Егор Букин
Надежда и отчаяние
К матери повадились всякие любовники. Однажды даже был такой случай: девочке было десять лет и один из любовников посадил ее на колени, спросив, мол, любишь ли ты играть. Она ответила положительно. Ну ухажер был, конечно же, пьян; улыбнулся. Он ее на коленях покачал, развеселил, а потом ни с того ни с сего взял и прямо в губы поцеловал. Девочка тогда просто убежала с его коленей и ошарашенно на него посмотрела. Сотни раз наблюдая за попойками матери, она сотни раз хотела свести счеты с жизнью, мечтала о том, чтобы уснуть ночью и более никогда не просыпаться. Какое же, черт возьми, знакомое чувство! Отец умер, когда ей было шестнадцать лет. Она не вдавалась в подробности, но я уверен, что она ужасно рыдала. Через время ей удалось покинуть мать и с тех пор она живет с бабушкой, не особо-то интересуясь судьбой своей родительницы. Я ее понимаю. После рассказа она вздохнула и подняла на меня глаза, в которых, как ни странно, не было ни грусти, ни отчаяния.
Признаюсь, я был поражен, удивлен и рад, встретив человека с такой же судьбой, как у меня. Но я точно видел, что эта девушка все равно совершенно другая – она не сломалась, она еще на что-то надеется, она еще веселая и жизнерадостная, в то время как я уже давно перестал на что-то надеяться на все сто процентов, ибо это невозможно с моей стороны. Она практически не пьет, не курит, не принимает успокоительное. Она другая. Потому я задался вопросом: «Как, как может она, столько страдавшая, вот так сидеть и улыбаться?» С одной стороны, я понимал и даже был уверен, что между нами не может быть ничего общего окромя детства, что мы с ней с разных планет, из разных жизней, но с другой стороны, я чувствовал такую невероятную близость с ней, что даже и описать не могу. Я настолько проникся ее рассказом, настолько мне жалко стало, что я чуть ли не плакал сидел. Но я почему-то чувствовал, что не должен сейчас ее успокаивать, ведь она и без того была спокойна. Да и чем здесь помогут слова? Это одна из тех ситуаций, когда твое выражение лица, твой взгляд говорят и помогают человеку куда больше чем тысячи успокоительных и сочувственных слов. Я не стал посвящать ее в подробности моего детства, ибо, во-первых, мне не хотелось вообще его и ее вспоминать и, во-вторых, я не любил, когда меня жалеют. Вернее, не то чтобы не любил, я просто не знал, какого это и потому никогда особо не просил этого. Я просто не знал, как на это реагировать. В детстве на меня лишь кричали, мол, зачем ты плачешь, будь мужчиной и так далее и так далее, но никогда не жалели, отчего потребность в этом, наверное, отпала.
Затем мы перешли на разговоры о литературе, как современной, так и классической, после перешли на музыку, и закончили наконец парочкой фраз о природе. Часа полтора с лишком длилась беседа, неторопливая и разнообразная. Я даже уже и не помню, когда так много говорил вживую. Вообще я так устроен, что мне проще вести эпистолярную беседу, нежели живую, да и вообще на письме я выражаюсь куда красивее, увереннее и правильнее, чем на улице, но сейчас все получалось как нельзя лучше. Удивительно!
Время уже приближалось к восьми вечера. Даше нужно было уходить, я вызвался ее проводить. Я сказал Щеголеву, чтобы он меня не ждал, и мы с ней ушли; она жила неподалеку.
На улице уже давно стемнело; несколько звезд теснились в небе. Ночная прохлада очень освежала; на душе легко. Фонари освещали наш путь. Мы шли молча, уже вдоволь наговорившись в парке. Теперь уже не возникало какой-то неловкости из-за этого; мы просто молча шли. Вдруг где-то в стороне послышался грохот, от которого она вздрогнула и машинально всем телом прижалась ко мне, схватив меня под руку. Я и сам вздрогнул от неожиданности. Мы остановились. Я только и успел промямлить что-то вроде «а…э-э…». Щеки вдруг запылали, а к горлу подступил ком, мешавший говорить слова. Лишь через несколько секунд она повернула голову от темного переулка, где раздался звук, и поняла ситуацию. Она быстро отстранилась на давешнее расстояние, тоже, кажется, покраснев. Смущенная, она выглядела еще очаровательней. А я всегда любил в женщинах скромность и некоторую застенчивость. Ничто не красит женщин так, как скромность. «Ой, извиняюсь», – тихо сказала она. Из переулка показался кот с каким-то объедком во рту и убежал прочь в сторону. Мы переглянулись и посмеялись.
