаемой задачей. Во-вторых, особых усилий потребует только собственно составление первых атласов, а их обновление – по мере отработки механизма – будет проходить чем дальше, тем проще, качественнее и дешевле. Ну, а в-третьих, выпускать обновляемые источники по текущим проблемам познания рано или поздно всё равно придётся, так как уже сейчас ориентировка во многих науках осложнилась до крайности, и даже кадровые учёные зачастую слабо представляют себе, какими конкретно проблемами заняты их коллеги с других направлений, не говоря уже о других науках. Почему и не приходится сомневаться, что выгоды от эксплуатации новых атласов перекроют все затраты.

2. Формирование оптимальной структуры знания.

Напомним ещё раз приводившуюся в самом начале настоящих заметок схему соотношения знания и незнания и отметим, что в рамках этой схемы можно рассматривать становление не только человеческого познания в целом, но

Схема 1

и его отдельных областей. А с этой позиции сразу бросается в глаза, что по таким ключевым параметрам данной конфигурации, как взаиморасположение разведанного и освоенного знания, объём непосредственного соприкосновения практики с неизвестным, разрыв между освоенным и разведанным знанием в “афелии”, науки весьма существенно различаются между собой. И перед лицом такого разнообразия поистине сам собой встаёт вопрос: есть ли структура знания, которую можно было бы признать оптимальной и стремиться к её достижению в каждой науке? А если да, то что это за структура?

На наш взгляд, ответ тут может быть только один: наиболее продуктивным для развития как теоретической, так и прикладной науки является концентрическое расположение полей разведанного и освоенного знания, когда нет ни одного участка, на котором практика непосредственно сталкивалась бы с неизвестным. Это можно изобразить следующим образом:

Схема 2

Что же касается отрыва разведчиков науки от хозяйственников, то на современном этапе нормальная рабочая дистанция между ними должна составлять не более, чем 20-25, и не менее, чем 7-10 лет. Так как отрицательные последствия отставания науки от производства есть вещь вполне очевидная, то само по себе пожелание достаточного опережения теорией практики во всех областях и на всех направлениях научного поиска вряд ли может вызывать возражения. Поэтому остаётся лишь пояснить, откуда взялись цифры.

Начнём с верхней границы и напомним, что, говоря о нежелательности чрезмерного забегания вперёд первопроходцев от науки, мы приводили в пользу этого тезиса следующие аргументы:

а) нецелесообразность долгой консервации вложенных в открытие средств;

б) уязвимость слишком оторвавшихся от основных сил авангардов знания.

И действительно, прошло больше двух веков, прежде чем формула закона всемирного тяготения из теоретических работ учёных перекочевала в практические расчёты инженеров. Однако для открытий периода закладки фундамента современной науки подобная “непрактичность” дополнялась их сравнительной дешевизной и с бюджетной точки зрения не создавала никаких проблем. А вот в условиях устойчивого прогрессивного удорожания производства идей столь длительное замораживание поглощаемых наукой материальных и интеллектуальных ресурсов становится гораздо менее позволительной роскошью. Возможно, на определённом этапе развития человечество и впрямь получит в своё распоряжение такие резервы жизненных средств, что соображения их экономии отойдут на второй план. Но на обозримую перспективу и до тех пор, пока самая выработка удобных для потребления форм энергии не перестанет сопровождаться весомыми экологическими издержками, о безграничном и бессрочном отпуске средств на науку не может быть и речи.

С другой стороны, опыт показывает, что обладающий большим авторитетом учёный может даже в одиночку удерживать на слуху некоторую идею. Но если он так и не найдёт понимания у современников, не получит поддержки у следующего поколения исследователей и не успеет лично довести свои теоретические находки до общепонятного практического применения, то после ухода такого учёного из науки достигнутые им рубежи могут стать лёгкой добычей забвения даже без участия врагов знания, а уж тем более с их “помощью”. И в конечном итоге потраченные на эти достижения усилия могут оказаться даже не замороженными, а просто потерянными впустую, поскольку для введения искомых идей в активный научный оборот потребуется, чтобы кто-то их ещё раз переоткрыл в иных обстоятельствах и ином контексте.

Таким образом, по совокупности показаний, верхний предел целесообразного отрыва теории от практики может быть оценен максимум в одно поколение, т. е. 20-25 лет.

Теперь о нижнем пределе.

Двум границам знания соответствуют два основных вида научно-исследовательских свершений – открытие и изобретение. Открытие – это есть перемещение границы неизвестного и перевод того или иного объекта, явления, закономерности и т. д. из состояния неизвестности в разряд известных. Тогда как изобретение, состоящее в разработке и конструкторско-технологическом оформлении способа практического применения более или менее давно известных, но до сих пор никак не использовавшихся объектов (свойств объектов), явлений, закономерностей и т. д., перемещает границу освоения.

