Елена Гарда
Книга I. Дар светоходца. Враг Первой Ступени
Неоконченная пьеса
Они неспешно двигались в потоке таких же парочек – молчаливых парней и девушек, которым ещё только предстояло сделать свой первый поцелуй. Те, у кого эта стадия уже была позади, проводили свидания на задних рядах кинотеатров или в тёмных углах кафе. Да, теперь это было именно свидание.
Девушка Кая жила в соседней квартире на одной с ним площадке. Каждый день они вместе завтракали, делали покупки, распутывали загадки. Они делили тайны, подшучивали друг над другом, иногда ссорились. Но он не мог не быть ей другом дольше часу – редко используемые дальние струны души начинали трепетать траурным реквиемом. Потому не больше чем через час он находил способ с ней помириться.
Карна наблюдала за его манёврами с нескрываемым сожалением, но всегда молчала.
Тори не молчала, она никогда не забывала распечь Кая за его вину, мнимую или действительную. И Кай не спорил улыбаясь. Даже в такие минуты он любил наблюдать за ней, ему нравился её хрипловатый голос, фиолет глаз и шёлк волос. Он знал, что вёл себя как киношные подкаблучники, а это означало, что его симпатия к ней сильнее, чем ответная. Оказывается, это может быть даже приятным.
Но когда их соединило настоящее свидание, он почувствовал, что до этого момента ничего и не чувствовал вовсе.
…
Этой весной оттепель то и дело сменялась морозами со снегопадом, и весна до апреля никак не могла отвоевать своё календарное время. Деревья и провода на Прорезной сверкали сотнями длиннющих сосулек, и, если прислушаться, можно было услышать их тихое позвякивание на ветру. Ветер не был сильным, он всего лишь не давал снежинкам касаться земли. И в мигающем свете фонарей сказочно медленно окружили их искристые звёздочки.
Кай с удивлением наблюдал падающий на её лицо свет. Это было почти совсем как тогда, на Межевом переулке, когда он впервые рассмотрел её сиреневые глаза. Свет и снежинки добавляли мягкости, усмиряли резкие подвижные черты, лицо светилось. Как и тогда, в его внезапно обострившемся чувстве без названия, она показалась ему необыкновенно уязвимой. Её хотелось согреть и защитить даже от этих невинных снежинок.
Сейчас они брели по сияющим ночным улицам Древнеграда. Смеясь, откусывали дымящиеся перепечки, которые обжигали руки через бумажный пакет. О чём-то болтали, не запоминая тем, и каждую следующую минуту он выяснял, что, оказывается, совсем не знал Тори. Всё было таким же, и всё стало иным.
Секунду-другую по прихоти ветра до них доносились звуки трамваев, потом пришла тишина. Она стала странно подталкивающей.
Он сделал глубокий вдох.
Да… сейчас…
Он оглянулся. Фонари, затрещав, погасли. Прорезная была пуста. Куда-то делись все прохожие. Огромные каштаны заслоняли свет от дальних освещённых кварталов, и лишь в окнах засыпающих многоэтажек местами блистали огоньки. Случайно ли, нет, сейчас они были совсем одни. И если бы это была сцена из книги, то автор написал что-то похожее на «напряжённо и томительно одни». Но настоящее свидание не описать ни в какой книге.
Кай приостановился, взял Тори за руки и потянул к себе. Он и раньше целовал девчонок, но тогда этого требовал момент, а сейчас… он хотел.
Они стояли рядом, так близко, что ей пришлось откинуть голову назад, чтобы заглянуть ему в глаза. Она улыбнулась краешком рта и проговорила:
– Поздно уже. Надеешься поймать такси?
– На что я действительно надеюсь, так на это, – склонившись, он тихонько поцеловал её в губы.
Она напряглась, но ответила.
Она могла бы отстраниться, и Кай бы отступил, но она не сделала этого. Её губы были холодными и шершавыми, такими мягкими…
Когда он выпрямился, Тори опустила голову.
– Уверен, что нам это нужно? – голос прозвучал совсем тихо.
Наступила очередь Кая задумчиво смотреть ей в глаза.
