К.Миль
Три главные темы человечества
Пролог
Я сегодня видела сон. Представляешь, мне снился Лондон. Я все утро думала о том, как такое возможно. Я думала о том, как может снится то, что тебе неведомо. А еще я все думаю, а успела ли ты уже побывать в Лондоне? Мне кажется, я никогда там не окажусь. Честно говоря, я и не знаю, хотела бы я туда или нет. Впрочем, я вообще не знаю, куда я хочу. Может ведь такое быть, что я и вовсе никуда не хочу?
Я сидела на веранде, и смотрела, что там происходит на улице. Все как обычно, но знаешь, я вот только сейчас поняла, что была очень странная деталь. На веранде был день, обычный летний день, хотя уже и клонящийся к закату, может быть. Свет немного отдавал оранжевым. Все эти наши цветы вокруг, плетеное кресло, родная пыль.
Я смотрела в окно, а там была кристально звонкая и прозрачная городская ночь. Вот я сижу на веранде, и одновременно вижу и себя со стороны, и то, что видят мои глаза за стеклом. Я сижу на уютной теплой веранде в летний предзакатный час, а за стеклом – огромный город со всеми его шумами – машины, сигнализации, ветер дует и хлещет дождь. Хлещет своими косыми длинными плетьми. На асфальте лужи, и в них отражается небо с Луной, и дома, и фонари с машинами. Все такое подвижное, холодное, и прозрачное.
Наша веранда стоит у самой дороги, и я вижу, двух девушек по ту сторону улицы. Они ютятся под одним зонтом, льнут друг к другу, на них лишь легкие сарафанчики и балетные туфли, все насквозь мокрое, дорога пуста, но светофор горит красным. Они останавливаются у края дороги в нерешительности. Стоять и мокнуть перед красным светофором, когда вокруг ни одной машины кажется странным, но они все равно не решаются. Дождь хлещет по ним, ветер треплет их зонтик, а сами они морщатся от холода и дождя, но все же смеются и все льнут друг к другу. Счастливые.
Мне становится интересно, как они поступят, и я сосредоточиваю на них все внимание. Теперь я могу как следует их разглядеть. У девушки слева синий сарафанчик с тонкими бретельками, длинные чернющие от воды густые волосы, крупные черты лица, стройная фигура, но во всем ее теле чувствуется такая, знаешь, некая сельская стать – крупные плечи, налитая, но не сказать, чтоб большая грудь. Я вдруг понимаю, что это ты и вторая девушка меня теперь почти не интересует.
Я лишь отмечаю, что она какая-то обычная, может быть слегка полновата, обычные русые волосы, и какой-то уж слишком обычный сарафан. Я бы может и рада, но ничто в ней не позволяет зацепиться взгляду, она теперь почти теряется среди плетей дождя
Во мне просыпается и растет беспокойство. Мне хочется, чтобы ты скорее перешла эту чертову дорогу. Мне хочется, чтобы ты не мерзла под этим ливнем. Мне хочется, чтобы ты увидела меня. Мне хочется, чтобы у тебя не было подруг, с которыми можно быть настолько счастливой и беззаботной под таким дождем в самом центре города.
Все же вы начинаете переходить дорогу, ее покрывают глубокие холодные лужи, и в какой-то момент вы обе, не сговариваясь, решаетесь побежать, воркуя по-прежнему и хохоча. Вы возвращаетесь с занятий, у тебя в руках ваши тетради, с зацепленными на их обложки ручками, а та, вторая, держит этот несчастный зонтик, поэтому у тебя в руке две тетради, потому что по одной руке у вас заняты друг другом.
Вот ты уже заносишь ногу над разделительной полосой, чтобы метнуться вперед, таща за собой ту девчонку, и вдруг поворачиваешь голову влево-вверх, словно к светофору, но вместо этого видишь меня. Мы встречаемся с тобой глазами. Почему-то наша веранда возвышается над дорогой, и при этом не преграждает вам путь, вы бы пробежали мимо двери в ее торце, если бы ты меня не увидела.
Но ты увидела, и теперь резко остановилась, прямо там, на разделительной полосе. Мы смотрим друг на друга. Внутри веранды теперь тоже ночь, но дождя нет. Ты больше не смеешься, а эта девчонка стоит позади тебя, все держа за руку, и тоже смотрит на меня. Жаль, этот сон не показал мне заодно, как меня видит каждая из вас. Я готова поклясться, что твоя подруга видит меня глупым чудовищем, а ты… Ты… Вообще-то, у меня нет предположений на этот счет. Я была бы счастлива узнать их.
