Лев Алексеевич Протасов
Красные озера
Инженер послушно удалился в свой домик, чтобы подать звуковое оповещение. Прозвучал резкий, протяженный гудок, после чего техника у разрушенной гряды затихла.
Петр взял громкоговоритель, прокашлялся и распорядился о временном прекращении добычи. Рабочие повылазили из тесных кабин, заслонялись по краю отработанного котлована, постепенно склеиваясь в разношерстную толпу.
Этой же толпой решили идти к заводу – мало ли, что: может, понадобятся руки разгребать завалы, а может, подрывники еще там, и нападут, если пойдет только один человек.
Радлов шел первым, измотанный бессонницей, сгорбленный и ко всему безразличный. В разрушение предприятия он не верил, а последствий опасался. И так близится выселение всех жителей. А выселение означает голод, выселение означает долгие мучения на чужой земле и смерть.
Позади растянулась неровная шеренга, сверху похожая на какую-то разорванную гусеницу, все части которой пытаются, да никак не могут соединиться воедино. Рабочие переговаривались между собой, кто-то смеялся, кто-то кричал, а на ком-то лица не было – семью-то чем кормить, коли действительно завода больше нет?
У разрушенного ограждения все собрались гурьбой и таращились во все глаза на расходящееся по швам здание. Оно напоминало мертвого и окоченевшего от смерти великана, пронзенного тремя кинжалами с округлыми рукоятками-трубами. Фонтаны кипятка били из обрубков водопровода, и по территории расплывались клубы обжигающего пара.
– Проверить бы, – произнес Петр, облизнув губы. От царящей здесь духоты он мгновенно вспотел.
– Как тут проверишь? – подал голос кто-то из рабочих. – Вон, поломано всё.
– Может, снаружи только, – Петр достал из кармана платок, тщательно вытер лицо и зашагал в сторону изувеченного остова.
– Да не нужно! – крикнули вдогонку, но он сделал вид, что не расслышал.
Под ноги ему попадались мелкие железные обломки, оплавленные и потому бесформенные, щебень с острыми краями, обуглившиеся камни и кирпичи. Пар хлестал со всех сторон. Кроме плеска воды, никаких звуков не было. Радлов настолько привык к гудению, доносящемуся от завода, что молчание пугало его.
Приблизившись ко входу, он прислонился к стальной заслонке. Поверхность была горячая – вероятно, нагрелась от взрыва. «Неужто всё?», – подумал Петр, однако заслонка подалась наверх, разбив вдребезги его тайные надежды.
Петр ввалился внутрь. Стальная клетка со скрежетом захлопнулась.
– Вот те раз! – удивился механик, стоявший в первых рядах. – Выпустят ли?
– Да лишь бы здание не рухнуло! – поддержал его опасения другой рабочий.
И постепенно толпа раскачалась, зашевелилась, послышались оживленные разговоры.
Через десять минут Радлов, красный и мокрый от скопившегося внутри здания жара, вышел наружу с какой-то бумагой. Преодолел расстояние до забора, руками защищая лицо от пара, и вслух зачитал:
– «Всем бригадам следует выходить на работу, согласно установленному графику».
– А чего там, внутри? – спросили его хором несколько человек.
– Да все целехонькое, – упавшим голосом ответил Петр.
Кто-то из машинистов пошутил:
– Ну е-мое, отменяется выходной, – и громко засмеялся.
Постепенно все вернулись на участок добычи, разбрелись по своим местам, запустили механизмы да вновь принялись вгрызаться в многострадальный грунт.
У завода остались только двое водителей, у которых и так смена на сегодня кончилась, и совершенно обессилевший, впавший вдруг в отчаяние Радлов.
– А ведь, судя по всему, мощно рвануло, – сказал один из водителей. – Даже странно, что станки в норме.
– Ничего странного и нет. В цехах стоит опасное оборудование, так что все эти кирпичи да штукатурка – только облицовка. А внутри идет железобетон, укрепленный стальными перекрытиями. У стали температура плавления высокая, да и толщина там такая, что ударную волну выдерживает. Это вроде как сделано на случай, если внутри что-то взорвется – наружу вредные вещества не пойдут, – Петр цокнул языком и глухо договорил: – Только это и в обратную сторону работает. Нет, завод можно только изнутри разрушить – и то пустой каркас выстоит. А наши, дурачье, решили снаружи подойти. А смысла в этом никакого нет, – он помолчал немного, потом скривил лицо и грустно повторил: – Смысла-то нет.