– Давай хотя бы попробуем?
Тори ответила не сразу. Пауза успела отозваться в нервах тревожным расстроенным аккордом, но всё же тихий голос её прозвучал согласием:
– Давай.
– Надеюсь, это не убьёт нас… – он показался себе последним идиотом и усмехнулся.
– Надеюсь.
Секунду-другую она не шевелилась, затем кивнула, отведя волосы с глаз, чуть приподнялась на цыпочках и нашла его губы.
Они стояли всё ещё в полушаге друг от друга, по-детски слившись губами, близко ровно настолько, чтобы не испортить эту минуту объятьями. Сердце Кая радостно кувыркалось, его охватило безудержное счастье, трепеща где-то у горла проникновенным рваным нон легато.
«Надеюсь, это не убьёт нас…», снова прозвучало в голове.
…
Вдалеке в который раз затрещал-заискрил фонарный столб, над головой загудели провода, улица мигнула жёлтым раз, другой, и в следующий миг что-то больно резануло Кая по щеке. Рот будто обожгло, он отдёрнулся, Тори ахнула и тоже отскочила.
Это не могло быть правдой… Его язык ощупал проколотую губу, ощутил вкус крови. Он не мог поверить собственным глазам. Он целую вечность поворачивал голову, чтобы увидеть её лицо, тоже в крови, а затем столько же опускал взгляд под ноги, чтобы рассмотреть острые осколки огромной сосульки, рассёкшей их поцелуй всего каких-то сто тысячелетий назад… Чья-то шапка отлетела на дорогу, Тори держалась за окровавленный рот, Кай, с трудом шевеля кровоточащей губой, проговорил:
«Снова…»
Мгновение назад Кай сжимал руки Тори, сейчас он напряжённо наблюдал за растущей между ними трещиной в асфальте. Дыра разрасталась, асфальт вздувался и дымился, и рваные просветы между ним заполнялись яркими горячими языками пламени. Всё это он уже видел, тогда, в Межевом переулке. Всё, кроме снежинок, которые в морозном воздухе закручивало потоками и мгновенно превращало в пар.
…
В ту ночь он как-то остался жив, его выкупил Каргер. То была не слишком равноценная сделка, если считать мерилом жизнь за жизнь. У Каргера хватило на это аргументов. Хтонику хватило на это власти. Каргер свою жизнь отдал, Кай свою получил назад. Но не просто так, а с условием исполнить Путь. Кай до сих пор не знал, почему Велес выбрал именно его. Что-то в устройстве нашего мира было полностью подчинено этому подземному богу. Он дал новую молодость двум старикам, змее – человеческий облик, он в считаные минуты превратил улицу в руины, а потом так же быстро стёр следы разрушений.
Он всех их соединил, и в этом даже можно было найти смысл. Но у Кая не было ни одного объяснения, ЗАЧЕМ ВЕЛЕС СЕЙЧАС ПОВТОРЯЕТ СВОЁ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.
Устрашение?
Уже не страшно.
Напоминание?
Уговор Кай пока не нарушил.
Случайность?
В последнее он верил меньше всего.
…
Он больше не видел сиреневых глаз Тори, она отступила, заслоняясь от жара рукой. В темноте на заснеженной дороге раскалённые трещины алели очень ярко. Теперь их разделял разлом шириной не меньше четырёх метров. Одно было ясно – перескочить на сторону Тори он бы уже не сумел.
Кай, оглушённый и ослеплённый, в густом пепле и раскалённом воздухе, пытался найти переход, а девушка напротив него обнимала себя за плечи, не отводя взгляда с его лица.
Велес не появился, но, кажется, вошёл в раж. Переулок рушился на глазах. Факелами вспыхивали столбы. Взрыв снёс лавку с противоположной стороны дороги. Потом накатил дым. Густой серый покров расстелился по улице, превратил сияющий вечер в пылающую жаровню, окаймил горизонты в огонь и мрак, и будто ударной волной с крыши сорвало несколько пролётов шифера. Под ногами прорывались горячие гейзеры, улицу окутало паром.
