Народное творчество Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым
Три года Добрынюшка стольничел
В стольном в городе во Киеве, У славнова сударь-князя у Владимера Три годы Добрынюшка стольничал, А три годы Никитич приворотничал, Он стольничал, чашничал девять лет, На десятой год погулять захотел По стольному городу по Киеву. Взявши Добрынюшка тугой лук А и колчан себе каленых стрел, 10 Идет он по широким по улицам, По частым мелким переулачкам, По горницам стреляет воробушков, По повалушам стреляет он сизых голубей. Зайдет в улицу Игнатьевску И во тот переулок Маринин, Взглянет ко Марине на широкой двор, На ее высокия терема. А у молоды Марины Игнатьевны, У ее на хорошем || высоком терему 20 Сидят тут два сизыя голуб Над тем окошечком косящетым, Цалуются оне, милуются, Желты носами обнимаются. Тут Дабрыни за беду стало: Будто над ним насмехаются. Стреляет в сизых голубей, А спела ведь титивка у туга́ лука́, [В]звыла да пошла калена́ стрела́. По грехам над Добрынею учинилася: 30 Левая нога ево поко́льзнула, Права рука удрогнула: Не попал он в сизых голубей, Что попал он в окошечко косящетое, Проломил он окон(н)ицу стекольчетую, Отшиб все причалины серебреныя. Росшиб он зеркала стекольчетое, Белодубовы столы пошаталися, Что питья медяные восплеснулися. А втапоры Марине безвременье было, 40 Умывалася Марина, снарежалася И бросилася на свой широкий двор: «А кто это невежа на двор заходил? А кто это невежа в окошко стреляет? Проломил оконницу мою стекольчетою, Отшиб все причалины серебреныя, Росшиб зеркала стекольчетое?». И втепоры Марине за беду стало, Брала она следы горячия молодецкия, Набирала Марина беремя дров, 50 А беремя дров белодубовых, Клала дровца в печку муравленую Со темя́ следы горя́чими, Разжигает дрова полящетым огнем И сама она дровам приговариват: «Сколь жарко дрова разгораются Со темя́ следы молоде́цкими, Разгоралось бы сер(д)це молодецкое Как у мо́лода Добрынюшки Никитьевича!». А и божья крепко, вражья-то лепко. 60 Взя́ла Добрыню пуще вострова ножа По ево по сер(д)цу богатырскому: Он с вечера, Добрыня, хлеба не ест, Со полуночи Никитичу не у́снется, Он белова свету дажидается. По ево-та щаски великия Рано зазвонили ко заутреням. Встает Добрыня ранешонько, Подпоясал себе сабельку вострою, Пошел Добрыня к заутрени, 70 Прошел он церкву соборную, Зайдет ко Марине на широкой двор, У высокова терема послушает. А у мо́лоды Марины вечеренка была, А и собраны были душечки красны девицы, Сидят и молоденьки молодушки, Все были дочери отецкия, Все тут были жены молодецкия. Вшел он, Добрыня, во высок терем, - Которыя девицы приговаривают, 80 Она, молода Марина, отказывает и прибранивает. Втапоры Добрыня не во что положил, И к ним бы Добрыня в терем не пошел, А стала ево Марина в окошко бранить, Ему больно пенять. Завидел Добрыня он Змея Горынчета, Тут ему за беду стало, За великую досаду показалося, [В]збежал на крылечка на красная, А двери у терема железныя, 90 Заперлася Марина Игнатьевна. А и молоды Добрыня Никитич млад Ухватит бревно он в охват толщины, А ударил он во двери железныя, Недоладом из пяты он вышиб вон И [в]збежал он на сени косящеты. Бросилась Марина Игнатьевна Бранить Добрыню Никитича: «Деревенщина ты, детина, зашелшина! Вчерась ты, Добрыня, на двор заходил, 100 Проломил мою оконницу стекольчетую, Ты росшиб у меня зеркало стекольчетое!». А бросится Змеишша Горынчишша, Чуть ево, Добрыню, огнем не спалил, А и чуть молодца хоботом не ушиб. А и сам тут Змей почал бранити ево, больно пеняти: «Не хочу я звати Добрынею, Не хощу величать Никитичем, Называю те детиною-деревенщиною и зашельшиною, Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял, 110 Проломил ты оконницу стекольчетую, Росшиб зеркало стекольчетое!». Ему