Михаил Денисович Байков
Достигая крещендо
14
Счастливый день посещения кино кое–что немного омрачило.
Одно существо, которое смело называться «учителем», недоразумение системы определения профпригодности, именно в этот день решило брызнуть ядом в ответ на мои небезосновательные нападки. Снежана Петровна на прошлом уроке выдала тетради с домашними работами за четверть, которые собрала неделю назад. То, что я вообще сдал и сделал эту работу, служило лишь подтверждением моего желания меньше ввязывать в конфликты с нею. Но эта дура своей единственной извилиной умудрилась оставить две записи красной ручкой «?» – к спорно трактуемой формулировке о круговороте углерода, «остальные?» – к пяти изомерам С6H14. В конце работы стояло «см.», выписанное размашистым почерком шизофреника. Она сказала всем, что это обозначает оценку 3, которую можно исправить.
Через урок, то есть в тот самый день, я принес ей работу над ошибками с закономерным вопросом: «Ты кукухой поехала, тетя?» (этого я не произнес, и зря). За что тут можно ставить «3», если отмеченные ошибки настолько незначительны?
Она взяла тетрадь, посмотрела работу над ошибками, и, видимо осознавая свой очередной профессиональный промах, решила как–нибудь выкрутиться. Но сделала это как всегда неумело, просто заново проверяя домашние работы и находя новые, ранее не отмеченные, ошибки. Подобная наглость справедливо возмутила меня, но я довольно сдержанно спросил: «Исправите тройку на четверку?»
Альдегидовна пропищала в ответ невнятное: «Я подумаю».
Я ответил после глубокого вздоха негодования: «Ну что это такое? Вы мне тут коряво ошибки обозначили, а еще и исправлять здесь и сейчас не хотите… Когда исправите?»
Кукуха действительно поехала у Альдегидовны, пытавшейся хоть как–то выкарабкаться из самолично выкопанной ямы, поэтому она ответила сущий бред: «Когда вести себя с Кленовым станете нормально. Может, к концу года».
В этот момент внутри меня что–то сжалось, и я со злобой проговорил ей: «Замечательно, но нет уж. Исправите сегодня».
С этими словами я покинул кабинет с вещами, хлопнув на прощание дверью, ругая Снежану Петровну последними словами. Она не ожидала от меня такой реакции, но думала, что на урок я приду. Но я не пошел, а направился в другой корпус с твердым намерением исполнить свои слова. Директор встречала библиотекарей, пришедших на школьный семинар, поэтому с ней фразой я ограничился фразой «Эта химия у нас просто ужас»!
Поднявшись наверх, на меня что–то накатило. Возможно, из–за осознания всей палитры эмоций предстоящего дня, от которого сердце и так трепетало. Мне стало как–то очень печально и я даже всплакнул. Сначала несерьезно, но потом, понимая, что моему прогулу урока нужно увесистое алиби, я дал волю чувствам и в таком виде вошел в кабинет Валентины Геннадьевны. Рассказав ей все подробности, показав тетрадь и указав на непрофессиональное поведение Альдегидовны, я вышел от нее, оставив вещдоки и получив поддержку и защиту. После этого своими переживаниями я поделился со многими учителями (в последнее время всем было интересно слушать про Альдегидовну), и, конечно же, с Миланской, наделившей меня правом прогула урока и осудившей поведение Снежаны Петровны.
В это время, пока я плел интриги, Снежана провела урок и отказалась принимать работы над ошибками у остальных, мотивировав это моим хамским поведением. Сказала, что всех наказывает из–за меня. Это справедливо вызвало взрыв возмущения всех одноклассников, который и застала Валентина Геннадьевна, пришедшая разобраться в ситуации. К несчастью Альдегидовны, завуч, кроме моего обиженного видения ситуации, познакомилась еще и с другими нелестными высказываниями и громовыми изречениями Кленова, достойно перебивающими любые попытки наивного оправдания Снежаны Петровны. В результате всего переполоха оценки были исправлены, а Альдегидовна пристыжена еще и директором. В ее рожу мне все равно хотелось плюнуть.
В таком настроении я шел с Кленовым до остановки. Он продолжал потешаться над Снежаной и называл ее последней дурой. Настроение мне это не поднимало…
– Жаль, воевать мы с ней открыто не можем сейчас… Арина Валерьевна все равно по ушам ездит за Альдегидовну, – говорил он бодро, – Хотя надо бы надавать ей за все хорошее.
– Ну уж. Теперь все косяки ее будем записывать…
– И на выпускном зачитаем!