Во сне я смотрю на тебя, смотрю с легкой завистью. Я понимаю, насколько ты далека, и что совершенно случайно забрела сюда. Вряд ли ты нарочно потащила бы эту девку в такой ливень, чтобы только показать ей нашу веранду и меня, уродину, внутри. Тем не менее, оно оказывается действительно так. Вы гуляли после занятий, и ты предложила ей посмотреть на это. Может быть, что она сама донимала тебя расспросами, а тебе было проще показать, чем объяснять что-то. Еще может быть, что ни то, ни другое. Может быть, она просто потребовала показать ей.
Я рада тебя видеть, несмотря ни на что. Мне совсем чуть-чуть обидно, что ты пришла под действием обстоятельств, а не ведомая тоской по мне. Тем не менее, я так рада видеть тебя, что это просто детали, которые снижают радость встречи. Да, теперь эта встреча не идеальна, пятерку такой встрече уже не поставишь, но это по-прежнему добротная, хорошая, долгожданная встреча.
Так вот мы смотрим друг на друга, ты теперь не улыбаешься. Ты, кажется, жалеешь, что оказалась здесь. Жалеешь, потому что тебе стыдно. Кто захочет по доброй воле испытать стыд? Я чувствую твой стыд и мне хочется поддаться искушению осуждения, но я наслаждаюсь каждым мгновением, что мы смотрим друг на друга, и не хочу это терять, сколько бы это ни длилось – что минуту, что год, я жадничаю и не хочу терять ни секундочки.
Эта одергивает твою руку, она хочет отвлечь тебя, она хочет перейти дорогу скорее, увести тебя, забрать, и потом уж ни за что, даже по чистой случайности, не допустить тебя к этому месту вновь. Мне так страшно от того, что мне нечем тебя удержать. Я хочу кричать тебе, но я знаю, что ты меня не услышишь, а тебя подгоняют ветер с дождем и эта бессовестная дрянь. Страшно, мне страшно каждую секунду, но ты стоишь и не двигаешься, и все вокруг дергает тебя и торопит.
Ты в центре города, у тебя ливень и бесчисленные отражения, огни фонарей, свет окон и Луна, а на моей веранде теперь тоже ночь, но ее нечем подсветить. Я вижу, как сижу, прилипнув лбом к стеклу, едва различая в темноте свой силуэт. На нашей веранде темнее, чем у тебя. Ты стоишь, ты мерзнешь, ты мокнешь, ты смотришь на меня и тебе стыдно. Я не злорадствую, и не радуюсь, что тебе плохо. Я просто чувствую тебя, я понимаю твои эмоции и принимаю как данность.
Больше ничего не было.
Я проснулась с чувством горького сожаления. Почему же сны позволяют себе обрываться вот так? Разве не должны они помочь разобраться во всем, дать ответ, успокоить? Почему даже во сне я не могу побыть с тобой рядом, почему не могу поговорить? Почему я должна смотреть как ты счастлива с этой бесцветной и безвкусной? Все утро я не могла думать ни о чем другом, и даже позавтракать не смогла.
Лишь с обедом я поняла, что надо постараться получить от этого сна максимум. Я ведь все-таки увидела тебя, и все-таки это ты пришла ко мне. Самое главное, что тебе все-таки не все равно. Пусть тебе будет стыдно. Нет, я не хочу, чтобы тебе было плохо. Я надеюсь, ты это понимаешь, я хочу, чтобы мне было хорошо.
Ты ведь научилась уже быть счастливой, да? Скажи мне, сколькому ты научилась теперь. Я не буду завидовать, обещаю. Мне осталось совсем немного, и я боюсь. Да, конечно, я не поступлю как ты, я не стану бросать и убегать, все будет естественно. Представляешь, в кой-то веки, в нашей жизни случится что-то настолько нормальное. Я думаю, это не стыдно – бояться, во всяком случае в моем случае уж точно. Я знаю, она готова ко всему, она сама хочет этого, она понимает, что скоро отпустит меня. Отпустит, как только будет готова.
Я почти уверена, что сама не буду готова. Ей придется вышвырнуть меня. Какая ирония, а ты просто сбежала. Просто сбежать или сложно вышвырнуться? Я очень надеюсь, что мы однажды обменяемся с тобой опытом, и будем смеяться, как вы смеялись во моем сне.
