Евгений Викторович Донтфа
Что мне сказать тебе, Мария-Анна
– Ваша Светлость!! – Крикнул он, пролетев мимо королевы и вроде даже не заметив её. – Они захватывают замок!
За секретарем в залу вломились разряженные бравые миньоны герцога. Они уже были с оружием в руках. Один из них громогласно крикнул стражникам с церемониальными копьями: – Не пускайте их! Не пускайте!!
Послышался топот, какая-то возня, глухие удары
Мария-Анна отступила куда-то к окнам, опасливо глядя на вооруженных молодых людей. Андрэ Мостин ошеломленно застыл на месте, увидев что герцог уже на ногах и со шпагой в руке. Филипп, уразумев что происходит, указал шпагой на королеву.
– Хватайте её! Живо!! Тащите её ко мне!
Молодые люди посмотрели на королеву. В их глазах всё же промелькнула некоторая нерешительность или может почти смущение. Но герцог снова яростно потребовал:
– Живо хватайте её! Кому сказал! И закройте дверь! Держите её!
Мария-Анна, приподняв свои юбки, затравленно глядела на миньонов. По их лицам, с которых исчезло всякое сомнение, она поняла что они сейчас исполнят приказ герцога. И тогда, позабыв о всякой гордости, она пронзительно, звонко, визгливо закричала:
– На помощь!!! Олаф! Олаф!! Спаси меня! Спаси меня!!
Раздался чуть ли не звериный рёв, потом какой-то треск и лязг, удары, яростные слова на чужом языке и в Ореховую залу ворвался громадный норманн с мечом в руке. И его меч и его лицо были обильно испачканы кровью. Миньоны, которые уже было устремились к Марии-Анне, резко обернулись. Олаф оглядывался по сторонам.
– Хватайте эту девку!! – Заорал герцог. – Просто схватите её и приставьте нож к горлу!
Андрэ Мостин, кое-как придя в себя, выказывая свою привычную исполнительность, первым побежал к королеве. Двое миньонов присоединились к нему. Четверо других отважно пошли навстречу Олафу и другим протикторам, которые входили в эту секунду в залу.
Трое мужчин почти одновременно приблизились к королеве. Мария-Анна, путаясь в юбках, пыталась уклониться от протянутых к ней рук. Но её схватили. Кто-то дернул её за платье, кто-то сжал её локоть, другой вцепился в плечо. Задыхаясь, изгибаясь всем телом, резко дергаясь в сторону, ломая руки, она с диким отчаяньем пыталась вырваться. При этом с шипением и хрипением продолжая звать: "Олаф! Олаф! Олаф!"
Олаф Энрикссон практически обезумел. Мысль о том, что именно он покроет позором весь славный отряд протикторов, что именно он будет тем, кто не уберёг королеву, что именно он нарушит древнюю клятву роду Вальрингов и именно из-за него суровые боги Севера с презрением отвернутся от него самого и всех его товарищей просто разрывала ему сердце и сжигала голову. И он уже не разбирал ничего вокруг, остервенело рубя мечом всё что двигалось и шевелилось перед ним. Совершенно не замечая, когда чужая сталь терзала его собственную плоть. Он слышал голос Марии-Анны, видел мелькание её черного платья где-то впереди и пробивался туда.
Схватка миньонов и протикторов превратилась в неистовое побоище. Люди изо всех сил старались убить друг друга. Никто уже не думал ни о жизни, ни о смерти, ни о себе, ни о других, ни о какой-нибудь чести и правилах поединка, каждый просто прикладывала все возможные усилия чтоб как можно сильнее изувечить или еще лучше уничтожить того, кто находился перед ним. Рубил и пронзал чужое тело и только это осталось смыслом существования, только это приносило радость. Сражение превратилось в свалку и каждый рубил кого угодно из противников, до кого мог дотянуться в это мгновение. Кто-то уже падал мертвым на каменный пол залы, кто-то поскальзывался на лужах крови и его тут же безжалостно добивали, чтобы он уже точно не поднялся.
Андрэ Мостин, совершенно ошеломленный и обескураженный бескомпромиссностью битвы, растерянно стоял в стороне, завороженно глядя на сражающихся мужчин.
