Никтория Мазуровская
Стану Солнцем для Тебя
Только понял недавно, что всегда она была с ним. Светлым воспоминанием. Страстным наваждением. Тайным желанием. Но, так или иначе, Марина была в его мыслях. И давно стала его частью. Под кожей у него. В крови. У него крышу сносило, когда она рядом, еще больше сносило, когда Марина была далеко. Рука начинала тянуться к телефону, чтобы позвонить и услышать голос, написать смс и спросить, чем она занята. Приходилось себя одергивать, напоминать, что она не давала ему такого права, даже намеков на такое не было. Только с каждым днем потребность в ней росла, становилась невыносимой, и он сдавался: звонил и писал. Говорил какую-то ерунду, придумывал причины, чтобы вечером задержаться и побыть рядом чуточку дольше.
Когда успел настолько привязаться? Не понял. Не заметил, как поменялись полюса в жизни.
А что теперь будет?
Кто даст ему стопроцентную гарантию на благоприятный исход? Кто? Бог? А он есть? Сава? Сам Костя? Кто?!
Невыносимо было думать, гадать и не знать, что его ждет дальше? Не находились правильные слова ни для себя, ни для других. Есть ли они вообще, эти правильные слова, когда человек, которого ценишь и которым дорожишь, вдруг может прекратить жить?
Костя не спрашивал и не интересовался, кто и зачем. Хоть и были подозрения, но месть оставил на потом. Точнее, то, как он будет действовать дальше. Будет ли жить эта паскуда Разецкий, зависело напрямую от этих двух часов.
Неизвестность страшит, хуже самой смерти, хотя куда уж хуже?!
Только представил себе на секунду, что все… просто все.
Выйдет врач и скажет:
– Мы сделали все, что могли. Нам жаль. Примите соболезнования.
Таня хлопнется в обморок, Саныч схватится за сердце, Сава и Артем останутся стоять с каменными лицами, а у него сердце из груди вырвут, растопчут, порежут на куски. И внутри, из самых мерзких темных глубин сознания, вынырнет наружу желание не крушить, не убивать, не мстить. Нет. А просто пойти к ней. Последний раз вдохнуть ее запах. Прикоснуться к еще теплой нежной коже. Поцеловать. А потом лечь рядом и просто умереть.
Потому что, без сердца ты не можешь жить, никто не может жить без своего сердца.
И он не сможет. Продержится какое-то время, а потом ляжет и умрет.
Потому что мир перестанет быть привлекательным. Солнце перестанет греть и освещать всё красками. Не будет больше ничего важного. Все станет тусклым и пустым. Пресным. Потеряет свой вкус. Свою значимость.
Он эгоист до мозга костей. Чертов эгоист!
Илья его не удержит здесь.
Плохо так говорить. Неправильно.
Но как есть.
Сын не сможет его удержать надолго.
Год-два, пока сам Илья не подрастет, и время не затянет его раны, но не больше. Бывает такое, что дети – это важная часть жизни, но самым главным, тем, что делает тебя самого живым, является другой человек. Твой человек. Не твоя половинка, нет. Отрежь от тебя половину, и ты проживёшь, как-то, но проживёшь.
А твой человек, он должен всегда быть рядом. Близко. Как можно ближе. Чтобы дышать одним воздухом. Чтобы думать одними мыслями.
Марина – его человек!
Так и стоял под этим проклятым дождем. Ждал чего-то. И оно случилось!
Холодная детская ладошка прикоснулась к его ладони. Схватила крепко и сжала сильно, дернула, привлекая его внимание.
Илья.
Сын стоял рядом, вцепился в его руку и смотрел на него, задрав голову вверх, серые глаза блестели слезами, но он стоически их не замечал, только носом шмыгал и смотрел на него, ждал.
– Иди сюда! – прижал сына к себе, стиснул руками мальчишеские плечи. – У нас все будет хорошо, слышишь?!
Илья зашмыгал громче, плечи затряслись от рыданий. Он – маленький мальчик, который узнал, что его самый родной и близкий человек, самый дорогой и важный, может умереть. И ему страшно. Страшно потерять свою маму!
Костя помнит, каково это – потерять свою маму. Хрупкую. Красивую. Умную. Мудрую. Любимую маму!