Кай пятился, судорожно соображая, что можно предпринять. Он боялся, что если отведёт взгляд, то она исчезнет. Тори отступала вслед за разрастающейся трещиной, не произнося ни слова. Сейчас он различал лишь абсолютно чёрный её силуэт. Пламя должно было высвечивать лицо и фигуру, но почему-то нет…
Его обдало дрожью при виде этого бесконечно чёрного, далёкого и глухого силуэта. Думать об этом было некогда, главное, что…
«Да не знаю я, что главное… ВЕЛЕС! Иди к чёрту!», – заорал Кай и упал на колени.
Но Тори всё ещё была рядом, даже в своей безжизненной пугающей черноте.
Он никак не может её потерять… нет, нельзя… никак… не могу. Никогда!
– ТОРИ!
Всё главное в его жизни слилось в это имя.
Она не ответила, но подняла руку.
Затем её поглотил непроницаемый едкий дым.
* * *
Незаметно пронеслась весна. Нет, правильнее сказать, она не пронеслась, а мучительно тянулась, высасывая из Кая последние жизненные силы. В борьбе с холодами и непогодой она никак не могла одержать победу, но в отместку принесла много потерь Древнеграду и его жителям.
И ему лично тоже – он всё же потерял Тори.
Нелепая проделка Велеса разворотила между ними улицу. Глупая сосулька разбила им губы, замешав память о первом поцелуе на кровавом привкусе во рту. Той ночью они добрались домой по отдельности, и, кажется, никто не мог объяснить как. Улица наутро вернулась к прежнему состоянию. А вот их с Тори чувства – нет.
…
Поспав не дольше пары часов, Кай вскочил. Его всё ещё трясло. Едва умывшись, он постучал в квартиру Музы, но Тори дома не было. Муза, не зная о вчерашнем происшествии и больше волнуясь о том, что не смогла убедить её позавтракать, рассказала, что девочка, собрав вещи и поцеловав Музу в щёку, ушла.
Такое случалось и раньше, Тори уезжала к родителям. Но в этот раз Кай знал, дело в другом.
Он весь день прислушивался к голосам из телевизора. О разрушении на Прорезной – ни слова. Значит, Велес пошалил-пошалил и снова незаметно для людей «прибрался».
Проклятый ты Велес…
…
Через неделю Тори вернулась, лицо её, казалось, стало бледнее, глаза суще, руки тоньше. Он хотел обнять её и успокоить. Но по стиснутым губам понял, что нельзя.
Не сговариваясь, они больше не вспоминали о том свидании. Он слышал, что это проходит легко. Но ничего больнее Кай не мог и представить.
Они теперь не смеялись и не гуляли вместе, но при этом взгляды их, самые случайные, примагничивались с чем-то невысказанным. Он утешал себя, приписывая ей страдания и тоску, замечая ответные знаки, но потом объяснял, что их, скорее всего, не было. Кай знал, что стоит им столкнуться в комнате, он по-прежнему заполнял своей тягой к ней всё пространство, внутри него горячо стучали невидимые белые клавиши, но она…
Тори вела себя так, будто они находились в разных комнатах и перекрикивались через стену, лишь передавая друг другу информацию. Без чувств и без особого интереса. Теперь их общение происходило будто через эти «стены», особенно когда они приближались к тому опасному месту под названием «наше настоящее свидание».
Может быть, она ждала, что он рассмеётся, чмокнет её в нос, схватит за руку и, сорвав с вешалки ветровки, утянет за собой на Пейзажную аллею. Там, смеясь и заглядывая в рамы замёрзших художников и в нотные тетради уличных музыкантов, они будут кружить между мольбертами и пюпитрами, и со смехом вспоминать о той дурацкой сосульке. И честить Велеса за его неумение развлекаться менее сокрушительными способами. Но Кай так не умел. Теперь не умел. Не с Тори.
* * *
Весь май он терзался непониманием и осторожно пытался улучить момент для разговора наедине. Это было совсем непросто, рядом с Тори всегда оказывался кто-то из домашних. Но в какой-то счастливый день их всё же оставили один на один.
