Михаил Денисович Байков
Достигая крещендо
11
Со временем вся романтика моих отношений с Риммой и вовсе сошла на нет. Не важно, кто или что послужило такому финалу, главное то, что меня этот разрыв сильно уколол. Мое сердце обладало абсолютной любвеобильностью и тянулось буквально ко всем приятным людям. Именно поэтому я обжигался в романтических отношениях, постоянно оказываясь пугающе совершенным «партнером». Так было со всеми многочисленными «дамами сердца», ей предшествующими – все они отвергали мое внимание, считая его излишне навязчивым и местами фамильярным с той редкой наглостью, которую женщины как раз напротив не любят.
Римма же допустила важную ошибку – она дала иллюзию того, что она меня понимает. Вещь страшная, ибо я тут же широко открыл ворота в свою душу, не скрывая ничего. Такой жест привел к фатальным ошибкам, ибо я, как вы понимаете, не самый простой человек, и тем более с открытой душой. В конце концов наши с ней отношения пришли к тому, что я был излишне честным, а она этого сильно боялась… Интересно также, что все мои и без того нескрываемые чувства активно обсуждались в ее кругу психологов–халтурщиков (вообще у школьников, а в особенности у малоопытных девиц есть непонятно на чем основанная необходимость считать себя гениями психоанализа и «патологоанатомами человеческой души». Многие из них часто так глубоко заходят в этот бред, что начинают читать специальную литературу, напрочь забывая о том, что опыт психолога приходит лишь с пониманием жизни, и что необходимо разбираться в людях, знать, на что они способны, ну и желательно понимать законы социума хотя бы на уровне истории и философии (без последней в принципе ни одна наука не работает)). А я… Я писал стихи, в которые вкладывал все свое разочарование и гнев от «побитости» своих чувств и «истоптанности» души:
Нет. Не хочу просить прощенья,
Мне не за что виниться перед ней.
Котел наполнен мой жестким вдохновеньем
От равнодушия возлюбленной моей.
Мне очень трудно пресмыкаться
И в сладкие надежды с ней играть.
Сплошной обман, сплошное верхоглядство…
Моих отчаянных молитв ей не понять.
Уже устал от постоянных обвинений:
"Ты эгоист! Совсем не слушаешь других!
С тобою воздухом дышать – уже погибель!
Себя считаешь выше остальных!"
Как больно это слышать, представляешь?
А ведь она не смотрит в душу мне…
Не видит нежных глаз моих туманы,
Не понимает чувств моих мотив.
Спроси: "Зачем она тебе?" – отвечу:
"Любовь частенько создает проблемы мне,
Но в этой девушке лишь я, наверно, вижу
Цветок, с которым хочется цвести".
Увы, она меня не понимает,
Мое внимание, наивная, как Крест воспринимает.
"Что хочешь от нее?" – вокруг все вопрошают.
"Не знаю, что! Меня ей убивают!"
…Хотя на самом деле мне хватило б
Ее улыбки, когда встретимся в обед,
Какой–то нежности в телодвиженьях,
И пряной горсточки прощения обид…
Третья строфа особенно выстрадана – не знаю, за что меня считают эгоистичной мразью. Может быть, плохо наблюдают за моими реальными делами, отдавая предпочтение и правда высокомерным словам… Еще одно, на мой взгляд, потрясающее стихотворение, продиктованное воспаленными чувствами разбитого и отвергнутого человека:
Наш мир абсурден, люди в нем глупы:
Стремятся вечно обрести свободу,
И выход обнаружить из своей тоски,
Отмеривая всех по личному шаблону.
Забыты идеалы гуманизма,
А сострадание скатилось вниз.
Вперед выходят цели эгоизма,
И возродилось поведение актрис.
Кому цепочка жемчуга двойная,
Кому бездушной парфюмерии набор,
Кто–то в восторге от гранатового чая,
Кто–то отдастся за дешевенький фарфор.
Но сложно обнаружить человека,
Готового понять порыв души,
Способного достроить Божий вектор,
Ведущий на дорогу из глуши.
Слепого чувства никому не надо,
А преданность свою закутайте в плащи!