Мария-Анна упала на пол. Двое миньонов, схватив королеву за руки, всё ещё пытались волоком оттащить её в сторону герцога. Но в следующий миг до них наконец добрался Олаф. Первый не успел поднять оружие и меч норманна разрубил ему череп до основания шеи. Андрэ Мостин смертельно побледнел. Мария-Анна, освобожденная от хватки, отползла в сторону. Второй миньон успел кинжалом ударить Олафа в грудь, пока норманн высвобождал свой меч из костей мертвеца. Но удар вышел торопливым и не слишком умелым. Прослойка кожаного доспеха нашитого на куртку Олафа ослабила проникновение клинка и к тому же он пришелся в ребро и лезвие соскользнуло, нанося поверхностную рану. Норманн с небольшого замаху ударил миньона мечом в шею. Клинок вошел примерно наполовину и снова застрял. Молодой человек судорожно задергался, забулькал, захрипел. Кровь из разрубленной шеи щедро окатила всё вокруг. Олаф выдернул меч, миньон сделал пару шагов и свалился на пол. Прямо у ног секретаря герцога.
Олаф Энрикссон глянул на него и, сочтя его абсолютно безобидным ничтожеством, повернулся к королеве. Подошел к ней и протянул руку. Мария-Анна вцепилась в его широченную ладонь и её стремительно подбросило вверх. Кое-как утвердившись на ногах, она посмотрела Олафу в глаза. Тот тоже пристально глядел на неё. Глядел испытующе, стараясь понять всё ли с ней в порядке. У Марии-Анны растрепались волосы, сбилось платье, размазалась подводка глаз, оказался разорванным правый рукав и справа на шее алела большая свежая ссадина.
– Благодарю тебя, – тихо сказала Мария-Анна, дрожа всем телом, и как могла сжала словно бы деревянную ладонь протиктора, пытаясь дать понять ему что благодарит его от всего сердца. – И прошу тебя, больше не отходи от меня ни на шаг.
Олаф коротко кивнул.
К этому моменту в Ореховой зале наступила тишина. Все миньоны были мертвы. Погиб один из протикторов, двое были тяжело ранены и сидели на полу, привалившись спиной к стене. Двое других стояли у двери и смотрели куда-то в галерею снаружи залы.
Сам герцог, совершенно сникший и словно бы безмерно уставший, прикрыв глаза, сидел в своём египетском кресле.
И вдруг с улицы донеслась бодрая мелодия "Санорского марша".
Мария-Анна усмехнулась и посмотрела на Олафа.
– Победа?
– Победа, – согласился он.
Но Мария-Анна не двигалась с места. Она ощущала внутри какую-то зияющую пустоту и не чувствовала себя победительницей. Ей захотелось покоя. Усесться, как старый герцог, в удобное кресло, закрыть глаза и чтобы всё исчезло. Слишком много было смерти. И слишком близко.
Где-то за дверьми послышался топот множества тяжелых сапог и бряцанье оружие. А затем и знакомый голос, отдающий команды.
Протикторы отошли с прохода и в залу стремительно вошёл Виктор Ренард. Он был без шляпы, в помятой заляпанной кровью и чем-то еще форме и явно находился в слегка возбужденном состоянии. Оглядевшись вокруг, он направился к королеве. Низко поклонившись, он с некоторым довольством произнес:
– Ваше Величество, замок ваш!
– Благодарю вас, капитан. Теперь прежде всего займитесь раненными. – Она указала на сидевших у стены протикторов. – Эти люди спасли мне жизнь, так что приложите все усилия чтобы они сохранили свои.
– Конечно, Ваше Величество, – бодро ответил Виктор Ренард и поглядел на раненных протикторов с некоторой завистью. Наверно ему тоже хотелось быть среди тех, кто спас жизнь королевы, пусть даже и раненым.
– Также распорядитесь чтобы сюда принесли какой-нибудь стол. Поставьте его вон там перед герцогом. И пусть сюда явятся все мои спутники.
Лейтенант поклонился и вышел из залы.
Мария-Анна пригладила волосы, поправила платье, отряхнула его, платком вытерла лицо и направилась в сторону Филиппа дю Тьерона. Олаф следовал за ней по пятам. Причем меч он нес обнаженным, положив его на сгиб локтя.
Мария-Анна села на свой стул и посмотрела на герцога. Тот сидел словно в полудреме и ни на что не реагировал. Неслышно приблизился Андрэ Мостин и встал за спиной своего господина. Мария-Анна посмотрела на секретаря, снова припомнив "Леонскую воду" и болезненное покашливание.