Это была единственная счастливая его минута – минута «до». Он взял её за руку и шепнул, помнит ли она, что они пообещали друг другу тогда на Прорезной? «Хотя бы попробовать», не больше. В груди его запели белые клавиши, и сладко защемило под ложечкой. Но она ничего не ответила. Это был самый страшный ответ для него. Это был прежний ответ через стенку, без чувств и без интереса: «Не будем больше об этом». И после этого всё остальное превратилось в бесконечные минуты – минуты «после».
Весь июнь он бежал из квартиры на улицу. Больше он не мог оставаться в этих тоскливых стенах настолько один. И первый урок, который он вынес из этого лета – никогда не следует одному бродить по тем местам, где вы были вдвоём. Второй урок – разберись в том, чего ты на самом деле хочешь и сколько готов ждать. И третий – проверь, а способен ли ты на это?
Эти уроки, зазубренные им к началу июля, звучали очень правильно, но ни черта не работали. Замкнувшись в четырёх стенах своей спальни, он слушал белую музыку в себе, ждал и разговаривал сам с собой, но справиться с болью так и не смог.
Дед Егор и Муза лишь печально наблюдали за ними со стороны. Ему с ними повезло. Очень хорошо, что в его комнату никто не врывался, никто не призывал к бодрости, не ругал, не отчитывал и к жизни принудительно не возвращал. Он страдал и был рад, что не должен демонстрировать свои чувства другим. А ночами в его душе звенели беззвучными струнами грустные гаммы, он вспоминал её голос, и глаза, и золотистые с переходом к русому волосы. И тот поцелуй.
Наверное, когда-нибудь ему удастся подобрать слова и объясниться с ней. И она согласится выслушать его. Это будет разговор не как через стенку, но хотя бы как сквозь телефонную трубку. Он может даже не видеть её глаз и не знать, задрожат ли её губы при его словах.
Только лишь вопросы и только лишь ответы.
Он спросит, так ты забыла меня? Это правда?
И она ответит, нет. Просто как раньше уже не может быть.
Он спросит, что он сделал не так? Что испугало её? Неужели сосулька?
Она ответит, что им помешала вовсе не сосулька. И не Велес. А… (пусть это будет кто ещё, такой же могущественный и страшный).
Он услышит это и поклянётся. Спасти. Защищать до последнего дыхания. И, если этого будет мало, умчать куда глаза глядят, навсегда, но главное, вместе.
Тогда она спросит, ты так сильно любил меня? Это правда?..
И он ответит, что ради неё не против пережить ещё одно крушение Древнеграда, устроенное хтоником. И после этого скажет, что на самом деле он такой дурак и слабак… и просто очень сильно и, наверное, на всю жизнь влюбился в неё.
А может быть, он умрёт, так и не объяснившись. Печально, говорил он себе, печально, если о нём только-то и вспомнят, что «он жил ради неё и умер в глупой, тщетной, эгоистичной надежде увидеть её снова». Он где-то прочёл эти слова. Какой-то лихой парень с книжной страницы, с таким же разбитым сердцем изливал свои чувства возлюбленной. Сейчас Кай понял, что так бывает не только в книжках.
Минуты «после» летели, и ничего не менялось. При виде Истории он немел, бодрился, и пытался улыбаться. А она, опустив глаза, старалась пройти мимо незамеченной.
Быть может, если бы ему удалось как следует посмотреть ей в глаза, он многое понял. Но она смотрела в сторону, сей экзистенциальный кризис затягивался, и Кай не мог от него освободиться.
* * *
Это лето было отмечено не только печальными партитурами в тёмных тональностях ре-диез-минор. Он устал от своих страданий и начал побаиваться, что окружающие приучатся воспринимать его как отверженного влюблённого и неудачника, исключительно сквозь призму книжных страданий юного Вертера, ночных бдений Бонавентуры и платонических терзаний какого-нибудь Новалиса – героев пера немецких «романтиков», с которыми иногда носился дед.
В какой-то момент, взглянув в зеркало, он увидел, что страшно оброс и ещё больше похудел. Какая-то сила вытолкнула его из дверей квартиры, и пышная тётя, в форменном фартуке и с фестивальным начёсом на голове, очень быстро вернула его к нормальному виду в цирюльне за углом.
