Дмитрий Николаевич Таганов
Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве
21. Терминатор
Петьку Реброва стали звать Терей год назад. Но с месяц до того он получил в своей банде, носящей имя одного московского района, полунасмешливое и полусерьезное прозвище Терминатор. Но Петька был щуплым, не очень сильным, и самым «деревенским» среди этих московских бандитов, поэтому очень скоро стал для них просто Терей. Петьке это было все равно. Важным для него было, что он стал тут, в Москве, своим, ровней, и если даже называли его Терминатором в насмешку, да только почти все они с опаской глядели в его пустые и будто стеклянные глаза профессионального убийцы.
Теря никогда не интересовался, почему человек должен умереть, что он сделал такого, что ему придется этим заниматься, видеть его кровь, – или даже не видеть, а сразу знать по тому, как тот согнется, что мертвый. Никогда Теря не знал потом каких-нибудь переживаний, тяжелых мыслей, – всегда спал после этого крепко, вставал свежим. Он тех людей никогда до этого не знал, видел живыми всего не больше минуты, и они его тоже, если вообще видели. Уходил с места всегда быстро, не оглядываясь, старался не видеть, как они корчились, слышал изредка сзади какие-то стоны, да это уже его не касалось и не трогало.
Первыми двумя у него были какие-то то ли мелкие бизнесмены, то ли «кидалы», заказанные через цепочку конкурентами. Он тогда недавно приехал в Москву, еще не был принят в банду, не знал там никого, а доверили ему такое самостоятельное «дело» только по связям его старшего брата. Сделал он это «дело» чисто, вернулся после этого бодреньким, как будто с прогулки. Поэтому следующие «дела» у него были и сложней, и фигуры в них покрупней. Выходило это у Тери всегда гладко, без осложнений, и тихо, – а это уже вызывало уважение.
Работал Теря почти всегда с «ТТ» китайского производства, с самопальным глушителем. Второй такой же всегда был у него под рукой за ремнем. Стрелял он здорово, мог и с обеих рук, по «македонски». Рука не дрожала, сердце не трепыхалось от волнения, а его неподвижные стеклянные глаза никогда не моргали. Поэтому прозвище Терминатор, как ребята дружно решили, к нему очень даже подходило. Так все удачно и хорошо сложилось в Москве у Петьки Реброва. И даже денег у него теперь было полный карман.
В Москву Теря приехал из глухой новгородской деревни, почти вымершей, черневшей на пригорке среди зарастающих елками полей. Приехал он к своему родному брату, вдруг написавшему ему письмо после десятилетнего молчания. Брат, как оказалось, жил в Москве богато, но много пил и, главное, из-за этого тяжело болел печенью.
Своей матери Теря почти не помнил, умерла она очень рано. Жил он потом с отцом-алкоголиком и братом, пока первый не помер, а второй не уехал навсегда из деревни. После этого начались скитания по детским домам, а в четырнадцать лет Теря уже сидел в колонии для несовершеннолетних – после того, как порезал ножом хозяина автолавки, когда они втроем, голодные, залезли ночью в его фургон.
Когда Теря вернулся в родную деревню, изба их почти обвалилась, остались одни чужие старики да бабки, работы для мужиков тут давно не было. Всю зиму Теря валил и пилил лес – то был единственный честный заработок для новгородских мужиков. Туда же, в вагончик на вырубке, ему и принесли из почтового отделения письмецо от брата. Брат писал коротко: просил приехать к нему в Москву, мол болеет и повидаться хочет.
Брат жил под Москвой в высоком новом бревенчатом тереме с шофером и охраной. Жил он один, много пил, и корчился по вечерам от боли в печени – жить ему оставалось, самое большее, – год. Погостил Теря у брата с месяц, заскучал и попросил пристроить его к какому-нибудь делу. Брат и сам в свое время пробился в Москве с пистолетом, поэтому связей у него было много. Так попал Теря в эту районную бригаду.
– Ты, Петька, аккуратнее там, оно по всякому выходит иной раз, с пистолетом-то… – прощаясь, сказал старший брат.
К последнему «делу» бригада готовилась долго, с месяц. Тере надо было сначала освоить новый «винт» с оптическим прицелом, да и к месту привыкнуть, – стрелять предстояло лежа, из кузова «Газели», в просверленную наружу дырку.
