Михаил Владимирович Поборуев
По ту сторону обычного
Девочка из правильной семьи
Отец Пафнутий закончил воскресную службу, передал кадило служке, поручил алтарнику все прибрать, а сам вышел к прихожанам. Желающих получить благословение было не так много, почти все получили его на исповеди перед службой. В конце, позади всех ожидающих, скромно стояла семья – миниатюрная худенькая шатенка с заплаканными глазами, двухметровый бритый наголо "шкаф" с суровым лицом и девочка-подросток с отрешенным взглядом, взявшая комплекцию мамы и рост папы. Семью эту отец Пафнутий не то чтобы хорошо помнил, но девочку заприметил уже давно. Он никак не мог разобраться в ее душе. Внешне само смирение и скромность. На исповеди все говорит верно, прикладывается к святыням правильно. Но все это как-то отстраненно, словно бы и не она вовсе. Отец Пафнутий списывал это на сложный возраст, вполне резонно предполагая, что девочка просто послушно следует указаниям родителей, не особо веря, а может и вообще не веря в происходящее. По правде говоря, отец Пафнутий и сам был не шибко верующим. Трудолюбие, пытливый ум и умение себя вести позволили ему с отличием закончить семинарию и заработать уважение среди соратников и прихожан. Да, он ценил и принимал десять заповедей, справедливо считая их основой нормальной жизни. Но все же служба в храме была для него больше работой. Правильной, интересной, соответствующей его моральным устоям, несущей пользу людям, но все же именно работой, а не служением. К таинствам и обрядам церкви в глубине души он относился примерно как к технике электробезопасности. Надо поменять лампочку – выключи свет, надо отремонтировать щиток – надевай резиновые перчатки. Ставший за многие годы хорошим психологом, отец Пафнутий с первого взгляда на эту семью понял, что поговорить лучше не на людях, и пригласил их в маленькую служебную комнатушку. То, что рассказала женщина, удивило батюшку. Нормальная, полноценная семья с хорошим воспитанием и правильными нравственными устоями. Успешный, послушный, здоровый ребенок. И вот тут начиналось необычное. Девочка была успешна и здорова. Необычайно здорова.
Несмотря на внешний довольно хрупкий облик, девочка никогда не болела. Совсем. Даже обычную простуду ни разу не подцепила. И училась хорошо. Очень хорошо. Необыкновенно хорошо для ребенка, никогда не делающего домашние задания и вообще не открывающего учебники. Но даже не это беспокоило родителей, это было даже удобно – ни врачей, ни репетиторов. Девочка все чаще стала выходить из себя. В буквальном смысле. По-началу списывали это на подростковый возраст, неизбежное тлетворное влияние интернета и общества. Но чем дальше, тем хуже. В редкие эти моменты девочка просто переставала быть собой – менялся до неузнаваемости голос, поведение, взгляд. И такие изменения сохранялись все дольше. Записанное папой видео обескуражило батюшку. Конечно, в семинарии они изучали подобные проявления, но в жизни отец Пафнутий никогда с таким не сталкивался. Не зная, что ответить, он пообещал усиленно молиться и посоветоваться с более опытными священниками. И обязательно связаться через несколько дней.
Худшие опасения отца Пафнутия подтвердились. Все, с кем он советовался, были единодушны – необходим обряд очищения. И чем скорее, тем лучше. Священник позвонил родителям девочки и наказал готовиться – поститься и читать молитвы, но девочке пока ничего не говорить. А сам уселся за доскональное изучение обряда очищения. То, что проводить обряд придется ему самому, было неизбежно – среди ближайших священников никто не решился взять на себя эту ответственность, да и вряд ли кто обладал необходимой силой. Вряд ли она была и у отца Пафнутия, но выбора у него не было. Да и не считал он, если честно, что для этого нужна какая-то особая вера. Но сопереживание, честность и совесть не позволяли отказаться. В назначенный день храм закрыли с самого утра. Не пустили даже родителей. Отец Пафнутий остался один на один с девочкой, которая была, как всегда, молчалива и смиренна. Отстраненно смиренна. Батюшка велел ей лечь на специально приготовленное ложе, взяв в руки крест и положив его на грудь. Сам встал за подставку с Писанием, с кадилом в одной руке и серебряным крестом в другой. По правую руку находилась чаша со святой водой. Батюшка начал обряд. Все шло тихо и спокойно. Отец Пафнутий читал Писание, молитвы, окроплял