– Петр Александрович, – обратился к нему второй шофер. – Вы ж совсем никакой. Отдохнули бы.
– Да-да, – отозвался Петр и махнул рукой. – Скоро отдохну.
Через час из заводских труб повалил дым.
3.
Местные восприняли подрыв с восторгом. Некоторые даже ходили полюбоваться полуразрушенной громадой, но, издали завидев растянувшуюся шеренгу рабочих, спускающуюся с холмов, быстро убегали.
В доме у Ленки собралось уже человек двадцать, и мужчины, и женщины – все были нервозно-веселы, глупо хохотали, шумели и радовались. Одним словом, праздновали. Хозяин дома оклемался и отправился в Вешненское, за продуктами, так что в общем разгуле он не участвовал.
Рябой отодрал физиономию от стола да продолжил напиваться. А Бориску распирало от гордости – спрятанные за грязными волосами глазки горели каким-то разудалым счастьем, свойственным обычно пропащим людям. Он запрокидывал в себя рюмку за рюмкой, хмелел, улыбался и потихоньку начинал грубить – то одного дураком обзовет, то второму пообещает лицо раскрасить. Все терпели – а куда деваться, спас ведь!
За столом управлялся развеселый матвеевский сосед – разливал самогонку, старичков угощал чаем, откапывал из закромов скромную закусочку. Полчаса назад он бегал пригласить Инну Колотову – та обдала его ледяным презрением, напомнила, что с Бориской Шалым связываться нельзя, и хлопнула дверью, чуть не ударив ею гостя по носу.
Постоянно кто-то выходил, кто-то заходил – то перекурить, то на завод глянуть.
– Радуемся-то рано, – заметила Ленка. – Говорят, рабочие с месторождения идут. Вроде как на нас.
– Да в жопу твоих рабочих! – воскликнул матвеевский сосед и налил две рюмочки; одну выпил сам, другую пододвинул женщине со словами: – На вот. Будешь?
– Не хочется. Предчувствие нехорошее.
– Гони его прочь, предчувствие это! Слышишь, чего – переезжать-то не надо больше! На своей земле живем!
– До вечера бы подождать…
В уголочке дремали старички, которые до самого этого момента мусолили тему погибающей рассады, а у оконца один из горе-подрывников – тот, что нес канистру – хвалился перед парочкой слушателей:
– А ловко мы все провернули! Главное, сначала взорвать не получилось – оказывается, не горят так сразу эти бруски. Так Иваныч сообразил, мы узлами наматывали да поджигали. Ой, как шандарахнуло! Жуть! Гром такой, как будто гроза прямо под ухом ударила. И щебенка летит во все стороны, спины-то нам оцарапало! Зато как стены разъехались! И не дымит! Главное-то – не дымит! Победили мы, выходит.
Тут один из слушателей принялся как-то странно смотреть за окно и задумчиво произнес:
– Ну-ну, победили, – потом развернулся к столу и крикнул: – Мужики, там дым повалил!
Рассказчик повернулся к стеклу, сделал удивленное выражение лица и вдруг начал громко ругаться, не стесняясь в выражениях.
Из-за стола всей гурьбой кинулись посмотреть, что происходит снаружи. Из заводских труб, как прежде, вываливались темно-серые клубы дыма, стелились простыней, разрезая небо на две части, и рассеивались где-то над лесом.
Веселье сменилось общим разочарованием, а праздник махом обратился поминками по самим себе.
Матвеевский сосед вернулся за стол, опрокинул с горя рюмку и заговорил глуховатым от скопившегося в горле комка голосом:
– Кажись, не спасло. Как уезжать-то? Как? Мать же у меня тут лежит. Да и вся родня лежит.
Шалый соображал туго и к окну подошел последним. Увидев дымовую завесу, он весь разом обмяк, громко выдохнул и сел на ближайший стул – и не сел даже, а упал, ноги-то подкосились от пьяной обиды.
– Ну, не вышло, – сказал ему рябой. – Бывает такое, че раскис?