Уворачиваясь от едкой одеколонной струи и стряхивая остриженные пряди волос с колен, он вдруг понял, что на самом деле в нём ничего не сломалось, он ничего не потерял и ничуть не упал. Просто за тем миром мыслей и чувств, который он знал прежде, в нём вырос ещё целый мир, о котором он не имел никакого понятия. И теперь он осознанно и спокойно дверь в этот мир закрывает.
Его История остаётся за этими дверями.
Навсегда или нет он не знал. Но музыка в нём затихла. Не потому ли, что проклятая Комета наконец скрылась в лучах Солнца, и астрономы перестали её наблюдать?
Демарш Небесного Тела
Вскоре самым заурядным образом прояснился ещё один важный вопрос – где находятся те Врата Гнозиса, и когда эти неведомые Трое Посвящённых их «отверзнут»?
Где-то на Троицу Кай обнаружил в почтовом ящике письмо. Вернее, два одинаковых письма на своё имя и на имя деда Егора. Событие это было весьма интригующим, потому что отправителем писем значился Древнеградский Национальный Университет. Распечатав свой конверт, не отходя от почтового ящика, он обнаружил в нём Уведомление о зачислении на Физический факультет Университета по специальности «Фотоника» и Приглашение на собеседование. Документы были написаны багровыми чернилами на гербовом плотном листе серого цвета.
В Приглашении чёрным по белому, а вернее багровым по серому значилось, что, в результате предварительного рассмотрения Ходатайства о приёме его кандидатуры, Аттестационная комиссия установила его принадлежность к числу абитуриентов, имеющих право на зачисление по собеседованию, на зачисление в пределах установленных квот и на первоочередное зачисление. Ввиду чего ему следовало прибыть для собеседования. Оба листа были подписаны проректором по развитию и связям, неким Ю.Л. Небесным.
Новость сама по себе была отличная, от неё хотелось петь и танцевать, и лишь маленький штришок заставлял Кая сомневаться в том, что это не ошибка – он не подавал документы на поступление в Древнеградский Национальный Университет, никогда. Впрочем, в письме шла речь о некоем Ходатайстве, и он подумал, что возможно такие Ходатайства когда-то давно рассылала его школа. Второе письмо было адресовано деду Егору, он решил, что это сообщение для родителей и опекунов.
Вконец озадаченный, он заглянул в почтовый ящик Музы Павловны и извлёк оттуда ещё три идентичных конверта. Это переводило событие в разряд не просто интригующих, а требующих тщательного исследования. Он сгрёб все конверты и помчался наверх, сразу к Музе, где сейчас чаёвничал дед Егор.
Он раздал письма и с нетерпением вглядывался в лица читающих.
– Это может означать только одно. Перед нами распахивают «врата Гнозиса», – проговорила Муза Павловна. – Я так понимаю, мы все зачислены?
Карна и История кивнули. Дед уставился в лист, лицо его не выражало никакой радости.
– Это что ж значит? Нам с вами учиться по второму кругу, Муза Павловна? – он недовольно поскрёб бороду. – Да ещё и где – на факультете фотонной физики. Кто-нибудь знает, что это за каша и с чем её едят?
– Поищи в Энциклопедии и не бурчи, дед, – Кай воспрял духом, и незаметно взглянул на Тори. – Какая тебе разница? Мы разве не этого ждали почти год?
– Этого, этого… Надо узнать, нам зачтут уже сданные предметы. Интересно… где мой вкладыш с оценками к Диплому?.. И где сам Диплом?.. – дед Егор, не откладывая в долгий ящик, угрюмо поволочил ноги к себе, наверняка заняться поисками Диплома с вкладышем.
– Ой, Карна, у тебя оказывается фамилия есть? – Тори заглянула в её листок и нарочито растягивая слоги прочитала вслух, – Кар-на Ви-пе-ра-бе-рус. Очень звучно.
– И по смыслу, – прошипела Карна.