девочку святой водой, осенял крестом. Девочка лежала тихо и, казалось, спала. Но вдруг с нечеловеческой силой швырнула в батюшку крест, начала извиваться и визжать. Отец Пафнутий, едва успев увернуться, приказал лежать и возвысил голос для молитвы. Девочка кричала, дергалась, вдруг изогнулась, замерла, и батюшка явственно увидел темные тени, вылетающие из ребенка со страшными проклятиями. Они орали, ругались и угрожали. "Ты никто! Мы тебя не боимся! Нам страшно только Слово Божие! Мы тебя достанем! Ты ничтожество! Жалкий человечишко!" Сказать, что батюшка удивился, это не сказать ничего. Такого поворота событий он не ожидал, хотя и готовился как только мог. Видимо, недостаток веры не позволил предусмотреть все. Собрав всю волю в кулак, он продолжил обряд. Пять теней, десять, двадцать… Батюшка сбился со счета. Тени орали, затмевая сознание и унося силы. Священник прилагал все возможное для завершения обряда, демоны все вылетали и вылетали, угрожая ему расправой и проклиная жуткими голосами. В храме становилось все темнее, силы священника неумолимо таяли, казалось, еще чуть-чуть, и он рухнет на пол, испустив дух. Наверно, впервые за всю свою жизнь батюшка обратился к Богу не фразами из молитвослова, не предписанными обрядом словами, а душой, всем сердцем, отчаянной истинной молитвой – "Господи, помоги!". Неведомая доселе теплая сила подхватила батюшку сзади за локти, над Писанием словно включили свет, кропило словно само собой окропляло девочку святой водой. Наконец вылетел последний демон, растворившись в полумраке. Девочка перестала извиваться и кричать, обмякла и успокоилась. Из глаз ее текли слезы, но, кажется, она улыбалась. Едва заметно, умиротворенно. Батюшка в изнеможении проковылял в алтарь и рухнул на колени, закрыв глаза. Сколько он так стоял, сказать невозможно. Сквозь закрытые глаза начал проникать мирный теплый свет, несущий силы и успокоение. Отец Пафнутий открыл глаза и увидел прямо перед собой улыбающегося вовсю Ангела. Ангел поднял руку для благословения: "ПросИте с верою, и дано вам будет! Отныне твое имя – Фома". И растаял.
Через несколько дней девочка слегла с воспалением легких. То ли застудилась где, то ли еще что… Да и в учебе поотстала, пришлось доставать и читать учебники. Но это было хорошим знаком. Отец Фома был в этом уверен. Теперь девочка благодарно и искренне улыбалась, когда он приносил ей в больницу апельсины…
Сливы в чайнике
Гришка помотал головой, пытаясь отогнать внезапно появившееся видение. Но стало только хуже – голова закружилась сильнее, подняться с карачек оказалось решительно невозможно. Да и видение никуда не исчезло. Стройные девичьи ножки в легких коричневых сандаликах. Нежная кожа на тонких пальчиках словно светилась изнутри. Гришка поморгал, снова безуспешно попытался встать. Девушка взяла его голову в свои ладони, запрокинула и заглянула в глаза. Но лица Гришка разглядеть не смог – солнце светило из-за спины девушки и слепило. Девушка помогла Гришке сесть на лавочку, села рядом, поставив между парнем и собой чайник. Обыкновенный старомодный чайник, из тех, что греют на газовой плите. С изогнутым носиком, черной железной ручкой и круглой крышкой, смешно подскакивающей и дребезжащей в процессе кипения. Гришка икнул. Девушка подняла крышку чайника и достала сливу. Синюю спелую сливу. И молча протянула Гришке. Гришка рефлекторно взял сливу и съел. Девушка достала еще одну. Гришка съел. Потом еще и еще…
Гришка очнулся от того, что в его животе поднялось восстание. Он сидел на лавочке на автобусной остановке в полном одиночестве. Очень хотелось пить. Голова раскалывалась с похмелья. Да еще это видение. Приснится же… Впрочем, кучка сливовых косточек под ногами убеждала в реальности произошедшего. Гришка с трудом поднялся в квартиру и принялся подавлять восстание в животе. Через некоторое время бунт затих, организм почувствовал себя намного лучше. Гришке показалось, что вместе с желудком волшебные сливы прочистили и его голову. Обычное желание напиться куда-то исчезло. Гриша взял веник и принялся за уборку своей холостяцкой квартиры. "Пора бы уже выкинуть из головы эту чертову Катьку, будь она неладна! Всю жизнь парню сгубила, а ведь он так ее любил! Пора и за ум взяться." Гриша удивился собственным мыслям. Кажется, сливы и вправду были волшебными. Это было очень странно, но новые мысли нравились парню куда больше прежних.