Борис посмотрел на него исподлобья, обжег разгорающимся неистовой злобой взглядом и со всей силы топнул по ноге. Рябой закричал от боли и, хромая, отскочил подальше.
– Так и у меня здесь родители похоронены, – сказал еще кто-то, подсаживаясь к матвеевскому соседу. – И вся жизнь здесь. Может, откажемся уезжать? Поди, с живыми людьми дома не снесут.
– Эти снесут! Этих ничто не остановит…
– Ай, черт с ним со всем! – вклинился в беседу старик с выбеленной головой. – Живы будем – не помрем!
– Да тут ведь и помереть недолго…
Несколько человек собрались сходить на другой берег на посмотреть, что на заводской территории происходит. Шалый с ними не пошел – он вообще не знал, что теперь делать. И преждевременный триумф его закипал внутри, и от закипания обращался таким невиданным гневом, что хотелось переубивать всех вокруг, каждому из односельчан размозжить голову, или ножом пырнуть, или избить до смерти, радуясь тому, как жертва мучается. Шалый жаждал крови.
Унылые речи в комнате, забитой народом до отказа, продолжались. А старички в углу все еще дремали с блаженными улыбками – старикам все нипочем.
– Я говорила, незачем праздновать заранее, – недовольно заявила Ленка.
– Да помолчи уж, и так понятно, – отозвались за столом.
– Может, как-то на общий барак скинемся? – предложил кто-то. – Всё дешевле. Иначе помрем там. Иначе-то помрем.
Никто ничего не ответил.
Вскоре люди, ушедшие к заводу, вернулись и рассказали:
– Трубы-то дымят, да здание разворочено и кипяток шпарит. Развалилось бы уж, что ли…
– Если до сих пор не развалилось, то…
Тут в дом зашел Ленкин муж с мешком. Мешок он бросил к стене, встал посреди помещения и попытался что-то произнести, но не сумел – глазами только дико вращал, рот открывал, как рыба, а слова не шли.
– Да что?! – не выдержал матвеевский сосед.
– Так за.., – мужичонка осекся, крякнул, набрал воздуху в грудь и на одном выдохе выпалил: – Завод невредимый стоит, вот что!
– Допился? Или головой шибко ударился?! – завозмущались жители, которые сами только что оттуда пришли. – Мы там были перед тобой! Он весь трещинами покрыт! Что, по-твоему, за пять минут его починили?!
– Сами вы ослепли, раз ни хрена не видели! Смотайтесь еще раз да убедитесь! Зенки протрите только для начала!
Выдвинулись все, кто был в доме, включая хозяев. Пробурили недолговечную тропку в размытом черном песке, который тут же слипся вновь и перекрыл путь; прошли по желтому берегу озера, омытому красными водами; миновали голое поле, усеянное обломками после взрыва, да уткнулись в целехонькое темно-серое здание, извергающее столпы дыма. Стены были гладкие и ровные, как раньше, и трещины угадывались лишь по белым полоскам, напоминающим шрамы на живом теле.
Рыжие будки торчали из земли на своих местах, и пар улетучился. Ограждение только стояло покосившееся, с вырванными кусками и опрокинутыми плитами, но до ограждения дела никому не было.
– Чертовщина какая-то, – прозвучало в толпе недоуменно. – Ей-богу, чертовщина. Не могли так быстро залатать.
– Будто само срослось, – с ужасом сказал кто-то еще.
Шалый всю дорогу плелся последним, вяло размахивая руками. На неприступный завод он таращился, как полоумный, а в голове у него понемногу назревала мысль – недобрая, впитавшая в себя всю ярость, копившуюся в нем годами.
Долго Бориска стоял, не шелохнувшись, будто оберегал и лелеял свою мысль, пока та не взрастет окончательно и не даст плоды, и наконец выдал:
– Это Радлов всё. Надо его… убить.
Некоторые из пришедших засмеялись. Матвеевский сосед громко произнес:
– Ты головой вообще думаешь? Или она только, чтоб водяру внутрь вливать? Какой, на хрен, Радлов, коли трещины за каких-то пять минут пропали! Ни Радлов бы не успел, ни все рабочие вместе со свой чудо-техникой.
– Может, и вовсе мы зря на него осерчали? – спросил седовласый старик. – Мужик вроде хороший, а мы… нет, навряд ли он тут всем заправляет!