– Более того, скажем: «Снежана, либо увольняйся, либо все твое служебное несоответствие отправится в прокуратуру».
Артемию эта шутка понравилась.
– А еще баннеры закажем и по городу развесим, – не унималось мое негодование, – «Хочешь относиться к химии как люди Средневековья? Любишь инквизицию и считаешь науку магией? Тогда тебе в нашу гимназию! Химичка здесь – ведьма, когда–то превратившаяся в лягушку и не вернувшаяся в первоначальное состояние»!
Артемий засмеялся неукротимо. Тут же я повеселел – высмеивание прекрасный способ унять свое честное негодование.
– Или по радио закажем: «Саша рос любознательным мальчиком, стремящимся познать тайны бытия через науку. Но преподавание естественных наук в гимназии перевернуло сознание Саши! Способностям химички посочувствовал бы даже древнеримский травник. А основатель химии – Роберт Бойль – даже поверил в Воскресение мертвых, чтобы дать Снежане с того света по башке.... Гимназия – вместе с верой в науку вы потеряете веру в педагогическое образование и адекватную кадровую политику наших школ».
Этот экспромт был силен. Все бабульки на остановке испуганно смотрели на нас.
– Повесим эти баннеры вдоль всей Красногвардейской! – смеялся Артемий. Успокоившись, он спросил:
– Домой сейчас?
– Практически, – пробубнил я. Артемий посмотрел любопытно, будто знал и понимал все.
– Ну, ну, – прищурился он. – Удачи тогда.
– И вам не хворать, вот твой шестьдесят пятый ненаглядный…
С таким противоречивым настроением я выдвинулся на встречу с Ингой, у которой закончился последний урок. Ее просветленное лицо вызывало желание успокоится и наслаждаться только предстоящим мероприятием, но человеческая гниль Альдегидовны портила даже такую бочку меда…
Скажу честно, Инга не одобряла моего отношения к химичке. Поэтому, щадя ее чувства, повторять всю палитру эмоций, вызванных Альдегидовной, я не собираюсь. И все равно от Инги, явно ожидавшей от кино большего, я получил огромную поддержку и успокоение нервов – совместно мы решили, что лучшим способом усмирения моих эмоций будет разговор с директором до того, как мстить пойдет Альдегидовна… Инга даже взяла мою руку, чем сразу же привела в чувства, я постарался успокоиться и сосредоточиться на фильме и собственно настоящей королеве того дня для меня.
Уютно расположившись на четырех креслах последнего ряда (интервал между твоими местами и зрителями довольно приятная вещь, говорить легче, хоть люди и думают о чем–то неприличном), я краем глаза смотрел за недурным сюжетом красивого фильма, погрузившись в разные раздумья. Не помню, что именно я передумал тогда, но пространства между мною и Ингой практически не осталось, совершенно иррационально я гладил ее тонкую очаровательную и мягкую руку, а она с энергией, походившей на энергию сексуальную, принимала это. Изредка она поворачивалась ко мне и внимательным ласковым взглядом смотрела в глаза, то ли считывая меня, то ли просто играя. Фильм для меня был не так интересен, как Инга, хоть в обратной дороге я вновь вспомнил и пересказал сюжет и все вопросы к сценарию. Вышло эпатажно и критично, но она все поняла и оценила мои шутки.
– Конечно, искусство нынче часть системы, – подводил итог я. – А с такими тупорылыми руководителями культурной отрасли шедевров ждать не приходится…
– Почему же тупорылыми? – справедливо спросила она с вечным скепсисом.
– Ну, интеллектом такие товарищи не блещут. И это на уровне страны! А местные руководители департамента культуры вообще об этой самой культуре знают только из названия своей должности. С их внешность и манерами только пивом в ларьке торговать…
– Разве это как–то характеризует их управленческие качества? – улыбнулась Инга.
– Так и управлять не умеют! – с чисто кленовской прямолинейностью сказал я. – Даже на примере национальных проектов – зарплата сотрудникам положена одна, а директор департамента усердно пытается сэкономить федеральные средства для неясных целей. Экономит ведь на сотрудниках, артистах, а не на себе любимой…
– Кажется, это оценочное суждение. Все–таки, у тебя семейный интерес, Саш. Не значит, что департамент культуры в Лимске на столько плох.
– Да они везде плохи, – махнул рукой я.
– Непрошибаем ты и упрям, – засмеялась она.
