Никтория Мазуровская
Стану Солнцем для Тебя
Марина стояла рядом со своим отцом и его Ритой, улыбаясь чуть отстраненно, кивала головой и что-то говорила, мимолетно погладила стоящего рядом Илью по макушке и приобняла.
Защемило за грудиной, вмиг стало нечем дышать и, яростью, глаза затмило. Это несправедливо!
Несправедливо!
Кто угодно,– без разницы кто, но только не она!
Где эта высшая гребаная справедливость! Где?!
Почему те, кто больше всего заслуживают жизни, должны жить и знать, что любой миг может стать последним?!
Не понимал раньше…, придавал значение, но никогда не обдумывал, почему.
Марина постоянно касалась сына: обнимала мимоходом, гладила просто так, могла наклониться и поцеловать в макушку и идти дальше работать к себе в кабинет, могла просто потрепать его по волосам во время ужина, а потом прижать свою ладонь к губам и застыть так на минутку.
И не только сына. Та же история с Таней или с Викой,– могла в разговоре ободряюще приобнять, или просто прикоснуться к ним.
Да даже, его самого она стала чаще касаться. Ничего пошлого или откровенного. Эта женщина дарила свое душевное тепло и эмоции именно через касания, – так показывала свою любовь и привязанность.
До Кости дошло не сразу, а вот когда понял…
Марина прощается с миром…, с друзьями…, с семьей. Запоминает каждое прикосновение, откладывает в памяти.
Вот так просто и незатейливо рушит, своими касаниями, его мир и заодно душу.
Когда погибла его семья, он обозлился на весь мир, молодой был еще, обвинял всех, растаптывал людей и женщин, мстил им всем за свою боль.
Потом, многим позже, принял жизнь такой, какая она есть.
Он не властен над смертью, никто не властен, и ничего изменить нельзя, если этому суждено произойти.
Так жил долгое время, обрастал панцирем реализма и цинизма, принимал себя такого, и окружающих его людей.
А теперь, всего за какие-то две недели, послал все это дерьмо к черту на рога, потому что, если так он получил свое наказание за прошлое, то он не готов платить ТАКУЮ цену!
Марина может думать, как хочет, но, если придется, он признает ее недееспособной, и сам будет принимать решения относительно ее здоровья.
– Езжайте домой, она устала, – Сава тоже, внимательно наблюдавший за Мариной, отметил вялость движений и довольно фальшивую улыбку у нее на губах.
– У меня должна быть хоть какая-то возможность в принятии решения, – Костя посмотрел Саве в глаза, – законное право на принятие решений, относительно ее здоровья.
– Ну, так женись на ней, – хмыкнул собеседник, – В чем проблема?
Костя выразительно на того посмотрел.
– Ты просишь, чтобы я, что? Вмешался?
– У тебя есть связи и возможность провернуть все так, что она ничего и не узнает до самого крайнего случая?
– И что это за крайний случай, мне интересно?
– У тебя ведь уже есть доноры на примете, так?
Мужчина вмиг превратился из расслабленного, с ленивой ухмылкой на губах, простачка, в серьезного, видавшего изнанку бизнеса и жизни, человека, с колючим взглядом и ядовитой усмешкой.
– Допустим, есть.
– Уговорить ее я не смогу, а вот…
– Заставить? Ладно. Операцию сделают не у нас, все пройдет хорошо, и она очнется. Что дальше? – Сава вцепился в него глазами, – Она тебя простила тогда потому, что ей, по сути, было плевать на тебя. Но сейчас она тебе доверяет и, возможно, даже что-то чувствует. Предашь ее доверие, и никогда больше она тебя не подпустит. Для нее принуждение и риск, хуже смерти. Не факт, что с Ильей сможешь общаться после этого, хотя я не думаю, что она причинит своему сыну боль.
Костя отвернулся от цепкого проницательного взгляда.
Он все это уже знал, обдумал и сделал выводы.
Ему нужна возможность что-то решать, пусть вопреки ее воле.
Зато Марина будет жить!
У его сына будет мать!
А он?
Столько лет жил без нее и столько же еще проживет, – его жизнь значения не имеет, мог бы, поменялся с ней местами.