Для Тери это было, как новая забава, немецкий дорогой «винт» ему тоже очень нравился. Но только по тому, как все готовились, он почуял, что птица на его мушку сядет очень крупная. Не то, чтобы он забеспокоился, но как-то подтянулся. Кто это будет – спрашивать не следовало: правду ему не скажут, а только выкажет неуместное любопытство.
Подходящую «Газель» заранее, за неделю, угнали, вычистили, проделали отверстия в фургоне, и Теря часами на животе целился через них в стену гаража. По его разумению это «дело» было проще, чем вся подготовка к нему. Стрелять, сказали ему, надо только в живот, когда тот выйдет из дверей ресторана с обоими охранниками по бокам, и пройдет к нему навстречу шагов десять. «Газель» будет припаркована на другой стороне улицы, поэтому всего-то до его живота будет метров тридцать. Теря думал, не стоило и огород городить с оптикой: у него самого глаз – оптика. Ну, да ладно, пусть будет так. Но только интересно, что это за «авторитет» такой? Он понимал только, что если сказали бить не в голову, что проще и вернее с такой оптикой, а только в живот – чтобы помучался, – значит, что-то там было такое, что ему знать не положено. Но он не связал все это вместе – когда ему сказали быстро оформить загранпаспорт: мало ли за границей какой работы, оно даже там интересней.
Стрелять нужно было только один раз. И сразу бросать «винт», выскакивать из боковой двери «Газели» на тротуар, – в гущу прохожих, небрежной походкой, с чистыми руками и невинными глазами. Пытаться уехать на этой неуклюжей «Газели» было бы самоубийством. Помощников не будет, – и если попадешься, потому что охранников у того «авторитета» могло быть много, – тогда сам должен понимать, что последует. Деньги выходили очень хорошие, отказаться Тере было нельзя: только он и подходил для этого «дела», потому что его в той бригаде не знали.
Три дня пролежал Теря без толку на холодном железе «Газели». Только на четвертый день «вор в законе» выбрал этот ресторан для своего обеда. Он появился в свое обычное обеденное время, с тремя охранниками, – по бокам и спереди, – и сразу направился к дверям. Мог бы Теря и сразу влепить ему пулю в затылок, в «сливу», да не посмел. Но вообще, как только Теря увидал намеченного, узнал его по фото, так впервые у него в груди что-то затрепетало перед «делом», никогда такого с ним не случалось раньше.
Полтора часа он потом лежал в «Газели» и все-таки не мог до конца успокоиться: что-то очень серьезное, – для самого себя, – он почувствовал в этом «объекте». Поэтому он с беспокойством думал: плохо будет, если они и выйдут из ресторана так же: третий спереди. Куда тогда бить?
Но нет, все вышло легче: живот, пополневший после обеда, в распахнутом пиджаке, был открыт. И когда Теря нажал на спуск, тот человек только дернул вверх рукой, потом легко и с удивлением прижал ладонь к тому месту на животе, – будто хотел поправить рубашку.
Дальше Теря ничего не видал. Он бросил «винт», вскочил на ноги, дернул вбок ручку сдвижной двери и выскочил на тротуар.
К несчастью, однако, у Тери впервые после «дела», начались проблемы, и не одного у него. На следующий день один из его бригады, – тоже стрелок по мишеням, и с большим стажем, – вдруг пропал, ушел утром из дома и не вернулся. Ночью того же дня перед глухими воротами загородного дома «бригадира» выкинули из проезжавшей машины его тело. Под густо запекшейся кровью, по всей его груди чернели обугленные ожоги, – его пытали.
Получив эту посылку, в бригаде поняли, что сильно прокололись: одним телом это не закончится, и надо как-то мириться. Но было и понятно, что «тем» нужен исполнитель, без этого их не замирить: у «этнических» всегда месть – кровная. Да еще, ясное дело, «те» уже знали от покойника, кто им нужен.
Не было бы у Тери важного брата, – вообще бы сдали этого приблудного деревенского салагу для общей пользы. Но к его брату относились тут с уважением и опаской. Среди русских нет кровной мести, но лучше было не рисковать, и войны на два фронта не открывать. Поэтому Тере предстояло срочно исчезнуть. Через несколько дней полетел Теря в город Милан, к «хорошим знакомым».
Как только прошел он паспортный контроль в Домодедово, так нервы ему сразу отпустило, а в груди заиграло ожидание заманчивой и красивой заграничной жизни. Но если бы он знал, что у «тех» есть свой человек в системе пробивки паспортов в московских аэропортах, то он бы не так радовался. Но улетел Теря из Москвы в Рим благополучно.