Тем временем капитан Ренард исполнял королевские поручения. Рослые драгуны на одеялах вынесли из залы раненых протикторов. Другие принесли из соседнего салона прямоугольный сделанный из светлого бука лакированный стол и аккуратно поставили его между Марией-Анной и герцогом. Минут через пять явились и те самые спутники королевы. Их было четверо. Двое пожилых легистов с папками, бумагами и чернильными наборами в руках, еще более пожилой мэтр Годфруа Дален – главный королевский нотариус и некий коренастый чрезвычайно широкоплечий господин, скрытый под глухим черным плащом и глубоким капюшоном. В руках он держал длинный узкий деревянный ящик с четырьмя замками-застежками. Ящик он поставил торцом на пол и замер возле левой руки королевы.
Капитан Ренард и несколько солдат встали чуть в стороне.
Мария-Анна кивнула мэтру Далену. Тот разложил на столе бумаги и сказал хрипловатым голосом:
– Прошу вас, Ваша Светлость, ознакомиться и подписать.
Герцог раскрыл глаза, посмотрел на стол, а затем на Марию-Анну.
– Что это?
Мария-Анна молчала. Вместо неё заговорил нотариус:
– Сие, Ваша Светлость, есть официальный документ о присоединении всех ваших земельных владений, включая весь ваш Альденский алод, все ваши земли вдоль побережья Галийского залива, все ваши пахотные и лесные угодья в Номьенде, а также все ваши четырнадцать вотчинных деревень к королевскому домену и соответственно о переходе права собственности на все эти земли в вечное владение Дома Вальрингов. Вам следует подписать здесь и здесь. Со стороны Дома Вальрингов документ заверит Её Величество Мария-Анна Вальринг. Вот этот документ говорит о том, что вы отказываетесь от всего вашего движимого и недвижимого имущества, включая и этот замок, и поместье в Галии, и замок в Номьенде в пользу Дома Вальрингов. Подписать нужно здесь и здесь.
Филипп дю Тьерон угрюмо поглядел на королеву.
– Да ты видимо, графиня, совсем спятила, если думаешь, что я подпишу это.
Присутствующие, за исключением самой королевы, Олафа и неизвестного господина с длинным ящиком, пришли в немалое негодование от такой оскорбительной грубости по отношению к августейшей особе. Капитан Ренард и его солдаты даже схватились за оружие и подались вперед, словно намеревались тут же наброситься на герцога. Мэтр Дален же округлившимися глазами уставился на Великого ловчего и хрипло возмущённо просипел:
– Да как вы смеете, герцог, именовать Её Величество графиней?!!
– Да потому что она и есть графиня и ничто более, – усмехнулся Филипп дю Тьерон.
Нотариус вопросительно поглядел на королеву.
– Прошу вас, мэтр, продолжайте. Ведь кажется у вас есть еще один документ, с которым стоит ознакомить Его Светлость.
Годфруа Дален успокоился, приосанился, важно глянул на одного из легистов и тот передал ему папку.
– Также, Ваша Светлость, вам следует ознакомиться с этим, – теперь голос мэтра был холоден и бесстрастен. – Это грамота в коей высочайшим повелением объявляется о лишении вас дворянского звания, всех титулов и прав состояний, кои соответственно больше не могут быть унаследованы никем из ваших потомков, ближайших родственников или иных ваших наследников. Вы и ваш род исключаетесь из Патриционного матрикула нашего королевства и на вас соотвественно больше не распространяются права и привилегии положенные представителю благородного сословия. А все ваши дети, буде таковые имеются или появятся в будущем, объявлены вилланами, рожденными от неблагородного отца. Сей документ заверен от имени Королевского совета Его Светлостью герцогом де Моранси, Верховным канцлером королевства и высочайшим утверждением Её Королевского Величества. Документ представлен вам для ознакомления и не требует вашей подписи. Высочайшее повеление вступает в силу сразу после ритуала диффамии, в процессе которого будут сожжены ваши регалии и знаки отличия, разбит щит с вашим родовым гербом, преломлен родовой клинок, а вы сами будете раздеты до нага и выпороты как обычный холоп. Вот, прошу вас ознакомиться, – нотариус положил плотный лист грамоты перед герцогом и с легкой усмешкой добавил: – Ваша Светлость.