Прижал сына к себе еще сильней, успокаивающе гладил по тонкой спине, что-то говорил. А у самого мороз по коже мурашками пробежался, и тряхнуло его снова так, что помутнело перед глазами и качнуло из стороны в сторону.
Осознанием шибануло!
Костя не один. Илья! У него тоже горе. Та же пустота. Тот же страх. Неверие. Та же неизвестность пугает.
Только единственной константой в мире его ребенка был он сам. Только он мог дать ему силы пережить все это. И неважно, сколько времени это займет. Но только Костя мог помочь сыну справиться и пережить весь этот ужас и кошмар.
Костя не один в своем горе.
Их двое.
И Марина самая-самая для них: важная, ценная, любимая. И они не могут ее потерять. Не могут! И не потеряют!
– У нас все будет хорошо, слышишь?! Все будет хорошо! Наша мама сильная, ты же знаешь, она выкарабкается! У нее другого выхода нет!
Косте казалось, что сын его не слышит, но Илья вдруг замер, поднял на него полные слез и невыплаканной боли и страха глаза, посмотрел недоверчиво, но с такой дикой надеждой и отчаянным желанием поверить, что Костя не мог замолчать:
– Вот увидишь, мама справится! Она нас никогда не бросит, Илюх, никогда! Ты же знаешь, да?!
Мальчик кивнул, уткнулся макушкой в Костин живот и снова заревел, но теперь, кажется, облегченно.
Костины слова его немного успокоили. Немного.
Но что, если Костя соврал?
Что, если… если выйдет по-другому?
Как Косте жить после этого?
Как смотреть в глаза Илье?
Перед глазами стояла Марина, эта ее дурацкая насмешливая самоуверенная улыбочка, даже чуточку презрительная. Она смотрела на него и, как бы, подначивая своим взглядом, говорила ему: «И что ты сделаешь? А, Костя? Опять сбежишь? Опять спрячешься? Замкнешься и будешь снова всех ненавидеть за свою боль? Да, Костя?»
Нет!
Ему не потребуется ничего этого!
Марина будет жить! Будет на него злиться, потому что потеря контроля для нее «хуже смерти», будет его проклинать и беситься. А он будет рядом, несмотря ни на что. Продаст все, и купит соседнюю квартиру. Будет мозолить ей глаза. Будет ее доводить до бешенства. До ругани. До угроз. Все у них еще будет!
Потому что Марина будет жить!
Другого выхода у нее просто нет.
Ни у кого из них нет права сдаваться.
Два солнца и одна земля.
Она его человек! Она человек Ильи! Она будет жить, несмотря ни на что!
ГЛАВА 13
У него затекли ноги, – ужасное ощущение, будто тысяча иголок по всей поверхности одновременно начинают колоть, под кожу вонзаются и лезут еще глубже, но встать и размять их не мог. Проснулся оттого, что все тело свинцом налилось, и от кошмара его начало колотить нервной дрожью, но сумел взять себя в руки, быстро успокоился и не разбудил Илью.
Лицо руками растер, сделал глубокие вдохи, чтобы кошмар этот перед глазами не стоял.
Сын спокойно спал, полусидя на сиденье рядом, но при этом часть туловища и голова спокойно лежали на коленях самого Кости.
Сонно взглянул на наручные часы, отметил, что проспал два часа, скоро должен вернуться Саныч и сменить Костю.
Не находил в себе сил, чтобы повернуться лицом к, стоящей в палате кровати. Просто не мог физически выносить это зрелище: Марина вся в трубках, проводах; мертвенно бледная, худая; трубка, торчащая изо рта, благодаря которой она все еще дышала, а значит жила.
Ненавидел все это. Ненавидел!
Но не мог не приходить.
Не мог не слушать писк приборов, гудение этого чёртового ИВЛ.
Каждый раз с замиранием сердца слушал ее пульс на приборе. Мог подойти и взять ее ладонь, едва теплую, вялую, будто неживого человека, найти на запястье точку и, собственными пальцами ощущать, как бьётся новое, сильное сердце.
Только Марина не просыпалась.
Он убеждал Илью в этом: мама просто сильно устала и ей надо восстановиться.