Они убьют любовь не сожалея,
Сказав на кладбище: «Он заказал такси…»
Главная проблема – непонимание… Вы, должно быть, спросите (и сделайте довольно справедливо) – что ты суешь нам свои стишки? Ну, во–первых, я считаю их довольно милыми. Во–вторых, это мой труд, что хочу, то и делаю. В–третьих, чисто литературно от них есть смысл, хоть я вам намерено и не рассказывал об отношениях с Риммой детально, потому лишь, что на самом деле мне от нее нужна была только моральная поддержка и какая–то опора… Но об этом ниже.
Вообще, после этого разрыва я молился только об одном: «Господи, – говорил я, – дай все–таки ума этим людям и помоги им понять, что нельзя задевать мужское самолюбие»… Экстравагантненько, конечно, но что делать… Ведь действительно, я прекрасно понимал мужское поведение. Когда есть женщина – предмет желания (платонического или плотского) – мужчина ставит цель овладеть ее вниманием и в частых случаях просто ею (лично я считал эротические помыслы довольно приземленными, однако, от этого они не перестают существовать и обладать притягательностью). Узнает ее интересы, разбирается в них и пытается соответствовать ее желаниям. В результате, как показывает опыт, девушке становится интересен молодой человек и она считает, что в целом с ним можно общаться и, возможно, строить какие–то другие отношения (глубоко чувственные). Однако, как только парень достигает своей цели, вся его фальшивая заинтересованность растворяется – он продолжает смотреть на даму сердца с обожанием и нескрываемым желанием, НО перестает угождать интересам девушки, которые для него не ценны. Проще говоря, становится настоящим. И, увы, настоящая личность повергает девушку (зачастую тоже притворщицу) в шок. Есть множество примеров жизни, когда «галантный кавалер» превращается в «конченого му…жика», раскрывая ужасные черты своей натуры. А уж браков сколько распалось из–за такой невинной лжи – мама дорогая!..
Так вот, друзья, в отличие от подавляющего большинства «угнетателей» (пользуемся терминами феминизма), я всегда был настоящим и никогда не притворялся перед девушками, на которых старался произвести впечатление. Это вовсе не вызвано внутренней работой над собой, а лишь является следствием моей самовлюбленной натуры. Но к моему несчастью, девушкам, не достигшим 20 лет и не познакомившимся с несправедливостями мужских желаний, было трудно смириться с моей нескрываемой искренностью – она их отталкивала и просто представлялась чем–то неправильным. Я же не хотел быть лицемером, старался оставаться собой, со всеми противоречиями и одновременно заботливостью, уважением и трепетной любовью… Жаль, ценность такого подхода многие понимали лишь с течением времени, жалея о своих ошибках в общении со мной. Но главное, что все равно жалели…
Несмотря на свою тонкую лиричность, я постоянно задавался вопросом, когда получал какой–то болезненный отказ – а зачем мне это все надо? Вопрос вполне логичный для второго десятилетия жизни. Вокруг меня было множество примеров отношений, которые я осуждал, честно не понимая сладость общения девятиклассницы (или семиклассницы) с прокуренным ПТУшником. Подобное стремление девушек к лицам, лишенным тусклого налета интеллекта, меня поражало. Хотя сами девушки были довольно неглупыми, весьма красивыми и заразительно веселыми. Возможно, именно их легкость позволяла «пускаться во все тяжкие», отводя учебу на второй план и возводя в абсолют романтические поездки в малиновой девятке с пластиковыми пивными бутылками, дешевыми ментоловыми сигаретами, песнями вечной Аллегровой (сие за гранью понимания – ни разу из девятки не доносились звуки чудной музыки Тимы Белорусских) и любящим Виталиком с компанией друзей, говорящих между собой с не самыми совершенными оборотами ненормативной лексики… Конечно, такие специфические отношения тоже могут существовать, но своему гипотетическому сыну я бы настолько пацанской судьбы не пожелал… Несуществующей же дочери, возможно, и позволил – в конце концов, неглупые девушки быстро адаптируются, а другой, кроме как неглупой у меня и быть не может))