Бессмертные старушки у подъезда не уставали охать. Гришу было не узнать. Парень подтянулся, даже как будто стал выше ростом, всегда опрятно одет и гладко выбрит. А новая подружка просто прелесть и красавица, даже всегда здоровается! И, кажется, дело идет к свадьбе…
…В доме Григория большое волнение. Все суетятся, прихорашиваются, то и дело проверяют что-то. Дочка идет в первый класс. Григорий накануне помыл машину, зарядил камеру, приволок огромный букет гладиолусов. Вот, наконец, двинулись. Движение плотное, школьники собираются к началу занятий. Всюду воздушные шарики, цветы, яркие ленты. Григорий выехал заранее, на всякий случай. Автомобильный поток движется медленно, да еще светофоры чуть не на каждом углу. Григорий притормозил, пропуская пешеходов. Пестрая разновозрастная толпа беспорядочно переходила дорогу. И посреди этой толпы шла она. Девушка с чайником. В легком светлом платье с большими голубыми цветами и коричневых сандаликах. И опять солнце слепит глаза. А девушка идет среди толпы, ничего не замечая. И, кажется, ее тоже никто не замечает. Никто не обращает никакого внимания на девушку с чайником. И только Григорий оцепенел. Он, как завороженный, все смотрел ей вслед, даже когда зажегся зеленый сигнал и сзади стали раздаваться нетерпеливые гудки…
Григорий очень любил свой Фольксваген. Но ничто не вечно под Луной. Машина была куплена через несколько месяцев после свадьбы, а сейчас через несколько дней у дочки уже защита диплома. Григорий оставил машину перекупщикам, сняв в ГАИ с учета. За окном автобуса проплывали дома, было необычно наблюдать улицы со столь непривычного ракурса пассажира. Пешеходы мельтешат муравьями, снуют туда-сюда. И только один пешеход никуда не спешит, идет, словно и дела ему никакого нет, размахивая старым чайником и весело переступая коричневыми сандаликами. Вот он все ближе, уже почти можно разглядеть лицо… Автобус остановился на остановке, Григорий пулей вылетел через задние двери и бросился вслед девушке с чайником. Вон она мелькает среди толпы, все такая же молодая и словно светящаяся изнутри. Но нет, не догнать, скрылась за поворотом, словно растаяла от полуденного зноя…
Резкий, неприятный, но уже привычный запах лекарств, тихое попискивание монитора. Медсестра сняла капельницу и пожелала спокойной ночи. Григория Александровича в больнице уважают. Недавний депутат, ветеран труда, сделавший очень много для района и города. Сегодня приходили внуки, уже совсем большие близнецы, скоро в школу. Трещали без умолку об утреннике в садике, о бассейне и новой горке во дворе. Григорий улыбнулся и ненадолго прикрыл глаза. А когда открыл снова, на стульчике рядом с кроватью сидела она. Все такая же молодая, в светлом платье с голубыми цветами и коричневых сандаликах. Только в руках она держала не чайник, а другую, столь же неуместную вещь. Обрамленное золотистыми локонами очаровательное личико излучало доброту и нежность, глубокие серые глаза светились любовью и покоем.
– Кто ты? – С трудом произнес Григорий.
– А ты так и не понял? Я Корректор. Помнишь нашу первую встречу?
– Твои волшебные сливы разве забудешь… Тоже мне, Корректор… Я чуть не помер тогда.
– Ну так не помер же! Зато как все изменилось!
– Ну да, ну да… Ну а потом? Появится, подразнит и скроется…
– Я приходила только при необходимости. Помнишь, на переходе, когда ты вез дочку в первый класс? Ты оцепенел от неожиданности, долго не мог тронуться с места. Ты не заметил, но пока ты стоял, через перекресток на красный сигнал проехал бензовоз. И если бы ты поехал сразу… Потом, в автобусе, ты выскочил вслед за мной, а в салон вошел пьяный и стал задирать пенсионерок. Они молча отвернулись, а ты бы не выдержал и вступился. И получил бы нож под ребро. Нет, конечно, ты бы не умер, но твоя дочка не получила бы "красный" диплом, ухаживая за тобой. А сын мог бы вообще не родиться.
– Понятно. Я и не подозревал. Спасибо! – Григорий смахнул слезу. – А почему ты всегда скрывала лицо? Почему показала только сейчас?
– Людям не положено видеть наши лица. Но тебе можно. Теперь можно. Так устроен мир. Надеюсь, ты понимаешь. – Сказала девушка и приподняла такую же старомодную, как и чайник, с длинной деревянной ручкой и изогнутым черным лезвием косу....
– Погоди .. – произнес Григорий. Девушка остановила движение косы. – Я, кажется, не все успел сделать…
Девушка улыбнулась понимающе.