Если нужно пойти на обман, снова предать ее доверие ради ее жизни, значит пойдет!
Сдохнет от тоски, но Марина будет жить!
– Если ты так ставишь вопрос, то мне плевать, лишь бы жила, а остальное не важно!
Костя не оборачивался к мужчине за спиной, зачем? И так все понятно для обоих. Снова нацепил улыбку на лицо и шел к своей семье, прислушиваясь к веселому разговору.
– Я ему говорю, что это плохая идея! Он же ничего не смыслит в этой грузинской кухне! – Рита что-то эмоционально рассказывала и лукаво поглядывала на Саныча, тот только довольно ухмылялся на ее слова.
– Женщина, ты не знала мою бывшую тещу! Если я не разбираюсь в грузинской кухне, это не значит, что я не разбираюсь в грузинах! Вах!
Все покатились со смеху, Илья дернул деда за рукав и тот наклонился, внимательно слушая внука. Вика и Рита немного отошли в сторону, что-то обсуждая. И Костя смог подойти к Марине со спины.
Обвил руками тонкую талию, ощутил пальцами под тонким шелком, как она вся застыла на секунду, а потом расслабилась, отклонилась назад и, практически, легла всем телом на него.
Крепче притиснул к себе, давая ей, возможность ощутить все свое желание, прикоснулся губами к бешено бьющейся жилке на шее, и хрипло спросил:
– Устала?
Марина кивнула и своими руками обвила его ладони вокруг своей талии.
– Отвезти вас домой?
– А где Вася?
– Они с Любашей уехали, у нее от шампанского голова разболелась, я сказал, что вас сам привезу.
Марина молчала, только тело под его руками вновь застыло.
И если она сейчас скажет, что он не имеет права решать, или что-то подобное, значит, ему все показалось, нет никакого доверия и чувств. Марина его просто хочет, как мужика, и играет с ним в кошки-мышки.
А она все молчала, вся в его руках закаменела и почти не дышала.
– Хорошо, я что-то и вправду очень устала, – тихо выдохнула и расслабилась вновь.
И он выдохнул, незаметно, но облегченно.
Но червячок совести зашевелился.
Доверилась, приняла, а он собирается снова ее предать.
Пусть.
Лишь бы только жила, остальное он переживет.
– Поехали домой!
Прощание было недолгим. Саныч, правда, его подозрительным взглядом провожал, прямо затылок чесаться начал от этого.
Еще один проницательный Шерлок в их дружной компании, только этого и не хватало для полного счастья.
Илья уснул на заднем сиденье, Марина тоже дремала, иногда, сонно приоткрывая глаза, смотрела на него непонятно и тревожно.
Когда занес Илью наверх в квартиру, она, сонно и медленно стаскивая туфли с уставших ног, сказала:
– Оставайся у нас, куда тебе сейчас ехать, на ночь глядя?
– Хорошо, останусь.
Гостевая была готова, в этом доме гостям всегда были рады, а если совсем честно, то гостем Костя себя здесь не чувствовал, этот дом стал ему родней, чем его собственная квартира.
Тихо разбрелись по комнатам спать.
А среди ночи его разбудил крик.
Женский, и такой страшный, что волосы встали дыбом, и он прибежал к Марине с таким ужасом внутри, что словами не мог передать.
Она сидела посреди разобранной постели в дурацкой пижаме и озиралась по сторонам, не понимая где она и кто. Только бормотала что-то себе под нос и щупала, дрожащими ладонями по кровати, искала что-то.
Костя тихо подошел ближе.
– Марин, – тихо позвал, – Марин!
– Где мой сын? – она воззрилась на него рассеяно и беспомощно.
– Илья спит в своей комнате, Мариш,– он говорил ласково и тихо, как маленькому ребенку.
– Илья? – удивленно переспросила, – Где мой сын? Где мой Тамир?
Он отшатнулся от нее, от этого безумно несчастного взгляда, потерянного и побитого.
Костя весь похолодел, но, сглотнув вдруг, появившийся ком в горле, сказал:
– Марина, Тамир умер! Ты сама со мной на кладбище ездила.
