Лев Алексеевич Протасов
Красные озера
– Просто плывет иногда, – Лука поморщился, крепко зажмурил глаза и просидел так довольно долго, продолжая говорить: – Плывет что-то в боковом зрении. Как будто прорваться хочет, да не может. Я и пью. Голова кружится из-за этого, зато… ничего не прорывается. Ну вот, – открыл глаза. – Теперь все хорошо.
Радлов сочувственно похлопал его по плечу, посидел еще минут десять и засобирался домой, опасаясь, как бы жена не потеряла.
На улице было холодно. По крышам домов распласталась густая темень. Где-то в темноте поскуливала собака.
3.
Через два дня племянник Матвея вернулся в селение с видом победителя, копией судебного решения и документами, подтверждающими его право собственности на спорный дом. Ира внимательно все прочитала да ничего толком не поняла: в решении суда значилось, например, что свидетели дали показания, согласно которым старик плохо соображал, даже возраст свой путал, а свидетелями указывались ее мать да сестрица. «За что, Господи? – подумала она в отчаянии. – Зачем они так со мной?».
– Вот, суд-то разобрался! – торжественно заявил племянник. – Суд, милка, не обманешь. Обдурила бедного старичка, бедного моего дядю, – при этом он так ехидно улыбался, что было понятно – дядю он за человека не считал, и ни о каком сочувствии речи и быть не могло. – Так что давай, выметайся отсюда. До вечера тебе срок, иначе завтра силком выгонят.
Ирина от неожиданности расплакалась, а мужчина весело сказал:
– Да не реви, милая моя! В вашем гадюшнике полно стариков, возьмешь еще свое, – тут он подмигнул и вышел на улицу.
На сей раз мужчина приехал на служебном автомобиле, который теперь стоял во дворе. Обчистив туфли, он уже собирался сесть за руль и уехать в Город, на поиски покупателя недвижимости, но его остановил Радлов. Радлову за час до этого пришло уведомление от завода о том, что приезжает хозяин нужного участка, именно поэтому ему удалось вовремя появиться.
– Вам чего? – осведомился матвеевский племянник.
– Я уполномочен от имени завода приобрести ваш участок, – объяснил Петр, стараясь унять одышку.
– Так это замечательно! Сколько предлагаете?
– Девяноста тысяч за землю, – Петр озвучил сумму, обозначенную в документе, ничего себе не оставляя – не хотел слишком долго обсуждать сделку, ибо собеседник вызывал у него крайнюю неприязнь. – По десять тысяч за сотку.
– А дом?
– Дом заводу не нужен, его снесут.
Чиновник снисходительно улыбнулся и произнес:
– Ты, дружочек, решил бюджет сделки прикарманить? Или просто дурачок? Я что, ради девяноста тысяч историю с судом затеял? Расходник хоть знаешь на ту же экспертизу?
– Имею представление, – хрипло отозвался Радлов и показал чиновнику текст уведомления о купле-продаже. – Сами посмотрите, стоимость такая.
– Мой оценщик предварительно оценил землю вместе со строениями в шестьсот тысяч. Земля по тридцатке за сотку и благоустроенный дом. Ты че мне лепишь тут?
– А ваш оценщик лично здесь был?
Племянник отрицательно помотал головой.
– Ну, так вокруг посмотрите, – продолжил Петр твердым голосом, даже с нотками откровенной злости. – Кто здесь жить захочет? Участок нужен только заводу. А завод больше не предложит.
– А у тебя там какая должность, собственно?
– Я исполняю обязанности заместителя директора.
– Божечки! – мужчина театрально схватился за свои щеки, изображая крайнюю степень удивления. – Ты ж даже не зам. Дружочек, отведи-ка меня на завод, мы пообщаемся с настоящим руководством, и они мне предложат новую цену – ту, которую я им скажу.
– Вас не пустят.
– Отведи, тебе сказали, – чиновник цокнул языком и добавил с презрением: – Место знай свое.
