Михаил Владимирович Поборуев
По ту сторону обычного
Измена
Леша вошёл в вагон полуночного метро вслед за высокой стройной девушкой в длинном лёгком платье и на высоких каблуках. Короткие, под ёжик, светлые волосы вызывали некий диссонанс с остальным образом незнакомки. "Очередная выпендрежница" – решил Леша и погрузился в свои мысли. До пятницы, когда он сможет поехать к жене и дочке на дачу, оставалось ещё два дня. Свободных мест в вагоне было достаточно, но парень не стал садиться, чтобы не заснуть ненароком и не проехать свою станцию. Он бездумно бродил взглядом по вагону, редким ночным пассажирам. Глаз снова споткнулся на девушке с короткой стрижкой. Она быстро отвела взгляд, но Лёша успел заметить некий испуг, растерянность. Он повнимательнее рассмотрел незнакомку. Она снова бросила на него робкий взгляд, Лёша улыбнулся в ответ. Да, растерянность и неуверенность явно читались в её глазах. Она смущённо улыбнулась и опустила голубые глаза. До нужной станции ещё было время, Лёша приблизился к незнакомке.
– Привет. Я Лёша. У вас все в порядке?
– Наверно. Теперь, кажется, да. – тихо произнесла девушка. – Но помощь мне бы не помешала.
– Я могу помочь? – само собой вылетело у парня.
– Да, думаю, да. Если не трудно, проводите меня, пожалуйста.
"Проводить? Ну а чего ты хотел? Сам же спросил, вот и отдувайся теперь" – пронеслось в Лешиной голове. Заметив некоторое замешательство парня, девушка продолжила.
– Здесь недалеко, рядом совсем. Но уже очень поздно, мне страшновато одной…
И парень сдался. Они вышли на следующей станции, поймали машину. На мгновение Лёше показалось, что он летит над ночным городом в ступе с Бабой Ягой, но это было лишь ночное видавшее виды такси с каким-то невнятным плешивым мужичком за баранкой....
Ночь была "жаркой". Страстные объятия, безумные ласки, сладостная истома и снова неудержимая страсть. Изредка в Лешиной голове вспыхивал огонёк совести – "что же ты делаешь? У тебя же дочка, жена…". Но его тут же захлестывало волной бездонных голубых глаз – "ничего, всего одна ночь, никто не узнает…".
Ранним утром счастливая приободренная девушка вышла из своего дома и направилась в лес собирать травы. Только смоляные волосы ее были теперь до пят, и черные глаза, казалось, поглощали утренний свет. На заднем дворе ее избушки в большой железной клетке с довольным видом клевал печень ручной стервятник, в тихом солнечном уголке сушилось сердце, на только что политом свежей кровью деревце наливались молодильные яблочки. Обезжизненная шкурка давно догорела в печи.
За последнюю, наверно, тысячу лет ведьма не ошиблась ни разу – всего одна ночь, и никто никогда ничего не узнает…
Она идет по жизни смеясь.
Первое, что сделала Катюшка, явившись на этот свет – опИсала принимавшего роды врача. И только потом издала свой первый в жизни крик, совсем не похожий на плач, а скорее на радостный визг ребенка, увидевшего нечто необычайно прекрасное. И тут же присосалась к маме, хитро поглядывая на врача. Врач с уверенностью поставил ей десятку по шкале Апгар.
Катюшка подросла.
– Мама, а почему эта тетя в военной форме?
– Мама, а чем так пахнет?
– Папа, а можно я залезу наверх?
– А зачем паровоз так громко гудит?