– Умер? Он не мог умереть! Он же… Я же… – она перевела взгляд на свои руки, обняла невидимое тельце, будто собираясь укачивать маленького мальчика, – Он не мог, он только что родился!
Костя сел на кровать рядом с ней, обнял ее, прижал к себе, позволил беззвучным рыданиям дать волю.
И она заплакала, молча кричала и выла от боли, что вновь и вновь переживала в снах.
И теперь он стал частью ее кошмара, ее боли.
Он наконец-то понял, что она пережила, осознал, потому что сам будто видел этого маленького хрупкого малыша с тёмно-рыжими завитушками волос и яркими синими глазами, слышал, как слабо бьется его сердце. Видел и чувствовал, как его старший сын цеплялся за жизнь своими маленькими, но сильными ручками.
Они сидели так долго, и каждый переживал свою боль.
Только Марине и в голову бы не пришло, что Костя тоже мог беззвучно выть и вытирать украдкой скупые мужские слезы. И ей не показалось, что у него сердце так сильно и бешено стучит, что вот-вот вырвется.
– Останешься со мной? – хрипло прошептала, касаясь его груди сухими потрескавшимися губами.
– Останусь!
Он лег на подушку, увлекая ее за собой, натянул одеяло повыше, укрывая их, чувствовал, как Марина в его руках начала дрожать, вряд ли от холода, конечно.
Но заснуть оба не могли, лежали в темноте и слушали стук сердец, и дыхание друг друга.
– Я хочу в отпуск, – устало произнесла и подняла голову выше к нему, он в темноте не видел, но почувствовал кожей ее движение.
– Если хочешь, давай поедем, – тронул губами ее лоб, сухо поцеловал.
– Хорошо.
– Хорошо, – эхом повторил, наконец, проваливаясь в зыбкое забытье, где снова видел маленького мальчика, который держался за его огромную ладонь своими пальчиками, и не отпускал.
Это было его счастье и проклятие одновременно…
ГЛАВА 10
Утро, после Таниной свадьбы, было очень необычным во всех смыслах. Трудно представить себе выражение лица Ильи, когда он обнаружил маму и папу, спавших в обнимку. В одной кровати!
Но еще трудней было представить Марине собственную реакцию на такое нетипичное пробуждение!
Тепло и хорошо. Спокойно.
Пожалуй, она давно не спала настолько хорошо, как этой ночью!
Смутно помнился кошмар, и что Костя ее успокаивал, но пока не открыла глаза, думала, что ей все это приснилось, но стоило только приоткрыть веки, как она убедилась в ошибочности своих утверждений и даже надежд.
Это слишком личное: просто спать в одной постели и чувствовать себя абсолютно спокойно и комфортно. Это хуже, чем, если бы они занялись сексом, намного хуже!
Секс – это физиологическая потребность, страсть, и никакой привязанности. Взаимное удовлетворение. А вот… это… уже совершенно другой уровень отношений и доверия.
Пижама не оголяла ее тело, да ему это и не нужно было. Он просто забрался своими руками под ее пижамную кофту и ласково гладил живот, как детям гладят, когда у них колики в животике, вот и Костя так же гладил, без какого-либо подтекста. Просто сильное, но в то же время и трепетное прикосновение пальцев к нежной коже.
И Илья, который вытаращил на них глаза (благо под одеялом было незаметно, чем там руки Кости заняты), не знал, что сказать.
Костя, вроде как, пытался ее этим жестом успокоить. Только получалось все наоборот, потому что желание, узлом скручивало между ног, низ живота тянуло такой приятной ноющей и ожидающей болью, что, надави он чуть сильней, Марина бы не удержалась и застонала.
И когда окончательно проснулись, спровадили Илью на кухню, оба упорно делали вид, что эта ночь – ничего необычного, а так, норма, в порядке вещей.
Когда Костя ушел к себе умываться, Марина залезла под горячий душ, пытаясь успокоиться и расслабиться.
У нее давно не было мужчин, что уж тут говорить, но и спихивать свои желания на буйство гормонов она не стала. Ее тело ясно ей говорило, кого оно хочет, что скрывать самой от себя, разум был не против, и сердце тоже.
Таяло оно, таяло.
