Наталья Свидрицкая
Хроники Нордланда: Кровь Лары
Порой Гэбриэлу безумно хотелось уехать куда-нибудь! И не просто уехать, а уехать надолго, в глушь, в лес, посидеть в тишине денька три-четыре, вновь ощутить то волшебное единение с миром. Алиса говорила, что он может это и здесь, и Кину подтверждал это, но у Гэбриэла не то, чтобы не получалось – он не хотел даже пробовать. Очень многие люди просто его раздражали; особенно – гости, которых следовало принимать, развлекать, с которыми следовало быть вежливым. Во время воскресных обедов и ужинов в главном Рыцарском зале собиралось до трёхсот человек! И все они считали себя хорошими знакомыми Хлорингов. Гэбриэл часто замечал среди них пронырливых человечков, которые, фамильярно именуя их просто «Гарет» и просто «Гэйб Хлоринг», вели себя, и разговаривали так, словно были с обоими братьями на короткой ноге, обсуждали их дальнейшие планы и поступки так, словно были посвящены в их сокровенные тайны, и ясно давали своим собеседникам понять, что о чём-то договориться с Хлорингами для них – раз плюнуть. Многие мужчины, от совсем молодых, до пожилых и даже старых, а на взгляд двадцатитрёхлетнего юноши, так даже и дряхлых, не скрывали своих восхищённых взглядов в сторону его Алисы, и обсуждали её так, словно у неё не было жениха, словно она могла быть им доступна! Брат, когда Гэбриэл спрашивал его, зачем им так много гостей, отвечал: «Это наша обязанность. Эти дворяне – наши вассалы и зависят от нас. Они платят нам налоги, мы живём за их счёт. Всё наше богатство – от них. Они нас кормят, они встают под наши знамёна, когда мы зовём их, погибают за нас. Эти пирушки – наша дань им. Здесь они экономят на еде, устраивают свои брачные союзы, развлекаются. Отец слишком долго пренебрегал этой священной обязанностью господина». И Гэбриэлу ничего не оставалось, как молча созерцать всё происходящее, терпеть, пытаться быть приветливым и стараться не замечать то, что задевало или даже оскорбляло его. Да, прав был Гарет, когда говорил, что быть Хлорингом – это тебе не сидеть на попе и попёрдывать! Они с братом уже окрестили не меньше десяти младенцев, присутствовали при заключении шести помолвок и ездили в Новый Город, чтобы сосватать одну невесту своему вассалу. И Гэбриэлом всё сильнее овладевала мысль о поездке на Север. Пусть не в Междуречье. Но в Валену – почему нет?! Он, в конце концов, граф Валенский! Сел на «Единорог» и рванул морем – какие проблемы?.. Гарет говорил, что они ничего не знают о настроениях русских князей, а ведь ходят упорные слухи, что они строят планы по отделению от Элодиса и основанию своего собственного княжества. И там рукой подать Фьёсангервен, а они до сих пор не знают, почему молчит Еннер. Но Гэбриэл чувствовал, что о поездке думает и брат. Гарет устал не меньше него самого, но он принимал бремя власти и ответственности совсем не так, как Гэбриэл. Он нёс его с готовностью и без ропота. С раннего детства, чуть ли не с младенчества, его учили, что это его долг. Сравнивая себя с Марфой и верным сыном, Гарет не лукавил: он понимал, что его бремя – самое неблагодарное и бессмысленное на свете. Что почти всё, ради чего он ежедневно хлопочет, уходит, как вода в песок. Падёж скота, ссоры между рыцарями, беременность дочки хозяина Городка, виновность в беременности сына хозяина Торжка, мир между семьями и будущая свадьба, прорыв дамбы за Копьёво, нападение медведя на корову в Кирбе – всё это были вещи сиюминутные, о которых через месяц уже никто не вспомнит, а он, герцог, обязан был мчаться туда, сюда, и повсюду, тратить время, нервы, силы. Ведь если не латать эти мелкие дыры, то очень скоро герцогство рухнет под собственной тяжестью, распадётся. Люди перестанут чувствовать себя нужными своему герцогу, и тогда он тоже перестанет быть нужным им. И что тогда его семье останется в сложившейся ситуации?.. Самоубиться башкой об стену?..