Девочка впервые едет на море. На поезде. Белокурая сероглазая бестия носится по всему вагону, собирая с умиляющихся пассажиров конфеты, шоколадки, безделушки. Ну невозможно не побаловать это жизнерадостное чудо, озаряющее своей улыбкой не то, что вагон, а весь вокзал этим хмурым утром. Но никакая хмурь не может омрачить радостное предвкушение беззаботного солнечного месяца на берегу ласкового моря. Для трехлетней малышки месяц отпуска это целая эпоха. Масса впечатлений наконец утомляет девочку и она сворачивается клубочком на больших и сильных руках папы. Мерный стук колес, легкое покачивание вагона… Забытье…
– Мама, а почему ты плачешь? – Катюшка распахнула огромные глазищи навстречу новому беззаботному дню, но не упустила быстрое движение маминой руки, смахнувшей слезу.
– От счастья, доченька. Мы тебя очень любим.
– Я вас тоже люблю! И хочу есть! Дай шоколадку? – Требует хитрый ребенок, прекрасно зная, что сначала будет каша. Не очень вкусная вообще и почти совсем несъедобная в дороге, но выбора нет. Сначала каша, потом шоколадка. Впереди еще почти день пути, разные красивые станции с бабушками, продающими пирожки и фрукты. А потом много-много дней на море. Катюшино сердечко захлестывает счастье.
Катюше пять лет. Она уже почти совсем большая. Она учится кататься на горных лыжах. Она теперь меньше спрашивает, но много и очень внимательно слушает. Лыжи по-началу не слушаются, норовят разъехаться в разные стороны и повалить девочку в белый пушистый сугроб. Катюша смеется, ей весело и беззаботно, надежный папа не даст приключиться ничему плохому, а заботливая мама ласково подлечит царапинки и синяки, если вдруг они случатся. Наконец лыжи перестают своевольничать, искрящийся пушистый снег веером разлетается из-под них, девочка визжит от радости полета. Свежий, но разреженный высотный воздух и довольно долгая тренировка утомляют девочку, она отстегивает лыжи и уютно устраивается на папиных руках в фуникулере, поднимающем их к горному отелю. Вот и мама встречает их на посадочной площадке. Глаза девочки невольно закрываются…
– Мама, а что сегодня на завтрак? – Задорный голос дочки выводит маму из оцепенения. – Почему ты опять плачешь?
– Нет, я не плачу, просто соринка в глаз попала… – Мама украдкой смахивает слезинку, но девочка все видит.
Катеньке почти семь. Скоро в школу. Радостная суета, предвкушение новых друзей, интересных новостей, радостных событий. Молебен перед началом учебного года уже закончился, но девочка не спешит уходить. Она подходит к батюшке и бесцеремонно дергает за рясу:
– Дядя, мне надо вот с ним поговорить! – Безапелляционно заявляет ребенок, тыча пальчиком в икону Спасителя, висящую рядом, но довольно высоко, не достать. Священник удивленно оборачивается, видит устремленные на него огромные детские глаза, полные веры в понимание и надежды на содействие. Он опускается на уровень детских глаз.
– И что же ты хочешь Ему сказать?
– Мама часто плачет. И не говорит почему. Хочу попросить, чтобы Он утешил ее.
– Ты любишь маму?
– Очень…
Священник выпрямляется, подходит к иконе. Крестится, шепчет какую-то молитву… потом снимает икону со стены и ставит на лавку, чтобы Катюшка могла спокойно дотронуться. Девочка подходит к иконе, что-то бормочет. Опускается на колени, уткнувшись лбом в образ. Стоит минуту, пять, десять… Прихожане разошлись, служка гасит свечи, а девочка все стоит у иконы. Родители подходят к ней чтобы увести домой, но батюшка останавливает их.
– Не надо. Ждите.
