Михаил Денисович Байков
Достигая крещендо
Глава VIII
Стремительно приближался день выборов, а Божесов не уставал работать во всю силу. Орлова официально стала кандидатом на пост Президента, возглавила созданную Партию и активно начала демонстрировать свою работоспособность и острый язык, не оставляющий оппонентам на дебатах ни единого шанса, да и просто, давя всех авторитетом, пониманием ситуации и незатёртостью в публичном пространстве своего лица.
В три часа промозглого утра близкого к дате выборов, епископ Евгений стоял под осеннем дождём в аэропорту. Он ждал Божесова. Вокруг чёрного, маленького и блестевшего глянцем самолёта Президента копошились сотрудники Агентства, одновременно сонно двигающиеся под крыльями и выражающие своими действиями глубокую личную преданность. На взлётную полосу с огромной скоростью выехал кортеж, промчавшийся до специально устеленной ковровой дорожки, вымокшей под дождём. Из лимузина вышел Божесов в как всегда эпатажной одежде – на нём был серый двубортный костюм в клеточку, чёрный свитер с высоким горлом, а поверх был накинут бордовый плащ с золотой звездой, вышитой на лацкане. В тонких загорелых пальцах одной руки он держал любимую трость с головой собачки, в другой руке был бумажный стаканчик.
– Извините, захотелось за кофе заехать, – вместо приветствия сказал Божесов епископу и повёл его в салон самолёта.
Внутри борт номер один сиял чистотой белоснежных стен. Посередине располагался треугольный стол с мягкими креслами, следом за которыми расположилась барная стойка.
– Располагайтесь, но не слишком основательно, – сказал, скидывая плащ Божесов. – Мы сядем на военном аэродроме под Смоленском и поедем, как простые.
– Очень интригующе, – заключил епископ, снимая свой вымокший плащ. – Но всё же проясните мне самые основные моменты, Михаил Александрович.
– Разумеется, нам много придётся с вами обсудить… Жизнь, литературу, вашу карьеру, мои проекты. Вы завтракали?
– Нет.
– Сейчас исправим! – расплылся в гостеприимной улыбке Божесов, подбегая к барной стойке. – В этом самолёте я летаю без стюардесс, только с пилотами, поэтому готовлю иногда сам…
Божесов достал из холодильника и выложил на поверхность ветчину, два куриных яйца, зелень и листы салата с веточкой помидоров.
– Я бы вам сварил овсянку, но терпеть не могу кашу… – бросил он епископу, приступая к оживлённой готовке, с которой он расправлялся мастерски и с истинным наслаждением.
Через семь минут перед Евгением стояла тарелка с обжаренным тостом, поверх которого лежал яичница, обрамлённая листами салата с нарезанными на идеальные половинки помидорками и сочными ломтиками бекона. Искушённый ресторанной жизнью епископ положительно оценил манеру сервировки. Михаил Александрович выставил на стол бутылочку минеральной воды и пакет сока. А сам достал цилиндрическую баночку чипсов и газировку из холодильника.
– Бон апети. Знаете, только еда совершенна, Евгений. Остальное легко ломать и считать некрасивое красивым и модернистским, а еда всегда совершенна, даже без артхаусного вида.
– Merci, monsieur le president, – поблагодарил Божесова епископ, проигнорировав его глубочайшую философскую мысль. Самолёт взлетел, в иллюминаторах виднелись полоски света от дорог. – А вы не будете?
– Нет, я лучше съем эту вкуснятину! Представляете, с отставки Лапина ничего не ел вредного… И никаких изменений, анализы такие же. Поэтому смысла от здорового питания нет. Главное, чтобы было вкусно.
– Знаете, что меня интересовало в раннем детстве? – задал вопрос Евгений.
– Что же? – аппетитно хрустел чипсами Божесов.
– Сherry в инстаграме – это вишня или помидорка? – сказал епископ с такой милой юмористической интонацией, что Божесов развеселился.
– Это прекрасный вопрос, волнующий каждого человека! Ха–ха–ха!
– Так же, как меня волнует вопрос моего с вами путешествия, – сказал по–деловому епископ.