В Италии оказалось не так сладко жить, как сначала думалось. Иностранцев тут не жаловали – потому, что они и так лезли из всех щелей в эту страну. Да и в самой мафии, иностранец – даже не второго, а третьего сорта человек. Поэтому Терю тут только терпели, и только из-за полезных связей с московскими «коллегами». Работу по «специальности» ему ни разу не доверили, и все эти полгода, не зная толком языка, он оставался на подхвате, на обслуге.
Дело круто повернулось, когда в Италию прилетел из России какой-то историк с дочерью, и миланской мафии он оказался очень интересен. Тогда-то и пробил, наконец, для Тери звездный час: только он один знал тут русский язык, он один бывал в Москве.
Теперь все зависело от него самого, и он старался поэтому, как мог. Уже скоро ему стало ясным, что этим двоим москвичам обратно в Россию дорога, скорее всего, заказана. Да вскоре объявился еще третий, «родственничек». Поэтому работы по его «специальности» могло оказаться много, и он полагал, что она достанется только ему, по полному его, так сказать, этническому праву, по национальности. Только после этого он будет значить кое-что, только тогда его будут здесь замечать. Обратно, в Москву, ему тоже дороги не было, да ему туда уже не хотелось. Какая Москва, когда он полюбил Милан! Уж он и язык итальянский поэтому усердно учил.
Когда он увидал двух своих земляков, жалко ему стало только девчонку. Он с первого раза не отрывал от нее глаз. Каждый день он теперь проводил около нее. Но как ни хотел, как ни пробовал он с ней подружиться, – она только со страхом и ненавистью в глазах от него отшатывалась. От всего этого у Тери вместо жалости стало появляться к ней злоба. Да вскорости итальянец этот из Америки еще объявился, – и сразу у них шуры-муры в садике, на скамеечке, начались. А ему, как часовому на посту, все время на это еще и глядеть…
Теря не знал, что ищет русский историк в местных архивах, но чувствовал – важное, раз сам Марио, лично всем этим занимался, да еще из-за этого мотался из Милана туда-сюда. По вечерам, поглядывая на усталого московского профессора, он чувствовал – ничего у него не получается. Но хорошо это или плохо для него лично, Теря, как ни старался, понять не мог.
Но как бы потом дело не обернулось, Теря уже дал себе слово – уж он расправится с этим московским фраером, «родственничком», что недавно приехал, это «как пить», – обид Теря не забывал.
22. Любовь Джулиано
Погостив несколько дней на вилле дона Спинноти, и побеседовав с ним несколько раз о своих делах, Джулиано понял, что пользы для него и его нью-йоркской фирмы из этого не выйдет никакой, потому что у «дона» денег сейчас нет и, вряд ли, они скоро появятся, и пора ему скорее отсюда отчаливать.
Собираясь лететь в Европу через океан, Джулиано заблаговременно заполучил в свой паспорт визы Китая и России. В этих странах даже в разгар мирового кризиса водились жирные коты с миллиардами долларов, упавших к ним с небес из-за головотяпства и коррумпированности властей. У Джулиано были некоторые адреса и связи в этих непонятных странах, поэтому шансы поправить там дела, как ему теперь казалось, были много выше. Поэтому лучше было не терять напрасно время и лететь куда-нибудь дальше.
Несколько позабавили Джулиано на этой флорентийской вилле сентиментальность и фантастические мечты ее хозяев обогатиться за счет кладов в охраняемом, как зеница ока, московском Кремле. Это было похоже на детскую игру, поэтому Джулиано списал все эти причуды на старческий маразм, уже подкрадывающийся к могущественному некогда «дону».
Странным было только серьезное отношение к этому его сына Марио, порядочного хама, как он уже заметил. Если уж этот бандит серьезно надеялся отхватить сотню миллионов долларов из-под чужой и далекой земли, то дела у этих миланских мафиози должны быть совсем плохи.
Итак, пора было вежливо закругляться и лететь дальше на восток. Но, как всегда, в планы вмешивалось что-то неожиданное. На сей раз это была русская несчастная девчонка, которую он на свою беду встретил в саду этой старой виллы.