Я довел ее дома. Несколько минут мы стояли у подъезда и болтали. Честно говоря, я очень не хотел уходить. Наконец мы окончательно попрощались. Я развернулся и пошел назад только когда в ее окне загорелся свет.
Лампочка обливала своим теплым светом всю кухню. Бурлила кипящая в чайнике вода. Я вдруг понял, что весь день практически ничего не ел. Как только об этом вспомнил мозг, тут же вспомнил и желудок, заурчав. Я открыл холодильник: три бутерброда из белого хлеба с колбасой и сыром, которые я сделал еще утром. Даже несмотря на далеко не самый презентабельный внешний вид (я упаковал их в фольгу, сильно помяв), аппетит напал зверский. Я схватил первый и с жадностью пихнул его в рот чуть ли не полностью, откусив огромный кусок, после которого остаток даже как-то жалко стало оставлять, так что, чуть-чуть прожевав, я и его запихал следом. От хлебно-колбасно-сырной каши, сухой, соленой и чуть кисловатой от копченой колбасы, во рту тяжело было двигать языком; даже, кажется, дышать было не очень удобно, но я не растерялся, как смог открыл рот и залил туда обжигающего чая. Комок в полости рта медленно обмяк, начал хорошо разжевываться и спустя какие-то пару-тройку секунд уже лежал в желудке. Это немного успокоило моего внутреннего чревоугодника, так что второй, а затем и третий бутерброд уже употреблялись медленнее и безопаснее, с полным ощущением вкуса.
Через десять минут я уже стоял на балконе. Холодный воздух бил в лицо, запах свежести дурманил голову, хотелось почему-то радоваться; бегать и кричать от этой самой радости. Обожаю ночи, когда приходит вдохновение, эмоции, надежды!
В «VK» пришло сообщение от Вани:
«Да ты просто лучший. Я не особо слушал, конечно, что ты читал… но всем, кажется понравилось. Молодец!»
Я вновь удивился.
«Спасибо-спасибо», – напечатал я.
«Когда выйдет твой следующий бестселлер?»
«Ну, для начала надо придумать идею».
«Думай-думай».
«Ага».
«Но все-таки пока ты известный только лишь в этом кругу, может быть, в городе, не больше. А вот если бы на всю Россию, то это было бы другое дело. Вот денег бы тебе повалилось. Сколько там нобелевская премия?».
Жаль, что он не знал, что в нынешнее время для получения нобелевской премии необходимо писать или «политоту», или угождать всем меньшинствам разом.
«Ну не все же сразу, – ответил я. – А премия миллион долларов».
«Слушай, а та девушка, с которой ты ушел, это же Даша?»
Я еще больше обрадовался. Раз ее видел Щеголев, то значит она настоящая, а не какой-то бред моего больного мозга!
«Ага».
«Ну нормально. Мне не очень, конечно, но может это и к лучшему».
Меня немного резануло, что она ему не понравилась внешне, ибо это же нонсенс какой-то! Как она может не нравиться?!
«Ну окей».
«Слушай, а на кой черт она тебе сдалась? Деньги придется на нее тратить ведь. Ты и так считай еле живешь с этими расходами на еду и квартиру, а тут еще девушка».
«Да это ничего»
«Ну а вот зачем она тебе тогда сдалась?»
Я долго думал, что бы ему такое написать.
«Для любви».