Несмотря на все разочарования этого сна, я так благодарна ему! Теперь я по-настоящему полюбила его! Знаешь, каких трудов стоило не забыть его. Проснувшись, я вскочила, чтобы не уснуть вновь, я начала шепотом проговаривать каждую деталь, чтобы утянуть с собой из сна каждую плеть дождя в явь. На слабых ногах я пошла в туалет, и присев там, все повторяла и повторяла, тщательно документируя в постоянную память сюжет и образы. Я уверена, что почти ничего не потеряла на этом пути.
Я теперь могу сказать, что люблю этот сон по-настоящему, потому что у него появилось физическое воплощение. Я поделюсь им с тобой. Да, я сожалею, что не сделала этого раньше. Не знаю, почему, но казалось, что нельзя, и почему теперь вдруг стало можно я тоже не знаю. Может быть, я все так же не должна искать тебя, но теперь мне все равно. Я хочу знать, правда ли ты тебе стыдно и правда ли тебе так хорошо, а то может быть в твоей жизни есть такая же дурацкая бесцветная девчонка, с которой тебе беззаветно хорошо?
Уж не знаю, беззаветно ли, и интересно ли это для тебя, и стоит ли вообще об этом говорить, но здесь тоже хорошо. Ты знаешь, насколько может быть. Невольно задумываешься, а если ничего не рассказывать, то тебя оглушит любопытство и ты прискачешь под дождем с тетрадками, чтобы заглянуть в мое окно и устыдиться?
Я все же скажу. Ничего не изменилось. Буквально позавчера была просто катастрофа с чемоданом на чердаке. Представляешь, когда это началось, эти чемоданы, навалившись на дверь, отворили ее, и вывалились на лестницу, все там перегородив! Пришлось перебираться через эти кучи, чтобы попасть на чердак и отыскать поскорее настоящий. Ты же совсем забыла, каково это – просыпаться посреди ночи от того, что сыпятся плечики в шкафу, вставать и идти разжигать ими печь?
Я надеюсь, мне удалось насквозь пропитать здесь все надеждой. Ощути ее всем сердцем. Я люблю тебя все равно. Твоя кто?
– Тебе не кажется, что надо бы отобрать у нее книги? Вообще все. Кто так пишет? Ей сколько? Семнадцать?
– Скоро будет.
– Самое главное знаешь, что? Откуда у меня ощущение, что «бесцветная дрянь» – это я?
– Как она там сказала… Подожди секундочку… «слегка полновата» и «русые волосы», вот что она увидела во сне. Мне кажется, вполне подходит.
– Ну да, у меня сиськи побольше твоих этих, как она там сказала?
– Секунду… А, вот: «налитая, но не сказать, чтоб большая грудь».
– Вот, а у меня обалденные сиськи, только это не значит, что я слегка полновата!
– Слушай, мне на твои сиськи десять раз насрано, ты сама сказала, что как будто про тебя написано.
– Ключевое «как будто». Ты была с лучшей подругой, ну и много у тебя претенденток, м?
– Да черт с ним, это все вообще неважно. Я думала, что это все в прошлом, а оно вон рядом, оказывается.
– Слушай, ну это ненормально в ее возрасте бумажные письма писать, да еще в таком… стиле. Какое она имеет право обвинять тебя и стыдить за то, что ты уехала из этого сумасшедшего дома.
– Сбежала…
– Ну что за бред! Ты что, кралась там под окнами ночью, чтобы никто не увидел, как ты уходишь? Просто собрала вещи и уехала, что тут такого? Сама поступила в институт, окружила себя нормальными людьми, занимаешься тем, что нравится. А там бы ты что делала?
– Да понятно, просто я не знаю, а правда ли мне стыдно? Как будто бы нет. Это беспокоит, ну ведь должно же, да?
– А если б ей приснилось, что ты… ну не знаю, боишься пауков, например. Ты бы сейчас как? Должна была бы ужасаться от одной мысли о Тоби Макгуайре? Ей это приснилось! Это сон, это не по-настоящему!!! Ты такая же больная, что ли?
– Я нормальная, потому и уехала. Ну да, иногда вспоминаю, но не особо думаю обо всем этом, а теперь из-за этого письма места себе не нахожу.