Увидав ее первый раз с отцом в отеле, а затем в саду на скамеечке, взглянув в ее синие глаза, Джулиано сразу попался. Затем обменявшись с ней всего несколькими, но оказавшимися для него очень важными словами, он окончательно сел на этот крючок. Выехав после этого за ворота виллы, и убивая затем время в скоростном, но бесцельном кружении по пригородным холмам, у него уже из головы не выходила эта девчонка.
Случилось то самое, что называлось на всех языках одинаково «любовью с первого взгляда». Именно о ней мечтают с детских лет все женщины. Юноши и мужчины имеют к ней мало интереса, и озабочены в молодые годы только сексом. Но зато когда она неожиданно приходит, то иногда поражает их, как громом, и те сразу теряют покой и, буквально, рассудок. Во всем этом, конечно, лишь одна «биология» и ничего больше, древние здоровые инстинкты и та самая «механика», благодаря которой потом рождаются самые здоровенькие и крепкие. Прочие же сантименты и поэзия – лишь чириканье птичек весной.
Так и Джулиано летел по тосканским серпантинам и терял голову. Если бы он был занят своей обычной работой, то «болезнь» протекала бы легче. Но в состоянии легкой скуки, убиваемой им смесью скорости и риска, она поразила его «фатально». Но щемящий ему сердце коктейль чувств был очень сложным. Помимо обычных в нем восторга, надежд и беспокойной радости, тут было наполовину безнадежной горечи. Джулиано понимал, почему около нее в саду сидит в сторонке блондинистый малый, явно тоже русский, с плеером в ушах и со скучающим видом. Совершенно ясным было, и почему она никогда не поедет с ним покататься.
Так впервые в этом саду Джулиано увидал работу мафии в действии. Увидал это, а сам поехал кататься на машине самого «дона». Поэтому он был теперь на той же самой стороне от барьера, таким же итальянским мафиози, повязанным и принятым в «семью» помимо его воли. От всего этого он был в полной растерянности, и даже не пытался еще решить, как ему поступить дальше. Он не представлял пока, как ему сначала обуздать эту свору вырывавшихся чувств, и от этого только глубже давил в пол педаль газа своего «Мазерати», и тот ему отвечал радостным рыком.
На следующее утро Джулиано опять увидал Таню в саду. Она сидела, как обычно, на скамейке и читала. На соседней скамье сидел ее блондинистый сторож, с тем же безразличным видом и с наушниками в ушах. Джулиано твердым шагом подошел к девушке и, склонив голову, поздоровался. Та вскинула на него глаза и покраснела.
– Могу ли я присесть с вами?
Таня не ответила, а только слегка подвинулась на скамейке и опустила глаза.
– Какой сегодня прекрасный день! – Джулиано не пришло в голову никаких других первых слов, потому что все, что бы он ей ни сказал сейчас, было сплошной ерундой по сравнению с ее положением. Та не ответила, поэтому он добавил: – Вы так не думаете?
– Такой же, как вчера, – тихо ответила Таня, глядя, не мигая, прямо перед собой. Все это утро у себя в комнате она проплакала, и успокоилась только, выйдя в сад. Если бы она так не плакала раньше, то разрыдалась бы сейчас.
Джулиано помолчал и затем очень тихо спросил:
– Что я могу для вас сделать? Я хочу помочь.
– Не знаю… – у Тани снова задрожали губы. – Вы ничем не поможете. Потому, что вы такой же.
– Нет-нет… Я здесь… проездом.
– Мне это все равно. И не приходите сюда больше.
– Но я хочу вас еще видеть. Я хочу… дружить с вами.
– Не мучайте меня. Уходите.
– Только ответьте мне – это из-за архивов? Из-за клада?
Таня только слегка кивнула и сразу беззвучно заплакала. Наблюдавший за ними и уже насторожившийся Теря сразу привстал, потом подошел ближе и встал с ними рядом – третьим.
Джулиано даже не повернул к нему голову:
– Убирайся, – медленно и с угрозой произнес он. – Убирайся, ублюдок!
Теря не знал английского, но он хорошо понял смысл и вразвалочку отступил на несколько шагов назад.
– Таня, я поговорю… я что-нибудь для вас сделаю, – сказал Джулиано в самое ее ухо. – Вы не бойтесь меня.
– Сеньор, нам пора уходить, – сказал невнятно по-итальянски Теря. Ему было приказано сразу уводить свою подопечную, если что-то подобное случалось. – Сеньор, нам надо.
– Приходите сюда позже, или вечером. Придете, Таня? Придете?
Таня вскочила и, прижав ладони к глазам, побежала к дверям своего флигеля.