Гэбриэл видел всё это и понимал брата, как никто. Порой он даже сочувствовал ему, так сильно, что сердце сжималось. Гарет с готовностью положил себя на алтарь власти, до такой степени, что даже о любви и личном счастье не задумывался, принимая, как должное, что этого ему не дано. И Гэбриэл не пытался с ним спорить – он чувствовал, что брату так проще. И старался поддерживать и прикрывать его везде и всегда, а что до мелких стычек, так это им давно стало привычно и нормально. Никакого лицемерия друг с другом и никакой недосказанности – такими были их отношения, сложившиеся сами собой. Гарет, властный и очень сильный, с мощнейшей харизмой, постоянно пробовал брата на прочность, стремясь сделать его своим продолжением, а то и приложением, и Гэбриэлу приходилось постоянно напоминать ему всякими возможными способами и средствами, что он сам по себе и брат, но не собственность.
Он очень изменился. Он сам не чувствовал и не замечал, до чего изменился, и не видели этого близкие, те, кто находился с ним каждый день, – брат, Алиса, Иво, отец, – для кого перемены эти происходили ровно и постепенно. А Гэбриэл теперешний, и Гор – были двумя разными существами, настолько, что Гэбриэл сам теперь воспринимал себя тогдашнего, как почти чужого себе парня. Его образ мыслей, его поступки, его убеждения были теперь для Гэбриэла предметом постоянного стыда и сожалений. И часто, очень часто, думая об этом, он поражался: как могла Алиса тогда разглядеть в нем что-то достойное любви и уважения, как могла простить его и полюбить?! И каково было Гарету, такому гордому и щепетильному, осознать то, что пережил его брат и самому пережить это, и принять его?.. И кем будет он сам, если когда-нибудь забудет об этом и перестанет в душе благодарить их за всё?..
Но от Марии он благодарности не ждал и не хотел. Гэбриэл хотел, чтобы она не преклонялась перед ним, прощая ему прежнюю жестокость, а принимала его заботу, как должное… Только у него не очень получалось. Девушка чуть ли не обожествляла его, и Гэбриэла это смущало и тревожило. Меньше всего на свете он хотел бы, чтобы Мария полюбила его! И что он в таком случае станет делать?! Она высматривала его с косогора перед башней, и едва замечала всадника на сером жеребце, как мчалась к калитке и встречала его, вся сияя от счастья, обвивала его шею руками и хвасталась своими успехами и открытиями – почти, как Вэнни, только девушка понимала своё невежество и посмеивалась сама над собой, и это было так мило!
– Тильда учит меня готовить, – хвасталась она, – я научилась печь оладьи! И делать салат из овощей, хочешь, я сделаю тебе?.. Его нужно заправить маслом, кунжутом и уксусом, будет очень вкусно! Гансу очень нравятся мои оладьи.
– Ну, тогда угощай. – Гэбриэл вслед за нею вошёл в башню, огляделся. Здесь стало чисто, красиво, уютно. Всё новое, добротное, начищенные котлы и кастрюли сверкали, в углу стоял рукомойник из меди – новинка, привезённая из Дании, – а под ним не ведро стояло, а шкафчик, срывающий это самое ведро. Такие рукомойники только-только появились в Европе, и доступны были только богатым людям. Здесь он, разумеется, появился только благодаря щедрости Гэбриэла, который стремился тем, кого любил, дать всё самое лучшее, и был искренне счастлив, когда мог им угодить. Помимо рукомойника, здесь были огромный солидный буфет, полки под посуду и продукты, крюки на балке, чтобы вешать на них окорока и колбасы, и прочие страшно нужные вещи. Окна на нижнем этаже были маленькие, высоко под потолком, свет из них падал полосами, попадая в которые, волосы Марии вспыхивали янтарным пламенем. И сама она постепенно возвращала свою сияющую красоту, от которой захватывало дух. Со свойственной эльдар даже в большей степени, чем полукровкам, быстротой Мария поправлялась и избавлялась от следов отчаяния, голода и побоев. Вот только сердце и душа её ещё пребывали в Садах Мечты, и, не смотря на её храбрые старания бороться с собой, давалась ей эта борьба нелегко. Гэбриэл понимал прекрасно, что такая счастливая, непосредственная и свободная она только здесь, в Тополиной Роще, и только наедине с ним, Гансом и Тильдой. Моисея она уже слегка побаивалась, а Иво и любой другой посторонний человек заставляли её съёживаться и замыкаться в себе, она становилась пугливой, неловкой, и ей неимоверных усилий над собой стоило не броситься прочь и не спрятаться где-нибудь. Но при этом она выглядела такой напуганной и скованной, что Гэбриэл, щадя её, стал приезжать только с Кину, которого Мария совершенно не боялась и не стеснялась, и с Гором, оставляя Иво на дороге или сразу отправляя его домой.