Лично мне интересны мадемуазели интеллигентные и скромные (хоть попадаются отнюдь не такие), но вопрос «зачем?» остается в силе. Каждый отвечает на него по–своему – я же стал пользоваться простой философией «все, что не причиняет вред, следует пробовать». Отношения с девушкой могут причинить лишь один вред – незапланированное счастье отцовства, – но до этого слишком много ступеней, которые местами весьма сладостны… Тем не менее, умные "без двух лет совершеннолетние" пытаются понять нафига им нужна любовь… Я не знаю – ясно только, что нужна. Хочется иметь рядом с собой доброго, заботливого человека, слушателя и собеседника, который имеет свое мнение и готов говорить о разных вещах, на которого можно положиться, которому можно довериться, которому хочется смотреть в глаза и чувствовать прилив эмоций счастья, хочется отдавать себя и совместно идти к целям, получать новые знания, расширять кругозор, познавать и делать мир лучше… Конечно, вопрос – чем это отличается от дружбы? Не стану говорить прямо. Различие отношений дружеских и любовных очевидно…
И может важна не столько любовь, сколько понимание?…
Таким рассуждениям я придавался после болезненного разрыва с Риммой. На самом деле, я и не хотел ничего большего, чем дружбы… Но меня ранили и мне было тяжело. Я с грустью сидел у фортепиано, перебирая знакомые мотивы Шуберта, Шопена и Бетховена, бегая пальцами по клавишам и размышляя о своей неудачливости в любви:
Почувствовав растерянность души,
Ноктюрн Шопена для меня играет,
Минорным романтизмом покрывает
И нежно шепчет: "Просто напиши".
Глубокое звучанье фортепьяно,
Строй тонкий нот и покрывало темноты.
Как хочется уснуть – печаль моя упряма,
Но Вечность говорит: "Друг, не взрывай мосты".
Волнительное трепетанье стана,
Ревнивая реакция на всех,
О, где ж она? Необходимая прохлада
Святой любви (чувствительность не грех).
Потеря, кажется, насквозь пронзила жизнь –
Ища опоры я забрел в трясину,
И даже руку дружбы не подали мне,
Сведя надежды на людей в могилу.
Гуманистический огонь почти погас,
И ненависть уже стояла на пороге,
Но пробудил шопеновский ноктюрн внутри контраст
Между людьми, достойными порывов страстных слога.
Предательство, трусливость и коварство –
Я все простил – то не мои грехи.
Завершены все беспокойные мытарства,
Мне Бог сказал:
"Я бессердечных накажу,
а ты
вперед
иди!"
И я пошел вперед. Из надвигающейся душевной депрессии, способной значительно навредить моему состоянию, меня спасла Инга. В ее глазах уже давно, со времен стаканов Макдональдса и других игривых событий, я видел какой–то огонек любопытства и интереса к моей притягательной персоне.
В один из еще теплых осенних дней, чуть позже олимпиады по литературе, мы с Ингой шли из школы, попутно разговаривая о каких–то вселенских проблемах. В лучших традициях моего общения с девушками – говорил исключительно я. Но странное дело, мне очень хотелось слышать ее реакцию на мои слова, хотелось не просто проводить лекцию по проблемам образовательной системы и элементарности отношений между людьми по Фрейду, а слышать ее точку зрения. В тот день в моем сердце еще даже не засело чувство к Римме, а на Ингу я уже смотрел с уважением, сознавая, что она в разы умнее всех из моего школьного окружения и даже (что для меня невероятно) – ровня мне!
Возможно, мои борзые слова в обсуждении дальнейших жизненных перспектив и о том, что человеческими помыслами управляет страх, голод и секс, произвели на нее неожиданное впечатление и она не знала, как реагировать на эти эпатажные заявления, не взболтнув лишнего. Однако ее наводящие вопросы с довольно игривым подтекстом о том, чем же тогда мотивируются творческие амбиции и образование, научные исследования и отношения, выдавали заинтересованность во мне.