– А кто тогда?! – заорал Шалый, чувствуя, как теряет власть.
– А я ж почем знаю? Херня какая-то творится! Только это явно не человеческих рук дело, – старик пожал плечами и обратился к остальным: – Пошли отсюда. Правильно говорят – с Бориской Шалым связываться нельзя. Будем думать, как выживать.
Он развернулся и пошел прочь. Люди потянулись за ним, кто-то сразу, кто-то после неуверенной паузы на раздумья.
В итоге у здания осталось человек восемь вместе с Бориской, рябым, Ленкой и ее мужем.
– Вы-то что же не свалили? – змеей зашипел на них Шалый.
– Потому что во всю эту мистику не особо верим, – пояснил тощий мужичонка с глазами, затуманенными хмелем. – Коли Петька отсюда выходит – ясное дело, он и виноват! А что да как – не моего ума дело! Кончим его – и спасем всех.
– Наверное, так, – подхватил другой. – Оно, конечно, вроде и свой он, а все ж-таки чужак. И если от этого всем лучше станет – так и нет выбора-то.
Ленкин муж не смел слова сказать – боялся он теперь Шалого до смерти. Но глаза скосил в сторону, явно не желая участвовать в подобном обсуждении. А жена-то его, наоборот, вся сияла от злорадства; от спиртного и недосыпа ей чудилось, что сделать давнюю соперницу вдовой – это отличный способ насолить.
– Всемером-то одолеем, – подытожил рябой и, посмотрев на Ленку, добавил: – Ну, баба не в счет, сама понимаешь.
На том сговорились и отправились обратно – обсуждать, как бы лучше проделать то страшное, что задумали.
Тьма, сгустившаяся за окнами мрачного завода, провожала их неистовой, ликующей пляской. Известно ведь – подобное к подобному тянется.
Глава сорок восьмая. Стычка
Вечером того же дня Радлов дополз до дома, переоделся и без сил рухнул на койку в спальне – до второго этажа добраться не смог. Тома принесла ему чай и газетенку. Петр лениво пролистал серые страницы, взглядом ни за что не зацепился и отбросил газету в сторону. Чай выпил медленно, причмокивая от удовольствия. От ужина отказался.
Тамара присела на край кровати, похлопала мужа по бесформенному животу и сказала:
– Тебе надо ко врачу еще раз съездить. Уже весь зеленый ходишь. И отраву от меди постоянно вдыхаешь. Ну, нельзя ведь так, сам себя губишь.
– Ерунда, – Петр махнул рукой. – Вообще-то все хорошо будет.
– Как же, хорошо у него будет! В больницу вон ездил, ни одного рецепта не привез. Чего этот валидол-то глотать впустую?
«Да не помогут тут никакие рецепты, вопрос времени», – обреченно подумал Радлов, потом заставил себя криво улыбнуться и ответил:
– У меня диагноз не страшный, оттого и без рецептов. Само пройдет.
– Не договариваешь ты что-то, – грустно произнесла женщина, но давить не стала. Помолчала с минуту, думая, о чем еще можно поговорить, и спросила: – Я слыхала, наши завод подорвали. Так ли?
– Так-то оно так, только без толку. Он вроде бы накренился поначалу, а теперь целехонький стоит. А кто и как восстановил – неизвестно.
– Уезжать надо было отсюда. Давно еще, когда Лиза жива была. Только не прозорливые мы с тобой оказались.
– Надо было, – согласился Петр. – Да теперь-то уж чего рассуждать. Что есть – то есть. С этим жить и приходится.
Он прикрыл глаза, и Тома, понадеявшись, что муж спит, тихо вышла за дверь.
Но Петр не спал. Петр погрузился во тьму, обитающую под веками, и думал, отчего жизнь сложилась не ахти как. Думал и не понимал. Потом вспомнил Иру, обрадовался и решил непременно как-нибудь ей позвонить. Принялся считать, родился ли уже ребенок, но от спутанности мыслей не сумел – решил, что рано еще. «А может, назвали бы Петей, – пронеслось у него в голове. – Имя хорошее. Попрошу, наверное… аль неудобно?».
Размышления его прервал стук в дверь. Он слышал, как ругается Тамара, но не понимал, что происходит, а встать не мог.