Практически точь-в-точь повторил слова всех врачей. Что такое бывает. Что истощенный организм должен восстановиться. Наверное. Но с ними такое за что?
Месяц прожил, как в аду. Хотя почему, как? Это ад и есть!
Жить и не знать, что будет дальше с тобой, с твоим ребенком, с твоей женой!
Ждать. Жить ожиданием улучшения… или ухудшения.
Держаться изо всех сил, чтобы не сорваться и не начать творить вещи, о которых потом будешь всю жизнь жалеть. Молча стиснуть зубы, держать сына за руку и убеждать обоих, что все будет хорошо. Брать неизвестно где силы на это терпение, на такую жизнь, и делиться с другими, быть для них опорой.
А ему кто, хоть каплю веры даст? Хоть чуток? Его веры становится мало. С каждым днем, часом, минутой.
Он уже проходил через это. Видел, как безуспешно врачи борются. Видел. Помнил. Пережил.
А сейчас переживет? Уверенности в утвердительном ответе не хватает.
****
Месяц назад Сава исполнил сказанное.
Через два часа у Кости на руках было свидетельство о заключении брака между ним и Мариной, со всеми подписями, печатями. Не придраться.
На возмущение остальных, такими методами, ему было плевать. Класть он на всех хотел. Его поняла только Таня, ничего не сказала. Подошла, села рядом, обняла Илью и его самого за руку взяла, вцепилась, как клещ, ногтями впилась.
Он был ей благодарен: за эту молчаливую поддержку и за это понимание ситуации.
Докторам Сава объяснял все сам, и уже через час Марину снова оперируют, по больнице бегает Золотарева с видом хозяйки и раздает указание всем подряд. И ей Костя тоже был благодарен.
Санычу накапали корвалол. Неле тоже. А потом их всех к ним домой отвез Олег. И стало легче дышать,– беспокоиться и об их состоянии здоровья он не мог, ему бы самому корвалол этот хряпнуть, на всякий случай.
Он все думал, кто и зачем?
Разецкий? Да, у них с Мариной были нехилые разногласия. Деньги, компания, связи, – все стояло на кону, и этот недопонятый гений мог бы и пойти на крайние меры, но уж очень все наигранно выглядит, сработано грязно. Слишком просто.
Нельзя допустить ошибку и складывать все «яйца» в одну корзину.
Марина всегда была перестраховщицей, и на такой случай давно предусмотрела несколько вариантов развития событий. Разецкий идиотом не был, а значит, действовал бы по-другому, потому что, в случае смерти Маришки, все достанется Илье, а пока сыну не исполнится восемнадцать, за всем «добром» будет присматривать либо он – Костя, либо Сава. И никто из них ему не даст ни гроша, – это в лучшем случае. А в худшем… утопят его в его же собственном дерьме по самые уши.
Не понимать такого расклада Андрей не мог. Такая ошибка ему слишком дорого бы обошлась. Нет.
Тут что-то другое. Что-то личное, не связанное с бизнесом напрямую.
Или остается еще один вариант.
Тем, кому положено знать, с кем Марина тесно сотрудничает, и если предположить, что вся эта дурно пахнущая ситуация была Саве предупреждением…
У него снова кровь забурлила, огнем яростным загорелась, и черной яростью все перед глазами покрылось. В голове пустота, ничего кроме желания убить и размазать по стене Шаха, суку, из-за которого Марина оказалась на больничной койке.
Будь он моложе, то сорвался бы. Пошел вымещать свою злость.
Но не имеет права ошибиться. Не сейчас.
Как бы он сам не относился к такому «сотрудничеству», но Сава не был паскудой. Этот мужик был частью, теперь уже и его семьи тоже.
Помог. Сделал невозможное, и сейчас у Марины есть не призрачный шанс, а самый что ни на есть, реальный.
Так что… глубокий вдох, потом еще один, и еще. Руки перестают дрожать и только сильней стискивают плечи Ильи и ладонь Тани.
Дышать и успокоиться.
Думать дальше.
Рассмотреть все варианты. Любые. Даже самые абсурдные. Проверить всех, с кем спала за последние годы, с кем общалась. И найти ту дрянь, которая практически лишила его жены и матери его ребенка.
Но просить об этом Саву или же Артема он посчитал глупо и нецелесообразно, учитывая их возможную косвенную вину. Нет.