– Да, очень многие так думают…
Солнечный луч, заглянувший в палату, скользнул по блестящему лезвию косы, пробежал по одеялу и прыгнул прямо в глаза Григорию. Тот зажмурился и вздрогнул от неожиданности и страха перед неведомым. Но ничего не произошло. Григорий, помедлив минуту, решился открыть глаза. Вокруг бушевал ливень, сверкала молния. Звуки постепенно проявлялись, наливались силой. Мокрые пешеходы спешили укрыться хоть где-нибудь, автомобили почти плавали по дороге, но Гриша не чувствовал ни холода, ни дождя. Григорий ошарашенно озирался и вдруг обнаружил себя молодым, стройным и сильным, одетым в белую холщевую рубаху, прихваченную красным поясом, на ногах красовались коричневые сандалии. В одной руке он держал старинный самовар, наполненный вишнями, сбоку за пояс был заткнут серп. На остановке напротив сидела совсем молоденькая девушка в коротком темно синий плаще и резиновых сапожках в цветочек. Она горько рыдала. Григорий оглянулся, спрятал серп подальше и направился к девушке. Он знал, что должен делать…
Девочка и медведь
Медведь брел по лесу и радовался жизни. Кончилась долгая, холодная, изматывающая зима, светило летнее солнышко, появлялись первые ягоды малины. Мишка блаженно щурился от солнышка, как вдруг услышал странный запах. Запах страха. Но не того дикого, разрушающего, смертельного страха, с которым так часто приходят в лес люди со странными, громко бумкающими палками. А страха безнадежного, беспомощного, хрупкого. Хозяин леса озадаченно остановился, повел носом. Вроде опасности нет. Повертел головой и пошел на запах. Под елкой сидел, съежившись и всхлипывая, худенький детеныш. Скорее всего, человеческий. Сердце медведя стиснуло жалостью. Мишка осторожно прикоснулся к голове детеныша. Детеныш взглянул на него мокрыми от слез огромными синими глазами, задрожал. Лесной владыка аккуратно взял человеческого детеныша и отнес к себе в берлогу, очень ему не хотелось, чтобы вечно голодные волки обрадовались такой легкой добыче. Детеныш тихонько всхлипывал. Мишка оставил его в берлоге и ушел в лес. Но скоро вернулся, неся в лапах довольно большой кусок медовых сот. Детеныш с радостью набросился на лакомство и почти все съел в один присест. Как бы ни было медведю жалко, но детеныша надо вернуть. Он аккуратно взял его в лапы и осторожно понес к деревне. Детеныш, как только понял куда его принесли, отчаянно задергался, вырываясь, спрыгнул на землю и припустил обратно в лес. Хозяин леса озадаченно рыкнул, но поплелся за ним. Пришлось снова спрятать детеныша в берлоге. Мишка вернулся к деревне и стал наблюдать. Мужики выходили косить, женщины брали воду из колодца, ничего особенного. Из одного дома вышел мужчина, громко что-то крича и размахивая руками. За ним выбежала заплаканная женщина, попыталась взять мужчину за руку, но тот зло оттолкнул ее. Она упала, но тут же вскочила, начала что-то жалобно и просительно говорить, упала на колени, воздев в мольбе руки. Мужчина зло огрызался, отмахивался от назойливой просительницы. Медведь ничего не понимал и подошел поближе, принюхиваясь. Женщина заметила его, упала на землю, замолчала. Мужчина продолжал что-то грубо выкрикивать. Медведь ткнулся носом в его шею, мужчина обернулся и застыл, уронив челюсть и выпучив глаза. Запах. Снова этот запах страха. Страха злого, разрушающего, желающего убивать. Запах застилал разум хозяина леса, наливал кровью глаза, сжимал тисками сердце. Зверь и человек молча смотрели друг на друга. Ноги человека подкосились, глаза заволокло туманом, человек рухнул на землю, раскинув руки. Запах страха исчез. Исчез так же внезапно, как и появился. Вместо него возник другой запах – запах смерти. Медведь посмотрел на женщину. Она, словно что-то почуяв, кинулась к мужчине, склонилась над ним. Хозяин леса уловил горечь, боль, утрату, но и облечение одновременно. Отчаявшись понять странный людской разум, мишка вернулся в берлогу. Человеческий детеныш сладко спал. Все-таки надо его вернуть к своим. Утром, когда детеныш проснулся и доел остатки медовых сот, хозяин леса снова осторожно взял его на лапы и пошел к деревне. На этот раз детеныш не вырывался. На опушке леса медведь осторожно опустил детеныша на землю. Детеныш встал на ноги, ткнулся носом во влажный нос лесного владыки и припустил к деревне. Навстречу ему бежала вчерашняя женщина. Медведь посмотрел на их встречу и, озадаченный, но успокоенный, скрылся в чаще.