– Неугомонный вы человек… Смотрите, Евгений, сейчас мы с вами едем в Минск, чтобы разрешить целый ряд вопросов, с которыми со временем столкнётся Орлова, уже в качестве Президента… Выборы уже через три дня, а сегодня у неё последние дебаты.
– По вам можно сказать, что вы очень сильно волнуетесь за результат выборов, хотя всё и так очевидно, Михаил Александрович – Елизавете Николаевне, молодому и энергичному политику, да к тому же ещё и женщине, противостоит тридцатишестилетний бизнесмен–айтишник и семидесятитрёхлетний член партии «Единство». Победа даже на честных выборах однозначно за Орловой!
– Приятно, что вы нас понимаете, Евгений, – жеманно раскланялся Божесов. – Её победа совершенно предсказуема, как мы с ней и планировали, три года назад…
– Так давно?
– Да, – протянул Божесов. – Нам пришлось долго разыгрывать эту партию со всеми нитями заговора. Так–то мы хотели дотянуть до следующего года, но этот Лапин решил вспомнить о политической конкуренции и русских методах борьбы с нею. Всего лишь канцелярских работник, интриг не видал…
– А почему же вы не хотите быть Президентом?
– Я не тот человек, который будет управлять. Я геополитик, я идеолог и я хочу творить интернациональный прогресс, – пафосно говорил Божесов. – Мне хочется осваивать Космос и строить государство во всемирных масштабах!
– Ну, это ведь невыполнимо. Да и Президентом быть не мешает, – разумно заметил епископ.
– На первое положение задаю вопрос – почему? – улыбнулся манерно Михаил Александрович.
– Потому что наш мир представляет из себя множество цивилизаций, враждебных друг другу, Михаил Александрович… Есть дисциплинированный китайский мир, есть сложно организованная Индия, есть огромный мир Ислама, который независимо от степени своего радикализма (а есть как предельно миролюбивый, так и очень кровавый) выстраивает строгую иерархию подчинения… И вот. Уже половина населения Земли, которой чужды ваши европейские представления о жизни на уровне менталитета. И я не говорю об Африке, где вас не поймут очень долго, и о Латинской Америке, в которой у населения существуют свои правила… Так что создание интернационального государства невозможно из–за людей и их характеров. Поменять их, конечно, можно, но это кропотливый труд многоуровневой пропаганды и культурного внедрения, труд лет на сто пятьдесят…
– Ну, а хотя бы на мир от Владивостока до Лиссабона у меня жизни хватит? – спросил даже как–то грустно и Божесов.
– Вполне, это наша цивилизация.
– Вот и Орлова мне тоже самое говорит постоянно. Обидно, знаете ли… – фыркнул Михаил Александрович театрально.
– Так, а что будет, когда Елизавета Николаевна станет Президентом? – спросил настоятельно епископ.
– Мы примем новую Конституцию, – спокойно сказал Божесов. – И в ней будет положение о новой властной структуре… Вернее, надвластном формировании. Я создам некое «Политбюро» из двух Комитетов – Комитета государственного контроля и Комитета нравственности… В первый будет входить семь человек, занимающихся разными сферами политической, социальной и экономической жизни. А во второй войдут представитель религиозных и научных организаций.
– В чём же смысл этой бюрократии, Михаил Александрович? – скептически спросил епископ. Божесов улыбнулся.
– Это сложная многоуровневая работа по созданию «блюстительной» власти с неограниченными полномочиями в коллегиальных решениях. Это Политбюро будет включать в себя лишь 15 или 20 человек, общую для всех канцелярию и пресс–службу. Кроме этого, Агентство правительственной безопасности перейдёт в прямое подчинение этой организации… Мы соединим должность премьера и президента, немного исправим структуру Парламента, подчистим судебную систему, создадим консультативный орган – Президентский совет – из грамотных юристов, экономистов, политологов и учёных, вместо госсовета из глав субъектов… Заметьте, в целом всё останется как прежде – Президента будут выбирать, максимум на два срока, он будет являться главнокомандующим и обладать теми же полномочиями. Но. Над всеми–всеми–всеми будет стоять моя организация, способная, аки самодержавный властитель с конкретной биполярочкой, – это ироничное высказывание, высмеивающее коллегиальность принимаемых в Комиссии решений, позабавило Евгения, – Отменить любое решение и заменить его на своё… В долгосрочной перспективе я создаю структуру, которая будет отслеживать антинародные решения любых, даже муниципальных, уровней власти и отменять их. Разумеется, эта структура будет подконтрольна народу, став византийской формой демократии…
– И формально всю полноту власти получите вы?