Аккуратно высвободил свои руки. Поцеловал Илью, обнял благодарно Таню, и под внимательными взглядами остальных, вышел на улицу, но дальше крыльца клиники идти не стал, дождь так и лил.
Курить хотелось страшно, до зуда в пальцах, до темных точек перед глазами. Только вот, когда Илья увидел несколько часов назад в его пальцах сигарету, посмотрел на него так уничижительно и презрительно, что и слов лишних не нужно было говорить, и так все ясно.
Илья, практически одним своим взглядом, обвинил Костю в эгоизме. Просто посмотрел, как бы говоря этим взглядом ему: «ты хочешь меня и отца лишить, да? Так ты обо мне обещаешь заботиться?»
Не закурил тогда, бросил сигарету на землю, а дождь довершил уничтожение бедной сигареты.
И сейчас хотел курить. Терпкий успокаивающий вкус на кончике языка практически начал ощущать, но руки в кулаки сжал. Разжал. И по новой. Костяшки сбитые болели, сукровицей сочились. И ему хватало этой физической боли, чтобы очнуться и понять. Курить он больше не будет. Никогда!
За очень короткий промежуток времени он примерил на себя несколько нетипичных, для его прошлого образа жизни, ролей: муж, отец. И ему чертовски нравилось быть отцом! Когда все твое существо сосредотачивается на одном единственном ребенке. Невероятное ощущение подъема, эйфории какой-то. Когда гордость за достижения сына переполняла, разрывала на части, и от радости хотелось кричать. Смотрел на его тренировки по фехтованию, волновался, чтобы не поранился. Хотя, видел, сам на ощупь проверял и костюм, и учебное снаряжение. Но страх был. И уже не исчезнет. Это нормально: бояться за своего ребенка. Думать, планировать свою жизнь для него. А еще Костя стал «мужем». Как только Марина рассказала ему все, он уже мысленно примерил на себя этот статус. Тайно. Как последний дурак. Чуть ли не грудь колесом выпячивал от собственных мыслей. Он хотел быть для нее большим. Не другом. Не братом. Мужем. Самым родным и любимым!
Теперь примерил на себя еще одну роль. Неожиданную.
Костя стоял на крыльце, дышал влажным воздухом, наполнял легкие свежестью, мозги себе прояснить пытался, чтобы адекватно оценивать информацию и думать.
Заметил бредущую, тяжелыми шагами, женщину и не сразу смог распознать в этой, согнутой горем к земле, женщине, Любашу. Хохотушку и веселушку, шутницу, и просто, широкой души человека. Горе ее не красило, оно вообще никого не красит.
Нервные резкие движения, тяжелый шаг, сгорбленная спина, и смотрит только себе под ноги, но упрямо идет вперед.
– Люба, что Вы здесь делаете?
Она недоуменно вскинула на него взгляд, и, кажется, даже не узнала. Глаза пустые-пустые, полные невыплаканных слез, но зубы вместе стиснула, стоит и смотрит на него.
Костя к ней на шаг приблизился, хотел руку протянуть, чтобы на скользких ступеньках не упала, а она отскочила от него, как от прокаженного.
– Люба, что с Вами?
Ей хоть сказали про Васю-то? Видимо, не сказали.
– Люба, Вася жив. Жив! – со всей убежденностью, что смог, из себя выдавил, смотря женщине в глаза.
Они оба на минуту замерли. Так и стояли. Он на крыльце и под крышей. Она перед крыльцом, под открытым небом и дождем. Смотрели друг другу в глаза. Он забыл, как дышать, боялся, а вдруг и ей плохо станет? Марина его точно укокошит, – своих помощников по дому она любила с особым пиететом.
– Живой? – тихо прошептала, но Костя услышал или скорей прочитал по губам. Бедная женщина не знала столько времени, что с ее любимым мужем. Думала, умер, и никто не мог ей сказать, что водитель пострадал не сильно, в отличии…
– Живой, пострадала вся правая сторона тела, но там только перелом и пара трещин, никаких серьезных повреждений. Будет жить ваш Василий! Будет жить!
Женщина застыла. Стояла, мокла и глупо так, по киношному, хлопала глазами, будто не в силах была понять то, что Костя только что сказал.
