Лила Мун
Волчья луна
– Вы следите там за бабулей, – с добрым смешком произнес он вслед своей любимой и детям, – а то наготовит опять на целую армию. Тремя машинами угощения не увезете!
Ульяна ответила заливистым смехом. Близилась купальская ночь и силы бурлили в них с Эдвардом как и всегда, немного только сильнее чем прежде. "Будто в первый раз", подумалось Ульяне. Она отмахнулась от этой мысли и принялась готовить угощения.
Вскоре был накрыт огромный стол, прямо на пирсе у озера. На деревьях висели теплого света гирлянды, таинственно просвечивая через листву, на столах горели свечи, в высоких кувшинах стояли пучки диких трав и цветов. Грубые деревянные столы, покрытые вышитыми скатертями, были сдвинуты в квадрат и все могли друг друга рассмотреть. Старик со старухой сидели рядом, укрываясь одной большой шалью. Напротив сидела молодая Марья с женихом. Идеальная огромная дружная семья. На глазах старушки проступили слезы. Она уже знала, чувствовала сердцем, что их жизненный путь с ее зверем окончен и в эту ночь накануне Ивана Купалы их юные души покинут старые тела и вознесутся вместе. Она не боялась смерти.
– Эд! – вскрикнула ведьма, подскакивая на кровати и протирая глаза. Уля осмотрелась и поняла, что она у себя в спальне. Сквозь жалюзи струился лунный свет. На прикроватной тумбочке девушка обнаружила чайник с чашкой. Налив себе уже холодного чая и выпив его, ведьма осознала, что ей приснился сон.
– Нет, – произнесла в темноту ведьма, – это не простой сон. Это видение далекого будущего. Надо все обдумать. – Уля зевнула и снова легла. Сон не отпускал её.
Ведьма вновь увидела сына, в свадебном костюме. Она слышала, как Эд дает сыну наставление, а себя увидела стоящей рядом. Он держала за руку молодую девушку. Дальше картинка сменилась, и Уля увидела, как ее сын заканчивает университет. Во сне время перематывалось рывками с конца в начало. Голова кружилась, как от падения с высоты. Ульяна увидела сына школьником, в детском саду и наконец-то увидела себя в зеркале с грудничком на руках. Вдруг ведьма почувствовала острую боль, все её тело будто разламывалось, а низ живота тянуло и скручивало. "Я рожаю?", подумала ведьма, заметавшись по подушкам. "Эдвард? Где он? Он должен быть рядом, он должен знать, что у него будет сын". Все тело ведьмы пылало огнем и ей ужасно хотелось ощутить прохладное прикосновение руки своего любимого. Сквозь сон, Ульяна пыталась докричаться до своего англичанина и рассказать ему о чувствах.
– Эд, Эдвард, где мой Эд? Позовите ко мне моего зверя, я люблю его, он должен знать. У нас будет сын, он должен знать. Позовите Эда! Мне нужен мой зверь….– бредила ведьма, сминая покрывало. Но никто не привел к ней англичанина.
– Мамочка, не переживай. Все будет хорошо. Я всегда буду с тобой.– Уля увидела золотоволосого, кучерявого мальчишку. Он брал ее за руку. – Береги нас.
После этих слов ведьме вдруг стало легко на душе и Уля, вспоминая первый сон, успокоилась. "Отпусти", раздался чей-то голос, "твоё к тебе вернётся". Ведьма попыталась рассмотреть говорящего, но сквозь туман увидела лишь берег реки заросший камышом и край длинной домотканой рубахи со славянским узором по краю.
Проспав трое суток, Ульяна чувствовала себя прекрасно. Тело не ломило, а голова была светлой и приятно пустой. Остались только инстинкты. "Я голодная как волк", первое, что произнесла младшая Лиходеева, спустившись из спальни.