Сама же себе упорно твердила, что ему нельзя доверять, что не достоин, а теперь вот… сдалась и не заметила этого.
Была занята другими проблемами и упустила из виду, как непозволительно открылась, доверилась и позволила ему плотно войти не только в жизнь Ильи, но и в свою собственную. Все возвращается, будто не было всех этих долгих лет, и они только недавно познакомились. У нее снова учащается пульс, когда его руки просто обнимают, перехватывает дыхание от его близости, а щеки начинают подозрительно гореть, когда она осознает, что в ее фантазиях и снах они давным-давно забыли о всяких приличиях, отбросили в сторону сомнения и неуверенность, занимались любовью.
И сейчас ей снова стало нестерпимо жарко между ног, колени задрожали. Не помогала ни горячая вода, ни какие-либо отрезвляющие мысли.
Рука сама двинулась к промежности, а перед глазами она представила себе Костю, его затуманенные страстью и желанием глаза, соблазнительную довольную улыбку. Практически на своих губах ощутила чувственный поцелуй, откровенный и сексуальный, шершавый язык задел мочку уха и прикусил.
Ей стало трудно дышать!
Внутри ощущалась болезненная пустота. Пальцы аккуратно раздвинули чувствительные складочки, двинулись дальше, вглубь, натыкаясь на чувствительную горошину. И она не сдержалась, застонала, и пришлось собственной рукой зажать себе рот, потому что ей стало настолько хорошо, что еще чуть-чуть, и она могла кончить и закричать громко, не сдерживая своего наслаждения.
Она вспоминала его пальцы на своей коже, сильные, властные и собственнические порой, шероховатость подушечек, поглаживания.
Собственная рука и пальцы давно проникали все глубже и глубже. Она думала о прошлом,– как этот же фокус, своими руками проделывал Костя.
Темп наращивался, стоны становились громче.
Она выгнула спину, затылком упираясь в холодный кафель.
В мозгах творилась каша, реальность смешалась с фантазией.
Ей было дьявольски хорошо, непереносимо прекрасно!
И Марина кончила!
Оргазм обрушился внезапно, ноги подогнулись и стали ватными. Чтобы не упасть, пришлось съехать на пол душевой кабинки и сидеть, вздрагивая под горячими струями, переживая сексуальное освобождение от напряжения, копившегося в ней последние недели.
Марина уже не могла сказать, громко она стонала или нет, ей было просто настолько хорошо в этот момент, что ничего не волновало.
Конечно – это была сублимация и имитация, но чуточку стало легче. Она не считала это постыдным,– то, что сама себе доставила удовольствие. Можно подумать, в первый раз, именно Костины руки, вспоминая, она делает ЭТО!
Бес зазрения совести Марина давно для себя определила, что Костя – самый чувственный и умелый мужчина в ее жизни. Никто и никогда не пробуждал в ней такую бурю и калейдоскоп эмоций. От ненависти и недоверия, до опаляющего все на своем пути, сводящего с ума желания и страсти, от нежности, которую с каждым разом становилось трудней сдержать, до влюбленности, что снова начала просыпаться в ее глупом сердце.
Мимолетное удовлетворение – это прекрасно, но, стоя перед зеркалом в ванной, Марина видела свои шальные горящие глаза. Плохой знак, очень плохой!
Ей нельзя любить и привязываться, нельзя!
Только не сейчас, когда Костя все знает. Он тоже ее желает, хочет. Да. И может, даже пожалеет, и проведет в ее постели время, что ей осталось.
Но… гадкий червячок сомнений все равно зародился.
Секс из жалости? Такого унижения она точно не переживет. А даже если не из жалости…
Марина не хочет причинять ему ненужную боль. Костя и так привязался к ней, ему будет трудно, когда она умрет. Будет страшно, он будет потерян и сломлен. Только ему еще придется заботиться не только о себе, но и об Илье.
Что, по сравнению с этим всем ужасом, могут представлять ее желания? Они ничто, по сравнению с этим!
Она не имеет права привязывать его к себе еще больше!
Но из памяти не вычеркнуть ничего, и так пронизывали насквозь вспышки воспоминаний, и, полученное удовольствие становилось еще более ощутимым.