Уже, было, к ней сунулся, со ступеньки вниз спустился, а она вдруг оседать начала прямо на асфальт и зарыдала так, что у него мурашки по коже побежали. Еле подхватить успел, оглянулся, может из медперсонала кто-то рядом был, ей же успокоительного надо дать.
Вся до нитки промокла, холодная, задыхаться начала от плача. Бормотала себе что-то под нос, он еле расслышать смог:
– Господи, живой, бестолочь, живой! – всхлипнула, воздуха глотнуть смогла. – Сама убью, по башке скалкой дам, я ж чуть не умерла! А он живой, значит! Живой! Божечки, живой!
Он так и стоял, слушал. Как-то пытался утешить ее, но, если откровенно, получалось так себе. Хреновый из него утешитель. Сжал женщину в своих руках посильней, перетащил под навес крыши, раскачивался вместе с ней, как маленького ребенка качал.
– Живой он, живой! – убежденно повторил.
Костя никогда не обращал внимания на их статус. Ну да, знал, что они семейная пара. Муж и жена, а далее по тексту. Детей у них своих нет. Так и живут на работе, сколько себя помнят. Но не обращал внимания, не придавал значения этой паре, их семье.
По сути-то, у Любаши, кроме Василия, совсем никого нет. Только муж. Один единственный родной человек. И когда ты не знаешь, что с ним, где он, жив ли,– это страшно. Любаша такого не заслужила.
Довел ее до приемного покоя. Сдал на руки, подбежавшему медбрату, и велел дать успокоительное, а то мало ли чего с ней случится от переживаний,– возраст все ж таки.
Но возвращаться обратно к Илье и остальным пока не собирался.
Снова вышел на улицу, осмотрелся.
День-то хороший был.
Дождь вон идет, зелень вся ярче стала, жара городская не давила так. Хорошо. Только сердце не на месте, смутная тревога грызет, не дает покоя мысль.
Все не вовремя. А может, наоборот, чересчур вовремя.
Было ли это реальным покушением? Сомнения есть. Тот, кто заказал, не знал про болезнь Марины, иначе нанял бы киллера, чтобы наверняка: снайпера стреляют в голову, и контрольный,– в сердце. Можно было взрывчатку в машину подложить, и тоже наверняка было бы все.
Нет. Ее не хотели убивать.
Способ странный. Авария? Серьезно?! Та газель, с какой скоростью ехала? Сотня? Меньше даже. Маришкин мерин не всмятку же весь, пострадал да, людей покалечил, но убивать никого не собирались.
Тогда что? Хотели на время вывести из игры? То есть, ответы надо искать у нее на работе?
Или личное?
«Марина, если бы ты только знала, что я думаю и что чувствую сейчас…»
Хотя нет, лучше ей не знать. Испугается от накала, от мощи, спрячется, убежит. Нет. Лучше пусть не знает. Он ей потом обязательно расскажет. И покажет тоже.
Еще раз огляделся. Прошелся туда-обратно, потом еще раз.
Достал мобильник и нашел в контактах нужный номер.
Недолгое ожидание, несколько долгих гудков и зычный голос начальника службы безопасности прозвучал на другом конце:
– Да, – рыкнул недовольно.
– Мне нужна вся информация по поводу этой аварии, я хочу знать, кто и за что, Руслан, ты понял?!
– Понял, – напряженно ответил тот и точно уже начал что-то делать.
– Смотри камеры видеонаблюдения, все что найдешь. Мне нужно знать, кто был за рулем, по чьему приказу действовал. Найди эту тварь и привези ко мне!
– Ты не понимаешь…
– Это ты не понимаешь! Какая-то гнида чуть не убила мою жену! Ты найдешь мне его, плевать, какими способами ты это сделаешь, но чтоб через два часа у меня на руках была хоть какая-то информация! Ясно?!
– Я понял, уже работаю. Могу я Олега подключить?
– Олега да, но с людьми Шаха будь осторожнее, мне не нужны разборки еще и между семьями.
– Я могу действовать, как сочту нужным?
– Ты можешь работать так, как тебе удобно, главное результат! Нужно начать допрашивать всех домашних? Начинай. Нужно кого-то купить? Покупай. Но найди мне этих тварей, Руслан!