С этого примечательного разговора началось наше общение. Она написала мне первой, и сразу же вызвала улыбку какой–то слепой радости и восторга. Согласитесь, приятно, когда девушка пишет «Привет» первая? В этом есть что–то нежное и радостное, способное обрадовать сердце любого человека. Сразу на душе становится тепло… От ее сообщений я подозрительным образом радовался сильно. Начиналось все довольно банально и стандартно – она спрашивала мнение о фильмах, попутно мягко прощупывая меня и даже присылая мне свои недурные стихотворения, в которых чувствовался стиль, математическая устремленность к ритмичному звучанию, а самое главное – настоящая душа, с потаенной тревогой и тоской о прекрасном. В том числе она писала о "смысле":
«Не знаю, я последнее время встречаю много ровесников, которые уже в это время потеряли смысл, они живут, потому что им сказали, учатся, потому что их запихнули родители, а для меня юность это прежде всего куча амбиций , да за ними следуют и разочарования, но и это полезный опыт».
Справедливые и оттого страшные слова. Не знают подростки для чего живут. Воздух есть только для тех, кто имеет воспитанные амбиции и желание… Инга активно прощупывала почву, задавая мне вопросы практически каждый день, практически в одинаковое время. Мне было приятно, а представляющаяся воображению причина этого интереса льстила самолюбию. Она искала во мне искренность и правдивую сущность, противоположную моему внешнему поведению, считала, что я «играю роль человека, которому пофиг на обиды, но за этим стоит творческая натура, пережившая многое». В какой–то степени она была права… А тогда мы болтали, болтали и болтали…
Она честно писала мне откровенные вещи вместе с легкими комплиментами: «Мне почему–то редко удается с кем–то переписываться, не на уровне какой–нибудь фигни, а о действительно интересных вещах. Редко кому могу вот так все написать… А тебе почему–то могу, могу писать длинные сообщения, спрашивать, делиться. Спасибо)»
Я писал сдержано: «Мне часто пишут, ибо я, обычно, отвечаю.
А еще я говорю о себе, не требуя того же от собеседника».
«Ты обычно отвечаешь каждому кто тебе пишет?»
«Ну, если это интересно».
«То есть мне отвечать есть интерес?» – хороший вопрос, напряженный даже.
«Определенно»
«А в чем он заключается, если не секрет?»
Мои ответы были незамысловатыми: «Люблю говорить о жизни) Если пишут о делах, мой ответ зависит от настроения. Если говорят о жизни… Тут я с удовольствием!»
«Просто всегда казалось, что мне сложно найти собеседника, не знаю почему, наверное, я отличаюсь от среднестатистического подростка, который мечтает о развлечениях, но наверное это показывает меня скучной, поэтому так редко нахожу общий язык с людьми»…
Да, Ты особенная! Уже тогда мне было ясно это. Я с удовольствием с ней переписывался, улавливая в каждом ее сообщении мотив поиска во мне настоящего собеседника, способного понять ее сложную и закрытую ото всех глаз душу. Она считала меня таинственным, но на самом деле наоборот я был открытой книгой, в то время как в ней хранился удивительные богатства души.
Мне нравились ее сообщения, которые она отправляла первой в самом начале нашего с ней общения… Неудивительно теперь, почему я так свободно вел себя с ней вживую.
Поэтому после того, как в мою открывшуюся душу Риммой был совершен объективно нечаянный, но все равно гадкий плевок, Инга стала «лучом света в темном царстве» (десятый класс поймет), и я в туманном состоянии написал ей после практически двухнедельного перерыва: «А пойдем на концерт?»