Сидя на кухне в ожидании оладьев, Гэбриэл следил за Марией и думал: как много они теряли, не имея возможности любоваться тем, как некоторые девушки двигаются! Несмотря на беременность, Мария двигалась быстро, и в то же время необычайно грациозно и легко, словно танцевала, движения прекрасных рук были изящными и точными. Она не делала ни одного лишнего движения, замешивая тесто, разливая его на раскалённую сковороду, управляясь с подрумянивающимися оладьями. И говорила, рассказывала, говорила…
– … вечером можно купаться: вода тёплая, и никто не видит. Я купаюсь в рубашке, Тильда говорит: могут увидеть с проплывающей баржи или корабля. В первые дни я так уставала, пока спускалась вниз и поднималась обратно! А теперь мне легко, я даже не запыхаюсь никогда! Вот, тебе со сметаной, или с мёдом?
– Со сметаной. – Гэбриэл потёр руки:
– А запах!!! Ум-м-м… Слушай, вкусно! – Произнёс, проглатывая солидный кусок. – Пышные, во рту тают! Молодец!
Щеки Марии вспыхнули, глаза засияли, она принялась сворачивать в трубочку фартук, как стала делать это всегда, когда смущалась, и как только у неё появился фартук. И тут же ахнула, легко стукнув себя по лбу:
– Оладьи!!! – И бросилась к сковороде под смех Гэбриэла. Гор сидел рядом и преданно провожал каждую оладью на сковороду, а потом на широкую тарелку перед Гэбриэлом, всякий раз надеясь, что эта оладья для него… или эта… ну, или эта… Мария заметила и со смехом, подув на оладью, дала её Гору:
– Держи! Я знала одного Гора, которого страшно боялась и даже ненавидела. Но ты тот Гор, которого я люблю! Держи ещё оладью! Вкусно?.. – Мария собрала отдельно горку на тарелку для Ганса, выложила сбоку щедрую ложку сметаны и выглянула за дверь, позвав его. Ганс подошёл через пару минут, забрал свою тарелку и большую кружку холодного молока, подмигнул Гэбриэлу, и ушёл – он работал во дворе, доделывал перегородки в хлеву для коров. Мария присела напротив Гэбриэла, подперев щёку кулачком, смотрела сияющими глазами, как он ест. А ему так дико было думать, что если бы он не успел тогда, эта жизнь была бы просто стёрта, как что-то ненужное, мелкое, незначительное… Как и его собственная жизнь, и жизнь Алисы, и Иво, и сотен других мальчиков и девочек… «Ты должен спасти их всех». – Вспомнилось ему. И сердце сжалось… Пока что он спас только троих!
Вернувшись в Хефлинуэлл, Гэбриэл решил зайти к Алисе. Не смотря на то, что вроде бы у них было перемирие, и о Марии они больше не говорили, Гэбриэл чувствовал, что Алиса отдаляется от него, и его это пугало. Девушка стала задумчивой, скрытной, редко и мало рассказывала ему о себе, часто не слышала его, когда рассказывал он, думая о чём-то своём. Больше всего на свете Гэбриэл боялся именно этого: потерять Алису и её любовь. По его просьбе Кину нашёл в лесу венерин башмачок, и Гэбриэл, выкопав его, посадил в большой горшок и теперь притащил этот цветок Алисе, отыскав её в саду. Ни одной подружки с нею в этот миг не было, что Гэбриэл посчитал большой удачей, пока не подкрался к ней и не понял, что она тихонько плачет, сидя в тени большой яблони.
– Солнышко! – Отставив горшок в сторонку, Гэбриэл опустился в траву перед ней. – Что с тобой?.. Посмотри на меня, ну?.. Ты чего?..
Алиса поспешно утёрла слёзы, закрыла лицо руками:
– Не смотри на меня, я страшная…
– Ты?.. Никогда. Ты никогда не бываешь страшная, моя феечка!