Она спокойно, хотя руки и дрожали немного, наносила любимый лосьон на тело, делала нехитрый массаж для растяжек на бедрах и животе. После родов тело изменилось, остались следы не только от операций, а ложиться снова под нож,– или как там этот лазер называется,– она не собиралась. Глупо рисковать здоровьем из-за такой мелочи.
Но почему-то в голове возник вопрос: а как бы Костя отнесся к виду этих следов беременности? Ему бы стало неприятно, или он бы не обратил внимания на них?
Это почему-то сильно взволновало ее воображение и женскую гордость!
Что с ней творится?!
Но неприятности на сегодня только начинались.
В спальне, на кровати, сидел Костя и вертел в руке свой телефон. И ничего страшного в этом не было, если бы пять минут назад она не стонала от оргазма, при этом представляя между своих ног его руки. И он слышал ее стоны и крики, слышал ее наслаждение.
Черт!
От этого пронзительного хищного взгляда было не скрыться и не уйти. И махровый банный халат уже не казался ей удобным и мягким, потому что, Костя не стал скрывать свое возбуждение и желание от нее, соски вмиг затвердели и заныли, требуя ласки, губы пересохли, и дыхание сперло, а мягкая, прежде, ткань царапала чувствительную, разгоряченную водой кожу.
И не смотреть ему в глаза не могла.
Видела, что с ним творилось, подмечая все мелочи: приоткрытые губы, тяжелый взгляд, напряженную позу и руки, сжатые в кулаки. Только всему виной была отнюдь не злость, нет. Костя сдерживал себя, чтобы не накинуться на нее, и не заняться с ней сексом прямо на полу спальни.
Прежде, чем заговорить, пришлось прокашляться и тряхнуть мокрыми волосами так, чтобы закрыли пылающие щеки. Ей не было стыдно, но от чего-то щеки жгло огнем.
– Ты что-то хотел?
Костя не отвечал, смотрел на нее, изучал, скрытое халатом тело, раздевал взглядом и вычленял из памяти воспоминания об их совместном прошлом.
– Хм, там приехал твой отец, а тебя долго не было…, я подумал, что… – зрачки у него расширились, и только услышав это, Марина поняла почему.
Он испугался за нее. Подумал, что ей, возможно, стало плохо.
Марина подошла к нему, села рядом, только прикасаться не стала из опасения, что это невинное прикосновение может привести к вновь вспыхнувшей буре желания у нее внутри.
– Со мной все хорошо.
– Да, это я уже успел услышать, что тебе хорошо, – едко заметил он и отвернулся от нее. – Если бы ты только сказала…, нам могло бы быть намного лучше, ты же знаешь, да?
– Я не хочу все усложнять еще больше, Костя. Нам это не нужно.
– Почему?! – резко повернулся к ней и схватил своей рукой ее за шею, приблизив их лица слишком близко, друг к другу. – Почему, черт тебя подери, ты решаешь это за меня?!
– Ты можешь быть необъективен к ситуации. Ты не понимаешь, каково это жить в ожидании, думая, что этот день может стать последним не только для тебя, но и для других. Я не боюсь умирать…, я боюсь, что вам всем будет из-за этого больно. Понимаешь?
– Значит, не хочешь причинять мне боль?! Почему? Мне кажется, я заслуживаю наказания!
Ей точно не послышался пошлый намек в его словах, но вот только его глаза были серьезными, хоть и губы кривились в улыбке.
– Не хочу, – прошептала, перевела взгляд на его губы и не удержалась, приблизилась еще ближе, легонько к ним прикоснулась, лизнула уголок губ, и с улыбкой отметила, как Костя от этой невинной шалости весь задрожал, – я очень не хочу этого, Костя.
– Как соблазнительно ты об этом говоришь, милая, – он уже шептал, голос подрагивал, как и весь он. И его руки свободно бродили под полами, распахнувшегося халата.
Марина прерывисто дышала, вновь смотрела в потемневшие и ставшие темно- серыми глаза, не сопротивлялась, когда он полностью развязал пояс халата и открыл своему взгляду ее грудь с затвердевшими сосками.