Это было чистейшей правдой. Я еще лет с пятнадцати очень хотел любви. У меня не было любви от матери, а потому я так стремился найти возлюбленную, которую сам бы обожал до умиления, и которая меня бы обожала точно так же. У меня слишком сильная потребность в заботе. Мечтал найти любовь платоническую, даже думать не думая о любви постельной, ибо сладострастие и все с этим связанное любовь поистине опошляет. Я в первую очередь хотел встретить человека, которого я бы смог обнять и который бы в ответ обнял меня. По ночам, погружаясь в безвременье, я видел лучшую жизнь, где встретил абстрактную ее, мы разговорились, подружились, затем дружба переросла в любовь и все у нас с ней хорошо и прекрасно. Порой так прекрасно жить в иллюзиях… Я находил надежду в ожидании любви, я был уверен, что в любви я бы наконец ожил, просветлел, вновь начал бы любить жизнь, воскрес морально, все давно умершие и забытые чувства вновь бы показались, и я бы расцвел! Но ее все не было и не было, как бы я ни мечтал и как бы о ней ни просил… Тем временем мои знакомые писали мне сообщения, мол, я поговорил с одной любимой для меня девушкой, она сказала, что у меня есть все шансы, мы с ней начали встречаться и так далее. И тогда я просто взял и задавил, задушил, заткнул в себе желание найти любовь; убил в себе жажду любви. Просто уничтожил ее. Ибо кому я сдался? Посмотрите на меня! Да мне самому собственное лицо противно, так что уж говорить о других?
Наконец я сменил свое отношение к этой дряни. Любви в жизни нет. Это слишком высокий, слишком чистый для этого мира концепт. Есть страсть, привязанность, дружба, – что угодно, – но не любовь.
И вот во мне вновь появилось что-то странное. Уж не знаю, к добру это или нет. А самое ужасное, что теперь, мечтая по ночам, я вижу не абстрактную девушку, я вижу Дашу… Точно так же было и в прошлый раз. Я знаю к чему это приведет.
«Ой, да какой к черту любви. Я вот хотел бы найти женщину такую, знаешь, в возрасте. Богатую. В идеале еще бы сумасшедшую. Пожил бы с ней годочек-другой, да и развелся бы, отхватив половину имущества».
Юмор у Щеголева всегда был, так сказать, не для всех, специфический; настолько не для всех, что вообще непонятно для кого. Пошлость, только и всего. Все истинные высокие чувства давно забыты или отвергаются. И как же жаль за этим всем наблюдать.
Я повалился на диван, машинально положив на язык таблетку. День выдался длинным, волнительным, но насыщенным. Перед сном я кинул взгляд в окно, на белый лунный диск. Само по себе вырвалось: «Даша»; я улыбнулся звуку этого прекрасного имени. «А пойду-ка прогуляюсь», – сказал я себе. Спать не хотелось от слова вообще. Странно. Но сейчас я даже был несколько этому рад.
Я всегда любил ночи, особенно летние и зимние. Ночь – особое время, которое меняет человека, наполняет его непередаваемыми чувствами, романтикой что ли. По крайней мере меня, ведь ночью я становлюсь совсем другим человеком. Ночью я вновь начинаю верить в жизнь, вновь обретаю какую-то надежду. Но сегодня была не просто ночь, сегодня было настоящее чудо. Я шел, смотря в небо, где ярким фонарем светила большая белая луна, где искрами блестели россыпи тысяч мелких звезд. Боже мой, какая прелесть! Да такой ночи никогда не было! И какая свежесть, какая красота!
Сейчас во мне было столько всего, столько разных чувств и эмоций, что я чуть ли не разрывался от них. Но, увы, я не в состоянии выразить их доступными для меня языками. Я бы очень хотел передать эти ощущения так, чтобы слушавший меня человек тоже испытал их, но это, кажется, невозможно. И радость, и восторг, и сердце точно замирает, чувствуя щекочущее волнение… Ай, ладно. Это бесполезно. Я бродил по улицам города час с небольшим, после чего наконец пришел и рухнул на стул. Невозможно спать в моменты, когда кажется, что ты обновился и что жизнь вот-вот наладится. Я не хотел засыпать и убивать эту ночь. Я хотел бы, чтобы она длилась вечно. Я чувствовал, что мое лицо и уши горят, чувствовал, что на меня накатила невероятная бодрость, которой я не испытывал очень давно, точно я выпил несколько ведер самого крепкого кофе.
Я написал несколько десятков предложений в «Word», после чего наконец-таки лег спать. Засыпал я, кажется, счастливым. Часы показывали пять часов утра.