– Тогда почему ты меня больше не любишь?! – Вырвалось у Алисы, и она, всплеснув руками, зарыдала, а Гэбриэл опешил. Вот тебе и здрасьте!
– Это откуда у тебя сведения такие? – Осторожно спросил он.
– Я что, не вижу?! – Выпалила Алиса. – Ты теперь ведь только о своей Длинной можешь думать!!! Ах, ей нужно секретер, ах, ей нужно зеркало, ах, ей нужно то, и сё, ах, я не успею, мне надо в Тополиную Рощу! – Передразнила она его необычайно противным голосом. – Фу!!!
– Алиса, я…
– Не надо меня утешать!!! – Возопила Алиса, заливаясь слезами. – Я ВСЁ вижу!!! – Всплеснула руками. – Я знала, знала, ах, какая я глупая, что я могла верить… верить… что ты забыл свою Длинную-у-у-у!!!
– А я и не говорил, что забыл её. – Гэбриэл встал. – Я никогда этого не говорил. Я никогда тебя не обманывал. Я говорил, что люблю тебя, и сейчас скажу, что люблю, и что ты моё Солнышко, и вся моя жизнь для тебя. Я не её спасал, а тебя, может, ты забыла?.. Мне стыдно перед Марией до сих пор, но вернись все обратно, и я снова выберу тебя, и хоть это гадко с моей стороны, и мне больно от самого себя, но ты – важнее всего на свете. И ты дурочка, если сомневаешься в этом.
Несколько секунд Алиса ничего не отвечала, заливаясь слезами. Потом, взяв у него платок, утёрла слёзы и высморкалась. Всхлипнула, опустив глаза. Спросила трогательным голоском:
– Это правда?
– Посмотри на своё колечко. – Предложил Гэбриэл. – Помнишь, что говорил Кину?.. Если один из нас солжёт в любви, он умрёт. Я же живой.
– Я не знаю, что думать. – Пожаловалась Алиса, комкая платок. – Я боюсь… Так боюсь! Гэбриэл! – Она подняла на него заплаканные глаза, превратившиеся в две тёмные кляксы. – Не бросай меня, пожалуйста!
– С чего ты вообще взяла, что я могу тебя бросить? – Гэбриэл присел рядом и привлёк её к себе, и Алиса с готовностью подалась к нему, всхлипывая и вздыхая от облегчения. – Кто тебе в головушку твою вбил эту чушь?..
– Девушки говорят, – призналась Алиса, – что если она родит тебе ребёнка, то ты будешь к ней всё время ездить… И она может… нет, она обязательно сделает так, чтобы ты стал думать и о ней тоже, не только о ребёнке… И она отнимет тебя у меня-а-а-а!!!
– Вот… – Гэбриэл с трудом удержал ругательство, прижимая к себе своё глупое Солнышко. – Нашла же, кого слушать, а?! Я бы твоих девушек взял бы, да и… языки-то им бы поотрезал! Не-е-ет, было, было что-то и у Хэ хорошее! Ну, вот на фига ты слушаешь эту хрень и рыдаешь из-за неё?! Вот, вся горячая стала, словно болеешь! Солнышко моё! Да, ребёнок наш с Марией – это проблема. Да, я сам не знаю, как её решу. Но он уже есть, понимаешь?.. И она меня об этом не просила. То, как он был зачат, это позор мой и стыд, не знаю, какой. Но тем более я не могу его бросить и не защищать и его, и его мать. – Он взял лицо Алисы в ладони, бережно вытирая большими пальцами слёзы и глядя прямо в глаза. – Но ты не бойся. Меня хватит и на Вэнни, и на этого ребёнка, кто бы он ни был, и на наших с тобой деток, пусть их будет как можно больше! А Солнышко у меня одно. В небе одно солнце, и у меня одна ты. – Он выдал эту фразу и аж загордился собой – красиво прозвучало, на его вкус, да!
– Правда?.. – Алиса улыбнулась сквозь слёзы такой прекрасной улыбкой, что Гэбриэл ответил не словами, но куда более красноречиво.
– Ты только не целуй её ТАК! – Несколько минут спустя, чуть задыхаясь, взмолилась Алиса, крепко прижимаясь к нему. – Никого, никогда-никогда, не целуй ТАК! Вообще никого не целуй…
– А ты больше не плачь из-за того, что ещё не случилось и вообще никогда не случится, ладно?.. Глупость какая – оплакивать то, чего нет!