12
Решение пригласить Ингу на концерт было сумбурным. Думаю, она совсем не могла ожидать от меня хоть каких–либо романтичных поползновений и наверняка видела все, что происходило у меня с Риммой. И все же мое предложение ее обрадовало. Я не вполне отдавал себя отчет в своих мотивах, но сегодня я точно в них не раскаиваюсь! К тому же и концерт был подобран довольно удачный – страстная латиноамериканская танцевальная музыка и пение несомненно могли разжечь такое же страстное сердце Инги. Символичным оказалась то, что гарантировавшей свое опоздание Инге пришлось чуть–чуть подождать меня. Я не психолог, но подозреваю, что это имеет какое–то значение…
В тот вечер мы говорили, смотря в глаза друг другу, говорили про те же вещи, но жгучая энергия передавалась от нее ко мне и пробуждала желание полной и светлой жизни, наполненной смыслом. У нее были очень красивые глаза, в них хотелось заглядывать, не отводя взгляд в сторону, чувствуя горячий огонь и постоянное чарующее напряжение. Она улыбалась и положительно реагировала на мои шутки и саркастичные замечания, о школе и окружающей действительности. Больше говорил, как обычно, я. И именно в беседе с нею оформлялось понимание того, что такую манеру диалога надо менять…
Под чарующее исполнение танго оркестром народных инструментов я исподлобья смотрел на ее красивый аристократичный профиль. Почему–то именно так мне хотелось охарактеризовать всю ее невероятную харизму, сочетающую интеллект, доброту и красоту внешнюю. Когда гармонь бодро играла Красное танго, внутри меня началось бурление и смотреть на Ингу я начал уже совсем другими глазами, в них появился блеск, а дыхание участилось… Абсолютно не знаю, что происходило со мной тогда, но именно в тот момент во мне зародилось сильное чувство понимания ценности и уникальности Инги… Как прекрасна она тогда была! Боже, как мне хотелось поцеловать ее! И в это же время у меня появился непонятный страх и трепет перед нею – если раньше в школе и театре я спокойно мог приобнять ее и чмокнуть в щечку, то сейчас это было выше моих сил. И вообще после этого вечера я начал трепетать от каждого ее прикосновения. Удивительно. Страшно. Прекрасно.
Разумеется, после концерта, проводив ее до дома и робко попрощавшись, я, задумчиво сидя в своей комнате и вспоминая улыбку Инги, получил от нее теплое сообщение со словами благодарности за прошедший вечер. Сразу за этим появилось ее стихотворение:
Она могла быть очень милой
Хоть неприглядной, но красивой
Без лишних красок и стекла
Могла порадовать она.
Она была , как солнца лучик ,
Светилась в каждом новом дне.
Но вдруг пришли большие тучи
И разразились на земле.
А мир ее испортил смело,
Он душу вынул из нее.
И, издеваяся умело,
Всю красоту убил ее.
Заботы, суета, тревоги,
Семья, копания себя.
И нет ни собственной дороги
Ни осознания "кто я".
Так и смирилася с судьбою ,
И отказалась от борьбы,
А свет тепла в душе порою
Мог испариться в никуды.
А мог убить ее смятенье,
Разрушить тот бесцельный путь,
Искоренить ее сомнения ,
И из беспамятства вернуть.
Но все это: мечты, желанья
Зависят только от нее.
И лишь пустое созиданье
Не поведет ее вперед .
И что ей остается делать,
Как истину открыть в вещах?
Лишь осознанием простого понять,
Что все в ее руках.
Я был поражен глубиной доверия, оказанного мне этим интимным стихотворением. Это было сильно и смело. В нем виделись переживания и тревоги, чувствовались какие–то внутренние дисциплинирующие ограничения и самокритичное отношение к себе вместе со стремлением к успеху. Конечно, стихи не лишены пафоса, но в них чувствуется талант и душевность автора. Инга через них раскрывалась для меня с новой стороны – стороны творческой личности, позволяющей вырываться своему творчеству лишь изредка. Думаю, она стеснялась своего таланта, как стесняются многие способные люди, оставляющие пространство для творчества менее удачливых, но более наглых, таких, как я. Хотя мои стихи проигрывали ее стихам практически во всем… Через некоторое время появился ответ, содержащий мой взгляд на принятие и развитие себя.
Друзья мои, я просто гений…
Таким, увы, живется тяжело –
Мы видим часто в окружающих лишь тени,
Бездушное, тупое естество.
Однако люди не совсем пустые
(У них есть чувства, голос и душа),
Небесполезные и вовсе непростые,
Чуть проще нас, но тоже божества.
Друг друга гении поймут на полуслове,
Комфортно им общаться меж собой,
Но, выходя на свет людей убогих,
Теряют гении задор свой боевой.
Но это состояние бездарно
Не надо отделять себя от "них" –
Такая жизнь пройдет для нас напрасно:
Брат Гений, разбирайся в "остальных"!