Позже в тот же день Джулиано одновременно хотелось и увидеть Таню в саду, и убраться поскорей из этого сада. Русской девочки нигде в саду не оказалось, а он ходил и ждал ее несколько часов, – иного способа встречи с ней у него не было. Затем он понуро побрел к гаражу. Не доходя до гаража метров десяти, он замедлил шаг, потом круто повернулся и пошел назад к воротам виллы. Брать сейчас мафиозный «Мазерати» из гаража и, как ни бывало, кататься на нем полдня, убивая время, показалось ему сейчас просто недостойным. Выйдя за ворота мимо козырнувшей ему охраны, он сел в удачно подошедший на остановку автобус и поехал в город.
Этот город был его родиной, он все тут помнил, и поэтому знал, где сможет взять напрокат колеса. Ему нужны были теперь только два: ему нужен был мощный мотоцикл, один из тех, на которые он с завистью поглядывал из роскошного «Мазерати».
Мальчишкой Джулиано вырос на двухколесных аппаратах: то было время повального увлечения стильными и шустрыми двухколесными насекомыми – «осами», как переводилась на русский незабвенная «Веспа». Именно тогда нынешний чемпион мира по мотогонкам Валентино Росси гонял на таком же скутере, высекая на поворотах из асфальта искры, развозя по телефонным заказам горячую пиццу.
Улетая за океан, Джулиано оставил за собой на родине и свою любимую «осу». В глубоких и жестоких ущельях Нью-Йорка ему было не до прежних забав. Но гонять на двух колесах в детстве, с мотором или без него, – это как научиться плавать: это остается на всю жизнь, и сноровка и любовь.
В салоне «Rent a Bike» все их двухколесное богатство было выставлено напоказ на тротуаре: изящные скутеры, брутальные эндуро для гористых проселков и гладкие спортивные байки для самых рисковых.
Джулиано сразу увидал, что ему было нужно. Он погладил рукой обтекатель кроваво красного спортбайка, и услужливый менеджер дружеской улыбкой одобрил его выбор. Это был литровый «Дукати», гордость итальянских дизайнеров, победитель и красавец.
Джулиано сел в его седло, пригнулся к рулю, и его сердце впервые за последние дни радостно заколотилось. Мотор под ним взревел, и он, не спеша, сделал пробный круг по скверу. Это было именно то, что сейчас было нужно его растерянной душе. То самое и единственное. Обходилось Джулиано это удовольствие не дешево, по сто двадцать евро в сутки, но оно того стоило, и для него это были пока еще небольшие деньги. Чтобы совсем почувствовать себя вольным, не связанным никак с мафиози, он оформил себе еще и «экстру» – сдачу этого байка в любом аэропорту Италии.
После дня терзаний у него сразу наступили часы счастья. Джулиано не ехал, он летел – в голове не осталось ни занозы, ни горчинки. Теплый ветер упруго обдувал его кожаный комбинезон, свистел в шлеме с темным, будто бы черным стеклом, и выдувал из головы все лишнее. Совершенно свободные и гладкие дороги вились перед ним по прекрасным тосканским холмам, закручивались среди скал серпантинами, и благоухание цветов вливалось в его легкие из фруктовых садов и виноградников.
23. Второй «Дукати»
Когда я проснулся, день предстоящий был мне не мил. Еще не отойдя от какого-то дерганного и потного сна, приоткрывая только глаза, я припомнил, какая скука меня весь день ожидает и попробовал не просыпаться. Но человеку это, к сожалению, неподвластно. Соглашаясь в Москве на эту работу, я был зачарован словами «итальянская мафия», а возможность покрутиться в ней представлялась мне верхом моего профессионального интереса. Все оказалось вовсе не так: тут была лишь неподвижная и тяжелая скука в роли наполовину заложника и наполовину охранника испуганной девочки, при несчастном и растерянном ее отце. Хуже этого у меня никогда не было.
Как я ни пытался разговорить несчастного московского историка, он только угрюмо молчал. Однако, полагая, что с этими итальянскими ребятами лучше быть настороже и всегда знать, что у них на уме, – а ждать от них чего-нибудь хорошего, и совсем даром, не приходилось, – я, как мог, продолжал выуживать из историка информацию по нитке. Ничего пока у меня не складывалось в ясную и понятную картину. Зачем понадобилось миланской мафии заставлять московского историка копаться в их собственных итальянских архивах, да еще угрожать жизни несчастной его дочери, если чего-то он там не найдет, – было для меня по-прежнему глухой стеной.
