7 интервью о научной журналистике
Еще один пример. Взрыв на Чернобыльской атомной станции или взрыв на Фукусиме. Вы знаете хотя бы одного главного оператора атомной станции? Не знаете. А если я вас попрошу назвать 5 или 6 актеров, назовете? Так вот от актеров зависит наше удовольствие, а от операторов – жизнь. А мы не знаем, как их зовут. Но это долгий ответ на короткий вопрос.
– Вы сказали, что 4 октября 1957 года все резко изменилось, а как с того момента изменилась научная журналистика?
– Ее просто до этого не было. Та своеобразная журналистика была похожа на комментарии к учебникам начальных классов. Это было чистое просветительство, которым надо заниматься и сегодня. Я, конечно, был потрясен, когда узнал, что немало молодых людей считает, что солнце вращается вокруг земли – это средневековье. Ну следующий шаг тогда – будут думать, что земля плоская. Это, наверное, обратная реакция, ведь 20 век, вторая его половина – это величайший взлет науки и технологий во всех областях, в генетике, в медицине, в ядерной физике, в космических исследованиях. Это революционный скачок в истории нашей цивилизации. И это испугало людей. Однажды один очень крупный физик говорит мне: «Володя, вот я смотрю на телефон и никак не могу понять, как здесь все это умещается?!» И я этого не могу понять! Это кажется невозможным. И невольно у людей возникает какой-то внутренний протест. Многие научные факты понять очень сложно, но другого пути нет. Порой это вызывает обратную реакцию: проще поверить колдунам, экстрасенсам, гороскопам. Отсюда вспышка лженауки, которая очень вредна, потому что не без ее участия 21 век становится веком невежества, оно процветает феноменально. Один из показателей – это то, что борются с наукой, с научными знаниями. Вся нынешняя болонская система образования – это борьба со знаниями. Яркий пример – отмена астрономии в школе. Как можно отменять астрономию? Астрономия и литература как науки возвышают человека. Они отличают человека от свиньи. А школьники смотрят только вниз себе под ноги, и это губит таланты. Роль научной журналистики сегодня необычайно велика именно потому, что нужно даже не нести знания людям, а пропагандировать стремление к знаниям, возбуждать интерес в обществе к наукам. Мы живем в очень интересном мире, он не гламурен, он гораздо интереснее.
Мир науки, мир ученых – это единственный мир, который расширяет твой разум до бесконечности.
– Какие еще особенности у научной журналистики 21 века?
– Учиться надо, это единственное. Читать надо, но не в Интернете и не электронные книги. Вот в метро едешь – не читают, и это беда. Дело в том, что это как чистописание: вот отменили в школе чистописание, казалось бы, ничего страшного, а на самом деле – это отработка определённых человеческих качеств. Во-первых, когда идет чистописание, ты не можешь писать неграмотно. Когда ты пишешь грамотно, ты лучше понимаешь, чем человек, который неграмотен. Когда ты можешь критично относиться к тому или иному литературному произведению, иметь свою точку зрения – не точку зрения, выложенную в Интернете или в шпаргалке – это развивает тебя. То же самое происходит с научной журналистикой. Современные таблоиды ее просто боятся. Потому что для того, чтобы писать грамотно, надо много знать, надо учиться, надо готовиться. Я могу сочинить любой материал для любого таблоида, могу придумать все, что угодно. Это не проблема. Например, что у кого-то вырос хвост. А для того, чтобы рассказать, как вырос хвост у ящерицы или как вырастают рога у оленя, нужно изучить этот вопрос: здесь начинается биология, надо вникать, так просто не ответишь на этот вопрос.
– Кроме того, что научную журналистику боятся, какие у нее еще есть проблемы сегодня?