Тамара через пять минут влетела в спальню со словами:
– Там муженек этой истерички, Ленки, приперся. Тебя требует.
– Пусть зайдет.
– Чтоб он еще по нашему дому топтался?!
– Господи, да не встану я сейчас! – вспылил Радлов. – Скажи, пусть зайдет.
Женщина скрылась в коридоре, что-то там недовольно буркнула и замолчала. Почти сразу на пороге появился хлипенький, нетрезвый мужичок.
– Чего тебе? – осведомился Петр без особого интереса. – Тоже недоволен, что я забор зимой чинил? Или хочешь мне доказать, будто я заводом владею и всех погубил? Давай, не стесняйся.
– Здравствуй, Петр, – ответил мужичок дрожащим голоском. – Люди-то не знали ничего. Ты понимаешь, Иркина мать… ну кто бы ей не поверил? Всю жизнь здесь, четверо детей, из-за мужа все жалели… и поверили. А теперь ясно – соврала она. Завод взорвали, а он стоит – разве может быть такое, если б ты или другой какой человек им заправлял? Так что… не серчай уж… тебя в селении уважают, – он поперхнулся и добавил себе под нос: – Снова.
– Умеете вы задницей-то крутить – куда удобно, туда ее и поворачиваете. Ладно, кто старое помянет… Так чего приперся? Денег опять просить?
– Не-не-не, – с подобострастной интонацией сказал мужичок. – Предупредить хочу. Шалый людей собирает тебя убить. Он и еще в лесу убил кого-то, я точно знаю! Туриста на морозе замерзать оставил и бабу утопил. Зверь он.
– Ты ведь распинался, местные, мол, меня снова уважают. Кто ж за ним пойдет?
– Так мало кто! И то, уж всё понимают, а не хотят признавать, что зря тебя ненавидели. В общем, завтра опосля работы тебя шесть человек подкараулят, – он покраснел от стыда и продолжил: – И я седьмой. Они у меня живут, с женой грозились что-нибудь сделать. Я не могу не пойти, ты уж… ты.., – «прости» он выговорить не смог.
– Да понятно! Их два здоровых лося, а ты один. Конечно, боишься, – Петр несколько раз кивнул. – А, гляжу, жена-то тебя совсем забила. Пить бы, что ли, бросил.
– Так это…
Мужичонка не закончил, потому что точно знал, что не бросит, и сбежал.
– Выскочил, как ошпаренный, – съязвила Тома. – Чего хотел-то?
– Ничего толкового, – соврал Радлов. – Рассказал, что меня в селении, мол, полюбили снова. Дошло до них, что завод мне не принадлежит.
– Ой, стал бы он ради этого впопыхах прибегать!
– Ну, денег еще просил. Видать, тайком от жены выпить хочет.
– Чего ж ему тайком пить, коли они там вчетвером квасят вместе с Шалым и прихвостнем его… который с лицом изуродованным.
– Не знаю я, просил и всё, – отрезал Петр и повернулся набок.
– Ну тебя, – возмутилась Тамара да ушла прибираться перед сном.
Радлов наконец задремал по-настоящему – на три минуты. И в эти три минуты пришла к нему Лизавета, уселась рядышком да залепетала свое обычное: «Не убивай нас». Петр с ужасом заметил, что от Лизаветы там только лицо и верх, а ниже пояса ползет какая-то тьма, извивается и шипит…
__________________________
Утром вымотанный очередной бессонной ночью Петр был на участке горных работ – бродил по краю отработанного котлована да чего-то все на его черное днище пялился. А позади грохотали дробилки, позади шумели экскаваторы и сновали по траншеям груженые рудой самосвалы.
– Что-то ты не весел, Петр Александрович! – сказал инженер, спустившийся со смотровой площадки. – Чего выглядываешь-то? Пустая порода осталась и только.
– А что-то вот глаз зацепился. Иногда, знаешь, остановишься на чем-то привычном и до боли знакомом и оторваться никак не можешь, – он с трудом отвел застывший взгляд от бездны и посмотрел на собеседника в упор. – Дочка мне снится. Покойная. На кладбище, может, пора сходить?
– Ну, сходи, – невнятно отозвался инженер, не понимая, как реагировать на подобные разговоры.