– Формально да. Но я точно не стану вмешиваться в дела Орловой, которая всё равно останется хранителем ядерного чемоданчика.
– И как же будет называться эта структура?
– Мне хочется носить звание Генерального Комиссара, так что назову Комиссией Федерации… Приятно осознавать, что все лавры достанутся Лизе. Столько реформ, столько нового!
– Но ведь вы остаётесь у власти? И власти высокой.
– Да что вы. Я просто хочу сидеть в кабинете, где–нибудь в новом городе с большой красивой рекой, и смотреть ролики на Ютубе. Увижу, что где–то сбили пешехода, а водитель оказался помощником прокурора и его отмазывают усиленно, сделаю звонок и порекомендую внимательнее относиться к такому делу… Благодать!
– Хм… Забавно… Орлова точно поделится с вами?
– Как ужасно, что вы не разобрались в наших с ней отношениях! – смеялся он. – Мы с Лизой просто идеальные политики, которых давно жизнь свела в едином страстном порыве. Вообще, разобщённо, такие люди как вы, как я и как Орлова обречены на одиночество… Мы можем опереться только на воплощения самих себя… Нам с Елизаветой повезло, и мы встретились. Да и вам, если верить вашей книге, очень повезло с парой, правда непонятна ваша радикальная форма одиночества…
– Это мои душевные потёмки, что у вас?
– Наши с Орловой потёмки были светлыми, – улыбнулся несвойственно тактично Божесов, решивший не реагировать на тревогу епископа, когда заговаривали о его книге. – Мы были довольно умны и прогрессивны, чтобы понять, что наш брак следует завершить. И не прогадали, как видно сейчас… «Если вы счастливы сегодня, значит, в прошлом вы делали всё правильно», – произнёс Божесов будто цитату, продолжив: – Мы обрели свободу, оставив при этом титаническое взаимное уважение и восторг друг от друга. Елизавета – талантливый человек, умеющая, кажется, делать всё – она разбирается в программировании, понимает социальную и возрастную психологию, шикарный организатор и управленец, почему–то знает физику и имеет потрясающий взгляд на литературу…
– О, да! – кивнул епископ.
– Скажу, правда, что взгляд у неё излишне стандартный и хоть она и имеет чувство юмора, но начинает серьёзно воспринимать мои самые вольные высказывания о героях, что иногда раздражает… А ведь все беды из–за книг. Книги самый мощный источник пропаганды. Человек примеряет на себя образы, смотрит, как он поступит в тех или иных обстоятельствах. А это фантазия. Она развивается уже к сознательному возрасту и уже тогда мы становимся теми больными героями Достоевского, Гоголя, Чехова, даже Толстого. Мы ощущаем себя лишним человеком. Видим, что совершенно нормально метаться, пытаться найти себя, свой путь, своё призвание, свой смысл, истину, в конце концов… Но это всё пустое. Вся истина уже открылась и уже есть… Вы, между прочим, служитель этой истины, епископ, – Божесов говорил очень эмоционально, а самолёт заходил на посадку.
– Но мы с Орловой, – продолжал Михаил Александрович, – Поддерживаем друг друга в единой цели, потому что она талантливый во всех отношениях человек, имеющий безумно трезвый взгляд на мир и вещи, а я гений политики с порой иррациональными методами.
– Талантливый человек талантлив во всём… Но гений будет гениален только в одной отрасли, являясь полным профаном в другой, – сказал Евгений.
– Абсолютно согласен! Именно таков наш синтез. Президентом должен быть талант. А идеологом гений! Как у вас там было в книге? Друг друга гении поймут на полуслове, комфортно им общаться меж собой? – задорно повторил Божесов стихотворение Евгений.