– Успокойся, у них все так же, у тебя все так же. Сажают цветочки и сами себе одежду шьют, и ножницы повсюду. С ума сойти, ха-ха-ха, и правда, сумасшедший дом.
– Может быть, денег им отправить? Я совсем забыла, она ведь школу заканчивает в этом году. Мама, видимо, собирается отправить ее учиться. Ну и как она поедет в этих своих шмотках вязаных?
– Она там что-то писала про то, что ты сбежала, а ее просто вышвырнут. Не хочет уезжать?
– Боится оставить мать, я ее понимаю.
– Ну конечно, понимает она! А чего сбежала тогда?
– Я не сбежала! Я знала, что они будут вдвоем, и как-нибудь справятся. Мне нужно было спасти себя. Она в другой ситуации, ей мать не на кого оставить.
– Ну так возвращайся, не тушуйся, чего ж ты сидишь!
– Знаешь, что… Я наверное все-таки отправлю им денег. Мало ли, одежды прикупят, или учебники, или на дорогу потратят.
– Ты говоришь, вы всю жизнь сами все себе шили и вязали – платья, кофты, белье, шторы, скатерти, а теперь вдруг они побегут в бутик тряпки покупать? Не смеши меня! Ну да, может еще ткани прикупят там, пряжи какой-нибудь. А-ха-ха-ха!
– Да мама еще с тех времен, как на фабрике работала, знаешь, сколько натаскала. Весь дом же завален тюками, ходить невозможно. А там, где не тюки, там кадки с цветами и овощами.
– В огороде не пробовали сажать?
– У нас нет огорода. Мы участок продали, чтобы пристрой сделать. Мама думала, что когда мы переженимся и детей нарожаем, места много надо будет. Остался только дом, ну и пристрой. Ну как пристрой… Много пристроев. Изначально это был простой деревенский дом в три окна с крылечком, потом, когда я была маленькой, сделали веранду, чтобы я там как бы гуляла, если погода плохая. Потом, когда тюки некуда было девать, стали чердак обживать. Когда нас стало двое, пристроили кухоньку, и коридорчик до нее, но из-за того, что денег на фундамент не было, там все получилось на разных уровнях. То есть, ты сначала поднимаешься на крыльцо, а потом через высоченный порог как бы спускаешься в веранду.
– Интересно, а веранда во сне была такая же, как в жизни?
– Сто процентов, а то она бы и об отличиях рассказала. Кстати, никогда там летом не бывает предзакатного света, наоборот – тень и прохлада по вечерам, а с утра там находиться невозможно, потому что как в парнике! Мама поэтому большинство растений там держит Помидоры всякие, что тепло любят.
– Ну а дальше что? Про дом.
– А, ну короче, в веранду спускаешься через высоченный порог, потом оттуда снова пара ступенек в дом, а оттуда ступеньки вниз в коридорчик, а оттуда снова ступеньки в кухню. Дурдом. Нет, я все понимаю, фундамент, нет денег, но коридорчик с кухней разом делались, там-то откуда ступеньки, ну?
– Погоди, а туалет?
– Во дворе.
– А зимой?
– А зимой в дом заносим! Ну ты дура, нет?
– Ну извините, я в этой вашей… как там… «сельской стати» не сильна! Я в квартире выросла. Понастроили херни какой-то и маются. Подожди, а мыться где?
– Общественная баня по выходным, летом летний душ.
– Где?
– Не скажу.
– В туалете?
– Да…
– Ха-ха-ха-ха-ха! Я бы не то что сбежала, я бы еще года в два уползла оттуда!
– Вот так они и живут. Может быть, конечно, что-то изменилось, но вряд ли. У мамы пенсия небольшая совсем. Того, что выращивают самим еле как хватает, а шитье их никому не нужно. Раньше мама отправляла младшую торговать этим всем, говорит: «Лучшая реклама – это ты сама, вся такая ладненькая и в красивом платье. Взглянут на тебя, и сразу купят.»
– Не купили?
– Нет.
– А-ха-ха-ха! Я помню, ты на первом курсе ходила в этих убогих кофтах с вышитыми на груди розами. Когда я первый раз тебя увидела, подумала что за чучундра!