Филипп дю Тьерон, герцог Майеннский, Великий ловчий и бывший Верховный канцлер сидел словно каменный. Его глаза были пусты, а лицо безжизненно. Мария-Анна смотрела на него пристально, словно бы даже с любопытством. Общее молчание затянулось на пару минут. Наконец королева сделал знак нотариусу и тот сказал:
– Однако милосердие и великодушие Её Величества столь безграничны, что, несмотря на все ваши преступления, она готова отменить повеление о лишении вас дворянства, если вы в свою очередь без дальнейших унизительных препирательств заверите своей подписью первые два документа.
Филипп с удивлением взглянул на нотариуса.
– Мои преступления?!
– Прошу вас, герцог, перестаньте изображать изумление, – устало произнес мэтр Дален. – Ведите себя достойно. Нет никакой нужды перечислять все ваши злодеяния против короны, государственного устройства, божьих заповедей и лично Её Величества Марии-Анны. Они и так всем очевидны.
У герцога задергался подбородок, словно он собирался расплакаться, но его тяжелый угрюмый взгляд говорил скорей о глухой ненависти и ярости. Прошла еще целая минута, в течении которой Филипп дю Тьерон мрачно глядел куда-то в стол, явно переживая тяжелую душевную смуту.
– Так каков ваш выбор, герцог? – Спросил мэтр Дален.
– Я подпишу, – замогильным голосом произнес Филипп.
– Вот и замечательно, – бодро сказал нотариус и сделал знак одному из легистов.
Тот подошел к столу, установил чернильницу, отвинтил крышечку и положил рядом перо.
– Начнем вот с этого документа, – сказал мэтр Дален. – Прошу вас, Ваша Светлость, здесь и здесь.
Герцог всё подписал.
– Также прошу заверить оба документа вашей личной печатью, – попросил мэтр Дален.
Герцог сделал и это.
Нотариус быстро и умело посыпал бумаги мелкотолченым песком, отряхнул их и аккуратно сложил в бювар. После чего повернулся к королеве:
– Ваше Величество?
– Вы, мэтр, и ваши люди могут идти.
Нотариус и легисты удалились.
Королева неотрывно смотрела на герцога.
– Ты хочешь что-то еще, графиня? – Неприязненно произнес он.
– Да. И поэтому здесь со мной мэтр Сансэн.
Человек с длинным ящиком откинул с головы капюшон. Филипп дю Тьерон с заметным волнением бросил взгляд на седовласого короткостриженого мужчину с тяжелым мощным почти квадратным лицом с маленькими глубоко посаженными глазами. А затем снова посмотрел на королеву.
– Твоё милосердие воистину безгранично, – усмехнулся он.
Королева глядела на него холодно, почти с отвращением. Затем она сделала знак капитану Ренарду. По его команде солдаты бросились к Андрэ Мостину, схватили его, оттащили в сторону и уложили спиной на каменный пол. Привязали веревки к его запястьям и лодыжкам и растянули его в стороны наподобие буквы "X". На секретаря было страшно смотреть. Его лицо посерело, глаза вращались как у безумца, рот плаксиво дергался. Он иногда преданно, с мольбой взглядывал на герцога, словно всё ещё надеясь, что господин как-то спасёт, убережёт его. У Филиппа от этих взглядов разрывалось сердце. Он обратился к королеве:
– Ради бога, причем тут он? Оставь его в покое.
Мария-Анна встала со стула.
– Мы оба знаем причем тут он, – сказала она. – И кстати он только первый. Далее последуют Эльмира Бриан, урожденная Эльмира дю Тьерон, ваша младшая сестра. Потом Изабелла Регоньяк, урожденная Изабелла дю Тьерон, ваша старшая сестра. И конечно Мартин Регоньяк, её сын, я слышала этот юноша вам особенно дорог.
Теперь страшно было смотреть уже на самого герцога. Печать абсолютно дикого темного ужаса легла на его лицо. И этот ужас делал его безвольным, мягкотелом, казалось, что он расплывается, словно его кости исчезли, и оседает в кресле.