Глава третья
Мне виделась удивительно простая, короткая, но в то же время удивительно прекрасная картина. По крайней мере такой она мне показалось.
Стоял весенний (или летний) вечер. Алое закатное солнце покрывало своим одеялом небо, заставляя розоветь облака близ него, и землю, окрашивая в рыжий цвет траву и рощу, пуская солнечные дорожки по реке, бежавшей где-то в стороне. Солнце не грело так, как делает это днем, теперь оно лишь мягко-мягко пригревало своими тепленькими вечерними лучами. Две людских тени до того удлинились, что совсем потеряли свои очертания. И вот я уже в теле одного из этих двух людей, в мужском теле. Играла невероятно прекрасная музыка, которая звучала у меня в голове, но которую я не в силах передать. И под эту музыку я вместе со вторым человеком – девушкой – танцевал увлекательный, способный возбудить сладкие грезы и томительные мечты, танец. Вальс. Ее лицо казалось мне смутно знакомым, но черты все равно не разобрать. Мы смотрели друг на друга, улыбались, порой смеялись. А ее золотистые волосы все развевались на ветру, а мы все кружились и кружились… Это всего лишь танец, но как же это замечательно! И настолько прекрасное чувство обуяло сердце, что и его я не в силах передать.
Я очнулся, когда часы уже показывали полдень. Я был в отличнейшем настроении ввиду такого замечательного видения. Все проблемы, все печальные мысли улетели куда-то далеко-далеко, растворились в тех розовато-белых облаках. До того радостно мне было, что хотелось броситься на землю, обнимать ее, рыдать и обливаться слезами от счастья. Но я сдержался. В голове на мгновение возник образ Даши, а вместе с тем и действие. Ладони чуть похолодели. Быть может рискнуть и написать ей? Я очень долго ходил взад-вперед в нерешительности. Да, я, кажется, боялся. «Ладно, позавтракаю и что-нибудь придумаю», – вслух заключил я и пошел на кухню, просить у холодильника еды. Два вареных яйца и чай – больше попросту ничего не было. Я сел за ноутбук и первым делом открыл почту – вдруг там пришло что-то кроме спама. Там действительно что-то было. Ответное письмо с редакции журнала.
«Здравствуйте…очень рады… спасибо…опубликуем», – бубнил я себе под нос.
После письма меня накрыло. Я засмеялся и начал махать руками, как умалишенный. Изо рта сами собой вслух полились слова.
– Вот оно, вот! Господи, спасибо, вот оно! Я все думал: «Будет ли хоть день, хоть час, когда мне повезет?» И да, да, Господи, да! Вот оно, вот! Я знал, я черт возьми знал, что даже в кромешном аду должен быть свет! Я знал, что нельзя добиться чего-то великого, не испытав отчаяния! – Я захохотал. – Получи, мама, получи Ваня!
Почему-то только сейчас я осознал, что все мое стремление к великому, к славе, к узнаваемости выросли не из тщеславия и честолюбия (за что я даже ругал себя), а из того, что моя мать в меня никогда не верила, она лишь твердила, что я ничего не добьюсь, но вот, получите! Всем вам подлецам назло! А Щеголев! Он ведь тоже никогда в меня не верил.
– Но теперь все изменилось! Ха-ха-ха! Я достиг этого, мама! Я на вершине мира!
Я разослал рассказ еще в несколько журналов. После отчаяния всегда возникает надежда, переходящая в счастье, после черной полосы непременно наступает светлая полоса, которая будет длиться очень и очень долго, и так происходит в жизни абсолютно каждого человека. Главное, найти в себе силы переждать, перетерпеть неудачи и тогда все непременно наладится.
До ночи, которую я так любил, оставалось еще много времени, так что необходимо было найти какое-нибудь занятие. В голове вновь всплыл образ Даши. Почему-то при воспоминании о ней мне становилось хорошо, а из замиравшего сердца по всему телу разливалось тепло, вызывая улыбку. Наверное, можно договориться с ней о встречи, например, на завтра? Почему бы и нет?