– Так, здесь сказано, что мы должны явиться на собеседование 21 июля, – Тори опять посмотрела на Карну. – С документами и эссе о себе. Интересно, и что ты им сообщишь?
– Не сомневайся, зачитаются, – бросила Карна.
– Знаете, что это означает? – Муза будто не слышала их. Она радостно продолжила. – Я только сейчас это поняла! Это значит, что Путь начал исполняться. – Муза Павловна разгладила руками серые листы на столе перед ней. – И ещё я поняла кое-что. Ведь у сторон, о которых говорила Карна, наверняка есть достаточно могущественные и сильные воины, но им эту миссию не доверили. Почему?
Все молча смотрели на Музу.
– Потому что они не осилят. Или потому, что никто кроме Кая не в состоянии выйти из неё победителем. Этот Путь не горе и не беда, это огромная для них надежда, а для нас честь. Шанс, выпадающий не всем и не каждому.
– Значит что-то совсем страшное происходит, и никто не объясняет… – Каю всей душой хотелось развеселиться от её слов, но что-то не получалось. – Всё это слишком мрачно звучит и точно кончится плохо.
– Мы же рядом. Значит всё будет хорошо, – воскликнула Тори. И тут же умолкла, будто жалея о своей несдержанности.
Кай зло посмотрел на неё.
О, да, это была тонкая фальшивая нота. Её ведь, Тори, здесь никто не удерживал. И помощи её никто не просил.
Муза Павловна, перехватив его взгляд, почему-то улыбнулась.
– Иногда реки выбрасывают на берег рояли. И этому нет ни одного легкомысленного объяснения. Это всегда драма…
Кай вздрогнул. Ему показалось… Муза, конечно, не могла не знать о его чувствах. Но знать о музыке, которая звучала в его душе когда-то… не могла, точно.
Он даже какое-то время думал над её словами, взвешивая, не стоит ли ему обидеться на сравнение с роялем. Потом всё-таки остыл, напомнив себе, что в его драмах, личных и общественных, никто из них не виноват, ни дед, ни Муза, ни Карна с Историей. Жалость к себе недавно уже сыграла с ним злую шутку, заходить на новый круг ему не хотелось.
В конце концов, не сравнила же Муза его с какой-нибудь дудкой.
Рояль так рояль.
* * *
За такими раздумьями время до встречи в Университете пролетело совсем незаметно. К концу июля, совершенно измотавшись в бесцельных догадках и предположениях, Кай был готов бежать на собеседование хоть к Небесному проректору, хоть к проректору из Преисподни.
Написание эссе о себе оказалось той ещё подножкой. В мыслях постоянно всплывала глупая чашка Петри. Всякий раз, усаживаясь за чистый лист бумаги, он представлял ничтожно крохотное тельце в ластах и солнцезащитных очках, тихо дрейфующее по периметру прозрачной плоской чаши. Всякий раз его неприятно задевало воспоминание о мастере Йозефе, и он снова откладывал написание эссе на последний момент.
Наконец наступило 21 июля. Всю ночь накануне Кай писал, перечитывал, вычёркивал и выводил непослушные слова. Затем, сделав кружок по комнате и перечитав, отправлял всё в мусорную корзину и начинал сначала. В итоге он написал в колонку несколько коротких строк с датами своего рождения, обучения, побед в соревнованиях и олимпиадах. Получилось скупо, зато достоверно и без самолюбования. Собрав документы в сумку и блуждая горячечным взглядом по комнате в поисках чего-нибудь забытого, а на самом деле оттягивая момент встречи с неизведанным, Кай вытолкнул себя из комнаты.
Внутренне сжавшись в комок, но стараясь не выдавать волнения, он присоединился ко всем за завтраком у Музы Павловны. Он рассеянно возил вилкой по тарелке, пытаясь сам себя убедить, что пока яйца и сосиски похожи на яйца и сосиски, с миром всё в порядке. Наконец он поднял глаза. Обнаружив, что ни Карна с Тори, ни Муза Павловна с дедом не выказывают каких-нибудь признаков нервозности, он немножко успокоился. А вдруг и в самом деле этот Путь никакие не горе и не беда, а, как сказала Муза, огромная честь?