Тем временем мэтр Сансэн присел, положил на пол свой ящик, расстегнул замки-застежки и раскрыл его. Внутри, на ложе из багрового бархата покоился длинный тяжелый двуручный меч. Он вынул его, поднялся, достал плотную тряпицу и самым тщательным образом протер широкий клинок. После чего поднял меч себе на плечо и направился к растянутому на полу человеку.
Андрэ Мостин задрожал и задергался. Глядя на палача, он принялся жалобно упрашивать не делать этого. И было совершенно не ясно к кому он обращается.
Мэтр Сансэн остановился возле правой руки секретаря и примерился для удара. Что-то ему не понравилось и он велел солдату, державшему веревку, оттянуть руку жертвы немного ниже. Андрэ Мостин уже в предобморочном состоянии с ужасом глядел на палача. А когда тот воздел свой тяжелый меч, жалобно заверещал. Острая сталь рухнула вниз, разрубая кости, сухожилия и мышцы. Андрэ пронзительно заорал. Мария-Анна поморщилась, а у Филиппа дю Тьерона защипало в глазах. Тёмная кровь обильно хлынула на каменные узорные плиты. Андрэ уже не орал, а ревел таким низким и хриплым голосом, который никак нельзя был ожидать от его тщедушной фигуры. Мэтр Сансэн невозмутимо ударом ноги отшвырнул отрубленную руку в сторону. После чего переместился к левой ноге секретаря. Андрэ кое-как уразумев что произойдет дальше принялся яростно биться и дергаться, удерживаемый теперь уже только тремя веревками.
– Я прошу тебя, останови это, – сказал Филипп. Мария-Анна ничего не ответила и даже не посмотрела на него. Сейчас она неотрывно глядела на секретаря герцога.
На этот раз Сансэн примеривался несколько дольше.
Олаф Энрикссон подошел поближе, с интересом следя за происходящим и прикидывая про себя сумеет ли палач перерубить толстую берцовую кость с одного удара. Сансэн сумел, тяжелый клинок яростно лязгнул по полу и даже высек искры. Отрубленная нога отлетела в сторону, натянутая веревкой в руках одного из солдат. Андрэ Мостин заорал совсем уж истошно и пронзительно и принялся с безумием биться затылком об пол. Зрелище было тяжелым. Капитан Ренард на несколько секунд отвел глаза в сторону. Андрэ забулькал, захрипел, ударился головой еще раз и неожиданно затих.
– Кажись сдох, – прокомментировал Олаф с некоторой досадой.
Мэтр Сансэн наклонился к лицу секретаря, выпрямился и поглядел на королеву.
– Мёртв, – глухо сообщил он.
Королева с каменным лицом смотрела какое-то время на изувеченного человека, затем повернулась к Виктору Ренарду.
– Капитан, приведите сюда Эльмиру и Изабеллу дю Тьерон, – повелела она. – А мальчик пусть пока останется в карете.
Офицер поклонился и приказав своим солдатам следовать за ним, быстро покинул Ореховую залу. Теперь здесь остались герцог, королева, её протиктор и мэтр Сансэн.
– Я прошу тебя, не делай им ничего, – кое-как справляясь с душевным потрясением выговорил Филипп.
Королева и не посмотрела в его сторону. Тогда герцог с трудом поднялся со своего кресла и упираясь рукой в стол, встал на колени.
– Ваше Величество! – Почти крикнул он. – Я умоляю вас отпустите моих сестер и племянника. Позвольте им жить!
Королева медленно повернулась к нему.
– А разве ты позволил жить моему мальчику? – Спросила она с такой лютой яростью что у неё перекосило лицо.
Герцог с раскрытым ртом, словно задыхаясь, молитвенно сложил ладони.
– Я умоляю вас, Ваше Величество. Не трогайте их. Я умоляю вас! Я умоляю!
– Ну и падаль, – тихо процедил Олаф, но кажется все услышали его.
Герцог умолк, безумным взглядом взирая на королеву. И в этот момент Мария-Анна изменила своё решение. Она намеревалась казнить герцога также как и его помощника, но чувствуя какую-то предельную усталость от всего этого, почти дурноту, она поняла что больше не хочет этого.
– Положите голову на стол, Филипп дю Тьерон, – ровным, бездушным голосом проговорила она.
Герцог поглядел на неё удивленно, потом сообразив, что к чему, спросил:
– Вы не тронете их?
Мария-Анна отрицательно покачала головой.