тута-тка, Добрыни, за беду стало И за великую досаду показалося; Вынимал саблю вострую, Воздымал выше буйны головы своей: «А и хощешь ли тебе, Змея, Изрублю я в мелкия части пирожныя, Разбросаю далече по чисто́м полю́?». А и тут Змей Горынич, 120 Хвост поджав, да и вон побежал, Взяла его страсть, так зачал срать, А колы́шки метал, по три пуда срал. Бегучи, он, Змей, заклинается: «Не дай бог бывать ко Марине в дом, Есть у нее не один я друг, Есть лутче меня и повежливея». А молода Марина Игнатьевна Она высунолась по пояс в окно В одной рубашке без пояса, 130 А сама она Змея уговаривает: «Воротись, мил надежда, воротись, друг! Хошь, я Добрыню оберну клячею водовозною? Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить, А еще – хошь, я Добрыню обверну гнеды́м туро́м?». Обвернула ево, Добрыню, гнеды́м туро́м, Пустила ево далече во чисто́ поля́, А где-та ходят девять туро́в, А девять || туров, девять братиников, Что Добрыня им будет десятой тур, 140 Всем атаман-золотыя рога! Безвестна, не стала бога́тыря, Молода Добрыня Никитьевича, Во стольном в городе во Киеве. А много-де прошло поры, много времяни, А и не было Добрыни шесть месяцов, По нашему-то сибирскому словет полгода. У великова князя вечеринка была, А сидели на пиру честныя вдовы, И сидела тут Добрынина матушка, 150 Честна вдова Афимья Александровна, А другая честна вдова, молода Анна Ивановна, Что Добрынина матушка крестовоя; Промежу собою разговоры говорят, Все были речи прохладныя. Неоткуль взялась тут Марина Игнатьевна, Водилася с дитятеми княженецкими, Она больно, Марина, упивалася, Голова на плечах не держится, Она больно, Марина, похваляется: 160 «Гой еси вы, княгини, боярыни! Во стольном во городе во Киеве А и нет меня хитрея-мудрея, А и я-де обвернула девять молодцо́в, Сильных-могучих бога́тырей гнедыми турами, А и ноне я-де опустила десятова молодца, Добрыня Никитьевича, Он всем атаман-золотые рога!». За то-то слово изымается Добрынина матушка родимая, 170 Честна вдова Афимья Александровна, Наливала она чару зелена́ вина́, Подносила любимой своей кумушке, И сама она за чарою заплакала: «Гой еси ты, любимая кумушка, Молода Анна Ивановна! А и выпей чару зелена вина, Поминай ты любимова крестника, А и молода Добрыню Никитьевича, Извела ево Марина Игнатьевна, 180 А и ноне на пиру похваляится». Прого́ворит Анна Ивановна: «Я-де сама эти речи слышела, А слышела речи ее похваленыя!». А и молода Анна Ивановна Выпила чару зелена вина, А Марину она по щеке ударила, (С)шибла она с резвых ног, А и топчет ее по белы́м грудя́м, Сама она Марину больно бранит: 190 «А и, сука, ты…… еретница-…..! Я-де тебе хитрея и мудренея, Сижу я на пиру не хвастаю, А и хошь ли, я тебя сукой обверну? А станешь ты, сука, по городу ходить, А станешь ты, Марина, Много за собой псов водить!». А и женское дело прелестивое, Прелестивое-перепадчивое. Обвернулася Маринка косаточкой, 200 Полетела далече во чисто поле, А где-та ходят девять туро́в, Девять братеников, Добрыня-та ходит десятой тур. А села она на Добрыню на правой рог, Сама она Добрыню уговаривает: «Нагулялся ты, Добрыня, во чистом || поле, Тебе чистое поле наскучала, И зыбучия болота напрокучили, А и хошь ли, Добрыня, женитися? 