Видимо, критиковать неэффективных на своей должности женщин, мне нравилось. Хотя реакция Инги мне казалось странной – в каком месте факт, отражающий неисполнение руководителем регионального ведомства федеральной программы, является оценочным суждением? От того, что я привожу факты из личного опыта, они менее ценными не становятся. И пусть сэкономленные деньги на зарплатах артистов перечисляются хоть детям Африки, но этим нарушается распоряжение президента… Уволить всех и расстрелять в общем… Вместе с Альдегидовной.
И все же с Ингой мы попрощались ласково – она посоветовала мне успокоиться и отпустить ситуацию с химичкой, сказала спасибо за просмотренный фильм. Благодарить же стоило мне ее…
Как же только я вошел к себе домой, она прислала мне новое стихотворение… Вот в нем–то вылилась вся краска чувств. Хоть оно и сохранилось у меня, но приводить его здесь считаю не честным, к тому же, темными вечерами, перечитывая его, мое сердце греется от осознания своей уникальности… Ее чистое и возможно даже вымученное признание читалось мною с удивительным восторгом, будто только этого я и ждал. Конечно, я предложил отложить разговоры на личные темы до живой встречи, ведь дистанционно отношения между людьми не формируются. Но этот ее шаг вдохновил меня и заставил думать только о ней, забыв даже химичку. Я не мог по нормальному уснуть и ворочался, вспоминая каждое наше совместно проведенное время, каждую встречу, каждый разговор, каждую перемену, на которую приходила либо она ко мне либо я к ней, и, конечно, вспоминал ее горящие интересом ко мне глаза. Только написав стихотворение, уснуть стало возможным:
Ты мне нужна… Давно такое чувство
Цветет в моей встревоженной душе.
Мне и легко, и тяжело, и грустно,
Я счастлив – на девятом этаже…
Не знаю, сколь давно к моей персоне
В тебе родился тонкий интерес…
Предполагать могу на общем фоне,
Но оставляю в тайне сей процесс.
В тебе все мило, здорово и чудно,
Ты так спокойно рядом говоришь,
И вдумчиво послушаешь, уютно,
И ловко суть беседы подсластишь…
Характер чистый, светлая душевность,
И томный взгляд твоих прозрачных глаз,
Убийственно прекрасный взор на повседневность
И очень точный жизни Идеал.
Признаться честно, не могу стихами
Стихию мыслей полно передать.
Хотел ответ писать понятными словами,
Но не туда ведет меня февраль…
Прости меня, прими души порывы,
Своей улыбкой доброй улыбнись,
Открой весь мир, услышь мои призывы:
"Ты мне нужна! Со мною будь. Влюбись…"
Сразу же отправлять не стал, но мысли были честными. Действительно она была нужна. Светлая и чистая девушка с умом, красотой, Юмором, душевностью и благородством впечатляла. Ее внимание ко мне льстило. Поэтому, засыпая и обдумывая все произошедшее, забыв о проблемах школьной жизни, я думал о Ней, вспоминая ее спокойную и участливую реакцию на мои бесхарактерные причитания, не забывая и о конструктивной критике, к которой хотелось прислушиваться, и просто представляя ее красивое лицо с выразительно светящимися глазами, и в первый раз четко проговорил: «И я тебя»…
15
Дистанционная
Как гром среди ясного неба
Звучал министра приказ:
«На время всего карантина
Школы закрыты у нас!»
Радости нету предела:
«Ну, наконец отдохнем!
Дома ж другое дело –
Не в здании тухнуть днем!»
(Тут все ошиблись, конечно,
Что в школе сидеть, что в дому,
Как и обычно ученье
Напоминает тюрьму).
Каникулы пролетели,
Был издан новый приказ:
«Из–за HANTI–220
Дистанционка для вас!»
Правда о сути процесса
Приказ предпочел умолчать:
«Мы лишь порекомендуем,
Вам же за все отвечать!»
Так вот и получилось,
Что с шестого числа
Все столкнулись с проблемой –
Не фурычит ДО, нифига!
В этой ситуации каждый
Был только сам за себя.
Но все подготовили планы –
Никто не сбежал с корабля.
Что же на деле выходит?
Честно, какой–то п****ц
Как в понедельник садишься,
Так до субботы процесс.
Тонны домашних заданий,
Центнер ненужных работ…
Я за эти недели
Вкалывал больше, чем в год!
А педагогам все мало:
«Тут напишите конспект,
Тут вы составьте задачу,
Здесь потяните билет»…
Разве же это учеба?
Это какая–то дичь.
С таким идиотским подходом,
Нам ничего не достичь.
Каждое ваше заданье
С легкостью можно списать,
Даже не вынимая,
Из пыльных портфелей тетрадь.
Все, что не знаем загуглим,
Спишем чужие труды,
И все равно нам поставят
Пятерки в «журналы мечты».