Герцог положил голову левой щекой на столешницу.
Мария-Анна посмотрела на палача.
– Вы сумеете, мэтр?
Сансэн коротко кивнул и приблизился к стоявшему на коленях человеку. Выбрал позицию и медленно провел клинком по шеи герцога, рассчитывая удар. Затем поднял меч.
– Благодарю вас, Ваше Величество, за ваше милосердие, – сказал Филипп дю Тьерон.
– Не за что, – ответила Мария-Анна.
Мэтр Сансэн резко опустил меч.
82.
Мария-Анна вернулась из Альдена совершенно вымотанной и опустошенной. Она прошла в свои покои, прошла в будуар и буквально повалилась в кресло. Она чувствовала себя безмерно уставшей. Сил не осталось. И прежде всего не физических, а душевных. Слишком много смертей. Слишком много крови. И уже не важно чьей, просто слишком много. И ради чего всё это? Из какой-то книжки ей припомнилось что единственный смысл для человечества как единого целого это максимально возможное количество счастья для максимально возможного количества людей. И каждый отдельный индивид должен думать и действовать только во имя этого смысла. Мария-Анна с горечью подумала: а её действия, все вот эти её труды, вся эта борьба разве делают кого-то счастливым. Хотя бы её саму? Она попыталась оправдаться: она сражалась за сына, за его жизнь, за его счастье, за будущего короля. Получается, что все эти смерти и страдания только для того чтобы Роберт был счастлив? А он счастлив? Может и правда ему было бы лучше уплыть с Гуго в эту странную сказочную Америку и прожить жизнь, в которой не нужно каждый божий день подозревать любого, кто рядом, постоянно вычислять кто сегодня твой враг и своевременно бить и убивать, чтобы предупредить очередной удар направленный в тебя?
В комнату неслышно вошла Луиза Бонарте.
Она подошла к королеве и встала в двух шагах перед ней.
Мария-Анна посмотрела на девушку и улыбнулась. Королеве подумалось что её Первая фрейлина как солнечный зайчик, как нежный ангел, как маленькая лампадка в церкви отгоняющая тьму и печаль. Но всмотревшись внимательней в лицо белокурой девушки она поняла, что Луиза чем-то очень расстроена и подавлена, судя по опухшим покрасневшим глазам она недавно много плакала, а на королеву теперь смотрела с какой-то мрачной отчужденностью. События в Альдене заставили Марию-Анну отвлечься от гибели Верховного командора и потому она не сразу сообразила в чем дело.
– Что с тобой, Луиза? Ты выглядишь печальной. Ты плакала?
Девушка молча смотрела на королеву. Неотрывно, пристально, словно о чем-то напряженно размышляя.
Марии-Анне стало неуютно.
– Что с тобой? – Повторила она более настойчиво.
– Вы убили его.
– Кого его…, – Мария-Анна смолкла на полуслове. Она поняла о ком речь, но пока еще не понимала, что происходит в голове фрейлины.
– Вспомнили?
– О чём ты говоришь, Луиза?
– О том, что вы убили Шона Денсалье.
– Луиза, тебе лучше уйти. Ты сейчас явно ни в себе и можешь сказать что-нибудь такое о чем потом будешь очень жалеть. Ступай к себе.
– Вы убили человека, но вас это ничуть не беспокоит, не правда ли? Вы уже едва помните об этом. Вы… вы чудовище!
Мария-Анна медленно поднялась из кресла и встала перед фрейлиной.
– Ступайте к себе, графиня. Вам явно нужно отдохнуть.
– А ваш любимый лейтенант-убийца, который теперь при смерти, о нём вы тоже не беспокоитесь? И правда зачем беспокоиться. Ведь у вас их целая сотня, одним меньше одним больше какая разница.
Мария-Анна не отвечала, спокойно глядя в большие блестящие от слез глаза своей фрейлины.
– Думаете, что это как всегда сойдёт вам с рук?
Луизу почти трясло, по её лицу шли красные пятна, из глаз текли слёзы. Ей было невыносимо страшно говорить все эти слова королеве, её душа сжималась в комок, тело дрожало от ужаса, но праведный гнев и тоска о любимом человеке пересиливали этот страх.
Мария-Анна сделала шаг вперед и попыталась обнять девушку. Та резко подалась назад.