– Не называй меня дурой!!! – Оттолкнула его Алиса… Гэбриэл тяжко вздохнул, предчувствуя новый виток скандала, утешений, слёз и поцелуев. Вот такое у него было счастье.
Братья только думали о том, чтобы отправиться в Элодисский лес и искать встречи с Мириэль, когда в Хефлинуэлл явился уже знакомый им Белка и передал, что королева ждёт встречи с Сетантой Ол Таэр, добавив, что на место встречи его проводят из Брыля. Гарета задело, что в этот раз эльфийская королева захотела видеть только брата, но виду не подал, и в Брыль братья поехали вместе, в сопровождении обычной своей свиты. В посёлок приехали ближе к вечеру, когда хозяйки вышли на склон Брыльской горки, кликать своих овец и коров. Деревенское стадо неспешно вышагивало по широкой, натоптанной полосе дороги вдоль неширокой речушки, и от него, откликаясь на ласковые: «Доча, Доча! Кать-кать-кать-кать! Мила! Рябушка!», – отделялись важные коровы с полным выменем и торопливые овцы, по таким же, веками натоптанным тропинкам поднимаясь на склон к своим хозяйкам и своему хлеву. Коровы переступали неспешно, чуть покачивая блестящими рогами, овцы семенили тонкими ногами, встряхивая хвостами и роняя орешки. Роскошные всадники промчались над стадом, но под домами, по склону Брыльской горки, провожаемые любопытными взорами, поднялись на соседнюю горку и остановились перед местным трактиром, утопающим в буйно разросшихся кустах отцветшей сирени. Здесь они как-то уже побывали, и Гэбриэл хорошо помнил и местную кухню, и местных девушек, очарованных его армигером. Он надеялся перекусить в прохладе и уюте – езда по жаре была долгой, а у него с обеда маковой росинки во рту не было, – но из сумрака дремучей рощи, начинающейся сразу за плетнём, выступили два эльфа Элодис, один из которых произнёс с сильнейшим акцентом:
– Приветствую, сын Лары Ол Таэр. Королева ждёт. Идём. – И Гэбриэл со вздохом отдал поводья Пепла Иво и пошёл вслед за эльфами, сопровождаемый верным Гором. Эльфы отвели его в овраг, который неожиданно вывел в укромную лощину, необычайно уютную и красивую. Небольшой водопад, в три блестящих струйки, падал с позеленевших камней в каменную чашу, из которой вода с приятным журчанием проливалась в мягкую изумрудную травку. Над лощиной простирал свои ветви дуб такой огромный, каких Гэбриэл ещё не видал, хотя знаменитые Гранствиллские дубы, которым было около пятисот лет, тоже были не маленькими. На его ветвях висели эльфийские украшения, кожаные ремешки с вплетёнными в них птичьими перьями, самоцветами и драгоценностями, цветными нитками и бусинами. Гэбриэл видел такие у эльфиек в Гранствилле: они носили их по-всякому, и в виде браслетов, и на шее, и на щиколотках, и на поясе, и в волосах. Цвета и узор, как говорил брат, имели огромное значение. А под дубом стоял странный серо-голубой камень, подобных которому Гэбриэл не видел. Он сильно отличался и от известняка в окрестностях Гранствилла, и от гранита, из которого были сложены фундамент Богослова и опоры моста через Ригину. Камень был овальный, словно бы отшлифованный, с отпечатком крохотной ножки на вершине. В отпечатке лежали три жёлудя и несколько хризолитов. А над ними сидел чёрный, как антрацит, орёл с яростными янтарными глазами. У Гэбриэла как-то странно защипало в носу при виде этой птицы. Ему хотелось потрогать её, и в то же время было очень страшно это делать.
– И правильно. – К орлу неслышно подошла высокая женщина с длинными белыми, как снег, но не седыми, волосами, которые чуть серебрились в свете луны и горящих в ветвях голубых огоньков. Она не похожа была на Элодис: у неё была очень светлая, матовая кожа, серебристо-белые волосы, очень тёмные глаза. Лицо было удлинённое, узкое, очень красивое, правильное до того, что казалось неживым. Перед ним была Мириэль, Гонна, один из трёх последних ледовых эльфов Острова. Ей было гораздо больше лет, чем Кину, тот был ребёнком по сравнению с нею. И Гэбриэл с братом, потомки Гонна, имели некое отдалённое сходство с нею в чертах лиц, овальных, чуть удлинённых и таких правильных, что порою тоже казавшихся неживыми. Гэбриэл поклонился со всей почтительностью, какую успел усвоить, и сказал:
– Склоняю голову перед прекрасной дамой, кто бы ты ни была.