Радлов вскипел от гнева, сжал кулаки, но в ход их пускать не стал. Вместо этого он расплылся в широкой ухмылке и неожиданно весело ответил:
– Валяй! Я тебя отведу. Только знаешь, – понизил голос и договорил то ли с издевкой, то ли с угрозой: – Ты коли руководство встретишь, мне хоть расскажи, как оно выглядит.
Чиновник странно хмыкнул, явно не понимая смысл намека, вылез из машины и последовал вслед за Петром, не забыв прихватить папочку с нужными бумагами.
Обогнули озеро, не говоря друг другу ни слова, прошли через забор и оказались на пустыре, усеянном рыжими будками. Из одной будки хлестала вода. Радлов все время озирался и тяжело дышал – в очередной раз прихватило сердце, но своему спутнику он этого показывать не хотел и мужественно шел вперед.
Завод дымил и гудел, как всегда, и от его гула дрожал воздух.
Когда оказались у крыльца, звуки, доносящиеся изнутри здания, стихли, а двери распахнулись под действием автоматического механизма.
– Дирекция на втором уровне, – сообщил Петр. – Там всегда заперто, но если хочешь, иди.
– А ты как же? Боишься нагоняя от начальства?
– Иди, иди, – прохрипел Радлов и подтолкнул чиновника – совсем чуть-чуть, но тот едва не опрокинулся.
Выпрямившись, он погрозил кулаком и скрылся в недрах завода. Двери за ним мгновенно захлопнулись, так что казалось, будто ненасытный исполин поглотил его навсегда.
Радлов направился к будке, изрыгающей потоки воды. Вода выстреливала прямо из крыши метра на два, затем распадалась множеством капель, и капли дождем опадали на землю. Там, где они падали, земля шипела.
Петр открыл дверцу и увидел разорванную в клочья трубу. Присмотревшись внимательней, он заметил в воде розовые отблески и невольно подумал, будто труба кровоточит. Пожал плечами, поскольку не знал, что с этим делать, и встал у забора в ожидании неприятного чиновника.
А ждать пришлось очень долго, у Радлова в голове опять скопился туман – так случалось всегда, когда он оставался в одиночестве. В тумане мелькали чьи-то неясные лица и звучал голос мертвой падчерицы, но что именно говорила девушка, разобрать не удалось. Кажется, что-то вроде «Не убивай нас». Осознав смысл фразы, Петр дернулся всем телом и поспешил прогнать назойливых призраков.
Через полчаса наружу выскочил матвеевский племянник – весь растрепанный и расхристанный, с испариной на блестящей лысине и бледным, почти белым лицом. Близко посаженные глазки больше не задерживались на каждом предмете, стараясь его присвоить. Теперь они быстро-быстро бегали, ни на чем толком не задерживаясь, а зрачки в них были расширены наподобие ям, и в смолистой глубине этих ям подергивался страх.
Заводское нутро вновь загудело.
Радлов с удивлением осмотрел выскочившего мужчину и невольно подумал: «Что ж ты там увидел-то?». Он действительно не знал ответа – завод тревожил его, но никогда не показывал ничего такого, что могло бы вызвать подобный ужас.
А чиновник со всех ног кинулся к нему, как к спасительному оберегу, попытался выдавить из себя слова, но не сумел – горло пересохло. Тогда он прокашлялся и сиплым голосом, заикаясь, смог наконец произнести:
– Я… я согласен. Н… на девяносто.
У него зуб на зуб не попадал.
Но Петр как-то не особо проникся сочувствием. Поглядел на чиновника пренебрежительно и, пародируя его прежнюю интонацию, сказал:
– Нет, дружочек. Теперь цена шестьдесят.
– Да, – безо всяких колебаний согласился тот, еще раз пять судорожно повторил это «да», клацая зубами, и попросил: – Давайте подпишем быстрее. П… пожалуйста.
Завершать сделку отправились в радловский дом. Когда выходили за ворота, Петр обернулся и обнаружил, что вода больше не течет – либо напор уменьшился, либо кровоточащая рана заросла сама по себе.