– Слушай, я не стесняюсь своего дома и своей семьи. Каждому свое. Твоей заслуги тоже, знаешь, мало в том, что родилась в полноценной семье с мамой-папой и квартирой в хорошем районе. Просто кто-то что-то делает, а кто-то на жопе ровно сидит. Я предпочитаю делать, например, а вот младшая, видимо, всю жизнь будет сидеть и благодати ждать. Она не будет днем на парах отсыпаться, а ночью в нелегальных казино подрабатывать кем придется – сегодня бармен, завтра крупье.
– Зато ты в общаге только полгода жила, да и шмотки себе нормальные купила.
– Так потому что я работала! И зарабатывала.
– Но твои вязаные джинсы – это про-о-осто божественно было! Ты еще так смешно оправдывалась, когда кто-то начинал смеяться над ними. Неужели ты правда выкинула их?
– В день первой зарплаты, сразу же!
– Ну и дура, надо было оставить. Сейчас бы как смешно было.
– Если б у кого-то руки не из жопы росли, могла бы связать себе и ржать сколько влезет.
– Нет, спасибо, мне и в «ливайсах» нормально. Тебе, кстати, тоже, а сестричка там в валенках, да?
– Не знаю я, в чем там она. Я знаю, что она будет только учиться и жить в общаге. Работать она не будет, потому что мать запретит отвлекаться от учебы. На гулянки у нее денег не будет, мужикам тоже не нужна, наверное, с красным дипломом окончит. Надежда института!
– Не то, что ты. Троечница, потаскушка и трудоголичка. И алкоголичка. И кутила еще.
– Ну насчет потаскушки я бы поспорила, конечно. Уж чья бы корова мычала.
– У меня нет коровы, я же из нормальной семьи, из городской. У нас, знаешь, чемоданы с чердака не падают. Или как там было?
– Да неважно.
– Откуда у вас столько чемоданов, что аж лестницу на чердак завалило?
– Да нет никаких чемоданов, я не знаю, что за чушь она пишет!
– А плечики вы зачем в печи сжигаете?
– Ничего мы не сжигаем! Откуда мне знать! Я вообще с ними не живу давно!
– Давай уж, не темни. Мне же интересно! У вас миллион каких-то чемоданов на чердаке, а в шкафу миллион плечиков, и вы их зачем-то сжигаете в печи. Ночью! Ха-ха-ха! А чемоданы?
– Что чемоданы?
– Тоже сжигаете?
– Отстань, а! Ну какие чемоданы, что ты несешь!
– Так это не я. Твоя сестра, конечно, не сказать, что прям вменяемая, но уж не до такой степени. Письмо смотри какое написала! Человек явно не глупый, и попусту говорить не станет.
– Нет у нас никаких чемоданов и плечиков, только ножницы. Растения, тюки с тканями и пряжей, старая мебель, всякий хлам и ножницы.
– А ножницы зачем?
– Потому что они нужны постоянно.
– Для чего?
– Ну ткань отрезать, нитку, пряжу, стебли, да мало ли чего можно ножницами сделать! Тебе, городской, не понять. У нас везде ножницы, валяются, висят, стоят воткнутыми. Не знаю, сколько их в доме всего. Наверное, миллион, в каждой комнате.
– Откуда вы их берете столько?
– Мы?! Откуда я знаю, откуда они берутся эти ножницы. Оттуда же, откуда чемоданы с плечиками!
– Так значит, они есть?
– Ой, все! Я тебе позвонила не для того, чтоб твои тупые плоские шуточки слушать, а посоветоваться. Что мне делать? Я боюсь. Я теперь что-то очень боюсь.
– Боишься, что придется сестру нянчить?
– Да нет. Эта лошадка пусть сама уже как-нибудь жизни учится, рано или поздно она останется с этим миром наедине, и чем раньше, тем лучше. Как-нибудь выплывет, не пропадет. Я за маму боюсь, что с ней будет, когда одна останется? Этот идиотский дом совершенно не подходит для пожилого человека, там столько мест, где можно споткнуться и упасть. А если вдруг упадет? Шейку бедра сломает, и что мне тогда делать? Мелкая о себе-то позаботиться не в состоянии. Возвращаться я тоже не хочу. Я столько пахала ради чего, чтобы вернуться туда, но теперь уже образованная?
– Образованная, натраханная, при деньгах! Проведешь старость в деревне, почему нет?
– Какую еще старость?
– Ну ты не знаешь, просто тут у нас в городе год за пять. Уехала в семнадцать, вернулась в сорок два. Ха-ха-ха!