– А дальше что с ними делать? – вкрадчиво задал интересный вопрос.
Костя, пока говорил, измерял шагами крыльцо, но после вопроса остановился, задумался.
– Все зависит от того, кто это будет. И, Руслан, найди Разецкого, у меня к нему много вопросов накопилось.
– Уже работаю, – бросил на прощанье и отключился.
Снова потекло медленно время ожидания. Он возвращался к своим, сидел рядом с Ильей, держал его за руку, но молчал. Оба молчали, у них слов не находилось ни для утешения, ни для чего-либо еще, просто слов вообще не было. Сердце одно на двоих колотилось, как бешеное, и руки мелко дрожали. Страх всё заволакивал, и думать о чем-то другом становилось невозможным. Сознание в ловушку угодило, тонуло в страхе, как муха тонет в сладкой патоке меда, умирает медленно. Вот так же и они оба, тонули в собственном страхе, не в силах позвать на помощь. И только руки крепче стискивали, чтобы собственные крики сдержать.
Он не выдерживал, срывался. Уходил. Колотил до боли знакомую стену, и ни один живой человек не мог его успокоить или остановить. Ему нужна была эта физическая боль, она не давала ему окончательно слететь с катушек.
Бил. До новой крови. До ярких точек перед глазами. До онемения в кистях, когда все, предел, не ощущаешь ничего, но знаешь, что там у тебя и трещины, и кожа, кусками кровавыми выглядит.
Брал у медсестер бинты, заматывал. И шел к Илье.
Больше для него в тот момент никого не существовало.
Пятнадцать минут, что его не было, сын был возле Тани, потом прилетел взволнованный Кирилл и сменил её.
Дети детей проще понимают, всегда. Есть между ними какая-то связь, чувствуют другу друга. И когда Костя уходил, Илье было спокойнее возле Кирилла, а это было главным и важным.
Снова садился возле сына. Тот сразу хватал его за руку, крепко сжимал, а Костя терпел, от боли в руках шипеть хотелось, но терпел и думал, размышлял. Боль отрезвляла его, позволяла думать.
Только стоило в пустые глаза сына заглянуть, как все мысли пропадали. И становилось страшно еще и за него. Он сам прекрасно помнил, каково это быть сыном, который вот-вот может потерять свою маму. И весь тот ужас и страх ни с чем сравнить нельзя. Пусть Костя был старше, и отношения с мамой были совершенно другие, но от боли это не избавило, от вины тоже. И он боялся за сына, что тот начнет винить себя (глупо и бессмысленно), но будет винить именно себя.
И тело снова прошибало холодным потом и нервной дрожью. Вздрагивал весь.
Сразу притискивал ребенка к себе, укутывал руками, прятал от горя, от страха. Шептал на ухо, успокаивал, делился своей верой.
Только хватало ненадолго, и когда не мог сидеть, не мог сдерживать собственный характер, собственную боль и страх, срывался и уходил.
Снова бил. Орал. Что-то Марине кричал, надеясь, что она его услышит, иррационально, но почему-то думал, что услышит и поймет, будет бороться.
И возвращался обратно к сыну.
Так прошло несколько часов, по одной схеме действовал, как заведённый. Пустота внутри образовывалась. Страшная. Потому что там не было уже веры, надежды. Только отчаянная боль. И он гнал ее из себя, болью выбивал.
Не мог. Не имел права сдаваться.
А потом, через три с половиной часа позвонил Дарчиев, и стало совсем «весело».
Костя вызов его сбросил (не хотел, чтобы Илья, да и остальные слышали) и быстро вышел на улицу, игнорируя взгляды Савы и Артема, они своё уже сделали, теперь его очередь:
– Узнал что-то?
– Интересная штука получается, Костя, – собеседник протянул ехидно. – За рулем-то баба была!
– Баба?!
Неожиданная новость. Вот, правда. И мыслей никаких. Кроме самой очевидной: бабы любят мстить друг другу. Из ревности чаще всего. Это что ж, Марина у кого-то мужика увела? Из семьи? Или просто отбила?
Чушь полная.
Она на своей шкуре прочувствовала, что значит быть обманутой, брошенной, одной. Спасибо ему самому и ее отцу. Никогда бы так с другими поступать не стала, несмотря на ее работу и сомнительное прошлое. Не стала бы.