– Да вообще-то недавно был. У нас один человек есть, Лука, у него тоже сын умер. так он и ей, и своему сыну раньше цветочки плел из грачиных перьев и у могилок складывал. А в последнее время странное дело происходит. Машина три раза приезжала, очень рано, чтоб не видел никто – да я-то не сплю, я видел. Из машины выходит человек в рясе, кладет на надгробие букет цветов, пышный такой, и уезжает сразу. Жене-то я соврал, что это Лука, чтоб еще она голову не ломала. Чего бы это значило?
– Так, поди, по ней службу кто заказал.
– А цветы при чем?
– Ну… тут уж не знаю, – инженер пожал плечами и отошел в сторонку, решив, что Петр не в себе.
Сам Петр проходил около рытвины в земле еще полдня, пока к нему не обратился какой-то механик с докладом:
– Немного надо пробурить, твердая порода вглубь идет. А буры купили плохие.
– Бурите так, – ответил Радлов, потом вдруг забеспокоился и спросил: – Послушай, семья у тебя есть?
– Есть, конечно.
– Здесь живут?
– А где ж еще! Мы не разлучаемся.
– Перевези их. Перевези как можно скорее! – выпалил Петр и потряс механика за плечи.
– Начальник, это… ты мужик-то положительный… но иди уже проспись, а то народ пугаешь.
И механик повернул обратно к своему месту, то и дело оглядываясь на Радлова. Радлов протер лицо платком, сняв толстый слой пыли, уточнил время по наручным часам, понял, что до конца смены еще далеко, и спрятался в бараке для отдыха.
Оставшиеся три часа безвылазно просидел там, закрыв глаза и пытаясь хоть немного, хоть пару минут поспать – тщетно.
По окончании рабочего дня он вывалился на улицу шаткой глыбой и неспешным шагом отправился в сторону дома.
Было тепло, но не жарко. Солнце закуталось в облачную пелену, небо было белое, как снег. Посредине его разрезала сероватая полоса заводского дыма.
Радлов шел по неровным холмам, вдыхал медный воздух, пытаясь им насытиться и привести себя в чувства. Тяжелые веки скользили книзу сами собой. Глаза невыносимо жгло от полопавшихся сосудов.
Впрочем, приметив у своего особняка, слева от ворот, семерых человек, Петр вспомнил о вчерашнем предупреждении и более-менее встрепенулся. Шалый расхаживал взад-вперед и трясся от кровожадного нетерпения. Рябой что-то ему нашептывал, бегая хвостиком позади. Еще четверо человек стояли в стороне с камнями в руках. Ленкин муж был отдельно – курил и явно старался избежать участия в запланированном преступлении.
Петр замер на мгновение, а затем упрямо двинулся вперед, прямиком на толпу.
– Меня, что ли, ждете? – спросил он громко.
– Бейте его! – завизжал Шалый.
Люди постояли некоторое время в нерешительности, кто-то крикнул:
– Это ведь ты, ты завод построил! Это из-за тебя всё, гнида!
Правда, крик вышел беззлобный – человек явно пытался с помощью него настроиться на бойню.
– Да бейте же! – приказал Бориска еще раз, и все сорвались вперед.
Радлову хотелось увести их от дома, увести от жены. Радлов повернул назад и бросился в сторону месторождения – туда, где были камни и холмы.
Как оголодавшие животные, шесть человек бежали, изрыгая слюну, хватали мелкие булыжники, кидали их в сторону жертвы да всякий раз мазали. Седьмой не бежал – Ленкин муж плелся последним и лишь делал вид, что бежит, хотя отстал от остальных уже метров на тридцать.
Гнали Петра до самого заграждения вокруг участка добычи – тот дышал, надрывая горло, хрипел и хватался за сердце. А впереди всех скакал рябой, от опьянения ощутивший вдруг небывалую храбрость – ему даже казалось, будто он этого слона в одиночку завалит. И он корчил страшную физиономию, на лету сыпал проклятиями да ощупывал свои карманы, пытаясь отыскать нож.
У забора Петр остановился, весь красный от напряжения. Пот застилал ему глаза, в ушах звенело, вдохнуть долго не получалось. Мутным от напряжения взором он видел надвигающегося рябого с острым лезвием в руке и толпу, беснующуюся на два шага дальше.