Не сдерживала стона, когда он, склонившись, поцеловал упругую вершину и горячим языком обрисовал абрис соска.
Костя вздрогнул от ее стона и прикусил легонько грудь, а рукой аккуратно пробрался под тонкое кружево трусиков и сжал ягодицу.
Марина тоже не могла утерпеть, расстегнула мелкие пуговицы у него на рубашке, ногтями царапнула его по прессу, медленно, ладонями, спустилась вниз к ремню брюк. Вытащила рубашку, при этом, прикусывая себе губы, практически до крови. Но, Костя не собирался останавливаться на достигнутом, и мучил уже вторую грудь, своим горячим дыханием и губами.
Расстегнула ремень и, наконец, ладонь нырнула под резинку трусов.
Ее саму обожгло таким жгучим желанием, когда Костя весь, под ее руками, задрожал и не смог сдержать довольного рокота, вырвавшегося из груди!
Плоть была каменная, твердая и горячая, и Костя толкался ей в руку бедрами, имитируя совсем другие толчки. Перед глазами потемнело, и стало плевать на уговоры и аргументы, которые она же сама ему говорила пару минут назад, до этого чувственного безумия.
– Если ты не остановишься, я не смогу сдержаться, Марина! – простонал он, и опять опустился к ее груди, срывая с губ очередной блаженный стон.
– Боже!
Она рукой стиснула его плоть сильней, и провела вниз по всей длине, повторила движение, потом еще раз и еще, а после, просто подобралась к нему ближе и заставила лечь на кровать.
– Что ты…
– Чшш… – приложила пальцы к его губам, склонилась и поцеловала, смешивая их дыхания, вкусы.
Потом спустилась к шее, провела языком по бешено стучащей жилке, груди, рукой погладила рыжую поросль волос, задела пальцами соски, пресс. Не обделила вниманием ничего, но, когда спустилась губами к его животу, сама уже не соображала, и только изнывала от жажды, сглатывая слюну в предвкушении.
Он доставил ей удовольствие, так почему она не может сделать то же самое для него?
Приспустила брюки, высвободила напряженную плоть, провела пальцами по вздувшимся венам, замечая, как Костя стонет и вздрагивает от каждого ее движения, как руками вцепился в простыню, как закрыл глаза и, стиснув зубы, ждет ее дальнейших действий.
А Марина мучить его долго не хотела, у нее внутри тоже все горело и, кажется, она вот-вот могла снова освободиться в оргазме, и несправедливо будет обделить этим Костю.
Склонилась ниже, облизывая губы, и накрывая своим ртом нежную головку.
Он был приторный на вкус, мускусный. И такой весь вкусный! Голова кружилась от ощущений! Костя весь метался под ее руками и ртом, а она не могла остановиться, лизала его, посасывала, обволакивала своим жаром и дыханием до тех пор, пока Костя не задрожал и не кончил ей в рот, как она и хотела, чего и добивалась.
Привстала с него и переместилась выше, оседлав его бедра, прикрыла в удовольствии глаза, облизнула губы.
Костя приподнялся к ней и просто поцеловал. Исследовал своим языком ее рот, ощущая свой собственный вкус на ее языке, и всё еще содрогаясь от оргазма.
Она позволила ему довести ее до кульминации его руками, и замерла, дрожа так же, как и он, но целоваться они так и не прекращали.
Сидели на кровати, прижимаясь, друг к другу, переживали теплую интимность момента, пока этот дурачок все не испортил.
Поднял свою руку, мокрую от ее влаги, и облизал свои пальцы с таким довольным пошлым взглядом, что она вся снова покраснела от корней волос до пяток, и дыхание снова перехватило от его взгляда, и сердце, только-только успокоившееся, начало свой стремительный бег. А затем снова поцеловал ее, опять смешивая их вкусы.
– Господи, это самый пошлый поцелуй в моей жизни! – простонала, отрываясь от его губ.
– Сколько их еще таких будет, милая! – похабная улыбочка украсила его невозможно самодовольное лицо, он проворно перевернул ее и оказался, нависающим сверху, – После всего, что было, ты просто обязана на мне жениться!
Она вытаращилась на него, как ненормальная.