Подходит к девочке, опускается на колени рядом, но чуть позади, крестится. Девочка не замечает его…
Катерине восемнадцать. Детство официально закончилось. Она сидит в очереди во взрослую поликлинику, вставать на учет. В компьютерной системе очередной сбой и девушку отправили в соседнее здание, выдав медицинскую карту на руки. Катерина торопится, нервничает, но выбора нет, надо покончить с этим сегодня. А завтра… Завтра первый раз в первый… курс. Первый курс престижного вуза, опять новые друзья, задорная студенческая жизнь, безоблачная юность. Бывшая школьная активистка-заводила умеет заражать оптимизмом и уверенностью в успехе. Скорей бы только эта очередь уже двигалась… От скуки девушка решила почитать собственную "историю болезни". Нормальные роды, десятка по Апгар, чуть опережающее развитие… Скукота… Так, а это что? Девочке почти три года, анализы неоднозначны, диагноз… Выговорить это слово Катя не смогла бы и под дулом пистолета. С трудом, по буквам, забила в поисковике на смартфоне и обомлела… Один случай на несколько миллионов. Генетический сбой, вызывающий резкое увеличение температуры, ослабление организма, потери сознания. Смертность 99,9% в первые пять лет болезни. Лечения нет, лекарств нет, только сбивать температуру. И ждать, справится организм или нет. И когда у него больше не станет сил справляться… "Но ведь мне уже восемнадцать?!". Катерина сидела, словно пораженная громом. Так вот почему мама так часто плакала! И папа всегда так быстро куда-то уносил девочку сразу, как только она ослабевала и теряла сознание, думая, что спит. Но как? Девушка с замиранием сердца читает дальше. Анализы ухудшаются раз от раза, приступы все дольше, шансов все меньше. И вдруг провал. Пропуск. Пустота. Полгода никаких записей. Потом анализы. Анализы в норме, комментариев от врачей нет, диагноз не подтверждается, но и не опровергается. Когда это было? Первый класс, ей семь. И снова как удар молнии – "Я же перед школой у иконы стояла!". Воспоминания далекого детства накрыли волной. Поезд, море, горы, папины руки, мамины слезинки, когда девочка просыпалась. Подготовка к школе, молебен, икона… Дальше особых воспоминаний нет, но девушка абсолютно уверена, что мама уже давно не плачет. Да и выглядит, пожалуй, даже получше, чем тогда… Осознание пришло медленно, словно продиралось через топкое болото. Катя даже пропустила свою очередь на прием. Но это не важно. Важно то, что она, почти семилетка тогда, спасла сама себя лишь только тем, что от всей души попросила Спасителя подарить утешение самым дорогим людям на этой земле – родителям…
Что наша жизнь?
Андрей Степанович приложил карточку и прошел через турникет в метро. Свою машину он оставил в автосалоне, производитель решил отозвать ее для устранения каких-то конструктивных ошибок. Факт отзыва еще совсем нового Лексуса несколько омрачил ощущение победы от совершенной накануне сделки. Андрею Степановичу удалось облапошить незадачливого клиента и заключить договор на крайне невыгодных для того условиях. Бизнесмен сошел с эскалатора и брезгливо поморщился. Да, ехать на метро оказалось ошибкой. Вокруг руководителя, привыкшего к лощеным юношам и длинноногим красоткам, почтительно расступавшимся при его приближении, сновали туда-сюда бомжеватого вида граждане. Но идти на попятную было ниже достоинства этого человека и он протиснулся в переполненный вагон. Люди входили и выходили, толкая и пиная одетого с иголочки бизнесмена, явно не вписывающегося в окружение. На лакированном ботинке Marsell уже красовался отпечаток чьего-то сапога, костюм от Armani изрядно помяли, в нос била едкая смесь пота и дешевых духов. Андрей Степанович с трудом достал из кармана носовой платок и прижал к лицу, пытаясь хоть как-то защититься от удушающего амбрэ.