На кухонном столе в большой эмалированной миске с подсолнухами под вышитым полотенцем лежала целая горка жареных пирожков с мясом. От аромата мяса, чеснока и копчёной паприки, голова у ведьмы закружилась.
– Нет, – одернула она сама себя, – сначала душ.
Девушка сполоснулась, с удовольствием подставляя тело мягким струям воды. Она надела длинный сарафан, каким-то неведомым чутьем ощущая, что пока короткое и сковывающее движения, ей носить не стоит, и задержалась возле зеркала. Положила руки на свой еще пока плоский живот и поприветствовала малыша.
– Ну, здравствуй сынок. Я очень сильно тебя жду, но ты не торопись, расти и развивайся. А я сделаю все, что бы ты был в порядке. – Уля не сдержала улыбки. Спокойное, тёплое чувство расправило её плечи, будто укутывая её невидимой шалью. И не её одну.
Ведьма спустилась на кухню и набрала пирожков. Она вышла и нашла Марью Ильиничну на веранде за чашкой чая.
– Привет Бабуль. Я такая голодная. – Ульяна с наслаждением надкусила жареное тесто, – А где Эд?
– Ой! – всплеснула руками старушка, – Проснулась. Ну, наконец-то. Сейчас покушай, все остальное потом. – Марья Ильинична торопливо разлила малиновый чай по чашкам.
– Ба, а что ты добавила в фарш? – Уля глянула на бабушку и потянулась за следующим пирожком. – Мясо такое вкусное в этот раз. Никогда таким не было.
А старшая Лиходеева, наблюдая за аппетитом внучки, только вздохнула. Старушка не могла сказать откуда – да и не в ее привычке было допытываться как приходит то или иное знание – но точно знала, что на Ульяну легла метка. «Волчья метка. Большой любви и большой печали», размышляла Марья Ильинична, «такой, что все меняет». А ведьма, поглощая со звериным аппетитом один за другим пирожки, почему-то подумала, что так как раньше, уже не будет никогда. Что-то уходило от нее этим летним утром навсегда, заменяясь другим, большим, серьезным и гораздо более важным теперь.
Гром в тишине
Эти дни стали для Эдварда персональным адом. Он почти не спал и совсем ничего не ел. Тишина и тупая боль поселились в его теле и сердце. Он запрещал себе даже думать о своей ведьме. Пытался погрузиться в изучение документов. Но Ведана и Мерлин постоянно возвращали его мысли к Ульяне. И тогда холодная тоска охватывала сердце. Ведана тихонько молилась, Мерлин все больше спал. По ночам Эдвард мерял твёрдым шагом крошечную спаленку, которую ему выделила Веда. А по утрам прятал глаза под испытующим взглядом Веды. Та каждую ночь беседовала с Мерлином. "Мы же можем заставить его, подтолкнуть, как старшие". Но котяра неизменно повторял: "Они должны разобраться сами, иначе опять не зачтется. Я слишком давно в этом, вся жизнь… Да ты и сама знаешь. Это не выход, душа моя. Да и потом, сама знаешь. Число три, число десять выпали".
На исходе третьего дня вещи Эдварда появились во дворе Веданы будто сами собой. Веда добавила к ним почти весь свой архив. "Изучай", бросила коротко через плечо, и уже было ушла в дом, но обернулась, бросила взгляд на Эдварда.
– Сил нет совсем. А это может только одно значить…
Женщина хотела было продолжить, но кот Мерлин зыркнул лунными глазами и только одной ей слышно произнёс: "Не береди", и Ведана умолкла. Согнувшись, старушка побрела в дом. Провожал мужчину кот.
– Ну, бывай, береги себя.
Эдвард присел на корточки, погладил кота, встал, подхватил свой багаж – и не глядя пошёл прочь.