– Иди, пожалуйста, в задницу поскорей. Я тебе говорю, что мне страшно, это все серьезно, а ты токсичничаешь. Конечно, куда тебе меня понять!
– Да все я понимаю, ну стараюсь по крайней мере. Что ж теперь, давай вместе бояться! Легче что ли, будет. Ты сама мне не договариваешь чего-то, а сама понимания ждешь.
– Опять ты с этими чемоданами!
– Да, именно! Ты не чувствуешь, насколько ты открыто говоришь про сестру, про мать, цветочки-ягодки, тюки, а как про чемоданы и плечики, сразу сливаешь, сразу! Ну что я, дура по-твоему? Прочитай-ка мне еще раз, что там было? Если тебе скрывать нечего.
– Уф. « Буквально позавчера была просто катастрофа с чемоданом на чердаке. Представляешь, когда это началось, эти чемоданы, навалившись на дверь, отворили ее, и вывалились на лестницу, все там перегородив! Пришлось перебираться через эти кучи, чтобы попасть на чердак и отыскать поскорее настоящий.»
– Стоп, не поняла. Еще раз.
– Ты издеваешься?
– Да. Нет. Читай!
– « Буквально позавчера была просто катастрофа с чемоданом на чердаке. Представляешь, когда это началось, эти чемоданы, навалившись на дверь, отворили ее, и вывалились на лестницу, все там перегородив! Пришлось перебираться через эти кучи, чтобы попасть на чердак и отыскать поскорее настоящий.»
– Тебе не кажется, что она слишком часто употребляет слово «эти»? Не сказать, что такой уж у нее безупречный слог!
– Ты издеваешься?!
– Молчу-молчу, ладно. Просто я вообще не понимаю, что она пишет. Что-то началось, что началось? Почему катастрофа? А главное, что значит «настоящий»? У вас там дождь из этих чемоданов что ли пошел? Затопило чемоданами чердак? Если вы понимаете, о чем я…
– Не понимаю, я уже устала от тебя, если честно.
– Ну послушай, «затопило чердак чемоданами», ну в смысле твоей сестре! Ха-ха-ха! Ну типа повернулась она на них!
– Да-да, потрясающе.
– Да ну тебя, зануда. И главное во всем этом – найти настоящий чемодан! В смысле, а остальные что, не настоящие? Есть один настоящий чемодан, и там у вас идет дождь из каких-то ненастоящих?
– Да откуда я знаю.
– Может, это у вас какие-то шифровки такие. Вдруг, письмо попадет в чужие руки, да? Я угадала?
– Да-да, это шифр, все верно.
– Нет, правда угадала? Да?
– Да.
– И что это значит?
– Это так, глупости.
– Ну скажи.
– Отстань, это все ерунда.
– А плечики? Тоже шифр?
– Нет, плечики правда сжигаем в печи. Это наказание за то, что упали с вешалки.
– Ну серьезно!
– Я серьезно! У нас, знаешь, дрова покупать денег не было! Сами заготавливали, а если не хватает, то я тебя уверяю, что даже такая сука как ты что угодно сожжет, лишь бы от холода не сдохнуть!
– Тебе бы пошло, если б ты говорила «окочуриться», я прям вижу это!
– Я вижу как ты в жопу идешь прямо сейчас.
– Я бы тебе посоветовала что-нибудь дельное, но ты темнишь, а мысли я читать не умею. Если там шифровка какая-то, значит, дело – не пустяк, что-то важное и очень такое деликатное. Больше, чем уверена, что именно в этом вся проблема, а не в том, что твоей сестре всякая дурь по ночам мерещится. Между прочим, это я обижаться должна! Когда тебе некуда было идти, я тебя тащила ночевать к себе, когда тебе нечего было есть, покупала тебе макароны с сосисками, и даже ухажера своего тебе отдала! Я заслужила как минимум, чтобы ты мне сказала: «Извини, это слишком личное, я не могу тебе рассказать, не задавай вопросов, просто знай, что мне страшно и тревожно.» И не стала бы я ни лишних вопросов задавать, ни глумиться над тобой! Да, конечно, мне было бы интересно и любопытно, не каждый день встретишь бумажные письма с зашифрованными посланиями, да еще вот такими интригующими, ну да уж пережила бы как-нибудь!
– Да ну какие шифровки, а!
– В смысле? Это не шифровка?
– Нет.
– А что тогда? Расскажешь?
– Я не могу. Я правда не могу. Я даже тебе не могу.