– Посадите его, а то свалится еще, передавит всех тут! – Услышал он за спиной. Моложавая, но безуспешно пытающаяся следить за собой женщина указала мужчине на свободное место, решив, что тому плохо. Бизнесмен и правда неважно себя ощущал, перед глазами начали плыть цветные пятна, голова кружилась, дышать было нечем. Крупные капли пота катились по вискам. Андрей Степанович с трудом уместил свое объемное тело между двух молодых людей, напоминавших исламских террористов. Те недовольно заерзали. Поезд остановился в тоннеле и движение воздуха в вагоне прекратилось окончательно. Бизнесмен безуспешно цеплялся за ускользающее сознание, круги в глазах превратились в сплошную пелену, в которой быстро исчезали люди, сам вагон. Гул голосов становился все тише, удаляясь. Наконец реальность растаяла окончательно, человек перестал ощущать свое тело. Какие-то неясные тени, проявляясь, как изображение на фотокарточке, летали вокруг. Андрей Степанович едва различал их голоса. Тени становились все отчетливее, приобретая очертания странных людей, некоторые были светлее, другие темнее. Голоса тоже зазвучали разборчивее, бизнесмен стал различать слова.
– Предал, обманул, украл. – Говорили темные тени. От них исходили холод, безнадежность, страх.
– Выручил, помог, поддержал. – Отвечали светлые. К этим хотелось прижаться, как в детстве к теплой маминой щеке, ища утешения.
Человек не понимал что происходит. Но вдруг все эти слова обрели ясный, однозначный смысл и перед Андреем Степановичем стали всплывать картины его жизни. Темные тени нападали, бросаясь злыми словами, светлые отбивались добрыми. Темные все яростнее выкрикивали обвинения, а светлые теперь растерянно переглядывались, изредка парируя уже именами близких, родных, знакомых Андрею и не очень людей. Темные явно одерживали победу и человеку стало страшно. Жутко. Он понял, что в случае победы темных ему, человеку, припомнят все, что он сделал. Всех, кого он обдурил, подставил, на ком нажился и кого погубил. И тогда ему… Он даже не мог сказать, что ему будет, но было однозначно понятно – это будет ужасно. Ужасно настолько, что представить такое невозможно. И конца этому не будет уже никогда. Темные злорадно смеялись, предвкушая добычу. Светлые удрученно молчали. Страх и паника парализовали волю и мысли. Что делать? ЧТО ДЕЛАТЬ??? Неожиданно откуда-то из глубины души, из самых ее потаенных, забытых уголков, прилетела странная, совершенно чуждая доселе и непонятная фраза. Человек не видел выхода. Эта фраза, новая, нигде и никогда раньше не слышанная. Словно кто-то подсказал. Кто-то очень добрый и заботливый.
– Господи, ПОМОГИ!!! – Отчаянный вопль погибающей души. Души, никогда не думавшей ни о чем, кроме себя и богатства. Души, вдруг осознавшей всю безысходность и бессмысленность своего существования…
Удар. Страшный удар сотряс все естество человека. Темные тени испуганно попятились, умолкнув. Светлые почтительно отступили. Еще один удар, резким толчком подкинувший бренное тело. Слепящий, резанувший глаза свет. Андрей Степанович зажмурился, попытался отвернуться от этого безжалостного света. Дикая боль пронзила голову, человек застонал.
– Есть пульс! Давление стабилизируется. Дыхание самостоятельное.
Неяркое солнышко, едва ли не впервые в этом году показавшееся на небосводе, робко гладило по щеке Андрея Степановича. Симпатичное, добротное, но не дорогое пальто. Теплые, удобные, хотя и не модные ботинки. Приближение весны уже ощущается, но на улице еще очень свежо и зябко. Медсестра в больнице как-то обмолвилась, что Пасха в этом году ранняя. Андрей Степанович поглядел на купола и поднял сумку. Небольшую спортивную сумку, с какой обычно ходят на тренировки, наполненную деньгами. Теми деньгами, которые остались после продажи особняка и компании, возврата долгов и компенсаций всем тем, кого он разорил. Шаги давались легко, ноги сами несли в пахнувший ладаном полумрак. Собиравшийся уже уходить батюшка заметил нерешительно топтавшегося на пороге крупного мужчину с сумкой в руках. Подошел, посмотрел в глаза. Андрей Степанович ответил прямым, открытым взглядом, кивнул.