– Не смейте трогать меня! Вы убийца! Точно такой же как и ваш подлый протиктор, надеюсь что он умрёт. – Луиза зло улыбнулась. – Он наверно не ожидал что Шон окажется таким великолепным воином. Думал что как обычно ударит мечом в спину и дело с концом, да не вышло, да?!
Мария-Анна молчала. Ей было очень тягостно на душе от происходящего.
– Да вот только вы не учли, что Шон всё мне рассказал! – Выпалила девушка. – И я теперь знаю, всё знаю! И про вас и про Гуго Либера и про Роберта. Я всё знаю. – По щекам девушки потекли слёзы. Она яростно вытерла их ладонями, шмыгнула носом и гордо посмотрела на королеву. – И что вы теперь будете делать, сударыня? – Луиза бесстрашно улыбнулась. – Может увидите ещё один сон? Теперь уже про меня! Только вот кому вы его расскажите? Олафу? Но имейте в виду он не такой сообразительный как ваш лейтенант-убийца, вам придется говорить ему более прямо. Да-а, так прямо ему и говорите: я видела вчера такой странный сон, Олаф, так что иди и убей Луизу Бонарте. И не забудь ей отрубить голову. Да, сударыня?!
– А о том что мы были любовниками он тебе тоже рассказал?
Луиза застыла, словно задохнулась, испуганно глядя на королеву.
– Вы лжёте, – с трудом вымолвила она. – Шон собирался сделать мне предложение. Я готова была на всё ради него. Зачем ему вы?
Мария-Анна усмехнулась.
– Жестокость молодости может соперничать только с её наивностью, – глубокомысленно изрекла она. – Ты права, я была ему нужна для другого. Он хотел стать королём.
Луиза казалось немного успокоилась.
– Вы лжете. На мертвого можно наговорить что угодно. Но я знаю правду. Я знаю кто такой Гуго Либер. И вам придется увидеть еще один вещий сон. Сон о преждевременной смерти вашей Первой фрейлины, потому что я собираюсь всем рассказать об этом. Слышите, всем!
Мария-Анна отвернулась от девушки и снова опустилась в кресло. Прикрыв глаза, она устало произнесла:
– Иди. Рассказывай. Кому хочешь и что хочешь. Только оставь меня в покое.
Луиза долго и возможно чуть растеряно глядела на королеву. Сделав пару шагов, она приблизилась к ней.
– Но ведь вы убили его, – тихо сказала девушка.
Мария-Анна подняла голову, посмотрела на фрейлину и отрицательно покачала головой.
– Нет.
– Перестаньте! Я слышала ваш разговор с Ольмериком о том как вы якобы видели страшный сон о смерти Верховного командора. А ваш верный лейтенант готов на всё ради вас, ему достаточно лишь легкого намёка и вы прекрасно знаете об этом. А через день Шон уже мёртв, а Ольмерик при смерти, весь изрубленный мечом. Если хотите рассказать мне басню о том что он упал с обрыва, то не утруждайте себя. Может вы не знали, но я довольно дружна с протикторами и они мне рассказывают много больше чем маркизу Ринье. И уж наверно они способны понять где раны от меча, а где от каких-то веток.
Мария-Анна удовлетворенно покачала головой.
– Ты очень умная девушка, Луиза. И очень красивая. Твой будущий муж, кем бы он ни был, настоящий счастливец, которому, я уверена, будут завидовать все мужчины вокруг. И прежде чем уйти, знай, что я и Роберт очень любим тебя и нам будет очень горько услышать о том что ты говоришь о нас какие-то грязные ужасные вещи. Прежде чем делать это, ещё раз всё хорошо обдумай. Обдумай спокойно, без сердца, наедине со своим здравым смыслом. Так ли уж ты хорошо знала графа Ливантийского и так ли уж откровенен он был с тобой. Действительно ли ты знаешь кто такой Гуго Либер и понимаешь, что произошло между ним, мной и Робертом. И если ты считаешь, что Гуго Либер мой враг, то почему я отпустила его на все четыре стороны, хотя он был у меня в руках в Реймсе. – Мария-Анна вздохнула. – Ты с самого рождения Роберта была рядом с ним, еще когда и сама была девочкой. Он любит тебя как сестру. Подумай, пожалуйста, и о нём. А теперь ступай. Я действительно очень устала и хочу побыть одна. – Мария-Анна закрыла глаза и откинулась на спинку кресла.