– Хорошо, не рассказывай. Я теперь просто сдохну от любопытства! Скажи хотя бы, почему нельзя рассказать? Ну это слишком личное, слишком семейное, может постыдное что-то, а то и вообще криминал? Ну знаешь, бывают, действительно, моменты, когда сор выносить из дому ни к чему. Или как вы там говорите? Из хаты? Прости.
– Я не могу тебе рассказать про чемоданы и про плечики, потому что это слишком странное. Ну то есть, ты не поймешь. Никто не поймет, не то что это какая-то сельская тема или что. Просто это…
– Ну?
– Это такое, немножко загадочное и непонятное. Короче, это нечто такое, что мы сами себе даже не можем объяснить. Поэтому тебе я не смогу объяснить тем более, при всем желании.
– Это что опасное?
– Сложно сказать. Само по себе, как правило, нет, но косвенно – да, может причинить ущерб.
– Ущерб материальный или…
– Физический, но пока что такого не случалось, тьфу-тьфу-тьфу.
– Это как-то связано с другими людьми, соседями, например?
– Нет, это, скажем так, происходит только в нашем доме. У него есть некая особенность.
– Ты из-за этого уехала?
– Отчасти.
– Вы из-за этого ведете такой странный образ жизни?
– Сто процентов.
– Ого, это что-то очень важное!
– Да, оно очень сильно… влияет на тех, кто живет в доме.
– И оно не очень хорошее?
– Оно странное.
– И когда это началось?
– Мама говорила, что точно не помнит, но после моего рождения.
– То есть, твоя сестра живет с этим всю жизнь?
– Да.
– А ты?
– В детстве оно мне даже иногда нравилось. Оно, скажем так, могло преподносить и приятные сюрпризы. Ну и плюс это было так необычно, только нельзя было никому рассказывать. Я в детстве все же проговорилась об этом несколько раз другим детям на нашей улице. Те рассказали родителям, пошли всякие слухи, что я типа больная, и мама у нас чокнутая. Это был единственный раз, когда она меня выдрала ремнями.
– Что, даже не одним?
– Она взяла несколько, и отхлестала меня по заднице в кровь.
– Оу…
– Да, но это было единственный раз в жизни, и она была абсолютно права. Я больше никогда и никому не упоминала об этом, да и тебе это прочла просто на автомате. Я хотела пропустить этот абзац.
– А если продать дом, переехать в другое место? Оно связано с самим домом или с вами?
– Мама считает, что с нами, и потому боится, что мы только на переезд зря потратимся, но она не уверена до конца. Плюс она боится последствий, если новые жильцы столкнутся с этим.
– А это можно как-то выяснить, ну с чем именно это связано?
– Ну если только переехать, хе.
– Да уж, задачка. А если я угадаю, ты мне скажешь, что я угадала? Если я сама догадаюсь.
– Я бы не хотела, чтобы ты догадалась, но ты и не догадаешься. Правда, я бы хотела услышать, что ты там напридумываешь.
– Ну смотри… Оно может быть опасным, оно всегда происходит в доме, об этом нельзя никому говорить, оно появилось после твоего рождения, и что там еще было?
– В целом, все.
– С ума сойти, я столько вопросов задала, а ответов – чуть!
– Ну извини.
– Расскажи мне еще что-нибудь об этом, что сможешь.
– Не знаю, я уже рассказала все, что могла. Скажем так, оно влияет на предметы в доме. Не на людей, но на предметы.
– Ну они отсыревают или что? Плесенью покрываются? И потом эта плесень осыпается в виде предмета? Типа поэтому надо среди кучи чемоданов из плесени надо найти настоящий?
– Ну нет уж, что за бред! Столько плесени! Мы бы давно в пенициллин превратились все!
– Ну а что такого может происходить с предметами в частном доме… Погоди, а оно… Ну, ты понимаешь…
– Что?
– Ну, оно естественной природы?
– Да как сказать.
– В смысле, что-то мистическое? Какое-то привидение прикалывается или типа того?
– Ну, кстати! Вполне может быть, ха-ха.
– Подожди, правда? Какой-то полтергейст?
– Мы не знаем, что это такое.
– Страшно, очень страшно, да? А-ха-ха-ха! Но это такое, ненормальное, да?
– Я тебе это сразу сказала.