– Да, Михаил Александрович, – с удовольствием улыбнулся епископ.
– По ритму, рифмам и смыслу это лучшее стихотворение у вас… При чём там есть и подтекст романтических отношений, и подтекст отношений деловых. Впрочем, другие стихи тоже трогательны…
Самолёт совершал посадку на военном аэродроме. Божесов сел в кресло и пристегнул ремень. Епископ сделал то же самое. Над океаном облаков поднималось солнце, пронзая своими лучами в иллюминаторы самолёта, погружавшегося в густую пелену. На земле же было пасмурно, и всё ещё стояла ночь.
– Кстати, Евгений, – сказал Божесов уже перед самым прикосновением шасси с поверхностью полосы. – Я вам хотел предложить войти в Комитет нравственности от Русской церкви. Будете курировать вопросы образования, культуры и просвещения… Вам понравится.
Евгений спокойно посмотрел на Божесова и закивал головой:
– Я подумаю, – ответил он, хоть и знал ответ. Самолёт остановился.
– Думайте, пока мы будем ехать до одного замечательного места… Ваша машина крайняя, – крикнул Божесов, стремительно покидая самолёт, не дожидаясь Евгения.
«Спасибо, Господи, за этот спокойный полёт», – прошептал епископ на трапе.
***
По Минскому шоссе ехал кортеж Президента. От колёс отскакивали капли недавнего дождя, а в тонированных стёклах отражались бесконечные леса, вызывавшие в душе епископа Евгения, ехавшего в отдельном автомобиле, чувства приятной ностальгии. На переднем сидении автомобиля сидели две молчаливые женщины в военной форме из охраны Божесова. «Странная манера одевать своих телохранителей как военных» – подумал Евгений, хоть и осознавал эстетическую красоту этой формы.
– Можете радио включить, пожалуйста, – попросил Евгений несвойственно робко. Женщина–водитель, не отрывая взгляда, включила радио.
«… желают свободной счастливой жизни. Хотят быть окружёнными заботой и теплом, хотят иметь стабильный заработок и уверенность в завтрашнем дне, – звучало из колонок чтение текстов предвыборной агитации. – Уже через два года безработица будет сокращена в два раза, а уровень жизни повысится в четыре. Доступное жильё и здравоохранение – это реальность грядущих лет. Качественное и бесплатное образование всех уровней – реальность месяцев. Всесторонняя поддержка семьи и детей – необходимость завтрашнего дня… В это воскресенье выбирай благополучное будущее. Елизавета Орлова – Благосостояние, Образование, Семья».
На лицах женщин епископ увидел мягкую улыбку.
– Вы пойдёте голосовать? – решительно спросил он.
– Разумеется, – ответила неожиданно приятным голосом одна из них.
– Ваш выбор вполне очевиден, – попытался пошутить Евгений.
– А ваши аналитические способности поразительны, – продолжая смотреть прямо на дорогу, ответила женщина–водитель, тоже нежным голосом, в котором всё равно проскочил сарказм.
– Может быть, вы вообще не голосуете… – оправдался епископ.
– У нас никто не отбирает свободу, Ваше преосвященство. Мы хоть и подневольные в некотором смысле люди, но нас уважают гораздо больше, чем некоторых министров… А голосовать мы действительно будем за Елизавету Николаевну.
– Но ведь вы понимаете, что у неё не совсем яркие призывы? – спросил Евгений.
– Благосостояние, образование и семья – это единственное, чем позволит ей заниматься Божесов, – улыбнулся женщина–водитель, сделав резкое движение и повернув автомобиль на съезд с шоссе. Кортеж остановился у придорожной деревеньки, в большей степени выполняющей функцию мотеля дальнобойщиков.
– Надеюсь, вас не слишком отвлекали мои эскортницы? – поинтересовался у Евгения неожиданно появившийся у двери Божесов.
– Какие–то они слишком либеральные, – усмехнулся, выходя из автомобиля, епископ.