Я открыл «VK» с внешней уверенностью, но с сильно стучавшим сердцем и беспокойством внутри. Перед пустой строкой я долго сидел сконфуженным, то поднимая влажную и слегка холодную руку, чтобы написать, то опуская ее, чтобы плюнуть, закрыть вкладку и пойти играть во что-нибудь. Лишь спустя несколько минут я все же решился.
«Привет».
«Доброе утро», – ответила она, и я сразу представил улыбку на ее лице, с какой она всегда приветствует меня.
Я понимал, что волнуюсь без особой на то причины, и от этого начинал волноваться еще больше. «Какого черта я волнуюсь? Успокойся, успокойся!»
Мы обменялись простыми вопросами: «как дела?», «что делаешь?», «как настроение?» и прочее.
«Слушай, я хотел у тебя кое-что спросить».
«Слушаю».
«Что бы ты сказала, если бы я тебя пригласил сходить в театр, например?»
«Я бы согласилась)».
Я был в восторге.
«Тогда когда?»
«Боюсь, что завтра не получится, мне надо помочь дяде с одним делом, но вот послезавтра я вся в твоем распоряжении».
«Послезавтра? Отлично. Но может быть я могу тебе помочь с дядей? Ну, то есть с его делом», – добавил я следующим сообщением.
«Я бы не хотела тебя затруднять».
«Да что ты, я же сам предложил. Готов послужить тебе)»
«Ну как же тут отказаться?) Хорошо, спасибо».
«Отлично. В таком случае, до встречи».
«Пока».
Я вышел из нашего диалога в весьма приподнятом настроении. Еще раз взглянул на письмо от редактора, как будто не мог поверить своим глазам. Прозвенело уведомление. Я с улыбкой перешел во вкладку «диалоги». Улыбка быстро пропала.
«Привет».
Сердце бешено застучало, руки в один миг вспотели. Уведомление все еще звенело у меня в голове, отдаваясь ноющей болью по всему телу. Сообщение пришло от Кати. Я в одночасье перестал понимать, что происходит.
«Здравствуй».
«Можно задать тебе вопрос?»
Мне стало еще страшнее. Господи, да что же ей от меня надо?! Мы не переписывались с ней уже пару месяцев и тут вдруг это сообщение!
«Ну давай».
На самом деле я примерно представлял, что она хочет спросить. Она хочет узнать почему мы не общаемся и почему я практически перестал с ней разговаривать. Хочет узнать, почему я убегаю от нее.
Судьба с ее больным чувством юмора сделала так, что Катя попала в один институт со мной, на одно направление, в одну группу… Каков же был мой ужас, когда я ее здесь увидел… Я рвал на себе волосы с криками: «Как она сюда попала?! Она же была совершенно в другом классе, с другими предметами! Я только-только отошел от нее и вот она здесь! Она что, специально меня преследует, чтобы добить?!» И в институте я практически не контактировал с ней. Изредка мы обменивались парочкой фраз, но в большинстве своем даже не здоровались и не прощались. Просто я боялся вновь угодить в тот же капкан…
«Я тебя чем-то обидела? Что-то когда-то не так сказала?»
«Да нет, ты все сделала правильно. Я же тебе не нравлюсь? Нет. Так что ты сделала все правильно, отказав мне».
«Просто понимаешь, я много вложила в тот ответ, сочувствовала тебе, но по итогу ты ушел в другой класс. А теперь в институте я от тебя получаю лишь молчание. Мне кажется это не совсем нормально. Я как никто другой понимаю твои чувства. Это несправедливо так молчать и сбегать».
От моего волнения с дрожавшими руками не осталось и следа. Я начал медленно, но верно звереть. Клянусь, я бы убил ее, если бы она была рядом.
Понимает… Ха-ха-ха, она понимает мои чувства?! «Да если бы ты понимала их, ты бы никогда в жизни не написала эту х…ю!» – орал я на всю квартиру в слепом бешенстве.
«Поэтому впредь я бы попросила не оскорблять мои чувства, – прислала она следом. – Я слишком долго молчала».
Клянусь, еще одно слово, и я бы разбил ноутбук. Эта сука просит, чтобы я перед ней извинился за оскорбление ее чувств?! То есть когда она поняла все мои намеки (до признания) и резко перестала со мной общаться на целую адскую неделю – это не было оскорблением моих чувств?! То есть это как бы нормально, да?!