– Отсутствие знаний. В то время, когда я начинал, молодежь была гораздо образованнее, чем сегодня, это очень печально. Я могу это совершенно спокойно доказать, даже вас спросить. Кто такой Келдыш, Пилюгин? Я могу задавать вам вопросы, на которые вы не сможете ответить. А раньше этого не было. Меня убила одна вещь: происходит подмена понятий. Однажды я спросил у студентов, кто первый у нас полетел в космос. У нас, говорят, Юрий Гагарин. А вообще, в мире, кто первый полетел? И тут мне сказали, что первым полетел американец. Почему мне так ответили? Потом я понял. Появилась возможность ездить по миру, и вот та девушка, которая мне так ответила, а она была в Вашингтоне и наверняка зашла в институте в музей, а там висит большой плакат: «Первый американец в космосе Алан Шепард». Правильно, первый американец в космосе. Он полетел через 20 дней после Гагарина и всего на 15 минут. Далее на плакате было сказано, что первым полетел Гагарин, но она запомнила только эту фразу. Происходит подмена понятий. Школа не дает фундаментальных знаний. Раньше молодежь была более образованной. И многие стремились стать космонавтами, инженерами, физиками, ядерщиками. Ну я думаю, что это временное явление. А сейчас финансисты, менеджеры, банкиры и прочее. Что такое менеджер? Чушь! Нет такой профессии. Люди этих профессий ничего не могут создавать в стране. Кто-нибудь мне может доказать, что банкир что-нибудь создает? Нет. Создают инженеры, ученые, рабочие, колхозники, фермеры. А эти ничего не создают. А значит у них примитивное образование. И вот бороться с примитивизмом очень сложно. Поэтому расплодилось так много гламура. Нас приучают смотреть в чужие окна.
В прямом смысле этого слова. Возьмите любую ТВ-программу – лишь бы подглядеть, кто с кем спит, кто с кем живет, кто на ком женился. Кого это волнует? Это очень опасная тенденция, которая ведет к деградации нации. Но я же безнадежный оптимист, и я знаю одну вещь, что в нашем обществе во все времена была прослойка интеллигенции. Интеллигенция – это очень тонкий слой, который существует только в России и он существовал всегда, чтобы сильные мира сего знали, что будут судимы, морально и нравственно. Сегодня эта прослойка достаточно узкая, но она не даст возможности совсем уже полностью оглупить нацию. И поэтому научная журналистика не в фаворе, поэтому процветает лженаука. Но дело в том, что опять-таки и лженаука ничего не создает, идет по простому пути: можно только что-то копировать, причем не самое хорошее, можно сделать тысячу копий Моны Лизы. Так это и происходит. В научной журналистике нужно быть, во-первых, писателем-фантастом, потому что воображение должно работать, а у писателей-фантастов воображение работает. Это дает возможность придумать что-то. Вот мы придумали синих людей, роман есть такой – «Синие люди. Как завоевывать Марс», а если задуматься, там много науки. Вторая вещь, конечно, неплохо бы быть драматургом. Что такое драматургия? Это не только построение пьесы и создание, это еще и владение языком. Язык очень разный. Ты не можешь писать пьесу, чтобы все одинаково разговаривали, у всех свои особенности, и это очень сильно помогает при работе с учеными. Потому что характер ученого передается в его манере разговора. Честно говоря, я не очень активно брал интервью у ученых до тех пор, пока не стал драматургом, пока не написал пьесы. А когда написал, мне стало легко. Последние пятнадцать лет я делаю такие «Чаепития в Академии. Встречи с крупнейшими учеными страны». Написал 15 книг. Я могу открыть книжку, открыть любую страницу и сказать, с кем именно беседовал. Поэтому научный журналист должен быть немножко драматургом.
– А кроме этих навыков, какие должны быть условия, чтобы стать хорошим научным журналистом?
– Талант. Надо вообще быть талантливым, чтобы быть журналистом. А научным журналистам нужно еще и много учиться. Научная журналистика не терпит застоя. Журналист должен понимать одну вещь – учиться интересно. Если писать об одном и том же, а, к сожалению, подавляющее большинство журналистов делают одно и то же, завтра никому это не будет нужно. Если обычная журналистика регулярно рождается и умирает в зависимости от интересов общества, то научная журналистика не может останавливаться – она очень четко отражает время. Это как театр: в театре приблизительно 15 персонажей – первый любовник, второй, главный герой, героиня – на этом держится вся мировая драматургия. Очень трудно придумать шестнадцатого. Я придумал шестнадцатого. В спектакле «Саркофаг» есть Кролик, он же Бессмертный. Такого не было в истории мировой драматургии. Поэтому практически все, кто играл его в других странах, получили премию за эту роль. Вот и научная журналистика требует генерации новых идей.