– У них в контракте прописано говорить всякую чепуху… Бывает, оставишь их с пылкими французскими дипломатами, разговоры затянутся, флирт начнётся, а мои девушки глазки построят, множество бесполезной в практическом смысле информации вывалят, но сами получат гораздо больше. Так что всё, что они вам сказали, мне известно, – Божесов дружелюбно посмотрел в глаза епископу. – Но про Орлову они врут. Она сможет делать всё, на что хватит полномочий…
– А вы?
– А у меня национальные идеи. «Справедливость, образованность, милосердие» – вот на чём можно строить Россию со справедливыми образованными и милосердными юнитами… то есть гражданами.
Под пасмурным, но уже полностью выплакавшимся небом, они прогулочным шагом двигались к двухэтажному жёлтому домику с тепло горящими окнами за решётчатым забором.
– Именно здесь ночевали дальнобойщики с тремя нашими фурами… – сказал Божесов заговорщически и, оставляя епископа, вошёл в дом, взмахнув своим длинным плащом.
Евгений был уверен в полной безопасности здания, а потому, решил обойти участок. Сзади дома была пожарная лестница на второй этаж, поддаваясь какой–то неожиданной ребяческой мысли, Евгений схватился за перекладины и, опробовав двумя подскоками на прочность лестницу, стал подниматься. На верхних ступеньках он повернул голову назад и увидел тянущееся сквозь тёмные леса шоссе с редкими точками машин. В воздухе начинало разноситься птичье насвистывание… В соседнем окне вспыхнул свет, и епископ поспешил влезть внутрь дома. Коридоры с рваным грязным линолеумом, маленькие испачканные окна, запах металлической воды, большие рои мух, из одной комнатушки доносился детский храп, сливающийся с завывающим звучанием басистого мужчины под двести кило. На лице Евгения проскользнула грустная улыбка… Он подошёл к лестнице, ведущей в кафешку первого этажа из неудобных и маленьких ступенек, на которые не влезала полностью нога епископа.
Внизу он увидел забавную картину – за потрёпанным жизнью столом, над крошками, наспех сброшенными на пол, сидел совершенно невозмутимо и по–простому Божесов в своём щегольском наряде и разговаривал с мужичком–хозяином с редкой засаленной бородкой. Подойдя ближе, епископ увидел, что перед Божесовым на тарелке лежит кусочек запечённой куриной грудки и горка жареных грибов с мелкими кусочками золотистого картофеля.
– То есть вообще ЧП ни на что не влияло? – переспросил у мужичка специально для Евгений Божесов, с аппетитом орудуя ножом и вилкой.
– Нет, – махнул рукой мужичок. – Место проходное. Фуры туда–сюда шныряют, а если и контролирует кто–нибудь из полиции, то за деньги глаза закроют… К концу капитан на новой машине приехал!
– Ат мерзавец! – осклабился Михаил Александрович. – В шоке, конечно, я от безответственности людской, Игнат… Ладно, что сейчас в крупных городах все спокойно сидят по домам, боясь высунуть ногу, чтобы не арестовали за нарушения, а в эпидемию как было?
– Да, страшное время… Я чуть не разорился, благо фуры продолжали ездить, – кивал Игнат.
– Ну да, – щёлкнул языком Божесов. – Здоровье было не на первом месте…
Евгений почувствовал в этом тоне Божесова обиду и на неразумное население, и на себя, не способного это население быстро научить.
– Как же так! – продолжал Михаил Александрович, откладывая приборы. – Многие безответственные и в некотором роде эгоистичные люди несмотря на все мои запреты выходили на улицы, ездили в переполненных электричках на дачи, ходили на пробежки и, пытаясь как–то отвлечь себя от одиночества на самоизоляции, обрекались этим только на её продолжение. Про службы на Рождество вообще молчу…
– Вы не совсем справедливы, – попытался шуткой разбавить образовавшееся напряжение Евгений.