Учителя же безвинные:
«Трудимся, ведь работ вал!» –
Вы бы детей научили,
А не пятерки в журнал!
Таким стихотворением я отреагировал на испытание, вновь выпавшее на долю школьников, учителей, да и вообще всех граждан России. В мире забурлила новая эпидемия вируса HANTI–220, угрожавшая действительно смертельной опасностью каждому пятому заболевшему. В лучших традициях власти всю ответственность за борьбу с эпидемией взял на себя вовсе не президент Лапин, точно также спрятавшийся где–то в бункере и напоминающий своими видео–обращениями дядюшку–стримера, а премьер–министр Божесов. Правда последний начал гнуть совершенно неожиданную для всех линию, выступив с жесткой стратегией борьбы:
«К сожалению, человечество столкнулось с той проблемой, которую предсказали нам в 2020 году после эпидемии коронавируса. В мире появилась более смертельная инфекционная болезнь… В этой ситуации мы в первую очередь должны заботиться о людях и бороться с распространением болезни. Поэтому, во–первых, зарплаты всех медиков будут выплачиваться из федерального бюджета, при необходимости с привлечением средств фонда народного благосостояния. При этом списки медиков должны быть предоставлены региональными органами власти. Сами региональные власти в кротчайшие сроки должны организовать инфекционные больницы, используя сэкономленные предыдущей мерою средства» (как я узнал позже, с регионов все же стрясли зарплаты медиков, хоть и негласно).
«Аналогичная мера коснется сотрудников полиции… Настоятельно рекомендую главам субъектов Федерации подходить к этому вопросу серьезно и избегать самодеятельности. Прокуратуру прошу контролировать действия властей и в кротчайшие сроки реагировать в соответствии со статьей 293» (эта «просьба» была раскритикована всеми, но Божесову было наплевать).
«Во–вторых, выезд за границу запрещен. Пока мы только призываем граждан ограничить свою активность и перемещения по местам скопления людей. Не исключаю, что в скором времени будет введен режим самоизоляции без сохранения заработной платы, но с разовыми выплатами в размере полуторного МРОТ. Также все пенсионеры получат в этом месяце двойную пенсию. Все коммунальные платежи будут погашены в счет региональных бюджетов. Торговые центры закроются…
В–третьих, уже создан оперативный штаб и рабочая группа. Министерство обороны разворачивает госпитали, министерство здравоохранения готовит все необходимые указания к правилам поведения, которые будут носить обязательный, а не рекомендательный характер. В настоящий момент число заболевших в России составляет 232 человека, все прибыли из зарубежных поездок и находятся в московских больницах. Для всех прибывших действует десятидневный карантин. Это были все новости к этому часу и, как говорил знаменитый россиянин: "Прошу отнестись к этому с пониманием!"».
В этом обращении Божесов был уверенным и сиявшим от полноты доставшейся ему власти. Эпидемия – серьезное испытание для людей, власти и экономики. В не всякого сомнения, настоящими героями были врачи, которые боролись за каждую жизнь, достигая в этом поразительного успеха. Мудрили ли с официальной статистикой? Наверное. Но точно не Божесов. Он любил состоянии полной открытости перед народом, поэтому даже несколько раз критиковал данные, в прямом эфире сообщая цифры из своих настольных отчетов. Было очевидно, что он зарабатывает политические очки и вполне успешно – он окружил себя врачами, уволил министра здравоохранения, назначил на его место настоящего врача и вообще заполнил это ведомство знающими профессионалами, а не логистами–халтурщиками. Более того, провел реформу вертикали управления медициной со словами: «Уже давно было очевидно, что администрирование системы здравоохранения совершается людьми, далекими от тонкостей профессии – логистические проблемы с доставкой лекарств, развертыванием коек и другие сложности материально–технического и практического обеспечения деятельности, говорят нам о том, что пора чистить органы власти от непрофессиональных людей, выполняющих свою работу спустя рукава. Лично возьму на контроль вопрос кадровой реформы здравоохранения в регионах и увольнения всех халявщиков и халтурщиков. Тем более все возможные проблемы с лечением HANTI есть следствие некачественной работы чиновников от медицины».