Трясущийся чиновник подписал договор, даже не читая. Сразу после этого съездили в Город и подали документы о передаче права собственности на земельный участок в пользу завода. Сделку обещали зарегистрировать в течение семи дней, так что, вернувшись в поселок, Радлов первым делом отправился к Ире, успокоил ее и сообщил, что у нее есть неделя на решение своих проблем.
– Спасибо вам, – поблагодарила женщина, вытирая слезы.
– Мне-то за что? Я по чужой указке действовал, – Петр вздохнул. – Разберись с матерью. Иначе тебе придется идти к брату. Хотя Лука просил передать, что можно у него пожить, в комнате Ильи. Согласишься?
– Нет. Не соглашусь. Это тяжело очень.
4.
Всю последующую неделю Ирина ежедневно наведывалась к матери, но тщетно. Ей удалось вытребовать лишь пятьсот рублей, и то от сестры, которая оказалась чуть более добросердечной, чем родительница.
– Маша, зачем вы так? – обреченным тоном спросила Ира, принимая помятую купюру.
– Мама говорит, ты ей не дочь больше. Я честно не знала, что мы на твои живем. А теперь мне не особо много дают.
«Не знала она. Ну да, ты у нас всегда была туповата», – подумала Ирина, но вслух сказала другое:
– Хорошо, не дочь. Пусть не пускает. Деньги не возвращает – как-то можно объяснить, например, желанием тебе ни в чем не отказывать. А показания в суде зачем давали? Что Матвей не в себе был?
– Да я… я просто.., – Маша сбилась, долгое время не знала, что ответить, потом начала уверенней: – Мама говорит, ты дом не заслужила. Пришла на все готовенькое, своим трудом не зарабатываешь, а только… только… ну, ты сама понимаешь. То ли наказать тебя хотела, то ли обозлилась сильно. А я против матери не пойду, ты ведь знаешь. Не могу.
Ира махнула рукой и ушла. Напрямую с матерью побеседовать так и не удалось.
Полученные деньги почти все потратила на еду, поскольку запасы, старательно собранные Матвеем, таяли на глазах.
По вечерам женщина запиралась в своей комнате, хотя прекрасно знала, что фактически все комнаты в доме временно ее, и что запираться не от кого, но привычки упрямы. Она садилась на бежевую тахту, доставшуюся от Андрея, и пыталась придумать выход из сложившегося положения, обхватив голову руками – так почему-то проще было размышлять. К Шалому возвращаться не очень хотелось. Однако и к Луке боязно – неизвестно, что ему придет на ум во время очередного помутнения рассудка, да и тошно там, где Илья жил. Забыла она Илью, забыла свои к нему чувства, а вспоминать нисколько не хотелось, ибо всякий раз становилось от самой себя тошно. Среди прочих мелькнула мысль занять денег на билет и вернуться к прошлому ремеслу, но образ Ильи мысль эту тут же отбил.
Так и провела шесть вечеров, в запертой комнате, в запертой плотно скрещенными руками голове.
А на седьмой вечер, еще засветло, появился Радлов. Долго мялся, кружил вокруг да около, выпытывая дальнейшие планы, но в итоге выдавил из себя сквозь хрип:
– Письмо пришло. Участок на завод переписали. Через два часа бульдозер пригонят, чтобы дом снести, ты уж… ты постарайся уйти к тому времени, ладно?
– Я поняла, – женщина вроде и знала, что это вскоре произойдет, а все равно была отчего-то шокирована. Ей все чудилось, будто ее выгонят когда-нибудь завтра, а как завтра превращается в сегодня, а сегодня в сейчас – она и не приметила.
– Прости, – промямлил Петр, не зная, куда глаза спрятать. – Я бы к нам пригласил, но Тома на тебя обижается до сих пор.
– Не простила, выходит?
– Выходит, так.
– А вы?
– Я зла не держу, дело прошлое. И Матвею, упокой Господь его душу, ты очень хорошо помогала. Ты, главное, знаешь, – осекся на мгновение, – тоже зла не держи.