– Я договорю. Пусть абстрактному дяди Антону прямо приспичило выйти из дому. Предположим, что у него живёт большой сенбернар, требующий подвижных игр на воздухе. И дядя Антон, положившись на русский «авось», ежедневно нарушает режим самоизоляции. Необходимость – скажите вы; преступление – скажу я…
По большому счёту, хрен с ним, с этим дядей Антоном. Пусть он будет соблюдать все меры – и социальную дистанцию и гулять будет в безлюдных местах, в которых заражение невозможно… Или же наоборот будет активно контактировать с другими друзьями–собачниками – не так важно. Пусть наш дядя Антон искупался на Крещение в проруби, и никакая зараза к нему не пристаёт.
– Ну, вы немного издеваетесь, Михаил Александрович, – не оставлял попыток разрядить обстановку епископ.
– Нисколько, слегка иронизирую… И всё хорошо. Дядя Антон продолжает гулять, ему пофиг на рекомендации властей, а встречающиеся полицейские патрули тоже, вместо выписывания штрафа по факту первого нарушения режима, отпускают его под честное слово, которое дядя Антон, будучи истинно русским человеком, считает необязательным соблюдать – «чё он, фраер, шоб перед мусорами раскланиваться?» И как бы жизнь дяди Антона идёт своим чередом – сенбернар счастлив, дядя Антон, этот кубический экстраверт, шляется по улицам, и зараза его не трогает.
– Тогда в чём проблема, Михаил Александрович? – улыбнулся Евгений.
– А для Антона проблемы нет. С точки зрения логики его действия вполне адекватны – гуляет, воздухом дышит вместо того, чтобы дома тухнуть, да и не болеет к тому же. «Придумана болезнь» – думает Антон и продолжает нарушать рекомендации властей.
– И?
– И дело в том, что на 7 этаже антонова дома, живёт баба Валя со своей болонкой. И видит баба Валя, что дядя Антон каждый день со своим сенбернаром выходит на улицу и ничего – здоров. И следует баба Валя примеру дяди Антона и тоже выходит на улицу, прикрываясь болонкой… И встречается с бабой Маней из соседнего двора, гуляющей с таксой. «Сколько лет, сколько зим, сколько не видались, а ужас–то какой творится вокруг, мама дорогая!!» И треплются они так каждый день, забывая о социальной дистанции… А у бабы Мани внук в магазин ходит и продукты приносит. И однажды забыл он о технике безопасности и притащил из магазина бабе Мане заразу. Стала баба Маня носителем, но с бабой Валей всё ещё встречалась, щедро заражая и её… Вот и получается, что с бабой Валей, последовавшей примеру дяди Антона, приходит в многоквартирный дом зараза – на ручках, на почтовых ящиках, в лифте и других местах. Весь дом заразился, потому что баба Валя последовала примеру безответственного дяди Антона… Пусть ещё и умер кто–то для драматизьму, чтобы совесть дядю Антона замучила.
– Ха–х, вы жестоки!
– Не я, а дядя Антон, который своими эгоистичными действиями, даже соблюдая технику безопасности по отношению к своим прогулкам, послужил примером для старой и глупой бабы Вали… И вы скажите, что дядя Антон не виноват – он с собакой гулял, вроде бы можно. А я скажу, дядя Антон, – Божесов сделал многозначительную паузу.