В последний момент Радлов метнулся куда-то вбок, к нагромождению пустой породы, оторвал от него огроменный, с человеческую голову, валун и поднял над собой. Он хотел лишь пригрозить, но рябой оказался слишком близко, и Петр со всего маху опустил валун на него сверху.
Нож упал на землю. Рябой покачался и рухнул навзничь – с камнем вместо башки.
Радлов таращился на мертвого во все глаза, не понимая, как умудрился такое натворить.
А преследователи как бежали, так и застыли разом. Кто-то из них пугливо прорычал, как собака, которую силком выставляют на мороз, кто-то взвизгнул от испуга, и все они бросились врассыпную. Первым убегал Шалый, чересчур опасавшийся за свой нос.
Петр глядел на труп, не отрываясь и не веря своим глазам. Но глаза-то не врали, и лежал на земле распластанный человечек с раскинутыми в стороны конечностями да каменной головой, которую ему приладили вместо прежней, настоящей.
Как в тумане, поплелся Петр к своему жилищу, а там сел в прихожей прямо на пол, обхватил себя руками и застонал.
Выскочила испуганная Тома.
– Что? Опять приступ?
– Не, – глухо отозвался Радлов, от бессилия проглотив последний звук в слове. – Я человека убил…
Тамара ахнула, села напротив, тоже на пол, и спросила:
– Кого?
– Не знаю, как звать. С Шалым ходил. Лицо обезображенное.
Женщина пододвинулась ближе, обняла мужа, крепко прижала его к себе и тихо, полушепотом, произнесла:
– Петь, Петя! Это не люди.
Они стала раскачиваться, будто ребенка успокаивала, и повторила:
– Это не люди, Петенька. Они же как клопы. Их давить надо.
Радлов совсем раскис и плакал. Тома приподняла его, надрывая спину, заставила выпрямить ноги и осторожно повела в спальню, приговаривая:
– Ты сейчас полежишь, отдохнешь, и забудется всё. Ничего и не было. Ничего и не случилось. Привиделось тебе. Конечно, привиделось, давно ведь не спал…
__________________________
Нападавшие вскоре встретились дома у Ленки. Все дрожали и пили, и от дрожи не могли рюмку нормально ко рту поднести, так что больше водки лилось на пол, чем в глотку.
– Сука, – злобно прохрипел Шалый.
Остальные молчали. Хозяйка понимала, что что-то произошло не так, как планировалось, и не вмешивалась – трезвой-то и ей было страшно Бориске под горячую руку попадаться.
В какой-то момент один мужчина не выдержал, встал из-за стола и с криком:
– Да пошли вы! – выскочил на улицу, сильно хлопнув входной дверью.
На это тоже никто не проронил ни слова.
Шалый очнулся, перестал заливать в себя спиртное без продыху, огляделся по сторонам в поисках жертвы, уставился на тощего владельца дома и сказал:
– А ты х… последним бежал? А, тварь?
– Так слабосильный я, – извиняющимся тоном ответил мужичок. – И страшно. Он вон, как огромный! Валун-то голыми руками отодрал!
– Я ж тебя придушу сейчас, – и Бориска действительно пошел в его сторону, размахивая руками, но его остановили, крикнув с другого конца стола:
– Хорош собачиться! Похоронить надо этого… а то не по-людски получается. Звали-то его как?
– Да хер его знает, – Шалый пожал плечами. – Лицо рябое, рябым и звали, но только за глаза. Я вообще не помню, откуда он и как ко мне прибился.
– Без имени, значит, похороним.
– Ты гроб где возьмешь, умник?! Поедешь заказывать, да? А если боров этот нагрянет, чтоб всех нас порешить?
Ленка испуганно застонала и спряталась в соседней комнате. Ее муж осторожно подал голос:
– Лука-счастье эти гробы про запас стругает вроде. У него и возьмем.
Выпили еще и впятером отправились к Луке – без Лены, которая отчего-то рыдала в подушку да хоть с кем-либо разговаривать отказывалась.
Дом стоял нараспашку, так что вошли всей гурьбой и столпились у входа в мастерскую. Лука сидел у оконца и улыбался как-то больше обычного – то ли старая его болезнь усугубилась, а то ли по сумасшествию. У дальней стены в ряд стояли три гроба – два огромных, обитых разной таканью, и один поменьше.