210 Возьмешь ли, Никитич, меня за себя?». «А, право, возьму, ей богу, возьму! А и дам те, Марина, поученьица, Как мужья жен своих учат!». Тому она, Марина, не поверила, Обвернула ево добрым молодцом По-старому-по-прежнему, Как бы сильным-могучим бога́тырем, Сама она обвернулася девицею, Оне в чистом поле женилися, 220 Круг ракитова куста венчалися. Повел он ко городу ко Киеву, А идет за ним Марина роскорякою, Пришли оне ко Марине на высо́к тере́м, Говорил Добрынюшка Никитич млад: «А и гой еси ты, моя молодая жена, Молода Марина Игнатьевна! У тебя в высоких хороших теремах Нету Спасова образа, Некому у тя помолитися, 230 Не за что стенам поклонитися, А и, чай, моя вострая сабля заржавела». А и стал Добрыня жену свою учить, Он молоду Марину Игнатьевну, Еретницу-….. -безбожницу: Он первое ученье – ей руку отсек, Сам приговаривает: «Эта мне рука не надобна, Трепала она, рука, Змея Горынчишша!». А второе ученье – ноги ей отсек: 240 «А и эта-де нога мне не надобна, Оплеталася со Змеем Горынчишшем!». А третье ученье – губы ей обрезал И с носом прочь: «А и эти-де мне губы не надобны, Целовали оне Змея Горынчишша!». Четвертое ученье – голову ей отсек И с языком прочь: «А и эта голова не надобна мне, И этот язык не надобен, 250 Знал он дела еретическия!».
Про Василья Буслаева
В славном великом Нове-граде А и жил Буслай до девяноста лет, С Новым-городом жил, не перечился, Со мужики новогородскими Поперек словечка не говаривал. Живучи Буслай состарелся, Состарелся и переставился. После ево веку долгова Аставалася его житье-бытье 10 И все имение дворянское, Асталася матера вдова, Матера Амелфа Тимофевна, И оставалася чадо милая, Молодой сын Василей Буслаевич. Будет Васинька семи годов, Отдавала матушка родимая, Матера вдова Амелфа Тимофеевна, Учить ево во грамоте, А грамота ему в наук пошла; 20 Присадила пером ево писать, Письмо Василью в наук пошло; Отдавала петью́ учить церковному, Петьё Василью в наук пошло. А и нет у нас такова́ певца́ Во славном Нове-городе Супротив Василья Буслаева. Поводился ведь Васька Буслаевич Со пьяницы, со безумницы, С веселыми удалами добрыми молодцы, 30 Допьяна уже стал напиватися, А и ходя в городе, уродует: Которова возьмет он за руку, - Из плеча тому руку выдернет; Которова заденет за ногу, - То из гузна ногу выломит; Которова хватит поперек хребта, - Тот кричит-ревет, окарачь ползет; Пошла-та жалоба великая. А и мужики новогородския, 40 Посадския, богатыя, Приносили жалобу оне великую Матерой вдове Амелфе Тимофевне На тово на Василья Буслаева. А и мать-та стала ево журить-бранить, Журить-бранить, ево на ум учить. Журьба Ваське не взлюбилася, Пошел он, Васька, во высок терем, Садился Васька на ременчетой стул, Писал ерлыки скоропищеты, 50 О[т] мудрости слово поставлено: «Кто хощет пить и есть из готовова, Валися к Ваське на широкой двор, Тот пей и ешь готовое И носи платье розноцветное!». Россылал те ерлыки со слугой своей На те вулицы широкия И на те частыя переулачки. В то же время поставил Васька чан середи двора, Наливал чан полон зелена вина, 60 Опущал он чару в полтара ведра. Во славном было во Нове́-граде́, Грамоты люди шли прочитали, Те ерлыки скоропищеты, Пошли ко Ваське на широкой двор, К тому чану зелену вину. Вначале был Костя Новоторженин, Пришел он, Костя, на широкой двор, Василей тут ево опробовал: Стал ево бити червленым вязом, 70 В половине было налито Тяжела свинцу чебурацкова, Весом тот вяз был во двенадцать пуд; А бьет он Костью по буйной голове, Стоит тут Костя не шевел(ь)нится, И на буйной голове кудри не тряхнутся. Говорил Василей сын Буслаевич: «Гой еси ты, Костя Новоторженин, А и будь ты мне назва́ной брат И паче мне брата родимова!». 80 А и мало время позамешкавши, Пришли два брата боярченка, Лука и Мосей, дети боярские, Пришли ко Ваське на широкой двор. Молоды Василей сын Буслаевич Тем молодцам стал радошен и веселешонек. Пришли тут мужики Залешена, И не смел Василей показатися к ним, Еще тут пришло семь брато́в Сбродо́вичи, Собиралися-соходилися 90 Тридцать молодцов без единова, Он сам, Василей, тридцатой || стал. Какой зайдет – убьют ево, Убьют ево, за ворота бросят. Послышел Васинька Буслаевич У мужиков новгородскиех Канун варен, пива яшныя, - Пошел Василей со дружинею, Пришел во братшину в Никол(ь)шину: «Не малу мы тебе сып платим: 100 За всякова брата по пяти рублев!». А за себе Василей дает пятьдесят рублев, А и тот-та староста церковной Принимал их во братшину в Никол(ь)шину, А и зачали оне тут канун варен пить, А и те-та пива ячныя. Молоды Василей сын Буслаевич Бросился на царев кабак Со своею дружиною хорабраю, Напилися оне тут зелена вина 110 И пришли во братшину в Никол(ь)шину. А и будет день ко вечеру, От малова до старова Начали уж ребята боротися, А в ином кругу в кулаки битися; От тое борьбы от ребячия, От тово бою от кулачнова Началася драка великая. Молоды Василей стал драку разнимать, А иной дурак зашел с носка, 120 Ево по уху оплел, А и тут Василей закричал громким голосом: «Гой еси ты, Костя Новоторженин И Лука, Моисей, дети боярския, Уже Ваську меня бьют!». Поскокали удалы добры молодцы, Скоро оне улицу очистели, Прибили уже много до́ смерти, Вдвое-втрое перековеркали, Руки, ноги переламали, - 130 Кричат-ревут мужики посадския. Говорит тут Василей Буслаевич: «Гой еси вы, мужики новогородския, Бьюсь с вами о велик заклад: Напущаюсь я на весь Нов-город битися-дратися Со всею дружиною хоробраю — Тако вы мене с дружиною побьете Новым-городом, Буду вам платить дани-выходы по смерть свою, На всякой год по́ три тысячи; А буде же я вас побью и вы мне покоритися, 140 То вам платить мне такову же дань!». И в том-та договору руки оне подписали. Началась у них драка-бой великая, А и мужики новгородския И все купцы богатыя, Все оне вместе сходилися, На млада Васютку напущалися, И дерутся оне день до вечера. Молоды Василей сын Буслаевич Со своею дружиною хороброю 150 Прибили оне во Наве́-граде́, Прибили уже много до́ смерте. А и мужики новгородские догадалися, Пошли оне с дорогими подарки К матерой вдове Амелфе Тимофевне: «Матера вдова Амелфа Тимофевна! Прими || у нас дороги подарочки, Уйми свое чадо милоя Василья Буславича!». Матера вдова Амелфа Тимофевна 160 Принимала у них дороги подарочки, Посылала девушку-чернавушку По тово Василья Буслаева. Прибежала девушка-чернавушка, Сохватала Ваську во белы́ руки́, Потащила к матушке родимыя. Притащила Ваську на широкой двор, А и та старуха неразмышлена Посадила в погребы глубокия Молода Василья Буслаева, 170 Затворяла дверьми железными, Запирала замки булатными. А ево дружина хоробрая Со темя́ мужики новгородскими Дерутся-бьются день до вечера. А и та-та девушка-чернавушка На Вольх-реку ходила по воду, А [в]змолятся ей тут добры молодцы: «Гой еси ты, девушка-чернавушка! Не подай нас у дела у ратнова, 180 У тово часу смертнова!». И тут девушка-чернавушка Бросала она ведро кленовоя, Брала коромысла кипарисова, Коромыслом тем стала она помахивати По тем мужикам новогородскием, Прибила уж много до́ смерте. И тут девка запыша́лася, Побежала ко Василью Буслаеву, Срывала замки булатныя, 190 Отворяла двери железные: «А и спишь ли, Василей, или так лежишь? Твою дружину хоробраю Мужики новогородския Всех прибили-переранили, Булавами буйны головы пробиваны». Ото сна Василей пробужается, Он выскочил на широкой двор, Не попала палица железная, Что попала ему ось тележная, 200 Побежал Василей по Нову-городу, По тем по широким улицам. Стоит тут старец-пилигримишша, На могучих плечах держит колокол, А весом тот колокол во триста пуд, Кричит тот старец-пилигримишша: «А стой ты, Васька, не попорхивай, Молоды глуздырь, не полетывай! Из Волхова воды не выпити, Во Нове́-граде людей не выбити; 210 Есть молодцов сопротив тебе, Стоим мы, молодцы, не хвастаем!». Говорил Василей таково слово: «А и гой еси, старец-пилигримишша, А и бился я о велик заклад Со мужики новгородскими, Апричь почес(т)нова мона́стыря, Опричь тебе, старца-пилигримишша, Во задор войду – тебе убью!». Ударил он старца во колокол 220 А и той-та