Аскулы провожали его ярким солнцем. В деревьях щебетали птицы, травы, напитавшись соками, распространяли медовые ароматы. Голова у Эдварда кружилась, а тело просило упасть в траву и заснуть. Но он упрямо шёл вперёд. О’Конелл без труда нашёл того водителя, что вёз его сюда. Тот не задавал вопросов и даже не особо разговаривал с англичанином, заметив его мрачный вид. Из Аскул выехали в звенящей тишине. И только покинули деревню, как над ними разразился гром и ливень. Будто границу пересекли. Эдвард не выдержал и оглянулся. За толщей дождя, над Аскулами, сияло яркое солнце.
Дорога до города растянулась. Машина пару раз съезжала в кювет и англичанин, к удивлению водителя, каждый раз выходил в грязь и помогал выталкивать колымагу. Ну а дорога до Москвы прошла как страшный сон.
Рейс задержали. Потом вроде разрешили полёты. Но Москву захлестнул ливень – и рейс снова отложили. "Будто не пускает кто", в горьком отчаянии думал Эдвард, "Или это я сам себя не пускаю".
Несколько раз звонила Скарлетт. Она ругалась и кричала, что он её подвёл. Мужчина слушал в пол уха. И даже не сказал по старой привычке, что любит её. Это показалось кощунством по отношению к Ульяне. "Я так легко бросался эти и словами, что теперь мне просто некому их произносить", лёжа на кровати отеле и уже не нервничая от вновь отмененного рейса, размышлял англичанин. Он буквально заставлял себя вставать и хоть минимально начать разбираться с архивом Веданы. На глаза наворачивались слезы, когда пальцы касались высушенного цветка пиона, затерявшегося среди страниц.
Три дня шли как в бреду. По ночам Эдварду снилась Ульяна. Они занимались любовью, он ощущал её упругое, податливое тело под своими пальцами, чувствовал трепет её лона, когда она принимала его в себе. Она выгибалась дугой в её руках, умоляла брать её сильнее, не нежничать. Он раз за разом изливался в свою ведьму и просыпался со звуками её стона в ушах.
А на третью ночь он увидел свою ведьму беременной. Животик только-только проявился, был небольшим и аккуратным. Эдвард не мог отвести взгляда от своей женщины. "У тебя будет сын", сладким, тихим голосом, произнесла его ведьма, "Не бойся, прикоснись ко мне. Люби меня, мой зверь". Рыжая почти пропела эти слова и потянула Эдварда к себе, обвила руки вокруг его шеи и мужчина понял, что хочет её так, как никого никогда не хотел. В этот раз он любил её нежно, обнимая сзади, касаясь её чувствительной, теперь такой пышной груди, прижимая её спиной к своей грудине, касаясь живота. Его движения были лёгкими, страх навредить ведьме и их ребёнку, волнами накрывал его. "Сильнее", стонала Ульяна, откидывая рыжие волосы назад, буквально насаживаясь на него резче, "не бойся. Люби меня зверем, отпусти себя". И Эдвард распалялся сильнее, погружаясь в сочащуюся соками наслаждения ведьму. Его наслаждение пришло сразу, как только Ульяна сжалась вокруг него. И Эдвард кончил, с криком и рычанием. Его ведьма перемежала стоны, его имя – и смех. Откуда-то прозвучало тихое "Отпускаю".
Мужчина проснулся в поту. Где-то бесконечно далеко звонил телефон. Эдвард едва дотянулся до трубки.
– Мистер О’Конелл, – вещала на том конце провода девушка-администратор, – рейс разрешили. Вылет через час.
Эдвард недоверчиво выглянул в окно. Яркое солнце заливало своим беспощадным светом все вокруг.
Наследник
– Эдвард не появлялся? Он в порядке? – Ульяна без энтузиазма перекладывала овсянку по тарелке. Этим утром ей снова хотелось жареного мяса, а ещё крепкого кофе.