Она улыбнулась, просто и весело, словно девчонка. Только глаза, огромные, тёмные, остались неизменными. В них мерцали яркие лунные огоньки.
– Я Мириэль. Владычица и пророчица эльфов Элодис. – Она говорила без акцента, и всё-таки чувствовалось, что она говорит не на родном для себя языке. – Лара Ол Таэр – моя внучка. А ты и твой брат – мои правнуки. Внуки моего сына, Белого Орла, последнего короля Альвалара, последнего эльфийского короля. Когда твой отец искал тебя, я сказала ему, что он не найдёт. Ты сам вернёшься, сам найдёшь дорогу домой. Он не поверил… А точнее, не захотел поверить, не хотел смириться. Он чувствовал, что ты страдаешь, и стремился спасти тебя.
– А ты знала, где я?
– Нет. – Она повернулась к нему спиной и погладила орла. Тот нахохлился от удовольствия, переступил длинными ногами. А Гэбриэл испытал странное и знакомое ощущение, словно его обволокло теплом, усмиряющим и обнадёживающим. Он воскликнул во внезапном озарении:
– Так это ты! Ты была со мной?!
– Я не знала, где ты. – Повторила Мириэль. – Но я была с тобой. Я была с твоей птицей души.
– Ты такая могущественная. – Не мог поверить Гэбриэл. – И не могла узнать?
– Не могла. – Лицо и голос её стали ледяными. – Ты усомнился в моих словах? – Она повернулась к нему, и огонёчки в её глазах стали ярче. Гэбриэл выпрямился. Он и не подумал потянуться к мечу – она была женщиной, и была владычицей…
– Может, у тебя и есть на то причины. – Произнесла она через пару мгновений. – И ты имеешь право знать. Да, я не знаю, я, такая могущественная. Тьма, поглотившая юг и земли Дуо Сааре, непроницаема для меня. Ты же справился с нею и вернулся. В тебе скрыта такая сила, что даже странно… Это Лара, но это и что-то ещё. Возможно, эту силу тебе дало всё, что ты вынес. – Она зачерпнула воду ладонью, и дала орлу. Тот быстро выпил, обмакнув в воду изогнутый клюв. Встряхнулся, переступая мощными лапами.
– Я хотела на тебя посмотреть. – Вновь повернулась Мириэль к Гэбриэлу, и теперь в её глазах была нежная печаль. – Вы с братом – всё, что осталось от моей любви к мужу и сыну. Ты ведь знаешь, мы, эльфы, любим не так бурно и страстно, но зато вечно. Наши любовь, ненависть и тоска не утихают и не уходят. Время не лечит нас. Оно течёт иначе сквозь наши сердца. У меня нет больше ничего, что излечило бы мою тоску, но есть вы. – Она покачала головой. Протянула к нему руку. – Я боюсь посмотреть в твоё прошлое, боюсь того, что увижу в твоём будущем… Но не могу не прикоснуться к тебе. В тебе свет и любовь моей внучки. Не бойся будущего, Сетанта. И прошлого не бойся тоже. Первое ещё не пришло, второе уже не властно. Дай мне увидеть, как умерла моя внучка, и что пришлось вынести тебе.
Гэбриэл сделал шаг назад:
– Я видел её смерть… Прости, я не могу тебе это показать! Я никому не говорю, я и брату не сказал, даже невесте, потому…
– … что она не хотела бы этого? – Грустно улыбнулась Мириэль. – Я знаю. Но в моём случае это не так. Я живу на этом Острове столько же, сколько он существует… Теперешние эльфы – дети по сравнению со мной. Лаэд Ол Таэр, которого ты знаешь, как Кину – мой внук, и моложе меня настолько же, насколько ты моложе него самого. Неужели ты думаешь, что я не вынесу какого-то зрелища, пусть бы и страшного?.. Я видела столько всего!