– Ну что, е…ько, – обратился к нему Шалый в издевательской манере, давая волю своему гнилому языку. – Слабака-сынишку схоронил и рад, а?
– Ты охренел? – крикнул кто-то позади. – С Лукой нельзя так обращаться.
Бориска хотел что-то ответить, но кричавший ушел. И у Шалого осталось только трое товарищей.
Лука между тем поднялся на ноги, подошел к обидчику и проговорил:
– Илюшу… не тронь.
Улыбка по-прежнему блуждала у него на лице, а в глазах стояли слезы.
– Ой, ладно, пошутил я! – Борис загоготал. – Гроб нам нужен.
Лука отошел в сторону, указал на самый маленький гроб, пояснив:
– Этот берите, он под метр семьдесят пять.
Двое мужчин прошли вглубь помещения и выволокли ящик, а Шалый удивленно поинтересовался:
– Слышь, а ты как с ростом угадал?
– А у меня все три под чей-нибудь рост, – Лука хитро подмигнул.
Бориске отчего-то сделалось жутко, так что он со всех ног побежал к выходу.
К вечеру рябого схоронили под крестом без имени. Его новая каменная голова, сплошь покрытая запекшейся кровью, осталась лежать у забора.
Радлов тем временем пришел в норму, выпил немного коньяку, от нервов, и, сидя на кухне, разговаривал с женой.
– Тома, давай я тебя к маме отвезу, – предложил он.
– Чего это вдруг?
– А если Шалый со своими опять придут? Боязно мне за тебя, Том…
– Да не хочу я! – возмутилась женщина. – У меня дел по горло, и посуда, и прибраться перед сном нужно. А если тебе плохо станет? Не, я уж тут лучше.
– Послушай меня, – Радлов выдержал паузу и продолжил приказным тоном: – Ты сейчас берешь все, что нужно, и я везу тебя к твоей матери. И без споров, тут может быть опасно. Хорошо?
Тамара долго отнекивалась, но в итоге согласилась. Петр отвез ее к Инне, шепнул теще на ухо:
– Берегите дочь, – и вернулся домой.
Весь вечер он просидел в утомительном ожидании чего-то плохого, потом отправился в спальню и попытался уснуть – как всегда, ничего не получилось.
А ночью в растрескавшееся кухонное оконце кто-то бросил самодельную бомбу – бутылку с фитилем. Внутренняя отделка и деревянные перекрытия под кирпичной кладкой мгновенно вспыхнули и задымились. Вот только Радлова не было на кухне. И Радлов не спал.
Так что первым делом он попытался затушить возгорание, а когда понял, что ничего не выходит – спустился в погреб, в котором уже скопился удушливый угар, схватил какой-то ящичек и небольшой мешок и с этим добром выскочил наружу. Потом отогнал машину из гаража и встал посреди участка.
Вспыхнула и провалилась внутрь крыша дома. Из окон вырвались языки пламени, рыжие да шустрые. Поднявшийся ветер трепал их во все стороны.
Петр смотрел на пожарище, не отрываясь, и в глазах у него тоже плясало пламя.
Через час прибежала Инна Колотова, которая всегда почти засыпала под утро и потому первой увидела пожарище на противоположной стороне озера.
– Ах ты, Господи! – воскликнула она и всплеснула руками. – Что же творится такое?!
– Снаряд в окно кинули. Ворота, видно, сломали, да я не слышал. Тома где?
– Да спит она, не стала уж я будить-то. Умаялась, бедная, совсем.
– Не будите, пусть отдыхает.
– А дом-то что же? – не унималась старуха. – Как жить будете?
– Я денег скопил немного, может, и переедем, – задумчиво ответил Радлов.
Колотова похлопала его по широкой спине и спросила с заботой в голосе:
– К нам пойдешь?
– Завтра приду. Дела у меня.
– Ишь ты! Да какие дела ночью могут быть?
Петр промолчал, и Инна отправилась на другой берег, к мирно спящей дочери.
Затем стали потихоньку собираться жители, привлеченные заревом – немного, человек пять. Радлову все выражали сочувствие.
– Ко мне, может, пойдешь? – приглашал матвеевский сосед. – Выпьем, посидим, поговорим, а?