– Что ты на меня так смотришь? – удивленно переспросил он, а сам нежно поглаживал ее бедро, впадинку под коленкой, – Ты меня коварно соблазнила, своими стонами в ванной, и я не смог устоять, и, как честная женщина, ты обязана на мне жениться!
– Этого больше… – заткнул ее грубым поцелуем, куснул за губу.
– Это повторится, и не раз, Марина! Тебе было плохо сейчас?
– Нет.
– Тогда я не вижу причин, почему мы не можем заниматься любовью так, как нам хочется. И все эти глупости, что ты не хочешь ранить – бред чистой воды! Не беспокойся за меня, я уж как-нибудь переживу все это, – подмигнул ей.
– Предлагаешь мне напоследок придаться пороку?
Его глаза стали серьезными и даже злыми, а вот дурацкая улыбочка так и украшала губы.
– Я предлагаю не отказывать себе в удовольствии, тем более, если мы вместе поедем в отпуск.
– Устроишь мне райский уголок с всякими блаженствами? – саркастично протянула.
– Устрою и сам получу не меньше, чем ты!
Костя скатился с нее и спокойно пошел в ванную, а ей пришлось приводить в порядок дыхание и прикладывать немного холодные ладошки к горящим щекам. Правда, с покусанными губами ничего уже поделать было нельзя, и найти другое объяснение для отца, Марина тоже не сможет.
Хотя, она уже давно большая девочка и не должна оправдываться за нечто подобное, перед родителями!
Быстро переоделась и пошла вниз на кухню, где уже был накрыт стол. Любаша суетилась вокруг Ильи и отца, с любопытством поглядывая на лестницу, и когда заметила приближение Марины, облегченно выдохнула и улыбнулась, достала сразу две чашки для кофе, и тарелки.
Папа сидел, размазывая джем по тостам, слушал Илью. Но нельзя было сказать, что выглядел он очень счастливым.
– Всем доброе утро! – спокойно прошествовала к своему месту, кивком поблагодарила Любашу за свежий кофе и потянулась к сливкам,– что-то ей сегодня захотелось сливок и сахара.
Илья удивленно наблюдал, как она в чашку сыпанула две полных ложечки сахара, добавила сливок и спокойно стала помешивать. Отец только вопросительно приподнял бровь, насмешливо глядя на нее.
– Съешь лимончик, доченька! – ехидно протянул ей тарелочку с лимоном для чая.
– Пф, очень смешно!
– Я что-то пропустил? – Костя подошел тихо, облокотился на ее стул и заглянул в чашку, посмотрел на тонко нарезанные ломтики лимона на тарелочке, – Это мне, что ли? Чтобы рожа не такая довольная была?
Папа невозмутимо пожал плечами, Илья перевёл удивленный, ничего не понимающий взгляд с нее на деда, а потом на своего отца и опять на нее, покачал головой и начал самозабвенно жевать, лоснящийся от сливочного масла, тост с джемом.
Костя склонился к ней и тихо прошептал на ухо:
– У меня очень прозорливый будущий тесть, еще и шутник!
Потом невозмутимо опустился на стул рядом, кинул себе в чашку злосчастный лимон, залил чаем и начал завтракать.
После завтрака Костя быстро заставил Илью собраться, и повез его на тренировку по фехтованию, тренер был довольно строгим и очень не любил нарушения дисциплины, а если учесть, что Илья делал определенные успехи, то и требования к нему были несколько жестче, чем к остальным ребятам в их группе.
Вася бродил по дому и не знал, куда себя приткнуть. Только сядет, его гонит Любаша, мол, он ей работать мешает.
Папа посмотрел на это пару минут и двинулся следом за Мариной к ней в кабинет. Она не собиралась сегодня сразу ехать в офис, после обеда у нее была запланирована деловая встреча и, исходя из ее итогов, можно будет уже ехать в офис и начинать конкретный шмон среди сотрудников. Андрей, кажется, своим двуличием заразил еще кого-то. Очередной непризнанный гений себя открыл и сделал большую ошибку. Он разозлил не столько саму Марину,– она и так знала, что двуличие часто встречается там, где крутятся большие деньги, – сколько одни небезызвестные органы…, которые не любят когда их дергают за хвост, привлекая внимание, а потом показывают им фигу с маком.