– Ничего страшнее, чем боль того, кого любишь, я не знаю. Правда, я и живу на свете совсем мало, но уверен, что ничего страшнее я уже не испытаю. Лишь бы не испытать это вновь, вот о чём я готов молиться день и ночь. Лишь бы те, кто мне так дорог, не пострадали, я готов всю кровь моего сердца отдать за это! И за тебя… госпожа. Я не хочу твоей боли.
Она посмотрела на него так нежно! Глаза её увлажнились.
– Ты искренен. Ты в самом деле чувствуешь именно так… Ах, Сетанта! За что судьба послала нам такого, как ты? За что сделала такой щедрый дар?.. Как права была Лара, давая тебе имя! Ты прав, Чёрный Орёл, нет ничего страшнее… Я столько живу на свете, что знаю совершенно точно: всё другое приходит и уходит, всё можно возобновить, купить, завоевать, найти, но любовь и преданность драгоценны. Они единственное, что ценно и важно… Остальное преходяще. Элодиссы почитают меня, но никто из них не готов вот так защищать меня и беречь мой покой! Даже моя стража. Они мне преданы и готовы умереть за меня, и всё же это не то, что горит в твоём сердце… Ничего не бойся. – Она сама подошла к нему и погладила по лицу. – Я разделю твоё горе. А ты разделишь моё… – Она обняла его, прильнув к груди. Мириэль была высокой, как Мария, может, даже выше. От неё пахло лесом и ягодой… Гэбриэл, обняв её в ответ, почувствовал, как она напряглась и тихо застонала, и обнял крепче, зажмурившись – ему было так её жаль! В ней была огромная сила, и Гэбриэл её ощущал, ощущал, как тепло и жар солнца, благодатный, но и опасный. И почему их звали ледовыми эльфами?! В ней был такой огонь! Закрыв глаза, Гэбриэл ощутил не хрупкую женщину, а что-то огромное, непостижимо огромное! Но там была любовь, и ему не было страшно.
– Лара… – Чуть слышно выдохнула она. – О, Лара… Она так страдала от страха за тебя! Она знала, что тебе жить с этим. Бедная моя Лара. И бедный ты. – Мириэль отстранилась, привлекла к себе его голову, погладила волосы. – Ты такой сильный… Ты открываешь свою душу тем, кого любишь, и бережёшь их, и опекаешь… Но кто убаюкает тебя?.. – Она поцеловала его в лоб, не как владычица, а как… бабушка. Гэбриэл вздохнул, глаза его заблестели.
– Ты понял, кто я. – Улыбнулась Мириэль. – И всё равно стремишься меня защитить… Ты не исправим!
– Ты хрупкая. – Возразил Гэбриэл. – Сильная, но уязвимая. Тебе нужна любовь.
– Любовь нужна всем. Даже ревнивому богу людей нужна любовь и ничего более. – Мириэль прошлась, обхватив себя руками, помолчала, глядя на камень и жёлуди. Сказала:
– Элодис поможет вам. Мы переправим этих детей на Тиэ-ап-Фан, по-вашему, озеро Ригс. Эта чародейка научилась прятаться от меня, но моей силы ей не превозмочь. Она крадёт свою силу, и чем больше крадёт, тем больше её долг перед Островом. Когда-нибудь она заплатит его сполна.
– Мне не надо когда-нибудь. – Резко возразил Гэбриэл. – Её нужно остановить сейчас!
– Ты её остановишь. – Глаза Мириэль вновь мягко сверкнули. – Я вижу это. Тебя не обманут её гнусные фокусы. Что касается других детей… Фанна потрясены тем, что узнали от тебя. Они отыщут все фермы, о которых ты говорил. А прямо сейчас по Фьяллару идёт баржа с девочками, которых, как я понимаю, везут на Красную Скалу.
– Что?! – Вскинулся Гэбриэл. – И ты только сейчас…
– Я говорю это вовремя. – С холодной ноткой в голосе остановила его Мириэль. – Через два дня они будут возле Блумсберри, хотя попытаются обойти это опасное для них место протоками через Далвеган. Но от эльфов они не скроются, как бы не старались.
– А Барр не спрячет их?
– Нет. Я уже вижу их, и теперь она не сможет наложить на них свои чары. Они плывут по ночам, не смотря на то, как это опасно, и вы уже по одной этой примете сможете опознать их. Но эльфы помогут. Великая Река поможет тоже.
– Великая река?