осью тележную, - Начается старец, не шевелнится, Заглянул он, Василей, старца под колоколом — А и во лбе глаз уж веку нету. Пошел Василей по Волх-реке, А идет Василей по Волх-реке, По тои Волховой по улице, Завидели добрыя молодцы, А ево дружина хоробра Молода Василья || Буслаева: 230 У ясных соколов крылья отросли, У их-та, молодцов, думушки прибыло. Молоды Василей Буслаевич Пришел-та молодцам на выручку. Со темя́ мужики новогородскими Он дерется-бьется день до вечера, А уж мужики покорилися, Покорилися и помирилися, Понесли оне записи крепкия К матерой вдове Амелфе Тимофевне, 240 Насыпали чашу чистова се́ребра, А другую чашу краснова зо́лота, Пришли ко двору дворянскому, Бьют челом-поклоняются: «А сударыня матушка! Принимай ты дороги подарочки, А уйми свое чадо милая, Молода Василья со дружиною! А и рады мы платить На всякой год по три тысячи, 250 На всякой год будем тебе носить С хлебников по хлебику, С калачников по калачику, С молодиц повенешное, С девиц повалешное, Со всех людей со ремесленых, Опричь попов и дьяконов». Втапоры матера вдова Амелфа Тимофевна Посылала девушка-чернавушка Привести Василья со дружиною. 260 Пошла та девушка-чернавушка, Бежавши-та девка запыша́лася, Нельзя пройти девки по улице: Что полтеи́ по улице валяются Тех мужиков новогородскиех. Прибежала девушка-чернавушка, Сохватала Василья за белы руки, А стала ему россказавати: «Мужики пришли новогородския, Принесли оне дороги подарочки, 270 И принесли записи заручныя Ко твоей сударыне матушке, К матерой вдове Амелфе Тимофевне». Повела девка Василья со дружиною На тот на широкий двор, Привела-та их к зелену вину, А сели оне, молодцы, во единой круг, Выпили ведь по чарочке зелена вина Со тово урасу молодецкова От мужиков новгородских. 280 Скричат тут робята зычным голосом: «У мота и у пьяницы, У млада Васютки Буславича, Не упита, не уедено, В кра́сне хо́рошо не ухо́жено, А цветнова платья не уно́шено, А увечье на век зале́зено!». И повел их Василей обедати К матерой вдове Амелфе Тимофеевне. Втапоры мужики новогородския 290 Приносили Василью подарочки Вдруг сто тысячей, И затем у них мирова́ пошла́, А и мужики новогородския Покорилися и сами поклонилися.
О женитьбе князя Владимера
В стольном в городе во Киеве, Что у ласкова сударь-князя Владимера А и было пированье-почестной пир, Было столованье-почестной стол. Много на пиру было князей и бояр И русских могучих богатырей. А и будет день в половина дня, Княженецкой стол во полу́столе, Владимер-князь распотешился, 10 По светлой гридне похаживает, Черныя кудри росчосавает, Говорил он, сударь ласковой Владимер-князь, Таково слово: «Гой еси вы, князи и бо́яра И могучие богатыри! Все вы в Киеве переженены, Только я, Владимер-князь, холост хожу, А и холост я хожу, неженат гуляю, А кто мне-ка знает сопротивницу, 20 Сопротивницу знает, красну де́вицу: Как бы та была девица станом статна́, Станом бы статна и умом свершна́, Ее белое лицо как бы белой снег, И ягодицы как бы маков цвет, А и черныя брови как соболи, А и ясныя очи как бы у сокола». А и тут большей за меньшева хоронится, От меньшова ему, князю, ответу нету. Из тово было стола княженецкова, 30 Из той скамьи богатырския Выступается Иван Гостиной сын, Скочил он на место богатырское, Скричал он, Иван, зычным голосом: «Гой еси ты, сударь ласковой Владимер-князь, Благослови пред собой слово молвити, И единое слово безопальное, А и без тое па́лы великия. Я ли, Иван, в Золотой орде бывал У грознова короля Етмануила Етмануиловича 40 И видел во дому ево дву дочерей: Первая дочь – Настасья королевишна, А другая – Афросинья королевишна; Сидит Афросинья в высоком терему, За тридесять замками булатными, А и буйныя ветры не вихнут на ее, А красное со(л)нцо не печет лицо; А и