– Поешь. Поешь для начала. А все остальное потом. – Марья Ильинична налила внучке полную чашку ароматного какао и пододвинула блюдце с козьим сыром. – Тебе теперь питаться нужно за двоих, и силы нужны вдвойне. С кофе придется завязать, оно оказывает негативное влияние на ребенка и его развитие в утробе.
– Кхм..кхм..кхм. – подавилась девушка и, откашлявшись удивленно взглянула на бабушку.
– Ну, не смотри ты так. Я все поняла ещё когда ты домой вернулась. Сложно не уловить зародившуюся жизнь.
Старшая Лиходеева твёрдо посмотрела на внучку. Она знала: после всего Уля теперь первая ничего не скажет Эдварду, не напишет и искать его не будет. "Нет, сердце ее он не разбил", поглядывая на девушку, думала старушка, "а его побег точно что-то надломил в нашей девочке. Но любовь пустила свои корни очень глубоко. А значит будет наша голубка молча все сносить, оправдывать будет этого англичанина, какие бы раны он ей ещё не нанёс, даже издалека. Но молчать нельзя. Да и Мерлин строго наказал все ей рассказать".
Уля сидела притихшая. Аппетит так и не появился.
– Ну, кушай, кушай. – Марья Ильинична положила руку поверх прохладной ладошки внучки и продолжила твердым уверенным тоном. – Свершилось пророчество. А значит, так тому и быть. Сына ты должна любить, он станет твоей опорой. Беременность всю проведешь с нами, не отпустим мы тебя в город. Ребенку и тебе нужен будет свежий воздух и чистые продукты.
– Бабуль, какое еще пророчество? – встревоженно спросила молодая ведьма.
– Ох, видно время пришло всему раскрыться. Мерлин передал, да чует моё сердце не все. Но то что, он сказал, я тебе расскажу. А пророчество такое, моя родная. Когда сольются два рода, и родится общий наследник, тогда Веда наша покинет этот мир. – Уля охнула и широко распахнула глаза, – Не смотри на меня так, я сама только что узнала. Да и наша бабка очень древняя, она схоронила всех своих потомков, а сама живет. Проклятье на ней лежит. Проклял ее дальний родственник твоего Эдварда.
– Ничего не понимаю. Я помню про проклятие Веданы, – девушка отпила какао, беря небольшую паузу на то чтоб хоть как-то все осмыслить, – но причем тут я, Эд и мой ребенок?
– Эдвард О’Конелл является прямым потомком того воина, который проклял Веду. А ты милая моя прямой потомок Веды. Англичанина сама судьба завела к нам в Аскулы. Тут его ноги привели к нам на порог, где встретила его ты. А я дала разрешение на его размещение у нас. Твой день рождения стал точкой отсчета, вас начало тянуть друг к другу. Любовь это была или влечение… я не могу сказать. Но вы завершили обряд тогда, когда он овладел тобой с твоего позволения. На Ивана Купалу, под полной луной под рассвет, вы зачали новую жизнь. А с рождением общего потомка, бабушка Веда покинет этот мир.
– Так, это что получается, я виновата в том, что рожу сына и тем самым убью бабушку? Нет, я этого не хочу. Веда, она наша любимая старушка. Нет, – глаза Ульяны наполнились слезами. "Вот тебе и никакого негатива", подумала молодая ведьма.
– Ну, тихо, детка, тихо, – бабушка крепко обняла внучку за плечи, чуть покачивая.
– Бабуль, скажи, что это все лишь страшная легенда… – Ульяна расстроилась, каша с сыром встала поперек горла.
– Ты давай, не переживай. Не расстраивайся. Ешь. Веда прожила по человеческим меркам слишком долгую жизнь. Ей уже глубоко лет за двести или даже за триста… Мы и сами толком не знаем. Она и сама давно хочет уже на покой. Да, нам без нее будет тоскливо. Но тут нет твоей вины и вины твоего сына. – Лиходеева-старшая пыталась успокоить и подготовить свою внучку к тому, что ждало их дальше. Она все покачивала молодую ведьму, гладила её по волосам.