– Петр Александрович, да вы же ни при чем!
И Радлов выскочил наружу, как ошпаренный. Приносить дурные вести – занятие неблагодарное, а он что-то уж больно часто стал этим заниматься. То жена бригадира, то вот теперь…
Домой шел, продираясь сквозь постепенно сгущающиеся сумерки. Горные хребты были резко очерчены красной линией, а все, что ниже и выше их – зернистая серость.
Проходя мимо завода, услышал обычный мерный гул и еще какие-то лязгающие звуки. Трубы протыкали и сжигали небо, а рыжие будки выглядели кусочками вздыбившейся из-под земли раковой опухоли, покрытой засохшей до ржавого цвета кровью. Металлический лязг, доносившийся с территории, встревожил Радлова, но источник странного звука он решил не искать и только ускорил шаг.
В прихожей его ждало уведомление, полчаса назад принесенное каким-то рабочим. Тома сказала, что рабочий сильно ее напугал, хотя ни вид его, ни повадки страшными не были – напугал и все, без явных причин.
Петр разорвал конверт, развернул бумагу и прочитал:
«Управляющему производственного цеха;
И. о. заместителя директора ШМЗ им. Мелехина
Радлову П. А.
Уведомление: 33/5.6.13.1.32/14.16.4.10.13.29
Сообщаем вам, что земельные участки больше не будут выкупаться на возмездной основе. Мы рассматриваем альтернативные программы. Вы будете извещены о дальнейшем порядке действий.
В случае неисполнения вами служебных обязанностей вас полностью лишат денежных выплат».
Тем временем Ирина собрала свои вещи в чемодан, остатки еды завернула в небольшой пакет, деньги (рублей сто пятьдесят монетками, сдача с продуктов) припрятала в карман. Впрочем, они так громко бряцали, что выдавали место своего нахождения при малейшем движении.
«Тахту бы забрать, – подумала женщина, запирая за собой дверь. – Хотя полтора часа еще есть, попрошу Бориску. Ох, водки опять потребует».
Было прохладно, и она пожалела, что упаковала куртку на самое дно чемодана. С другой стороны, идти не так уж и долго – можно стерпеть. А силы ее иссякали с каждым шагом, будто на смертную казнь шла, так что на подходе к избе Шалого даже ноги начали подкашиваться.
Впрочем, Ирина себя переборола и уверенно вошла в душное помещение, пропитанное запахом спирта и окутанное табачной поволокой. Сам Шалый сидел на кушетке, рябой примостился сбоку от стола и курил, сплевывая на пол.
– Ну что, без дома я осталась, – сообщила женщина, перешагнув порог комнатушки. – Назад примешь хоть?
Шалый уставился на нее тупым, ничего не понимающим взглядом, сияющим беспредметной злобой из-под череды слипшихся волос, потом осклабился и глухо произнес:
– Назад, говоришь? Думаешь, можно так вот, да? Приходить, уходить, и тебе ни хера не будет за это? Вы все с матерью стервы. Вы все, поняла!
Он поднялся, страшно раскачиваясь из стороны в сторону, доковылял до сестры и вдруг одним резким движением отбросил ее к стене, крича при этом:
– Вот так вас отец, вот так! И правильно делал!
Ира гулко стукнулась затылком и опрокинулась навзничь. Взгляд ее затуманился, по щекам хлынули давно сдерживаемые слезы. По полу разлетелись монеты. А Шалый широко заулыбался и принялся избивать несчастную ногами, целясь в живот и грудь. Рябой весело загоготал где-то позади.
Пытка не прекращалась несколько минут. Когда Бориска закончил, его жертва хрипела на полу, свернувшись калачиком.
– Б…ь, Шалый! – восторженно воскликнул рябой и подскочил со своего места. – Я те скажу, отличное шоу ты устроил! Мужик!
Шатаясь, он подошел ближе и продолжил восхвалять своего кумира развязным, отвратительно пьяным и оттого невнятным голосом:
– Так их! Дай я те руку пожму! Ну, одно слово – мужик! Слышь, – рябой склонился над Ириной и тронул ее за плечо. – Ты х… развалилась? Еще я тебе поддам сейчас!