Девушка смотрела на королеву и не могла разобраться в своих чувствах.
На самом деле Шон так и не рассказал ей кто такой Гуго Либер, он лишь постоянно твердил что узнал что-то невероятное о нём, что-то такое от чего королева сойдёт с ума. И хотя Луиза то просила, то почти требовала чтобы он открыл ей эту тайну, Шон только отшучивался или говорил какими-то туманными намеками. И потому по большому счету Луизе нечего было рассказывать и она лишь хотела испугать королеву, хоть как-то досадить ей. Но сейчас девушка запуталась. Она всё еще твердо верила, что королева, пусть и окольным путем, но приказала Ольмерику убить Шона и протиктор исполнил это. Но уже какие-то легкие сомнения, как маленькие облачка, набегали на эту её уверенность. А ещё был Роберт, ей совсем не хотелось, чтобы мальчик начал дурно думать о ней, если она действительно начнет говорить о королеве какие-то гадкие вещи. Да и признаться честно сейчас её гораздо больше волновало иное: "Неужели он правда спал с ней?!" Но вспомнив всё своё счастье, когда Шон сжимал её в своих объятиях, Луиза снова задрожала от ненависти.
– Я ненавижу вас, сударыня, – громко сказала она. – И теперь, когда Шона больше нет, мне нечего бояться и я сделаю всё что в моих силах чтобы отомстить вам за него. Я понимаю вам очень трудно причинить боль, вы легко убиваете людей и никто вам не дорог. Даже Роберт я думаю нужен вам в первую очередь чтобы удерживать власть. Но я сделаю так чтобы как можно больше людей узнало какое вы чудовище и когда вас будут ненавидеть все вокруг, вы просто задохнетесь от этой ненависти. Я уверена, что даже Роберт однажды возненавидит вас. И тогда вы останетесь одна, абсолютно одна во всём этом мире.
Мария-Анна открыла глаза и поглядела на девушку.
– Ты хочешь настроить сына против меня?
Луиза приблизилась к королеве пристально глядя ей в глаза. И Марии-Анне даже показалось что эта милая девушка сейчас ударит её.
– Нет, сударыня. Я просто скажу Роберту что вы убили Шона. Объясню ему что ваш лейтенант не падал с обрыва и почему он на самом деле лежит сейчас при смерти. И ещё скажу ему, что, если я скоро умру, пусть он знает что это его мать убила меня.
Женщины холодно глядели друг на друга и молчали. Затем Мария-Анна сказала:
– Я запрещаю тебе делать это.
Луиза еще какое-то время смотрела на королеву, как будто даже с презрением, а затем, в нарушении всех правил придворного этикета, просто повернулась к королеве спиной и вышла из будуара также тихо, как и вошла.
Мария-Анна сидела как каменная и пустым взором глядела вслед ушедшей девушке. Мария-Анна понимала, что нужно что-то предпринять. Напомнить глупенькой Луизе что ей есть что терять. Напомнить ей о её родителях, о её родственниках, о громадном состоянии отца, о её высоком положении и практически безграничной свободе и о том что всё это может исчезнуть. В одно мгновение. С самого рождения эта девочка жила как золотой ребёнок, которому вся эта жизнь преподнесена на блюде. Никогда по сути не знавшая ни страданий, ни лишений, ни горя, она просто не представляет какой может быть жизнь по другую сторону дверцы королевского экипажа. И нужно дать ей понять какой она может быть эта жизнь если удача не на твоей стороне. Пусть она поймёт что гибель возлюбленного, который по большому счету вряд ли вообще любил её, это ещё не конец света. Пусть проведёт недельку другую в Консержере со славными трудолюбивыми ребятами графа Согье. И конечно следует запретить протикторам допускать её к Роберту. Немедленно. Но Мария-Анна не могла заставить себя пошевелиться. Её отвращала сама мысль что теперь она должна ещё заниматься тем чтобы запугать, усмирить, а если не получиться то и уничтожить свою Первую фрейлину. "Господи, милая моя Луиза, как же ты глупа", с тоской подумала Мария-Анна. "Нет, не глупа", поправила она себя, "а просто еще очень молода. Наивность молодости обязательное условие счастья этой самой молодости". И она снова закрыла глаза и откинулась на спинку кресла.