…
Вскоре они уселись в машину и отправились в Университет. Спустя полчаса дед Егор припарковался на стоянке перед центральным входом.
На площади перед фасадом, как и внутри Университета, было очень людно. Возле парадного входа они увидели огромный плакат, сообщавший прохожим о том, что сегодня в Университете «День открытых дверей». Университет отличала суровая и монументальная архитектура. И вдобавок совершенно уникальный цвет стен. Стены этого очага науки просто неистово вопили насыщенным красным цветом – настолько насыщенным и кроваво-красным, насколько возможно. Даже беглый взгляд через дорогу на огромный портик с восемью колонами, подбитый смолянисто чёрным декором, вводил визитёров в благоговейный трепет, а у особо впечатлительных отнимал дар речи.
Вдобавок к пламенеющей величественности фасада, внутри их встретили классические интерьеры с обилием портретов на стенах и драпировок на окнах, лепные потолки и многосвечные люстры. День был, и правда, открытых дверей, по коридорам прогуливались группки зевак, осматривающих здание и заглядывающих в помещения, среди них угадывались волнительные отрядики родителей с чадами. Взад-вперёд сновали юные абитуриенты с ворохом рекламных проспектов в руках, пробегали деловитые студенты с раздутыми рюкзаками, с пухлыми кожаными портфелями под мышкой важно шествовали седоголовые профессора. Что особенно нервировало – все они, кажется, знали, куда идут. В то время как кучка будущих фотоников совершенно дезориентировано закладывала уже третий вираж по этажам, пытаясь выяснить, в каком же месте все-таки будет проходить собеседование.
В очередной раз поднявшись по мраморной лестнице, украшенной арочной колоннадой, они оказались у застеклённой конторки. На ней была прибита красивая табличка с надписью «Администратор», под ней в прозрачном кармашке была вставлена бумажная полоска с надписью: «Блаженко Степан», но никакого Степана в ней снова не нашлось. Напротив стойки крутилось несколько растерянных визитёров, толпа прибывала, скучивалась и рассасывалась, именно в этот момент остро ощущался дефицит администраторов… Время поджимало. Дед зорко окинул взглядом все изгибы и закоулки этажа и стремительно пошагал в противоположном направлении, Кай и остальные двинулись следом.
Там, в самом конце крыла виднелась арка. На стук деда и покашливание из двери выскочила совершенно суровой наружности конопатое существо, ростом вровень с дедом, тонкое и прозрачное как жердь. Со шваброй в руке. Не успел дед проговорить: «Уважаемая, не подскажете…», как в ответ протрубило как отрубило «да достали вы уже», швабра была угрожающе направлена на непрошенных гостей. Дед боковым зрением скользнул по приклеенной скотчем бумажке, с надписью: «Справок не даём», долю секунды раздумывал, а потом откинул рукой волосы со лба, галантно вытянулся по струнке и кажется оторвался от земли в полупоклоне:
– Бог мой… что за ангел…
Девушка со шваброй онемела. Секунду-другую Кай ожидал, что швабра будет пущена в ход. Но на его глазах дед мягко взял швабру из рук застывшей уборщицы, ещё секунду, и её рука оказалась в его руках, а потом дед откуда-то извлёк лохматое блёклое соцветие бегонии, безыскусно свисавшее на колючем стебле и по виду давно не знавшее поливов.
Но букет сработал. Перед ними в тот же миг возникла млеющая и пунцовеющая одновременно живая репродукция боттичеллевой «Весны», как есть под аркой, в алом струящемся покрывале вокруг чресел, с заломленной в неге головкой.
Дед поедал её глазами:
– Это вам…
– Давай, что там у тебя, – усмехнулась конопатая натура и выдернула из пальцев деда не кусок коричневой бегонии, а лист Приглашения.
Минутой позже они удалялись от арки, разглядывая схематичный план здания, на котором богиня отметила место их назначения. Вдогонку Боттичеллева Весна крикнула «ще раз висмыкнешь квитку з горщику, вбью».