Я возненавидел Катю. Я не просто окончательно перехотел возобновлять с ней общение (она-то часто мне писала, что надеется все вернуть как раньше). Теперь я хотел полить ее матом с ног до головы, я хотел ее оскорбить так сильно, как только смогу.
Я долго-долго думал о том, что же все-таки ей ответить. Но в итоге не ответил ровным счетом ничего. Наверное, это тот самый момент, когда собственное здоровье куда важнее. Серьезно, кто она вообще такая?
Ко всему прочему насколько же Катя глупая, раз не может понять, что общения как раньше уже не будет. Никогда. И дело вовсе не в том, что мне теперь некомфортно рядом с ней ввиду отказа. Дело в том, что я давно начал замечать в ней все то отрицательное, что мне не давали замечать розовые очки любви. И признаюсь, все это в ней меня и раздражало, и бесило, и вызывало презрение с ненавистью. И смириться с этим я не мог.
***
Я не спал практически всю ночь, из-за случившегося, но оказался в назначенное время в назначенном месте. Глаза резало от недосыпа, а голова все никак не хотела держаться ровно, всякий раз намереваясь опуститься. Однако, когда Даша своей великолепной улыбкой поприветствовала меня, мой недосып как рукой сняло. По крайней мере на некоторое время.
Мы достаточно быстро двигались по улице. Видимо, она тоже не привыкла ходить медленно.
– А что, собственно, необходимо сделать?
– Ничего сложного. Нужно разобрать книги в библиотеке, где работает мой дядя.
Помещение встретило нас тихим нежным переливистым звоном колокольчика на двери и особым запахом бумаги, библиотечной пыли и дерева, который мало с чем можно спутать. Внутри библиотека мало чем отличалась от других подобных ей: линолеумный пол и белый потолок; до него высились широкие темного дерева шкафы с книгами всех цветов и размеров; в некоторых местах подвешены портреты писателей. Я несколько удивился, оказавшись здесь, так как относительно недавно брал здесь книгу.
– Так это библиотека твоего дяди? – удивился я.
– Да, вроде того.
Я промычал что-то невнятное, а затем спросил:
– Так что нужно делать? – Я осмотрелся.
– Ничего сложного: вытаскивай книги из того шкафа и складывай на пол, потом мы их протрем и сложим обратно.
– Видимо, те книги стоят здесь уже очень давно, – сказал я, присмотревшись к слою пыли.
Она кивнула и отправилась к другому шкафу, стоявшему рядом. Во время этой однообразной работы мне очень хотелось упасть и заснуть, но еще больше хотелось заговорить, однако я понятия не имел с чего начать. Даша или тоже не знала, что спросить, или просто не хотела говорить. Молчание сводило с ума…
– Закончила?
– Кажется, да.
Она дала мне влажную тряпку, а себе взяла вторую. Мы протирали обложки и ставили книги обратно. «Когда-нибудь и мои книги будут стоять на полках магазинов», – подумал я с небольшой улыбочкой, которая, однако, быстро исчезла. Уверенности в том, что я нашел дело жизни все еще не было, точно мне чего-то в нем не хватало. Вдвоем мы управились очень быстро. Перешли к следующему шкафу. Даша протирала книги, в то время как я нашел один очень интересный экземпляр, синий томик сочинений Лермонтова. Я двинулся вперед со словами: «Смотри, что я…», но не успел закончить, споткнулся о стопку книг на полу, и полетел прямо на девушку. Благо, я не упал, а лишь прижал ее к стене (мы стояли в углу). Я не на шутку испугался, сердце заколотилось, а руки вспотели.
– Ты… в порядке? – испуг быстро сменился чем-то другим, когда я наконец разглядел, что ее лицо находится буквально в паре сантиметров от моего.
– Да, все хорошо, – тихо сказала она с улыбкой.
Я смотрел ей в глаза и стоял как вкопанный, не зная что сказать и что сделать. Она не сопротивлялась. Какая-то неведомая сила не давала мне сдвинуться с места. А может ее бездействие – это намек на что-то? Я быстро кинул взгляд на ее губы и ощутил странное чувство. Может, она чего-то ждет от меня?