Заметим попутно, что изобретение, будучи прямым продолжением теоретического поиска и венцом лабораторной работы исследователей, уже само по себе есть также и первый шаг в практическом освоении некогда сделанного открытия или открытий, поскольку предполагает производство опытных образцов, которые пусть в демонстрационных масштабах, но уже дают тот самый прикладной эффект, ради которого старались изобретатели. Открытие же – это чисто внутринаучное дело, а для практики оно всё равно что “вещь в себе”.²²*

Так вот когда открытие преломляется в изобретение и начинает служить производству уже через 2-3 года после своего совершения, то это значит, что производство не просто вполне доросло до данного открытия, но и начало испытывать более или менее острую нужду в нём. И даже если эта нужда не была осознанной и сформулированной в чёткое техзадание (а тем более, если была), в любом случае столь быстрый перевод учёных изысканий на практические рельсы наглядно показывает, что на данном направлении зазор между границей неизвестного и границей освоения является минимальным, а проще говоря, практика наступает на пятки теории. А такое положение почти наверняка означает, что первопоселенцы регулярно дёргают и теребят первопроходцев или даже пытаются прямо указывать, кому, чем и как следует заниматься, перебрасывая учёные силы с относительно спокойных участков туда, где случился провал или то, что кажется провалом.

При этом утверждать, что подобный стиль действий является абсолютно непродуктивным, было бы всё-таки не совсем правильно. Как уже говорилось, сосредоточение на определённой проблеме лучших материальных и людских ресурсов плюс более или менее грубое понукание последних может до известной степени ускорять получение решения. Однако достаточно богатая практика подобной научно-исследовательской штурмовщины свидетельствует, что её плоды обычно сопровождаются гораздо большими прямыми затратами, нежели те же самые результаты, но полученные в ходе спокойных планомерных разысканий, ведущихся в соответствии с внутренней логикой объекта изучения, а не для удовлетворения сюминутных запросов промышленников или политиков. Плюс к тому чрезвычайные ресурсы, стягиваемые на официально признанное главным направление, обычно приходят не со стороны, а отвлекаются с других направлений научного поиска, так что их не самое эффективное использование на участке прорыва дополняется ещё и прямым торможением многих других исследований. Отсюда, подводя общий баланс последствий совершаемых по спецзаказам ударных прорывов, остаётся признать, что в целом наука от них приобретает меньше, чем теряет.

Следует учитывать и такой момент: необходимость в спешном порядке представить хоть что-нибудь, способное облегчить ситуацию и успокоить встревоженного заказчика, обычно приводит к тому, что поставленная задача решается по минимуму, и первый же более-менее отвечающий заданным условиям продукт сразу пускается в дело. А затем, уже по ходу полномасштабной эксплуатации этих довольно-таки “сырых” идей, нередко находятся гораздо более красивые и качественные варианты решения и приходится по самым что ни на есть горячим следам многое переделывать. Либо же распорядители ресурсов, увидев, что острота проблемы снята, переключают своё внимание на какой-нибудь другой “гвоздь в сапоге”, а на оставленном участке прогресс надолго ограничивается лишь самыми первыми шагами к действительному пониманию сути происходящих на нём процессов.

Резюмируем: повышенная чуткость производственников к самым свежим разысканиям исследователей наблюдается обычно там, где запросы практики не просто выросли в меру текущего понимания наукой окружающей действительности, но и готовы опередить или уже опережают возможности теории. А когда производство лавирует в одном-двух шагах от границы с неизвестным, старт гонке за немедленным прикладным результатом, сурово взнуздывающей теоретическую мысль на соответствующем направлении, может быть дан в любой момент. И хотя открытый кризис в становлении познания, скорее всего, послужит хорошим пинком для движения вперёд, однако работа научных подразделений в режиме пожарных команд является, ещё раз подчеркнём, не самой эффективной формой их использования. Вот и выходит, что если для готового изобретения быстрое внедрение в массовое производство есть единственно нормальная судьба, то быстрое освоение открытия является не столько достижением, сколько предупреждением в адрес науки и учёных²³*.

К сказанному остаётся добавить, что порой и в наши дни можно видеть, как без всяких ударных мобилизаций и отчаянных призывов, взявшись за обычную плановую тему, некоторый учёный с первых же шагов приходит к открытию, а затем сам или с чьей-то помощью столь же оперативно находит способ получать от этого открытия ощутимую практическую отдачу. Но в общем потоке научно-технического развития подобные удачи уже давно погоды не делают, и гораздо чаще от начала до завершения каждого из этапов научной работы проходят не дни и не месяцы, а годы. Соответственно, положив 2-3 года на совершение открытия, 2-3 года на переработку открытия в изобретение(я) и 2-3 года на всякого рода случайности и непредвиденные обстоятельства, мы и получим, что для нормальной спокойной работы учёным-первопроходцам надо иметь “про запас” никак не менее 7-10-ти лет отрыва от пользователей-первопоселенцев.

Далее, естественно, встаёт вопрос: как этого добиться?