– Как же все сложно. Но я поняла, наверное. Бабуль, ну а что Эдвард? Он в порядке? – с тревогой и страхом переспросила Уля.
– Эд обратился зверем, белым волком. А поутру, после Купалы, вернулся в свой облик. Мерлин отвел его к Веде, та ему рассказала, что да как. Но англичанин наш собрал вещи и уехал. Он испугался того, что нанесет тебе вред, что он опасен для тебя. Мы не в праве его держать, каждый сам решает, куда ему идти и как. О беременности твоей тоже не сказали. Этот вопрос ты решаешь сама. Ваш же ребенок.– Тихо, но доходчиво объяснила Марья Ильинична.
– Уехал?.. Но как? Почему?… Значит, он решил нас бросить?– На глазах Ульяны появились слезы. Мысли заплясали какой-то дикий танец. "Значит, и не был он моим…"
– Мрр, мяу! – раздалось снизу, – Ну что за слезы? Уля, девочка наша! Он решил, что так будет безопаснее для тебя. Ох, глупая ведьма, от судьбы не уйдешь. – Кот Мерлин запрыгнул на колени к Ульяне, ласкаясь о ее руки, и начал тереться мордочкой.
– Значит моя судьба такая. Зато у меня есть теперь сынок, Ярослав. И я не одна. – Ульяна погладила свой живот.
***
Шло время, старуху Веду Ульяна и Марья Ильинична забрали к себе в дом. Девушка продолжила работать местным фельдшером. Беременность протекала с особенностями. На первых сроках девушка просто не могла без мяса. Лиходеева-младшая порой ловила себя на мысли, что готова его есть сырым. Поэтому вскоре Ульяна и ее бабушка научились готовить стейки. На учет она поставила сама себя, но скрининг не стала проходить. Ведь она не простого малыша носила под сердцем. Но для того, что бы все шло как нужно, Ульяна все же доехала до Самары и встала на учет в перинатальный центр. Хоть врач, суровая женщина в роговых очках, и ругалась на нее за то что она, будучи медиком, не следит за собой, ведьма все пропускала мимо ушей и знала, что ее сын будет с отменным здоровьем. Много времени Уля проводила на работе и помогала людям в Аскулах. Местные полюбили Ульяну.
Вскоре по деревне пошли разговоры, что молодой медик часто снимает боли в животе или приступы сигрени обычными прикосновениями. А Уля каждый такой раз, помогая пациентам, вспоминала, как ее лечила бабушка Ведана, прикасаясь к ней руками, выводя на животе или горящем лбу узоры пальцами. Хорошо получалось у Ульяны снимать боль в шее. Она легонько массировала ее основание, добавляя на ладони по пару капель лимонного или лавандового масла. Люди шли к ней с удовольствием, а когда девушка говорила им, что тут не навсегда, что вскоре она уедет, ее обеспокоенно спрашивали: «Да кто же к нам еще поедет в такую глушь, кто нас будет лечить»? Ведьма лишь пожимала плечами. Оставаться там, где на ее глазах слабеет Веда, с каждым днем все сильнее и сильнее, было невыносимо. Девушка чувствовала на себе груз вины, ведь именно ей было суждено родить потомка двух родов. Но сына ведьма уже любила. А ещё Уля ужасно хотела все же сбежать от воспоминаний об отце ребенка. Тот ни разу не дал о себе знать и ни разу не попробовал ей хотя бы позвонить. Но в СМИ его имя всплывало все чаще. Ульяна понимала, что бередит рану, но все никак не могла пройти мимо новостей. Каждое утро, зайдя в интернет, она искала его, натыкаясь на разные заголовки. Бабушка ворчала, указывая на вред от интернета, от чтения новостей: "Особенно за утренним чаем, когда голова должна ещё отдыхать!". Но Уля не могла отказаться.