– Уймись! – пригрозил ему Бориска. – Это ж сестра моя, не абы кто, – тут он погрузился в странную задумчивость, будто наконец осознал чудовищное противоречие между избиением женщины и теперешним за нее заступничеством. Нахмурился, пытаясь ухватить эту мысль за хвост, но мысль юрко продиралась сквозь алкогольный туман и вскоре исчезла, так и не понятая своим обладателем до конца.
– Бить нельзя? – уточнил рябой и часто и нелепо заморгал, словно до него не доходил смысл запрета. – А е…ь хоть можно? А че? Давай, как в тот раз, на трассе? Мне она не сестра, а так баба привыкшая. Слова против не скажет! А поди, вообще в восторге останется! Ну? А ты подержишь, как тогда, – усмехнулся. – Хотя так ее укатал, что и держать не надо.
Ирина вдруг выгнулась, как от судороги, изрыгнула изо рта струйку темно-алой крови, сжалась и захрипела сильней.
– Сука, она кровью харкает! – рябой затрясся от страха и мгновенно протрезвел. – Б.., че делать-то? Че делать-то, а? Слышь, че делать будем?
Он еще раза три или четыре повторял это, от испуга захлебываясь собственными словами и чередуя мат с вопросительным «а?» – неизменно на высоких, каких-то визгливо-бабских тонах. Шалый стоял на месте, как вкопанный, ровным счетом ничего не соображая.
– Это сестра моя, да, – выдал он с какой-то неуместной, противоестественной гордостью в голосе, затем очнулся, осмотрелся по сторонам и предложил шепотом: – Мы ее на улицу выбросим. Вроде как это не мы сделали.
Рябой похвалил дельную, по его мнению, мысль и схватил корчащуюся от боли женщину за ноги. Бориска взял ее за плечи. Ира дернулась, изо рта у нее вновь фонтаном брызнула кровь и залила Шалому лицо – тот сплюнул, приподнял сопротивляющееся тело над полом и приказал рябому идти к двери, крепче держа при этом ноги.
Они выволокли несчастную на улицу, бросили у соседнего дома да с чувством облегчения отправились пить дальше – ибо в чем еще может заключаться радость жизни?
Ирину вскоре нашла вездесущая Инна – она часто выбиралась из дома по вечерам, от возрастной бессонницы и приступов ностальгии, которые в четырех стенах было невозможно вынести.
Увидев бедняжку на дороге, старуха со всех ног ринулась к дому своего зятя, рассудив, что тут уж не до личной неприязни, машина ведь только у него имеется.
Радлов мгновенно всполошился, завел внедорожник, усадил старуху на пассажирское сиденье и в какие-нибудь две минуты примчался на место – мотор при этом ревел и завывал, как бешеный, а машина подскакивала на каждом камушке, но вроде особо не повредилась.
Ира все еще харкала кровью, и Петр попросил тещу найти где-нибудь лед, пока сам осторожно укладывал пострадавшую поперек задних сидений.
– Это зачем? – не поняла Инна.
– Разрыв желудка у нее, по всему. Я такое давно видел, на другом месторождении – парня камнем накрыло слету. Тащи быстрей.
– Ишь ты, тащи, начальник тут наше…
– Инна! – прикрикнул на нее Петр. – Потом все выскажешь, давай быстрее!
Лед нашелся у соседа через два дома. Один кусочек Радлов вложил Ирине в рот, ласково приговаривая:
– Надо проглотить, милая, легче станет.
Остальное закинул в пакет и приложил женщине к животу, после чего вскочил в автомобиль и, не дожидаясь замешкавшейся Колотовой, рванул в Город, к ближайшей больнице.
В больнице несчастную тут же отправили на операцию.
На обратном пути Петр не поехал домой – он завернул в сторону основной части селения, преодолел прибрежную зону и остановился на том же месте, где подобрал Ирину. Вышел из машины, осмотрелся, желая остаться незамеченным, никого поблизости не увидел (благо, в поселке все давно спали), и ворвался в шаловскую избу, белый от гнева.