– Женщина. На камерах дорожного движения, конечно, плохо видно,– только очертания. Но Олег нашел одного водилу, а у него тачка хозяйская с системой хорошей. Камера на движения включается, запись ведется. Вот и рассмотрели.
– Все на флешку, и привезете мне сюда, и ноут мой тоже надо!
– Она или дура конченная, или дилетантка, один фиг! Кепку натянула так, что рожу не видно, а вот по фигуре сразу бабу определили: среднего роста, худая, но с рукой левой у нее не то что-то, странно сгибалась. И блондинка, волосы из-под кепки торчали.
– Без разницы кто она, ты мне ее только найди! – резко отрезал. – Машина эта у нее откуда? Нашли документы? На кого оформлена?
– Газель, на транспортную компанию по перевозке оформлена, но там загвоздка, Костя, люди не хотят вникать в нашу ситуацию и молчат.
– А ты сделай так, чтоб не молчали! Надо будет, ссылайся на меня или на Диму, пусть их главный со мной свяжется, я ему сам все растолкую.
– Понял я, понял! Сделал уже все! Думаю, деваха эта или водилу подговорила и тачку умыкнула на пару часов (украсть не могла, не с ее рукой), или взяла ее с разрешения кого-то, покруче простого водителя.
– Ты мне эту конторку перелопатишь вверх дном, – всю, но чтобы девку нашел и ко мне привел!
– Живой? – провокационный вопрос.
– Мы с тобой не разбойники с большой дороги, Руслан, а законопослушные граждане. Так что, живой и желательно целой, а дальше я сам решу.
– Вот это твое «сам решу» меня и пугает, Костя.
– Она мою жену чуть не убила, не спрашивай меня о том, что не готов услышать!
Руслан больше говорить ничего не стал, отключился.
А Костя, всей кожей, затылком чувствовал, что у его разговора свидетель есть, и даже оборачиваться не надо, чтобы сказать, кто именно там стоял.
Сава стену плечом подпирал, руки на груди сложены, насторожен, но по роже видно, что доволен. Непонятно только от чего.
– Мои люди выяснили то же самое, – спокойно проговорил, и взгляд такой надменный, но довольный. – Твоим не мешали.
– Спасибо, добрый человек, – саркастично заметил Костя. – Чего ж раньше не сказал?
– Хотел посмотреть, что из твоей затеи выйдет. Должен признать, Олег свое дело знает, Дарчиев тоже.
– Посмотрел? Молодец! Про девку эту что-то есть у тебя?
– У меня нет, у тебя может быть. Пока глухо. Но ее найдут, не мои, так твои!
– Марина случайно с этой компанией не работала?
– Случайно не работала, и не собиралась никогда. Незачем.
На этом Костя посчитал для себя разговор оконченным, и собирался пройти мимо, но Сава не дал. Странный он мужик, все время в душу лезет, смотрит так, что наизнанку выворачивать начинает, все нутро перед ним обнажить нужно, чтоб отстал.
– Ты веришь, что она выкарабкается? Веришь?!
– А ты? – не стал отвечать,– в задницу себе может засунуть свою откровенность.
– Вот и я верю, – тихо проговорил мужчина и поднял на него тоскливый взгляд. – Она мне дорога, как бы ты не относился ко мне, к нашей работе. Марина мне дорога!
– Но мне она дороже, Сава! Не надо мне мешать! Я тебя ни в чем не виню. Пока. Но если ты даже косвенно причастен…
– Если этот так, я сам уйду, – резко отрезал и отвернулся от него, дернулся весь. – Я знаю, что тебе она дороже, но приготовься,– без боя она тебе не сдастся, не изменится!
– Без тебя знаю! – рыкнул и хотел снова уйти, но не смог.
Так и стоял, смотрел на Саву, думал. Что-то в нем изменилось. Кардинально. Навсегда. И точно, виной всему не Маришка на больничной койке. Дело в другом.
В дверном проеме появилась Золотарева, лицо заплаканное, серое. Но прическа идеальная, плечи расправлены, каблучки по кафелю стучат уверенно и звонко. Королева, мать ее!
Вот не нравилась она ему, и все тут!