"Знаменитый блогер Эдвард О'Конелл развеял новый миф", "У Эдварда новый подкаст", "О'Конелла пригласили на съемки мистического сериала". В конце концов Уля не выдержала. Поток был слишком сильным и в какой-то момент все это начало ее бесить. Да, как медик, она объяснила эту резкую смену настроений своим гормональным фоном. Но легче от этого не стало.
Вторая половина беременности была полна сюрпризов. Ульяну то мучали отеки, то сводил с ума дикий голод, то ломило все тело, словно она и сама собиралась в зверя обратиться. На какое-то время помогли бабушкины травы и заговоры. Но на последних сроках ведьма вновь начала бредить по ночам и звать Эдварда. Близились роды, и он был необходим ей, хотя бы энергетически. Не имея возможности прикоснуться к любимому, ведьма неосознанно звала его в свои сны, и он часто приходил к ней, гладил живот, шептал глупости, смеялся и шутил, говорил про дом у озера. Каждое утро Уля просыпалась с ощущением его прикосновения на коже. И ощущением, что такие сновидения приходят не к ней одной.
Уля переходила все сроки, и роды начались на сорок четвертой неделе. Но ведьмы не были удивлены. "В нашем роду", говорила Ведана, "многие перехаживали. А твой сынок особенный, детка".
Роды начались тридцатого апреля. С утра у Ульяны начало адски тянуть поясницу, девушку кидало то в огненный жар, то в холод. Тошнота то и дело подкатывала к горлу. Больше всего Уля боялась за старушку Веду. Но та успокоила молодую ведьму: "Роды, как и смерть – это переход из одного мира в другой, на эту ночь мне были дарованы силы, что бы я помогла появиться на свет своему освободителю".
Когда все началось, Марья Ильинична в мгновение ока прибрала в доме. Комнаты засверкали чистотой, будто магические силы подключились к уборке. Старушка зажгла травяные свечи и прошлась по углам со связкой сухих ароматных трав.
И вот Ульяна стояла, облокотившись об обеденный стол на первом этаже в гостиной. Она пыталась сосредоточиться и на своих ощущениях и на аромате цветов. Долго, не мигая смотрела на панцирную кровать, где когда-то, вечность назад, спал ее англичанин. Ей ужасно хотелось лечь туда, уловить остатки его аромата. Но схватки были уже сильными и девушка, закусив губу, переносила их.
– Молодец, звездочка наша, – Ведана гладила прапраправнучку по покрытому испариной лбу. – Держи крик. Это воздух для твоего сыночка, его дыхание. Так что дыши, детка.
Погода бушевала вместе с Ульяной. Солнце то появлялось в минуты затишья, то пряталось, будто отдавая Аскулы во власть шквалистого ветра, дождя и грозы.
– Ишь, как природа нашего мальчика встречает, – закрывая окна, тихо произнесла Марья Ильинична, – То тучи набегут, то ясное небо откроется.
– О Эдвард, как же мне ты сейчас нужен.– Произнесла юная ведьма и ее ноги подкосились от пронизывающей все тело боли.
Солнце клонилось к закату, и ночь упала резко, будто закрыв деревню темно-синим бархатом. Яркие звездочки рассыпались по небосводу, из-за туч показалась золотистая луна.
– Пора! – скомандовала Ведана.
Марья Ильинична уже подготовила все необходимое для родов. Была здесь чистая вода и стерильные приборы, простыни, вышитые полотенца. Стол в гостиной она накрыла простынями. Туда уложили Ульяну, положив под ее спину и голову подушки. Старуха Веда читала заговоры, заклинала боль. Она обвела сакральное пространство вокруг роженицы мелом, посыпала по кругу соль, добавила несколько символов для защиты.