Рябой сразу все понял, заорал благим матом:
– Это не мы! Это ее другой кто-то порешил!
Радлов, не говоря ни слова, вцепился ему в горло и повалил, однако долго возиться не стал – нет, рубить надо с головы, уничтожая вожака стаи, а не жалких прихвостней. Рябой, освободившись, трусливо заполз под стол.
Шалый поначалу расхрабрился, встал во весь рост посреди комнаты, но почти сразу как-то сник, обмяк и от страха побежал куда-то в угол.
– А ну стой, п…р, – страшным, совершенно нечеловеческим рыком крикнул ему Петр, нагнал в два прыжка и сбил с ног.
Затем, несмотря на вязкую борьбу, ухватил его крепко-накрепко за виски и принялся бить затылком об пол.
– Ай! – завизжал Бориска. – Голову раздавишь!
– Раздавлю, – прохрипел Радлов тем же кровожадным рыком, разбрызгивая слюну. – Я для того и пришел, падаль.
От злости его буквально колошматило, будто в теле завелся какой-то неимоверно мощный двигатель внутреннего сгорания и с каждой секундой только набирал обороты. Он сел поверх извивающегося Шалого и стал обрушивать на него удары – слева, справа, слева, справа, – так что у того лицо вминалось куда-то внутрь головы и постепенно обращалось красным месивом.
И тут позади раздался грозный и вместе с тем смешной возглас:
– А ну, цыц!
Сжатый кулак Радлова безвольно повис в воздухе. Он посидел немного без движения, медленно обернулся и увидел Инну Колотову.
– Ты чего это удумал? – продолжала старуха. – Мою единственную дочь женой зэка сделать? Мало ей от тебя бед? Остынь-ка. Тоже мне, верующий! Разве ж можно людей убивать?
– Это не люди, – отозвался Петр. Лицо его застилал жирный слой пота, а глаза были бешеные да ничего перед собой не различали. – Не люди, – повторил он, но послушно встал, поскольку ощутил неприятное покалывание в области сердца.
– Мы их участковому завтра сдадим, – пообещала Инна. – Посадят их, не боись. Как пить дать посадят. Пойдем, пойдем отсюда. Чайку попьем, оклемаешься, – и она даже миролюбиво похлопала зятя по спине, то ли от сочувствия, то ли опасаясь того жестокого зверя, который в нем пробудился и пока еще окончательно не затих.
Радлов поплелся вслед за старухой со сгорбленной спиной, безумно уставший, с пальцами, перемазанными чужой кровью.
Когда он скрылся, рябой выполз из-под стола и бросился приводить в чувства собутыльника. Тот лежал безвольной куклой, с размазанными по сторонам чертами лица, вывороченным носом, но, кажется, дышал.
– Очнись, – тряс его рябой. – Валить надо.
Шалый открыл один глаз, залитый алой пеленой, перевернулся на бок, сплюнул и едва слышно прогнусавил:
– Я его убьгу. Гне плевать га его силу. Убьгу, тварь такую.
– Ты его потом, потом убьешь, хорошо? Сейчас уходить надо. Не зима, в лесу протянем как-нибудь.
– Мы здесь остагемся. Мы подкараулим…
– Кого ты караулить собрался? Бабка грозилась местного мусора натравить! Ты на руку глянь свою! Забыл про партак-то? Тебе нельзя на зону. Встать можешь?
Бориска приподнялся на локтях, но не удержался и вновь упал на вдавленный вглубь лица нос. Заскулил от боли и несколько минут лежал без движения. Потом собрался с силами и сумел-таки сесть, опираясь на стену.
– Мы вергнемся, – убежденно проговорил он. – Вернемся и спалим здесь всех.
– Уж это обязательно! – подтвердил рябой, бегая по комнате и сбрасывая шмотки в дорожный рюкзак. – Ты не переживай, Бориска! Настанет еще наше время.