Астрономия и литература возвышают человека. Они отличают человека от свиньи. Вы знаете, чем человек отличается от свиньи? Самое главное отличие, что свинья никогда не смотрит наверх. Человек иногда поднимает голову и смотрит на звезды, свинья этого никогда не делает. Давайте взглянем в ночное небо. Галактики, вселенные, о которых мы не подозреваем. Это же страшно интересно. А самое главное, это возвышает человека – вселенная и звезды.
Есть четыре стадии развития журналиста. Первая – видеть свою фамилию в газете. Вторая – чтобы статья была большой. Третья – чтобы статья была большой и сенсационной, чтобы все о ней говорили. Четвертая – не важно, что говорят, важно, чтобы ты знал, что это хорошо. И потом уже начинается настоящая журналистка.
– Вы говорили, что менеджеры ничего не создают. А что создает научная журналистика? Есть ли спрос на эту профессию? Нужно ли молодым ученым или журналистам сейчас туда идти?
– Я каждый год до нынешнего года выпускал том «Чаепития в академии». Это беседы с крупнейшими учеными страны. Эти книжки не продавались, они дарились ученым во время общего собрания Академии наук. Вот 1200 человек получали эту книжку – это было так любопытно, когда ты смотришь в зал и видишь, что они листают твою книгу, ищут, про кого что написано. Не было ни одного случая, чтобы кто-то равнодушно к этому изданию относился. И вот здесь можно говорить об уровне профессионального мастерства журналиста.
Я практически никогда не показываю заранее тексты своим собеседникам. Я не учу этому, но я не показываю по очень простой причине: я всегда говорю, если будут ошибки, то это будут мои ошибки. А началось это с одной забавной истории: в 90-х годах я много писал об атомной науке и технике, а после 1991 года я работал в газете «Правда» первым заместителем. Выступал против Ельцина, против очень многих людей, с ним связанных и оказался никому не нужным. Я взял и уехал в закрытый город Арзамас-16, потом переехал в другой закрытый город – Снежинск (Челябинск-70) и рассекретил 50 создателей ядерного оружия. Рассекретил всех. И многие из них (кто еще жив) мне признательны. Начальник главка Цырков Георгий Александрович спросил тогда: «Что ты мне не показываешь ничего?». Я говорю: «А что я буду показывать? Если там будет ошибка, то что я скажу? Что я Цыркову показывал и переведу стрелки?». И в это время выходит в газете мой большой материал со Станиславом Ворониным, главным конструктором ядерного оружия. И так как уже были смутные 90-е годы, в газетах не было корректоров, всех посокращали, то в итоге у меня в компьютере получилось вместо водородной бомбы водопроводная бомба. И выходит материал с водопроводной бомбой. Я в это время еду в Арзамас-16 на встречу с читателями, и мне говорят, что я над ними издеваюсь, а я отвечаю: «Мужики, виноват я. Но в книжке, которая будет выпущена, все будет исправлено». Но я забыл, и в книжке вышла водопроводная бомба. Я тогда Цыркову сказал: «Видишь, в каком бы ты оказался положении, если б прочитал и пропустил водопроводную бомбу»! Но казусы случаются, и здесь еще одна очень важная для научного журналиста вещь – никогда не надо стеснятся говорить, если ты чего-то не знаешь. Более того, к тебе относятся с уважением, если ты говоришь это прямо, а не несешь всякую чушь. Второе, нужно всегда просить, чтобы помогли в чем-то разобраться. И, в третьих, честно признавать свои ошибки. У меня в жизни было несколько таких случаев, когда я публично признавал свои ошибки – спокойно, хотя и страшно неприятно. Это необходимо, и тогда к тебе будут относиться с уважением.