– Остров живой. – Улыбнулась Мириэль. – Ты же чувствуешь это порой?.. говори с ним, и он откликнется. Подскажет. Укроет. Утешит. Научись слушать, ведь ты и твой брат – это кровь Лары, вы многое можете. Очень многое. Особенно ты. Почему вы не пользуетесь преимуществами, которые даёт вам кровь? Это ваше по праву. Как бы ни был зол Виоль, но это – наследие его матери, нельзя отрекаться от него.
– Я не знаю, как. – Признался Гэбриэл.
– Знаешь. – Возразила Мириэль. – Это как умение плавать: все это умеют. Найди это в себе сам.
– Я ещё хотел спросить о…
– О драконе?.. Ты прав: это порождение Красной Скалы. Я чувствую в нём присутствие некромантии, но это живое существо, не магическое, хотя именно магия породила его. Больше я не знаю. Пока. Я говорила тебе: Красная Скала и её окрестности от меня скрыты. Но то, что там происходит, очень опасно. Ведьма думает, что владеет этой силой, но это не так. Эта сила овладевает всё большим количеством живых и мёртвых. Это… – Она прикрыла глаза, вытянув руку в предостерегающем жесте. – Это пророчество… Не прикасайся! Молчи!
Гэбриэл замер, нахмурившись. Мириэль тоже замерла, чуть покачиваясь. В глазах разгорелся жутковатый рубиновый огонь. Произнесла монотонно:
– Старый Король закроет солнце целому городу… Не мёртвый и не живой, Бледный Охотник ведёт его… Кровь Лары его возродила, кровь Лары его обратит в прах… Тебя и твоего брата ждёт смерть в Дуэ Альвалар, Сетанта Ол Таэр. Я вижу… – Она устало прикрыла глаза. – Огонь… и жертву… изуродованную, пронзённую… Но если ты не пройдёшь Дуэ Альвалар, ты не победишь. Решать тебе, Сетанта.
– Я решу, да. – Ответил он. Мириэль улыбнулась скупо, чуть дрогнув уголками губ и улыбаясь больше глазами:
– Я видела город… Он прекраснее, чем города людей и прекраснее, чем города эльфов… Это твой город, Чёрный Орёл Ол Таэр! Твой город, внук Белого Орла!
– Старый Король? – Кину отнёсся к рассказу Гэбриэла очень серьёзно. – Старым Королём эльфы называли Драге. ОН был ровесником Гонна, старше всех существ Старшей Крови, ровесник Острова и Стража. Бледный Охотник – демон, созданный Скрюмиром по просьбе Сив, жены Тора, которая ненавидела смертную любовницу своего супруга. Он был создан, чтобы уничтожить Хлорингов, и преследовал их сотни лет, пока не был убит Арне Гуннаром, Стражем.
– Что значит: кровь Лары его возродила? – Спросил Гарет. Гэбриэл, вернувшийся на рассвете, только что ополоснулся в местной баньке, стоявшей на отшибе, под сенью вековых деревьев, переоделся и теперь, то и дело ероша мокрые волосы, молча слушал их, думая о своём.
– Не знаю. – Тем не менее, эльф выглядел встревоженным. – Пророчества Мириэль нельзя понимать буквально. Но если в самом деле возродился Бледный Охотник… Нет, это невозможно.
– Он откроет охоту на Хлорингов?
– Не сразу. Прежде он должен будет уничтожить Стража – ведь тот Хлоринг. Сын человека и феи, потомок четырёх великих колдуний Острова. Это кое-что объясняет… Если всё-таки допустить, что Бледный Охотник вернулся, тогда понятно поведение Стража. Понятно, почему он сам не разберётся с тем, что происходит на юге. Но если Страж будет убит, то Острову конец, его поглотит море, и всё, что здесь живёт и дышит, погибнет. Мы должны отправиться в Лисс, к правителям!
– Нет. – Возразил Гарет, и Гэбриэл, понимавший брата, как никто иной, мгновенно понял, что это самое бесповоротное «нет» на свете.
– Разобраться в этом могут только Тис и, возможно, фея Эссуль… – Кину этой категоричности не услышал.
– К чёрту! – Огрызнулся Гарет. – Пусть они сами тогда нас об этом и попросят! Я ни за что больше не поеду к ним, как проситель или визитёр… Я уже съездил! Пусть попросят, вежливо, с уважением, и тогда я МОЖЕТ БЫТЬ, с ними встречусь, но не раньше!!!