Проведя обряд, старая ведьма сунула раскрытые ножницы Ульяне под ягодицы, другие положила под стол и еще одни удивительным способом повисли в воздухе над рожающей ведьмой. Свечи, зеленые и белые, расставленные почти на всех поверхностях кроме стола, вдруг зажглись. Луна ушла за тучи. Вместо её света Уля вдруг увидела лицо своего зверя, его мятежные глаза со штормами внутри. Любимый тянул за собой её боль, он напевал что-то еле слышно. Боль после этого отступила, Уля успокоилась и выполняла все что, говорила Веда. Марья Ильинична тоже не смела ослушаться.
– Давай девочка поднапрягись, тужься родная, тужься. Помоги своему сыночку выйти из тьмы в белый свет. – Причитала Веда. – Вот умничка. Ну, Уля, еще немного, я понимаю, что ты устала, но собери все свои силы, помоги сыночку. Давай девочка моя, давай помоги малышу.
Все вокруг затихло, природа замерла, ни птицы ночные, ни животные не издавали звуков. И во тьме ночной раздался сильный женский крик, пронизывающий до костей. Он разлетался эхом по всей округе. А следом из-за туч снова вышла яркая луна, и раздался громкий детский плач. Ульяна родила сына. Марья Ильинична перерезала пуповину ребенку и одела специальный зажим.
– В Вальпургиеву ночь родился ты, под яркой луной. Я прощаю предка твоего, как и ты прощаешь меня. Не быть тебе зверем, но быть сильным и умным, справедливым и честным. Быть хорошим человеком, продолжая два рода в одном. И нарекаю я тебя Ярославом.
– Держи. Он твое счастье и твой защитник. И, кажется, он хочет, есть. Его стоит приложить к груди. – Марья Ильинична забрала грудничка у Веды, и передала ребенка Ульяне.
Ведану же стали резко покидать силы. Молодая ведьма с тревогой смотрела на старушку. Она все ещё не могла поверить, что это не страшилки и не легенды.
– Не переживай за меня. Сколько раз я уже тебе говорила, что твой сын, мой освободитель, мое спасенье. Да, некоторые легенды суть явь. Я так устала деточка моя. И я ухожу в мир тишины спокойно, зная, что теперь все будет хорошо. Я буду за вами присматривать.– Веда села в кресло- каталку, которое было заранее подготовлено. Марья Ильинична аккуратно увезла старушку в спальню, где аккуратно положила ее на кровать.
– Спи, горлица наша белая, – едва касаясь лба Веданы, произнесла старушка, подмечая, что морщины с кожи ведьмы вдруг исчезли совсем.
– Ступай к внучке, – мурлыкнул запрыгнувший в открытое окно Мерлин, – я провожу мою ведьму сам.
Ульяна оставалась все еще на столе, но с сыном на руках. Она приложила малыша к груди, и тот сразу же понял что делать. Мать была счастлива видеть здорового, крепкого малыша, который с аппетитом и жадностью сосал ее грудь. Уля не могла налюбоваться сыном, вмиг все ее мысли заполнились только им одним.
Марья Ильинична, вернувшись от Веданы, застыла в дверях, почти не дыша.
– Красавица. А какой сынок хорошенький. Милая, на второй этаж тебе сложно будет идти, я подготовила тебе кровать тут и колыбельку тоже поставила рядом. Вам нужно поспать, особенно тебе. Ты устала. Я вызвала скорую, сказала, что роды дома приняли, что все хорошо. Они приедут, как смогут, заберут вас в больничку. – Забирая Ярослава с рук матери, говорила бабушка. – А сейчас поспите. Все равно им долго ехать, вон все дороги размыло.
Уложив уже спящего малыша в люльку, Марья Ильинична помогла Ульяне встать на ноги. Бабушка омыла молодую ведьму, усадила ту на кровать, надела на Улю чистую рубаху и уложила спать. Сама Лиходеева навела порядок в доме. Все ритуальные свечи, травы, соли все было убрано. К утру, в доме ничего не напоминало о ритуальных ведьмовских родах.