то-та, сударь, девушка станом статна́, Станом статна и умом свершна́; Белое лицо как бы белой снег; 50 А и ягодицы как маков цвет; Черныя брови как бы соболи; Ясныя очи как у сокола, Посылай ты, сударь, Дуная свататься!». Владимер-князь стольной киевской Приказал наливать чару зелена вина в полтора ведра, Подносить Ивану Гостиному За те ево слова хорошия, Что сказал ему обрушницу. Призывает он, Владимер-князь, 60 Дуная Иваныча в спальну к себе И стал ему на словах говорить: «Гой еси ты, Дунай сын Иванович! Послужи ты мне службу заочную: Съезди, Дунай, || в Золоту орду Ко грозному королю Етмануилу Етмануиловичу О добром деле – о сватонье На ево любимой на дочери, На чес(т)ной Афросинье королевишне, Бери ты моей золотой казны, 70 Бери три́ ста́ жеребцов И могучих богатырей». Подносит Дунаю чару зелена вина в полтара ведра, Турей рог меду сладкова в полтретья́ ведра. Выпивает он, Дунай, чару тоя зелена́ вина́ И турей рог меду сладкова. Разгоралася утроба богатырская, И могучия плечи росходилися Как у молода Дуная Ивановича, Говорит он, Дунай, таково слово: 80 «А и ласково со(л)нцо, ты Владимер-князь! Не нада мне твоя золота казна, Не нада три ста́ жеребцов И не нада могучия бога́тыри, А и только пожалуй одново мне молодца, Как бы молода Екима Ивановича, Которой служит Алешки Поповичу». Владимер-князь стольной киевской Тотчас сам он Екима руками привел: «Вот-де те, Дунаю, будет паробочок!». 90 А скоро Дунай снарежается, Скоря́ тово богатыри пое(зд)ку чинят Из стольнова города Киева В дальну орду Золоту землю. И поехали удалы добры моладцы, А и едут неделю спо́ряду И едут неделю уже другую, И будут оне в Золотой орде У грознова короля Етмануила Етмануиловича; Середи двора королевского 100 Скакали молодцы с добрых коней, Привезали добрых коней к дубову́ столбу, Походили во полату белокаменну. Говорит тут Дунай таково слово: «Гой еси, король в Золотой орде! У тебе ли во полатах белокаменных Нету Спасова образа, Некому у те помолитися. А и не за что тебе поклонится». Говорит тут король Золотой орды, 110 А и сам он, король, усмехается: «Гой еси, Дунай сын Иванович! Али ты ко мне приехал По-старому служить и по-прежнему?». Отвечает ему Дунай сын Иванович: «Гой еси ты, король в Золотой орде! А и я к тебе приехал Не по-старому служить и не по-прежнему, Я приехал о деле о добром к тебе, О добром-то деле – о сватонье: 120 На твоей, сударь, любимой-то на дочере, На чес(т)ной Афросинье королевичне, Владимер-князь хочет женитися». А и тут королю за беду стало, А рвет на главе кудри черныя И бросает о кирпищет пол, А при том говорит таковое слово: «Гой еси ты, Дунай сын Иванович, Кабы прежде у меня не служил верою и правдою, То б велел посадить во погребы глубокия 130 И уморил бы смертью голодною За те твои слова за бездельныя». Тут Дунаю за беду стало, Разгоралась || ево сер(д)ца богатырское, Вынимал он свою сабельку вострую, Говорил таково слово: «Гой еси, король Золотой орды! Кабы у тя во дому не бывал, Хлеба-соли не едал, Ссек бы по плеч буйну голову!». 140 Тут король неладом заревел зычным голосом, Псы борзы заходили на цепях, А и хочет Дуная живьем стравить Теми кобелями меделянскими. Скричит тут Дунай сын Иванович: «Гой еси, Еким сын Иванович, Что ты стал да чево гледишь? Псы борзы заходили на цепях, Хочет нас с тобой король живьем стравить!». Бросился Еким сын Иванович, 150 Он бросился на широкой двор, А и те мурзы-улановья Не допустят Екима до добра коня, До своей ево палицы тяжкия, А и тяжкия палицы, медныя литы, Оне были в три тысячи пуд; Не попала ему палица железная, Что попала ему ось-та тележная, А и зачел Еким помахивати, Прибил он силы семь тысячей мурзы-улановья, 160 Пять сот он прибил меделянских кобелей, Закричал тут король зычным голосом: «Гой еси, Дунай Иванович! Уйми ты своего слугу вернова, Оставь мне силы хоть на семены, А бери ты мою дочь любимую, Афросинью королевишну». А и молоды Дунай сын Иванович Унимал своего слугу вернова, Пришел ко высокому терему, 170 Где сидит Афросинья в высоком терему, За тридесять замками булатными. Буйны ветры не вихнут на ее, Красное со(л)нцо лица не печет, Двери у полат были железныя, А крюки-пробои по бу(л)ату злачены. Говорил тут Дунай таково слово: «Хоть нога изломить, а двери выставить!». Пнет во двери железныя, Приломал он крюки булатныя, 180 Все тут полаты зашаталися, Бросится девица, испужалася, Будто угорелая вся, Хочет Дуная во уста цаловать. Проговорит Дунай сын Иванович: «Гой еси, Афросинья королевишна! А и ряженой кус, да не суженому есть! Не целую я тебя во саха́рныя уста, А и бог тебе, красну девицу, милует: Дастанешьса ты князю Владимеру». 190 Взял ее за руку за правую, Повел из полат на широкой двор, А и хочут садиться на добрых на коней, Спохватился король в Золотой орде, Сам говорил таково слово: «Гой еси ты, Дунай Иванович, Пожалуй подожди мурзы-улановья!». И отправляет король своих мурзы-улановья Везти за Дунаем золоту казну. И те мурзы- || улановья 200 Тридцать телег ординских насыпали Златом и серебром и скатным земчугом, А сверх того каменьи самоцветными. Скоро Дунай снарежается, И поехали оне ко городу ко Киеву. А и едут неделю уже спо́ряду, А и едут уже другую, И тут же везут золоту казну. А наехал Дунай бродучей след, Не доехавши до Киева за сто верст, 210 Сам он Екиму тут стал наказывать: «Гой еси, Еким сын Иванович, Вези ты Афросинью королевишну Ко стольному городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру Честно-хвально и радостно, Было бы нам чем похвалитися Великому князю во Киеве». А сам он, Дунай, поехал по тому следу, По свежему, бродучему. 220 А и едет уж сутки другие, В четвертые сутки след дошел На тех на лугах на потешныех, Куда ездил ласковой Владимер-князь Завсегда за охотою. Стоит на лугах тут бел шатер, Во том шатру опочив держит красна девица, А и та ли Настасья королевишна. Молоды Дунай он догадлив был, Вымал из налушна тугой лук, 230 Из колчана вынул калену стрелу, А и вытянул лук за ухо, Калену стрелу, котора стрела семи четвертей. Хлес(т)нет он, Дунай, по сыру дубу, А спела ведь титивка у туга лука, А дрогнет матушка-сыра земля От тово удару богатырскова, Угодила стрела в сыр крековистой дуб, Изломала ево в черенья ножевыя, Бросилася девица из бела шатра, будто угорелая. 240 А и молоды Дунай он догадлив был, Скочил он, Дунай, со добра коня, Воткнет копье во сыру землю, Привязал он коня за востро копье, И горазд он со девицею дратися, Ударил он девицу по щеке, А пнул он девицу под гузна, - Женской пол от тово пухол живет, Сшиб он девицу с резвых ног, Он выдернул чингалишша булатное, 250 А и хочет взрезать груди белые. Втапоры девица возмолилася: «Гой еси ты, удалой доброй молодец! Не коли ты меня, девицу, до́ смерти, Я у батюшка-сударя отпрошалася: Кто мене побьет во чистом поле, За тово мне, девице, замуж идти». А и тута Дунай сын Иванович Тому ее слову обрадовался. Думает себе разумом своим: 260 «Служил я, Дунай, во семи ордах, В семи ордах семи королям, А не мог || себе выжить красныя девицы, Ноне я нашел во чистом поле Обрушницу-сопротивницу». Тут оне обручалися, Круг ракитова куста венчалися. А скоро ей приказ отдал собиратися И обрал у девицы сбрую всю: Куяк и панцырь с кольчугою, 270 Приказал он девице нарежатися В простую епанечку белую. И поехали ко городу ко Киеву. Только Владимер стольной киевской Втапоры едет от злата венца, И приехал князь на свой княженецкой двор, И во светлы гридни убиралися, За убраныя столы сажалися. А и молоды Дунай сын Иванович Приехал ко церкви