– Ничего себе! Я просто слышала истории про барабашек от разных, но вполне вменяемых людей, типа это на самом деле есть, но как я поняла, это очень зависит от самого дома. Где-то они есть, и очень такие активные, а где-то… Ну то есть, они есть везде, просто где-то тихони, а где-то вот прям очень шальные.
– Может быть, просто то, о чем ты говоришь, я об этом тоже много раз слышала, но там проявления совершенно разные же бывают, а у нас всегда одно и то же.
– То есть, я возможно права насчет того, что это такое в своей сути, но не понимаю пока, что конкретно там у вас происходит?
– В данном случае причина может быть какой угодно. Мама называет это послушай, у меня уже голова болит. Я наверное, все-таки вышлю им денег, когда со мной галерея расплатится.
– За скульптуру с ножницами?
– Это инсталляция.
– Ну да, конечно. Много должны?
– Ты своими пухлыми сиськами за неделю столько не поднимешь.
– Уж конечно! Так что ты там говорила про маму, как она это называет?
– Да неважно, бредни.
– Ну скажи.
– Она называет это проклятьем.
– Круто! То есть вы даже не знаете, это проклятье дома или семьи?
– Нет.
– И никто кроме вас троих это не видел?
– Нет.
– А к гадалкам ходили?
– Да.
– И что они сказали?
– Что деньги надо из дома вынести.
– Ха-ха-ха, ловко! А священнослужители? Приглашали? Что говорят?
– Нет, мама сказала не поймут.
– Ха-ха-ха!
– Чего ты ржешь. Мама сказала, что они больше государственный орган, нежели духовное учреждение. Ну типа как не пойдешь же на эту фигню в прокуратуру жаловаться.
– Она не верующая?
– Верующая, как уж нет. Просто немного разочарованная в этом всем, но она верит, и часто ходит, и старается соблюдать какие-то основные вещи.
– Слушай, у меня уже мозг сейчас сломается, что там у вас за хрень такая!
– Поэтому не стоит вообще говорить об этом.
– Слушай, а вот оно началось после твоего рождения, ты сейчас живешь одна, в другом месте, оно тебя не преследует?
– Нет. Я очень боялась, что здесь начнется то же самое, но вот уже сколько лет, и все тихо.
– Значит, оно все же к дому привязано?
– Не знаю, может быть. Короче, будь у меня деньги, я бы просто купила другой дом или квартиру, не знаю, а этот – сожгла бы до тла, чтобы осталась просто заброшенная обгоревшая земля, которую никто не продаст, никто не купит, никто ничего не построит, и никто больше не поселится. Продать его как есть и просто переехать – не вариант.
– И ты бы даже заработала эти деньги, но сиськами обделили, да?
– Ой, все. Короче, я отправлю им денег. Мне страшно, конечно, вдруг мама скажет, что я тварь, и швырнет назад в лицо. Сейчас у меня хотя бы теоретически семья есть, а если я покажусь на горизонте, что будет? Не хочу остаться одинокой псиной.
– Ну во-первых, как она их тебе швырнет? Почтальон конвертом в тебя запустит? Отправь деньги сестре, она явно по тебе скучает. Ее письмо, вон, немножко даже отдает… чем-то совсем не сестринским.
– Ой, вот знаешь куда иди, например! Дура!
Прием-прием, на связи Восемнадцатый! Такие дела. Старшая названивает подружке и письмо от Мелкой вслух начитывает. Когда она сказала, что «это» ее не преследует, я подумал, что от смеха бы сдох, если б мог!
Вон стоит их мамаша, рыхлит землю вилочкой под геранью. До чего тупое занятие! Собственно, какой человек, такие у него и занятия. Хочется на ухо ей заорать: Это герань, твою мать! Ей вообще по барабану, что там на поверхности земли! Мелкая явно поумнее, та на цветы ноль внимания, только об овощах печется. Похоже, чувствует родную душу. А еще почти наверняка догадывается, что если у них огурцы опять передохнут, им с мамашей придется фиалки жрать. Снова. А она еще с прошлого раза, поди, не отошла. Господи, как она блевала! Мамаша бы хоть поберегла доченьку, научила бы, что столько жрать вредно. Я успел даже подумать, что она ее специально травит. Думаю, какая дебильная затея – закормить ребенка до смерти фиалками, уж тогда бы могла просто голодом уморить. Мучение, конечно, но когда ребенок блюет радугой за горизонт, тоже как будто не предел мечтаний.