И да, возможно мой ответ имеет самолюбования, однако, я протягивал ей руку, предлагая в стихах, метафорично, идти рядом. Очевидно, она поняла все и написала мне: «Спасибо, Саш, просто за то, что ты есть».
«Лучший комплимент) – был мой ответ, – Спокойной ночи».
Тогда я был очень счастлив…
13
Современный кинематограф вызывает у меня раздражение. Я сторонник академического искусства, хоть и понимаю, что она само по себе двигается вперед и развивается из века в век. Но искусством фильмы российского производства назвать очень трудно. Уровня гениальности, конечно, нам не видать долго, пока не изменится политический, а, следовательно, и творческий климат, но и с качеством наши киноделы до сих пор не знакомы.
Кино вообще безусловное орудие пропаганды. Пропаганды либо идей государственных, либо идей нравственно–философских. Но любая пропаганда должна все равно должна быть качественно снята, с эстетическим построением вкусного кадра. В противном случае пропагандистский фильм (в смысле государственном) обречен на критику – таковы, к сожалению, все урапатриотические фильмы о Великой Отечественной войне, в них часто нет логики и присутствуют откровенно мерзкие сценарные ходы. Или бездарные и пошлые агитки послекрымского периода – они вульгарны и кричаще некрасивы.
До Лапина вообще противопоставления урапатриотических фильмов было запрещено. Черный юмор и мягкость повествования в фильмах о войне вызывали скандалы в победобесных умах некоторых людей. Божесов культуру освободил только через четыре года после становления премьером – она стала вольно развиваться по всем своим естественным законам, «развращая» умы «и без того недалеких людей» (как говорили противники Божесова).
Все–таки на вкус и цвет товарища нет, но, конечно, одно дело смотреть пошлую экранизацию социального романа со сценами сюжетно не нужного секса, и совершенно другое – смотреть фильмы с притягивающей атмосферой и тонкой мыслью о людях, их судьбах и взглядах…
Об этих высоких материях мы беседовали с Ингой. У нее был вкус, но детальному разбору фильмы она не подвергала, воспринимая их в первую очередь как историю, призванную расслабить, развлечь или обострить чувства, и лишь потом видя в фильме искусство. Но она чувствовала искусство, и это завораживало. Именно с ней мне хотелось зайти в Лувр, вдохнуть воздух Гранд Опера, вспомнив Гастона Леру, или широко прогуляться по улочкам городов Средиземноморья, или же просто по исторической Москве, безвинно болтая об архитектуре и жизни. Она определенно понимала и заинтересовалась бы такой атмосферой…
Сейчас же, находясь в русской провинции и ограничиваясь ее откровенно небогатыми благами, Инга просто написала о том, что очень хотела бы сходить на чудный романтичный фильм российского производства. Хоть это и выглядело безвинно, но я воспринял это как намек и сразу же предложил сходить. У нее «не было шанса сказать "нет"», поэтому в тот же момент я забронировал четыре места на последнем ряду (она увидела в этом некий стереотип, хоть я ничего в виду и не имел, впрочем, было приятно).
За время до наступления этого чудесного дня, случились интересные события. Вместо учебы мальчики призывного возраста потратили день на посещение военкомата для постановки на воинский учет. Ранним утром мы с Будниным и Кленовым сели в автобус и, сквозь снежные метели, поплыли в прекрасное далеко, на окраину Лимска, чтобы стать «дипломированными мужчинами». Конечно, комичность и звонкий юмор по каждому поводу лился из каждого шага по потрепанным коридорам комиссариата. Гулкое эхо, появлявшееся при ходьбе, комментировалось забавным голосом Буднина:
– Ать–два, ать–два, ать–два.
В выданных результатах психологического тестирования (отъявленная вещь – вопросы, имеющие очень спорную ценность для современной службы, вот для людей, желающих красить траву, они подходили лучше) высшим показателем у меня были командирские и коммуникационные качества – так и представлял себя взводным или политруком. Тем не менее, сотрудники были доброжелательны. Во всяком случае, я с ними вел себя с подчеркнутым достоинством, так, чтобы в личные дела были записаны наиболее приятные характеристики. Пенсионерка, интервьюирующая меня в первый этап, с готовность вписывала все самое лучшее обо мне, после фразы: «Служба в армии – гордость для женщины, страх для мужского тела, и воспитание для человеческого духа».