На уровне рассуждений здесь всё предельно ясно. Поскольку темп развития производства можно поддерживать постоянным либо ускорять, но никоим образом не замедлять, то там, где разрыв между границей неизвестного и границей освоения маловат или вообще отсутствует, наращивание отрыва теории от практики до комфортных величин должно происходить за счёт форсированного развития науки. А вот там, где теория слишком оторвалась от практики, уже появляются варианты – можно либо ускорить освоение уже открытого, либо частично свернуть разведработы²⁴**, а высвободившиеся силы и средства перевести на другие не столь продвинутые участки. Ну а когда имеющиеся диспропорции будут устранены и удастся достичь рабочих дистанций между теорией и практикой во всех областях науки, останется “всего лишь” максимально синхронизировать темпы продвижения первопроходцев и первопоселенцев, дабы претерпеваемые оптимальной структурой знания возмущающие воздействия утратили систематичность и перестали накапливаться. Зато когда порядок координации усилий разведчиков неизвестного и освоителей открытого будет достаточно отработан, необходимость в каких-либо чрезвычайных вмешательствах в процесс развития науки и производства если и не исчезнет совершенно, то будет возникать крайне редко и только при каких-то совсем уж непредвиденных поворотах событий.

Правда, даже при чисто умозрительной попытке перенести эти рассуждения на реальную почву первой в голову приходит мысль, что любая из вышеперечисленных мер подразумевает перераспределение сил и средств между наукой и производством, или между науками, или между отраслями и направлениями внутри одной научной дисциплины. Тогда как для любого нормального учёного, являющегося патриотом своей отрасли знания, в высшей степени естественно считать её развитие первоочередной задачей и потому всячески добиваться прироста выделяемых “родному” направлению средств и активно противиться снижению уже достигнутого уровня ассигнований. Так что взявшимся за формирование оптимальной структуры знания предстоит – особенно на первых порах – регулярно сталкиваться с ситуациями, когда “никто не хотел уступать”, и в то же время требуется у одних что-то отобрать, чтобы другим за счёт этого добавить. Из чего следует, что организовать такую работу и обеспечить более-менее конструктивное разрешение подобных ситуаций может только внешняя по отношению к науке сила, то есть хозяйственные, а на современном этапе также и политические органы общественного управления. Учёным же в этом деле по плечу лишь роль исполнителей и консультантов.

Последнее относится прежде всего к оценке перспектив познания окружающего мира. Потому что с вопросами планирования и контроля темпов практического освоения уже состоявшихся успехов теоретического поиска занятые в этой сфере люди в целом научились разбираться, а если и возникают здесь какие-то сложности, то скорее технического, нежели принципиального свойства. А вот с прогнозированием темпов перемещения границы неизвестного ситуация продолжает оставаться гораздо менее очевидной. Но и тут не всё так уж таинственно и загадочно, как может показаться. Конечно, случались и случаются сенсационные и фантастические открытия, но чем более зрелой становится та или иная наука, тем больше в ней появляется предсказанных, буквально запланированных открытий. И в настоящее время во многих областях специалисты возьмутся определить, каких открытий и на каких направлениях следует ожидать в ближайшие 5 или 10 лет.

Разумеется, время совершения даже “витающего в воздухе” открытия можно определить с точностью разве что до 2-3-х лет. Тем не менее на такую точность уже можно опираться, включая в перспективные планы постановки на службу обществу ещё не совершённые, но ожидаемые открытия. При условии, что разрыв между передовыми рубежами производства и передним краем научного поиска доведён до 10 и более лет, даже “запаздывание” открытия на 5-7 лет против ориентировочно предполагаемого срока его совершения становится вполне допустимым.

А неожиданные открытия пусть совершаются – в хозяйстве всё пригодится. То же самое можно сказать и про находки, которых ждут, но время совершения которых не берутся указать с точностью хотя бы до 5 лет. Такие предполагаемые успехи знания не следует включать в планы освоения до тех пор, пока передовые экспедиции реально не закрепятся на намеченном рубеже.

3. Управление армией знания.

Ещё в XIX веке, когда число профессиональных исследователей оставалось достаточно ограниченным, для первопроходцев науки, таких, как, скажем, А. Вольта, Н. Л. С. Карно или П. Н. Лебедев, было обычным делом по личному почину или чьему-то запросу параллельно со своими теоретическими разысканиями стараться приспособить совершаемые открытия для решения тех или иных практических задач. С другой стороны, немало находок, помогавших выйти на новый уровень теоретической мысли, было сделано в те времена людьми, коих заботил отнюдь не научный прогресс, а усовершенствование строго конкретных технических устройств или производственных процессов. И только во второй половине ХХ века масштабы и интенсивность специализированных исследований нашего мира возрастают в такой мере, что на целом ряде направлений разведчикам неизвестного удаётся действительно заметно оторваться от широкопонятных проблем повседневного бытия и углубиться в “дебри”, для не-специалистов абсолютно туманные и мистические. В связи с чем уже на политико-экономическом уровне оформляется чёткое различение фундаментальной и прикладной науки как особых сфер финансирования, а наиболее “трезво мыслящие” обыватели начинают переживать о том, а зачем вообще выбрасывается столько средств на космос, ускорители элементарных частиц, сохранение и изучение исчезающих видов животных и т. д.