– Мы так и будем стоять? – все с той же улыбкой спросила она.
– Э… Нет… – сказал я и с огромным трудом отошел от нее. – Еще раз прости.
– Все хорошо, давай закончим дело.
Я кивнул. С сердцем творилось что-то непонятное. Огонь разгорелся в груди.
***
Я ждал ее, сидя на скамейке в свете фонарей, часто расставленных вдоль аллеи. Она была одета в красивое пальто; губы накрашены помадой. У меня чуть ли не перехватило дыхание – настолько красиво она сейчас выглядела. Я долго без слов смотрел на нее.
– Тебе нравится? – спросила она.
– Это просто божественно, боже мой… – она смущенно улыбнулась. – Но вот теперь мне кажется, что к такому пальто нужен мужчина получше. Не я.
– Что ты такое говоришь! Все в порядке.
Мы на такси подкатили к красивому пышному зданию в центре города – театру. Я вышел первым, быстро оббежал машину, открыл ей дверь. Она улыбнулась.
В первых рядах прохладного зала все было тихо, зато сзади уже шли бурные обсуждения и порой даже громкие возгласы. Это несколько раздражало, но я старался не обращать внимания. Мы сидели на галерке и смотрели на сцену. Я часто щурился из-за своего ужасного зрения, но все равно видел только разноцветные пятна вместо людей. С боков сцены стояли раскрашенные картонки, изображавшие деревья, позади протянули полотно, изображавшее какой-то дворец. По сцене ходила, кажется, девушка, следом за ней ходил мужчина. Сначала спела она, затем он… От них веяло напыщенностью и напускными, гиперболизированными чувствами. В общем, картона на сцене было очень много. Я даже расстроился, что позвал Дашу именно сюда. Такого бреда я не видел очень давно. Возможно, конечно, дело в том, что я почти никогда не ходил в театр. Последний раз я был здесь в светлые времена веселья и радости. Я снова вспомнил Катю… Шла какая-то комедия. Это было так ужасающе давно…
Я немного отодвинул кресло и откинулся на спинку. Практически не разбирая слов и музыки, доносившихся издалека, я смотрел на Дашу, периодически переводя глаза вперед, когда она поворачивалась ко мне. Свет сцены озарял ее лицо, то улыбающиеся, то смущенное, с легким румянцем, и оттого казавшееся еще красивее.
В сумеречном блеске на меня снова накатило странное чувство нереальности происходящего. Эта девушка как будто сошла с какой-то видеоигры, в которой разработчик воплотил свой идеал. Разве могут такие существовать в этом мире? Разве могут они существовать в моем мире? В моей среде? Но если и могут, то как я могу быть рядом с ней? Ей нужен лучший парень, не я. Я не достоин ее.
От всех этих мыслей мне стало плохо. Оно и понятно, разве правда хоть когда-нибудь приносит радость? Рука машинально полезла в карман и нащупала маленький сверток из фольги. Несколько минут я боролся с этим желанием и, слава Богу, все-таки смог отложить таблетку. Сейчас это явно не лучший вариант. Нужно дождаться конца представления, проводить Дашу до дома и уже потом забыться, уйти от реальности, уйти как можно дальше и глубже в пучины бессознательного.
– Тебе что-нибудь принести? – спросил я, когда начался антракт, и почти все зрители устремились к выходу.
– Знаешь… – начала она, но тут же остановилась, когда кого-то увидела.
Справа от меня стоял какой-то парень.
– О, приве-е-ет. Это мой одноклассник, – пояснила она, оборачиваясь ко мне.
Я пожал ему руку и решил все же сходить в буфет. Когда я вернулся, они сидели рядом, мило беседовали и смеялись. Я чуть не уронил стакан. Тупая боль отчаяния сжала сердце. «Они так хорошо смотрятся вместе, им так весело, его шутки в разы остроумнее моих. Да, он ей подходит куда больше», – сразу промчалось в голове. Когда он только пришел, мне хотелось напиться, сейчас же мне не хотелось ровным счетом ни-че-го. Я спустился вниз и сел на пустую лестницу. Вокруг не было никого. В голове возникали какие-то смутные образы, слова, легкая мелодия.