Хоть все и предсказывали, что из числа врачей появятся новые политические деятели, которые воспользуются своей героической борьбой с заболеванием, но по–настоящему пропиарился только Божесов, записавший (довольно справедливо) все успехи себе и оставивший все промахи Администрации Лапина и нерасторопным медикам. Божесов вырвался за рамки, пользуясь кризисом, и навсегда обеспечил себе репутацию жесткого, дисциплинированного, эффективного и харизматичного политика. Многие консервативные избиратели, ранее считавшие его слишком горячим, наглым и молодым, начали смотреть на него по–другому. Он же не боялся мнения людей и делал то, что считал нужным, смело и с юмором реагируя на любую критику. Благодаря этому, в том числе, он удержался и после эпидемии…
Меры коснулись и системы образования, которая технически все еще не была готова к вызовам дистанционного обучения с коллапса 2020 года. Объявление Божесов сделал в понедельник, а значит, через неделю учеба переместилась бы в дистанционный формат, но через две недели нас и так ждали законные каникулы. Поэтому я посчитал нужным обратиться к руководителям областного образования и в письменном виде предложить сделать каникулы досрочными, не переходя на дистанционный формат так быстро (все и так понимали абсолютную неспособность и неэффективность такого образования).
Первым делом я поделился своей выходкой с Ингой, встретив ее прямо у дверей в школу. Мы с ней проводили много времени вместе, болтая про разные вещи и смотря друг на друга уже совсем иным взглядом, она даже подарила мне термос по существенному поводу, окончательно войдя в мое сердце таким простым, но милым, жестом. С ней было хорошо. Но все равно я думал, куда нам двигаться дальше.
Впрочем, мою активность вокруг каникул она приняла с холодным скепсисом. И в этом проявлялось ее особое обаяние – во многих вопросах, связанных с социальными инициативами и устройством гражданского общества, она занимала позицию, прямо противоположную моей. Не понимала смысла рассуждений, часто называя их словами на ветер (и вообще она часто указывала на мое идейное упрямство и неготовность слушать собеседника. Хотя, кажется, не столько я не принимал ее мнения, сколько она специально не соглашалась с моими тезисами или отвечала на них сомнением, не принимая ни одно мое слово, как вещь, имеющую право на существование. Думаю, даже с этим высказыванием она бы не согласилась)). Хотя в тот день ее отстраненность была объяснима – голову занимала практическая неприятность, связанная с плакатом для физкультуры, которому срочно был нужен ватман. Ингу же ожидал урок английского. Я сделал вид, что пропустил эту информацию мимо ушей, но в голове сразу же промелькнула задорная мысль воспользоваться окном в собственном расписании…
Поэтому, проводив Ингу до кабинета и перекинувшись с присутствующими людьми парой фраз о литературе и некорректных примерах для итоговых сочинений, я выскользнул на Божий свет из темных коридоров школы. День только начинался, но в моей голове шел лихорадочный поиск канцелярских магазинов, открывающихся в такой ранний час. В конце концов я завернул в кофейню и, пока мне готовили раф, элементарно загуглил необходимое место. Никакой проблемы с ватманом я не испытал. Даже напротив, возвращаясь с ним в одной руке и со стаканчиком кофе в другой, я подумал о мизерности своего жеста для Инги, хоть внутри и удивлялся своему поведению. Движимый иррациональным чувством, я прошел в школу через цветочный магазин, в котором купил несколько роз нежного цвета и заботливо завернул их в ватман, чтобы их было не видно. Цветы я дарил всегда внезапно, но удачно и повод находился, хоть это немного умаляло значение неожиданного проявления внимания. Инга же, надеюсь, мою спонтанность ценила.
И вот, с радостными и игривыми чувствами я в припрыжку поспешил обратно в школу, понимая, что урок вот–вот закончится. На крыльце я столкнулся с выбегающей Ингой… Она не сразу поняла, что я уже принес ей ватман, но все же мне удалось ее смутить. Почему–то именно такая застенчивая реакция последовала за моим чувственным жестом. Когда же из этого рулона выглянули розы, удивление ее достигло нового уровня.
– Вместе с ватманом в комплекте шли, представляешь! – с небрежной улыбкой произнес я, хоть и мог сказать что–то более значительное.
– Саш… – смутилась она. – Спасибо, но незачем было куда–то ходить…
– Да что ты, мне это только в радость! – говорил я, улыбаясь.
Все–таки мною вкладывался смысл в это простое действие, и, кажется, она этот смысл поняла… Я с удовольствием смотрел на Ингу и ее искренние смешанные, но радостные чувства, и очень сильно хотел поцеловать ее, но не мог даже просто обнять – от любого прикосновения, даже случайного, по мне пробегал жар и волнение, чего не происходило раньше… Сейчас же я только мог любоваться ею и чуть–чуть собою, думая о поцелуе, так и не решаясь. Странно было это, но тепло, и восторг обволакивали мою голову.