– Что это ты в такую рань не спишь? Мне казалось, тебе рановато сбегать от домашнего очага с утра пораньше!
– Язвишь, как всегда, – Марина только кивнула, глядя на отца.
Постарел, хоть и не дашь ему его возраст, но начал немного сдавать, седины прибавилось, кожа серая стала, глаза немного блеклые.
– Ты хорошо себя чувствуешь? Или новая пассия заездила?
От такого вопроса отец подавился воздухом, а потом расхохотался.
– Ты неисправима! Столько лет прошло, а ты мне все простить не можешь?!
– Дело не в этом.
– А в чем тогда?
– Ты зря думаешь, что я против Риты что-то имею. Она хорошая женщина и видно, что ты ей не безразличен. Я рада за тебя!
– Ты рада за меня, но не рада мне в своем доме, так?
– Нет, не так. Я просто не уверена, что вы с мамой не начнете выяснять отношения. Не хочу, чтобы Илья волновался из-за этого!
– Мне нечего выяснять с твоей матерью! – отрезал непримиримо, – И делить тоже совершенно нечего! И я буду тебе признателен, если ты не станешь сталкивать нас лбами!
– Не стану, мне это не нужно! Ты не хуже меня знаешь, она не простит тебе того, что ты счастлив без нее, тем более с другой женщиной! Она не упустит возможности, чтобы тебя задеть.
– Рита не должна видеть и участвовать в этом, мои ошибки не ее вина! Поэтому, я тебя прошу, поговори с матерью и предупреди, чтобы не лезла ни ко мне, ни к ней!
– Ты только за этим приехал? – обида тщательно была скрыта глубоко внутри, но ее все равно задело такое предположение.
– Я приехал убедиться, что у тебя все хорошо! Вы вчера очень быстро уехали, и выглядела ты неважно, я беспокоился.
– Со мной все хорошо, – спокойно заверила его.
– Да, – отец хмыкнул, улыбнулся. – Это я уже понял! Не знаю, что между вами снова происходит, но надеюсь, ты знаешь, что делаешь и не навредишь, ни себе, ни сыну!
– А Костя? О нем ты, случайно, не беспокоишься?
– Если бы не привязанность Тани к нему, как другу, и Ильи, – я бы его убил, – спокойно проговорил он. – Но и ты тоже, смотрю, решила дать ему второй шанс.
– Прошлое, на то и прошлое, чтобы о нем забыть и не вспоминать. Я забыла и отпустила! Тебе тоже советую так сделать.
– Удивительно, – он покачал головой, пораженно глядя на нее, – вы с Таней так не похожи друг на друга, но в одном все-таки схожи. Умеете прощать и давать шанс другим. Не знаю, кого благодарить за то, какими вы выросли!
– Мне слышится в твоих словах намек, что не наших матерей в этом заслуга, – саркастично заметила она, подошла к отцу, обняла, прижавшись к родному плечу. Марина столько лет не чувствовала крепких рук родного папы, что забыла насколько сильными они казались ей в детстве.
– Твоя мама уж точно прощать никогда не умела, не меня, по крайней мере!
Папа обнял ее в ответ, погладил по коротким волосам на макушке, тяжело вздохнул и отпустил, но из рук своих не выпустил.
– Я очень по тебе скучал, дочка! Очень!
– Прости, что я так долго не могла тебя понять, папа, – она прошептала, едва сдерживая, навернувшиеся на глаза грустные слезы. Марина столько времени потеряла на обиду на отца… столько времени! А теперь его не наверстать,– для этого, всей жизни не хватит,– а ей и так осталось не слишком много.
Но их разговор прервал зазвонивший телефон. Не ответить Саве она не могла.
– Да, Сава, слушаю!
– У нас проблемы, Марина, большие такие проблемы! – вкрадчиво проговорил, но за этим спокойным властным тоном скрывался атомный взрыв, не меньше.
– Еду!
– Жду в ресторане, и Тане придется подождать с медовым месяцем, сама ее наберешь или лучше мне?
– Давай сам. Гена нужен?