Судя по плану, кабинет проректора располагался на втором этаже. Стены коридора были увешаны самыми мрачными портретами. Красная ковровая дорожка мягко пружинила под ногами, массивные двери во многих аудиториях были открыты, возле них скапливались очереди из любопытствующих, в самые многолюдные заглядывали и они.
Наконец впереди показалась нужная дверь. Муза Павловна заглянула туда первая и обнаружила небольшую приёмную очень современного вида. У окна нашёлся полусонный секретарь, который дремал, примостив голову на стопку папок. На бейджике было написано «Блаженко Степан. Администратор». Встрепенувшись, Степан сообщил, что проректор сейчас занят – он проводит собеседование с «льготниками».
Дед Егор высунул голову из-за спины Музы и радостно сообщил секретарю:
– Мы «льготники» и есть!
– Тогда вам в двести пятую. Через Галерею Ректоров и направо, – похоже, эта фраза далась Администратору на последней секунде бодрствования, после чего он снова упёрся лбом в стопку папок и заснул.
– Бедное дитя… – вздохнула Муза Павловна. – Похоже, учёба не оставляет времени даже на сон…
Дед с сомнением посмотрел на неё, а потом на Кая, но комментировать не стал.
Наконец миновав очередную казённого вида помпезную анфиладу, названную секретарём Галереей Ректоров, они оказались у аудитории №205.
Коридор был забит народом, в воздухе ощущалась нервозность.
На собеседование приглашала сухонькая старушка в кримпленовом костюмчике с безжизненным клоком оранжевых волос на макушке. Она сидела на высоком стуле перед входом в аудиторию и, заглядывая в папку, отправляла очередного соискателя к проректору. Иногда она, не отрывая глаз от своей папки, отпускала замечания в духе «немедля слазь с подоконника» или «да не подпирай же стены, дылда стоеросовая, они не упадут». При этом, результат выполнения команды её, судя по всему, не слишком интересовал, потому что все как один по-прежнему подпирали стены, и на подоконниках народу только прибывало.
Кай неспешно переводил взгляд с одного лица на другое, задаваясь вопросом, не с ними ли ему придётся заглянуть в «отверзнутые врата Гнозиса».
– Не очень-то они похожи на колдунов и всяких стражей… – его мысли обогнал дед.
– А ты надеялся увидеть здесь Мерлина с Гендальфом? – внутренне Кай порадовался, что мысль, которая показалась ему донельзя глупой, посетила не только его голову. Хотя… Вот он сам, наверное, в глубине души ожидал встретить здесь кого-то в звёздной мантии или в панцирных доспехах.
– Все какие-то слишком… обычные, – сказал дед и уселся на подоконник.
Будущие студенты и вправду выглядели довольно обычно, хоть и разношёрстно. Навскидку возраст их колебался от семнадцати до двадцати пяти, одежда и манеры их очень разнились, но каждый с любопытством провожал и встречал взглядом входивших и выходивших из дверей двести пятой аудитории.
Пожалуй, самыми необычными в этом коридоре были представители весьма почтенного семейства, в котором безошибочно угадывалось четыре поколения, включая юношу с такими пунцовыми щеками, что их насыщенность смело могла сравниться с вопиющей краснотой университетского фасада. Немолодые, но довольно бойкие мать с отцом держали за руки двух близняшек с пышными бантами, годиков по пять каждой, чуть в стороне, опершись на две одинаковые клюки, спиной друг к другу застыли два совершенно одинаковых скрюченных дряхлых деда, с одинаковыми длинными белоснежными бородами. И в центре всей этой выразительной композиции стоял несчастный юноша, на плече которого тяжело покоилась узловатая коричневая рука, принадлежащая, без сомнения, главе семьи – высокой совершенно прямой жгуче-черноволосой старухе с такими острыми глазами, что было боязно встречаться с ней взглядом. По возрасту старуха вполне могла приходиться матерью двум старикам с клюками, что наводило на мысль о её рождении в веках давно ушедших. Юное чадо сгорало от стыда, но не имело ни одного шанса на побег.
Тори рассматривала семейство с нескрываемым удивлением. Особенно её заинтересовали старики, стоявшие спиной друг другу.