соборныя, 280 Ко тем попам и ко дьяконам, Приходил он во церкву соборную, Просит чес(т)ныя милости У тово архерея соборнова — Обвенчать на той красной девице. Рады были тому попы соборныя, В те годы присяги не ведали, Обвенчали Дуная Ивановича. Венчальнова дал Дунай пять сот рублев И поехал ко князю Владимеру; 290 И будет у князя на широком дворе, И скочили со добрых коней с молодой женой, И говорил таково слово: «Доложитесь князю Владимеру Не о том, что идти во светлы гридни, - О том, что не в чем идти княгине молодой: Платья женскова только одна и есть епанечка белая», А втапоры Владимер-князь он догадлив был, Знает он, ково послать: Послал он Чурила Пленковича 300 Выдавать платьица женское цветное. И выдавали оне тут соян хрущето́й камки На тое княгиню новобрачную, На Настасью-королевичну, А цена тому сояну сто тысячей. И снарядили оне княгиню новобрачную, Повели их во полаты княженецкия, Во те гридни светлыя, Сажали за столы убраныя, За ества сахарныя и за питье медяные. 310 Сели уже две сестры за одним столом, А и молоды Дунай сын Иванович Женил он князя Владимера Да и сам тут же женился, В том же столе столовати стал. А жили оне время немалое. У князя Владимера, у солнышка Сеславьевича, Была пирушка веселая, Тут пьяной Дунай расхвастался: «Что нет против меня во Киеве такова стрельца 320 Из туга лука по приметам стрелять!». Что взговорит молода княгиня Апраксевна: «Что гой еси ты, любимой мой зятюшка, Молоды || Дунай сын Иванович! Что нету-де во Киеве такова стрельца, Как любезной сестрице моей Настастьи-королевичне». Тут Дунаю за беду стало, Бросали оне же́ребья, Кому прежде из туга лука стрелять, И досталось стрелять ево молодой жене Настасьи-королевичне, 330 А Дунаю досталось на главе золото кольцо держать, Отмерели место, на целу версту тысячну, Держит Дунай на главе золото кольцо, Вытягала Настасья колену́ стрелу, Спела-де титивка у туга лука, Сшибла с головы золото кольцо, Тою стрелкою каленою. Князи и бояра тут металися, Усмотрили калену стрелу, Что на тех-та перушках лежит то золото кольцо. 340 Втапоры Дунай становил на примету свою молоду жену, Стала княгиня Апраксевна его уговаривати: «Ай ты гой еси, любимой мой зятюшка, Молоды Дунай сын Иванович! Та ведь шутачка пошучена». Да говорила же ево и молода жена: «Оставим-де стрелять до другова дня, Ес(ть) – де в утробе у меня могуч богатырь. Первой-де стрелкой не дострелишь, А другою-де перестрелишь, 350 А третью-де стрелкою в меня угодишь». Втапоры князи и бояра И все сильны-могучи богатыри Ево, молода Дуная, уговаривали. Втапоры Дунай озадорелся И стрелял в примету на целу версту в золото кольцо, Становил стоять молоду жену. И втапоры ево молода жена Стала ему кланятися и перед ним убиватися: «Гой еси ты, мой любезной ладушка, 360 Молоды Дунай сын Иванович! Аставь шутку на три дни, Хошь не для меня, но для своего сына нерожденнаго; Завтро рожу тебе богатыря, Что не будет ему сопротивника». Тому-то Дунай не поверовал, Становил свою молоду жену Настастью-королевишну На мету с золотым кольцом, И велели держать кольцо на буйной главе. Стрелял Дунай за целу версту из туга лука, 370 А и первой стрелой он не дострелил, Другой стрелой перестрелил, А третьею стрелою в ее угодил. Прибежавши Дунай к молодой жене, Выдергивал чингалишша булатное, Скоро [в]спорол ей груди белыя, - Выскочил из утробы удал молодец, Он сам говорит таково слово: «Гой еси, сударь мой батюшка! Как бы дал мне сроку на три часа, 380 А и я бы на свете был Попрыжея и полутчея в семь семериц тебя». А и тут || молоды Дунай сын Иванович запечалился, Ткнул себя чингалишшем во белы груди, Сгареча он бросился во быстру реку. Потому быстра река Дунай словет, Своим ус(т)ьем впала в сине море. А и то старина, то и деянье.