– Минутку. – Тихо сказал священник, отошел куда-то вглубь церкви, но тут же вернулся с книжкой в руках.
– Вот, почитайте. В субботу вечером жду вас тут. А это.. – Кивок в сторону сумки. – Отдайте лучше сиротам. Им нужнее…
Дорога в детство.
Михаил выключил музыку в машине и съехал с асфальта на грунтовку. Его путь пролегал через небольшой поселок Дорофеево на бывшие торфяные разработки, давно заброшенные и превратившиеся в живописные озерца, почему-то называемые местными "карьер". В планах фотографа-любителя было поснимать памятные с детства места, заодно немного поностальгировать, глядя на происходящие изменения. День клонился к вечеру, Михаил рассчитывал сделать несколько красивых кадров заката на фоне прибрежных березок там, где они с отцом уже больше тридцати лет назад ловили рыбу. Медленно двигаясь по деревенской дороге, путешественник оглядывал знакомые окрестности. Вот почта, прекратившая свою работу уже тогда, в Мишкином детстве. А вот магазин, куда они регулярно ездили на велосипедах за хлебом и другими продуктами. Тот самый, в котором Мишка-пацан, стащив у соседки-старушки мелочь, купил себе кучу упаковок сладкого драже. Чувство стыда за детские проделки больно кольнуло уже серьезного мужика, он вспомнил, как боялся, что продавщица расскажет родителям о его покупке, тогда вскроется факт воровства мелочи и его накажут. А потом ему было плохо. То ли от количества съеденного драже, то ли от угрызений совести, то ли от вместе взятого. Мужчине страшно захотелось во всем признаться, попросить прощения, но сделать это было уже невозможно… Вздохнув и произнеся мысленно "простите дурака…", Михаил двинулся дальше через поле, к спуску в карьер. Наезженная дорога закончилась, фотограф поставил машину в сторонке под рябиной и, захватив камеру и штатив, углубился в заросли прибрежного кустарника. Тогда, в прошлом, они с отцом оставляли велосипеды примерно в этом же месте и шли дальше пешком, осторожно раздвигая ветви, чтобы не порвать случайно леску на удочках. Кусты расступились, узкая полоска суши делала поворот, открывая сказочные виды на водную гладь по обе стороны тропинки. Но с погодой Михаилу не повезло, небо затянуло тучами, надеяться на красочный закат не приходилось. Он сделал несколько кадров, особо не надеясь на успех, и вернулся к машине.
Сон на природе, хотя и в тесной машине, сладок и безмятежен. Восход Михаил бездарно проспал. Но впереди его ждали новые воспоминания. Машина тихо шелестела по грунтовке, осенние запахи хвои и прелых листьев проникали в салон через открытое окно и кружили голову. Путешественник выехал из леса, впереди показалось Мануйлово, деревушка, в которой он проводил почти каждое школьное лето. Парочка новых домов на окраине, свежевыкрашенный колодец, знакомый поворот дороги. Михаил припарковал машину у бывшего "своего" домика с новым забором. Домик выглядел ухоженно, но одиноко, чувствовалось, что им давно не пользуются, хотя и поддерживают. Детские воспоминания накатили щемящей сердце волной. Огромная русская печка, разделявшая дом на собственно избу и кухню. Низкий бревенчатый колодец с темной ледяной водой. Соседская девчонка, за которой он тайком подглядывал из окна в ожидании, что она выйдет на улицу. Мальчишки с другого конца деревни, неизменные товарищи по игре в войнушку на опушке леса… Путешественник не стал заходить на теперь уже чужую территорию и пошел по намеченному еще в городе маршруту. Мечеловская. Это название прочно засело в памяти, но что оно означало, какое место так называлось, он не догадался спросить. А теперь больше некого спрашивать. Для Миши это некое место в лесу, вытянутая поляна, обрамленная заросшей кустами речкой Сеньгой с одной стороны и шикарным сосновым бором с другой. На Мечеловской всегда было тихо и тепло, даже в холодный ветреный день. Подосиновики, маслята, белые быстро наполняли корзинку, красные всполохи брусники утоляли жажду и немного голод. Сюда их водил дедушка. Поднимал рано, лишь только светало, шли быстро, по холодку. Выйдя на опушку, перекусывали взятыми из дома вареными яйцами с хлебом и огурцами. До полудня собирали грибы и медленно, аккуратно неся наполненные корзинки, возвращались в деревню…