– Зато сейчас, посмотрите, какая прелесть творилась в городах! Везде солдаты, везде бронетехника, а страх хозяев неожиданно передался собакам – гулять вдруг им стало вовсе не обязательно! – с ядовитым сарказмом заметил Божесов. – Ни один не считает нужным выйти на улицу… В такие моменты и понимаешь, что людьми всегда движет исключительно страх за свою жизнь. Остальное не помогает… Дядя Антон договорился с полицейскими, чтобы его не штрафовали – договорился. Да даже если бы и оштрафовали, всё равно через день–другой вышел бы вновь на улицу, прикрывая свои личные желания свежего воздуха биологическими потребностями сенбернара. Свинство, что из–за такой безответственности столько людей заболело. Дядя Антон хоть ничего плохого формально и не совершил, но показывал своим вольным поведением дурной пример… А в этом –попробовал бы дядя Антон выйти с сенбернаром на прогулку. Военные собаку отняли б, а дяде Антону колено прострелили, чтобы недели три ходить не мог. Справедливость… Если бы мне разрешили в 2025 году, тогда заразившихся идиотов было меньше, но увы…
– У меня есть одна мысль, – прервал епископ эти категоричные суждения, с которыми не мог согласиться. – Каким бы человек ни был: интровертом; обиженным на жизнь; пребывающим в депрессии или вечной меланхолии с суицидальными мыслями, – как только его ударят три раза прикладом автомата, разбив лицо в кровь и причинив страшную боль, как только приставят дуло автомата к его лбу… Он сразу поймёт красоту жизни и то, что он потерял, воспевая свои глупые идеи, в которые, как оказалось в страшной ситуации, совершенно не верит…
– Не очень понял, к чему это, – впервые улыбнулся Божесов. – К дяде Антону–нарушителю самоизоляции и пассивному убийце это не относится… Но вы правы. Люди многое выдумывают – проблемы, недостатки в себе, своё внутреннее и внешнее несовершенство и даже настроение умудряются себе выдумать… Эту дурь можно выбить из башки либо подарив им светлый смысл существования, что сложно; либо запугать их, сделав смыслом жизни выживание…
Всё это время нужно было видеть изменяющее выражение лицо Игната, ставшего свидетелем подобных глубинных откровений всегда твёрдого человека. Игнат понимал, что для Божесова это было не самым приятным воспоминанием карьеры – хоть это и была победа, но высокой ценой…
– Ладно, Игнат, – улыбнулся ему Божесов. – Спасибо за ранний и плотный завтрак. Курочка была потрясающая!
Михаил Александрович и Евгений вышли во двор под освобождённое от туч небо. В воздухе пахло сыростью и деревней.
– Да… Пробило меня на сантименты, – посмеялся Божесов. – Ну, раз заговорили о карантине, придётся сказать пару фраз о вашем литературном творении.
В машине Президента был небольшой столик с тёплым домашним хлебом и мягким сыром. В аккуратненьком термосе, в форме греческой амфоры, дымился ароматный зелёный час с лесными ягодами (пусть к мягкому сыру и подходит белое вино, но чай Божесов любил больше). Рядышком рассыпались орешки: грецкие, миндальные и кедровые.
– У вас очень здоровый аппетит. За час я вижу еду уже третий раз, – улыбнулся епископ.
– Работа такая. Всё выгорает, – кинул в рот половинку грецкого Божесов. – И опять же, вкусно, хоть и вредно.
– Что насчёт книги? – прямо спросил Евгений.
– Ну, за меня отдельное спасибо. Я не знал, что со стороны смотрюсь так замечательно! А если разговоры ваших одноклассников обо мне и правда были такими, то это только поддразнивает самолюбие, – Божесов сделал глоток из термоса.
– А что касается вашей жизни, – продолжал он. – Она красивая. Себя вы описали с ещё большим трепетом, чем меня… Конечно, многое остаётся непонятным, епископ, – Божесов оскалил зубы в улыбке. – Но ваш рост и изменение сознания хороши… Да и желание помочь Инге в настоящее время говорит о важности этих чувств.
– Вообще–то любой творческий человек черпает вдохновение из своей первой любви: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Бальзак…
– Стоп, стоп, – отмахнулся Божесов. – Не рассказывайте мне о силе любви. Она никак не поменялась за всю историю существования цивилизованного человечества.
– Ну, здесь вы не правы, – смутился епископ. – Любовь терпела изменения с появлением христианского учения, другой морали, прав женщин…
– Да нет, Евгений. Менялся путь к сексу, а любовь оставалась такой же. Любят сегодня точно с теми же эмоциями, как триста лет назад, а вот раскрепощённость превратилась в обыденность… Впрочем, давайте–ка вздремнём немного. Я всю жизнь влюблён в одну особу женского рода, – закончил Божесов, имея в виду Россию.
– Я тоже… – прошептал Евгений совсем о другом, глядя в окно и незаметно осеняя себя крестом. Они приближались к государственной границе. За окном проносился вечный русский пейзаж – ёлка–берёзка, ёлка–берёзка, ёлка–берёзка…