Я знаком с этой чудесной милой девушкой всего-ничего, мы с ней даже не состоим в отношениях, а я уже сгораю огнем и отчаиваюсь, когда вижу ее смеющейся над чужими шутками, в особенности, если шутки пускает мужчина красивее меня. Наверное, это ненормально.
Мне хотелось встать и уйти, идти куда глаза глядят, но сил не было. Я просто сидел на лестнице и смотрел в пол. Через несколько минут мне на плечо легла чья-то легкая рука.
– Что с тобой? – послышался до боли знакомый голос.
– Вовсе ничего. Все как всегда.
– Тебе плохо? Мы можем уйти.
– Я же говорю, что все как всегда, – более раздраженно проговорил я.
– Можно, я присяду рядом?
– Садись.
Даша села рядом.
– Может быть тебе станет лучше оттого, что я нахожусь здесь? Если бы я грустила, я бы очень хотела, чтобы ты просто был рядом.
Я посмотрел в ее блестящие глаза; мое настроение изменилось. Я не понимал, что происходит с ней и со мной. Давно перестал понимать.
– Спасибо…
Она улыбнулась.
– Не хочешь ли незаметно исчезнуть? – Она посмотрела на меня, и вдруг ее глаза блеснули дерзким огнем.
– Тебе тоже не понравилось это? – спросил я, делая ударение на последнем слове.
– Еще как.
Мы вышли на улицу. Небо, подозрительно выглядевшее еще с утра, окончательно заволокло тучами, дул несильный прохладный ветер. «Не зря я брал зонт», – подумалось мне.
– Что ж, раз представление оказалось никудышным, разреши отвести тебя хотя бы в ресторан.
– Да нет, я не хочу.
– Я все-таки настаиваю, – сказал я и заглянул ей в глаза.
– Хорошо.
Мы пошли пешком. В двух кварталах от нас как раз находилось неплохое и, что самое главное, не очень дорогое заведение, где можно вкусно поесть. И это был даже не «Макдональдс». И не «KFC».
– Знаешь, это было что-то очень странное, – начала она, усмехнувшись. – Представление я бы описала так: странно одетые мужчина и женщина очень странно двигаются под музыку и поют странные песни.
– Очень точная характеристика, – подметил я. – И ведь я прекрасно понимаю, что это все должно означать, но все это выглядит так фальшиво и ненатурально, что я даже смотреть-то не мог.
– Мне становилось порой даже стыдно за актеров.
– И смешно, – добавил я.
– Это точно.
Грянул гром. С неба на землю посыпались зернышки дождя. На самом деле я люблю дождь. Люблю его капли, стекающие по стеклу, люблю его звук, его свежесть, люблю этот особенный землистый запах, остающийся после него. В такие дни я почему-то снова начинаю чувствовать себя живым, точно дождь смывает с меня все то тяжелое, что лежит на сердце, все те неопределенные томления, которыми забита моя душа.
Сначала чуть-чуть, затем сильнее, а затем и вовсе начался страшный ливень. Я открыл зонт, Даша подошла ко мне и встала очень близко. В данный момент особо отчетливо я смог ощутить тепло, исходившее от нее. Мы шли молча. Сейчас и не нужны были слова. Не хотелось нарушать это смешение теплоты и тишины с прохладой и шумом, которые отделялись лишь простым зонтиком, маленьким островком посреди океана.
Вскоре все улицы залило ручьями мутной воды. Она проникала сквозь обувь, мочила и охлаждала ноги. Подул до того сильный ветер, что мой зонт вывернуло, а сам я чуть не улетел куда-то в сторону. Одно мгновение, и мы с Дашей уже промокли насквозь. Но от этого не стало грустно или что-то еще, нет. Мы смеялись. Боже мой, я смеялся, как ребенок…
Дождь кончился, когда мы прогуливались по небольшой аллее, расположившейся напротив кафе. Красивей всего здесь в начале осени, когда ты двигаешься по прохладной улице между высокими деревьями с желто-красной листвой, часть из которой гоняется по земле ветром. Атмосфера торжественности и красоты завораживает.