Медкомиссия оставляла желать лучшего своим неповторимым умением видеть в глухом будущего радиста, в слепом парашютиста, а в толстом танкиста. С психиатром я повел себя очень политично и рассказал ему о своей уникальной исполнительности, любви к труду, ответственности, а самое главное, впервые воспользовался тем, что собираюсь получать образование теолога. Он выслушал это со свойственным религиозному военному благоговейным выражением лица и отпустил меня, вписав что–то хорошее в личное дело… Наблюдение же за обнаженными мужскими телами отнюдь не атлетичного вида, мне, человеку с эстетическим вкусом и даже подобием талии, было вовсе не интересно, однако, суровая медкомиссия не оставляла выбора. С замечательной категорией годности А–4 я вышел на крыльцо Богом забытого комиссариата вместе с Будниным и Кленовым, годность которых исчислялась высшими значениями качества тела и духа.
– Ну, как вам долг Родине? – прищурившись, спросил я.
– Черти что, – пессимистично выпалил Кленов. – В этом еще и служить! Хоть бы ремонт сделали.
– А тебе что? Кресла подавай, табуретами довольствуйся! – заметил Буднин.
– И даром нужен этот призыв? Все равно в вузы пойдем…
– Эти отовсюду достанут, Тема.
В приподнятом настроении мы пошли обратно, ища остановку, и параллельно совершая паломничество по всем магазинам. Артемий с восторгом отмечал их великое множество, а Буднин вдохновлял посетить каждый. В одной маленькой кафешке Кленов поругался с неадекватной женщиной хабалистого типа – она возмущалась очередью, а Тема виртуозно хамил в подобных ситуациях, затыкая даже вечно недовольных бабулек в маршрутках. Словом, первую ступень инициации мы все прошли очень весело, вернувшись вечером в военкомат за приписным удостоверением.
– Вот, Тема, ты власть нашу не любишь, так? – спросил я после возмущений Кленова ошибками в регистрационных номерах удостоверения.
– Терпеть эту тупую партию Единение. Сидят дармоеды одни у них, ничего хорошего не дождешься, что от президента, что от думы, что от губера и местных бизнес–депутатов!
– Ну, а Божесов наш ненаглядный?
– Еще чего! Сам только чушь мелить и может…
– Но ведь много хорошего делал…
– Вот давай честно, Саш, чтобы ты сделал, будь президентом? – последовал прямой и грубый вопрос от Буднина, хоть я и сам напросился на этот разговор с ними, желая только пошутить.
– Ну… – протянул я. – Вообще не важно, кто президент, пока есть система коррумпированных чиновников, полицейских, зависимых судов и прочих «сладостей жизни».
– Систему, сидя на диване, не поменяешь, – заметил Кленов. – На месте президента чтобы делать стал?
– Ох… Первым делам команда нужна своих людей, партию там сделать, Думу переизбрать, чтобы свои были… Ну, а если для народа делать, то в первую очередь нужно как раз призыв отменить и возраст выхода на пенсию вернут – меры популистские, но популярность повысят, правда, с военными проблемы возникнут, но с максимальным общественным обсуждением можно будет все разбить… Потом ввести прогрессивное налогообложение, повысить МРОТ, добавить в вузы проверочный год, который отучиться смогут все. Еще Дальний восток развивать, инфраструктуру, инвестиционный климат, много чего… А во внешней политики добиваться сотрудничества и снятия санкций. Как–то так, друзья, думаю, этого хватит на первое время…
– Ну, про армию чудесно. Давно пора… – засветился Буднин.
– На этом всю компанию избирательную строить можно, – засмеялся Кленов. – Все призывники поддержат!
Наверное, мы бы точно поддержали такую инициативу и того, кто был ее автором. «Не служил не мужик» – извините, – не работает. В армии должны быть профессиональные люди, готовые идти на смерть… Среди моих знакомых призывников таких героев не было. Во всяком случае, в тот день в военкомате мне не встретился ни один пацан с горящими глазами.