Путешественник шел легко. Осеннее солнце пригревало, но не жарило, неистребимые жители торфяных болот – комары – перестали беспокоить еще пару недель назад. Михаил прошел Мечеловскую насквозь и вышел к узкоколейке. В далеком прошлом, когда его мама была пятилетней девочкой, по этой дороге ходили поезда до города, а теперь она заржавела, но на удивление практически не заросла. Рельсовое полотно уходило в лес и скрывалось за поворотом. Фотограф опустился на землю под могучей сосной, мягкое осеннее солнышко ласково играло в ветвях, запахи, воспоминания, забытье…
Михаил очнулся от неожиданного паровозного гудка. На рельсах прямо перед ним остановился небольшой поезд. Деревянные вагоны блестели свежей зеленой краской, черные подножки приглашали в поездку. Путешественник поднялся по ребристым ступеням, сел на лакированную скамью у окна. Паровоз звонко свистнул, состав дернулся, лязгнув железной сцепкой, и медленно покатился вперед. За окном проплывали поля, рощи, деревушки. На частых остановках в вагон заходили и выходили люди в старомодных одеждах, рассуждавшие о пятилетках, соцсоревнованиях, линии партии. Постепенно народу становилось все меньше, наконец Михаил остался один в вагоне. Поезд остановился, негромко свистнув. Путешественник помедлил, потом вышел из вагона. Паровоз тут же выпустил облако пара и утащил состав куда-то вдаль. Михаил огляделся. Та же узкоколейка, та же опушка леса. Вот и забытый штатив под сосной. Михаил закинул его за спину и двинулся обратно в деревню, размышляя о странном поезде. Погрузившись в мысли, он не заметил, как добрался до Мануйлово. Вот только машины у домика не было. Не было и нового забора. Зато в руках вместо камеры была корзинка с грибами и перочинный ножик. Михаил открыл калитку.
– Ну что, добытчик, набрал? – Давно забытый голос бабушки согревал теплом и запахом пирогов. – Давай корзинку и иди в баню!
Миша оглядел себя. Черные короткие резиновые сапоги, широковатые, не по размеру, коричневые брюки и синяя рубашка. Именно так он был одет тем далеким летом. Молодая мама полола в огороде грядки, папа колол дрова огромным тяжеленным топором, еще крепкий и здоровый дедушка топил баню. А в зеркале отражалась усталая, но довольная (конечно – самостоятельно набрал грибов!) рожица десятилетнего мальчишки.
– Давай мойся скорее, ужин и спать! Завтра рано подниму, на карьер поедем! – Отец, отложив топор и вытирая пот со лба, заговорщицки подмигнул. Мишка шустро исполнил приказания и провалился в крепкий здоровый детский сон.
Непонятно откуда взявшийся осенью овод больно укусил в верхнюю губу. Михаил дернулся, смахнул злосчастного вампира, открыл глаза. Над головой шумела в вышине крона строевой сосны, рядом лежали камера и штатив, чуть поодаль мутно блестели на солнце рельсы узкоколейки. Фотограф поднялся, тряхнул головой, прогоняя остатки сна. Звенящую тишину осеннего леса нарушил далекий паровозный гудок. Михаил приложил ухо к рельсам и ощутил затихающий стук колес. Поезд, свозивший его в детство, ушел. Ушел, но оставил освеженные теплые воспоминания безмятежного детства. Михаил теперь точно знал, что такой поезд есть. Надо только его дождаться…