Все беды от баб!
Женщина мимо него прошествовала. Подошла к Саве, молча встала рядом и, не глядя на него, взяла мужчину за руку, пальцами переплетаясь с его. Сжала.
И он стал лишним. Совершенно.
Но ухмылка вылезла на лицо, и Золотарева ее прекрасно видела, поняла, но реагировать не стала. Только спросила:
– Плохо тебе? – он кивнул, она тоже ухмыльнулась понимающе. – Больше стену не колоти, а то санитары по рукам свяжут и накачают седативными. Попроси, чтоб коньяку тебе налили, выпей и будь рядом с сыном, операция скоро закончится.
Он ушел и последовал совету.
Коньяк, обжигающей лавой прокатился по глотке. Костя изнутри весь согрелся, холод отступил, и его даже разморило немного, но сну сопротивлялся, ждал.
Они все ждали, когда закончится операция.
Таня и Дима, Кирилл, Неля и Саныч друг возле друга сидели, за руки, конечно, не держались, зато плечом к плечу, рядышком, а возле Саныча, Рита сидела, руку ему на бедро положила и застыла так, ей, наверное, было не очень приятно видеть Нелю, хр*н знает, но сидела же. Артем. Один совсем, потом к Илье подсел. Любаша в палате с Васей была, но и к ним выходила, откуда-то притащила чай горячий и пирожки. Илью есть пришлось заставить, а самому кусок в горло не лез, но он то что? Детина здоровый, а ребенку силы нужны, так что пришлось через «не хочу». Сава с Золотаревой так и торчали на улице.
Прошел еще час.
А потом вышел тот молодой врач:
– Операция прошла успешно! Признаков отторжения нет, но мы будем наблюдать. Кровотечение в печени устранили до конца. Состояние Марины Александровны тяжёлое, но стабильное.
– А можно маму увидеть? – робко спросил Илья.
– Нет, твоя мама сейчас в реанимации под наркозом. Туда нельзя никому, кроме врачей и медперсонала. Как только твоя мама очнется, мы переведем ее в другую палату, и тогда ты сможешь ее навестить.
Казалось, все выдохнули с облегчением. Танька расплакалась от радости. Саныч с Нелей друг на друга так смотрели, что и слов не нужно было. А у Ильи ноги ослабли, Костя его подхватил и к себе прижал, крепко-крепко, гораздо сильней, чем нужно, но и ослабить хватку был не способен. У него самого сердце остановилось, и перед глазами темнота на миг, а потом такая радость нахлынула… минутная, но всепоглощающая, невероятная радость! И пришло полное опустошение. Абсолютное. Когда вдохнул и не чувствуешь воздуха, запахов, вкусов, ни-че-го.
Накатило. И не отпускало, пока домой не добрались.
Илье нужно было отдохнуть, да и им тоже.
Все на подъеме были, и не заметили, как силы кончились. Никто за руль из них не сел, пришлось такси вызывать Неле, и Санычу с Ритой, Дима был в состоянии везти, только Таня взбунтовалась, истерика началась со слезами и криками, так что Олегу пришлось их вместе с Кириллом везти домой. Артема, Саву и Вику отвезли его люди. И его с сыном тоже доставили на бронированном автомобиле к самому подъезду, и с охраной проводили до квартиры.
Охрана. Точно! Пока эта история не закончится, им нужна охрана, Илье особенно. Значит, организует. И возле палаты Маришки тоже человека надо поставить, а лучше пару, и чтобы посуточно там дежурили, с врачами можно будет договориться. Деньги многое могут, правда, не все.
На первом этаже, в спальнях, расположилось старшее поколение, им всем места хватило, так что Илья в своей комнате и остался.
Кто-то был способен еще на душ, а Рита даже на кухне еды наколдовала, а иначе это не назовешь,– чудо-женщина: в такой ситуации, и готовить способна.
Костя сам просто лег на кровать, не раздеваясь, и лежал, в потолок пялился. Тупо смотрел. Ноль мыслей. В голове пусто. Только сердце стучало сильно, пульс в ушах отдавался.
А потом скрипнула дверь, и в забавной пижаме заглянул Илья. Тихо, робко, смущаясь своего страха, спросил, может ли он остаться спать тут.