Узнать об этом у самой мафии? Так прямо и спросить? Да хотя бы сначала у дамы в розовом платье – раз действительно она «дочка». Да и очень она не дурна… В любом случае, пора было познакомиться с хозяевами этой виллы. А то как-то нехорошо получается.
Я умылся, оделся, вышел в коридор и первым делом постучал в дверь нашей заложницы.
– Танечка, это я. Доброе… или недоброе утро. У тебя все в порядке? – Прислушался: шорохи и шмыганье носом. – Таня?
– Да.
– Плачешь?
– Нет.
– Не горюй – я рядом.
После этого я стукнул в соседнюю дверь Тери.
– Теря! Охраняй нашу Танечку, как следует. Слыхал? А я иду к твоему хозяину.
– Его нету, – донеслось вялое из-за двери. – Марио в Милане.
– На хрена мне твой Марио! Дон Спинноти здесь?
Молчание. И я сбежал по лестнице в сад.
Когда я увидал у ворот гаража это красное пятно, у меня снова промелькнуло: еще одна красная статуя? Но нет, цвета кроваво-красного «Феррари» это стоял двухколесный гоночный аппарат. Не спуская с него глаз, я подошел, заметив позже парня в черной коже.
Парня этого я уже видел – в саду, на скамеечке рядом с Таней. Знакомиться не было особого желания, – еще один мелкий мафиози. Но меня все устраивало: парень ничем Тане не угрожал, а только, пожалуй, вежливо развлекал. И ей самой, на мой опытный взгляд, он тоже очень нравился. Легкий флирт был показан безутешной заложнице. Но тут, перед этим красным байком, у меня само вырвалось:
– Привет! Ну, у тебя и аппарат! – я сразу узнал, какой он породы, и из какой конюшни. Но видал такой раньше только на картинках в мотожурналах: «Dukati Multistrada 1200».
– Пардон, – сказал я, оторвав, наконец, глаза от «Дукати», – Я… Ник, я тут как бы гость. А вы?
– И я гость, – сказал парень и усмехнулся. Потом он кивнул на мотоцикл и сказал: – Хорош, а! Взял вчера в прокате. Я – Джулиано.
– Скажите мне скорее, где такие выдают! И почем!
– Дорого. Я дам адресок. Вчера до сумерек гонял – не мог слезть. Вы русский?
– Как вы догадались? Хотя, это просто. Нас тут, русских, уже целая толпа собралась. За колючей проволокой.
– Хотите прокатиться? Берите, отожгите, я вас тут подожду. Да садитесь, не стесняйтесь!
– Меня не выпустят. Или, вернее, меня выпустят, но обратно уже не впустят. Черт бы их подрал! Надоело мне это уже! Наш, или ваш, дон Спинноти у себя – вы не заметили?
Джулиано молча мотнул головой и потупил глаза.
Теперь я знал, что мне надо от дона Спинноти в первую очередь. Свободы! Или он мне ее дает, или… Или не дает, и тогда уже все серьезней.
– Я возьму себе такой же, – сказал я Джулиано, разглядывая «Дукати». – Тогда мы вместе и погоняем.
Дон Спинноти был у себя, но охранник меня к нему не пустил. К тому же, охранник не знал английского языка, меня не понимал, недовольно махал руками, и ругался по-итальянски. Я молча выслушал его ругань, быстро соображая, что бы такое придумать. Яснее ясного было только, что я тут для них не человек, а неизвестно кто, и уж точно не гость. Но придумать что-то было необходимо. Что-нибудь необычное и совершенно поразительное для этого мафиози-шестерки. И придумал.
– Дочка! – выкрикнул я негромко, приблизив к нему близко и опасно лицо. – Сеньорита! Сеньорита Спинноти! Анжела! Анжела Спинноти! – и пальцем я еще тыкал себе в грудь. Заметив, что это подействовало, прикрикнул еще: – Престо, престо! Анжела!
Наконец, он что-то сообразил, перестал размахивать руками и ругаться, и озадаченно взялся за телефонную трубку.
Сам я никогда и никого не обманываю. Даже в самых тяжелых ситуациях: и только потому, что это унижает меня в собственных глазах. Я добиваюсь всего только честно, и поэтому себя уважаю. Про Анжелу я стал втолковывать охраннику потому, что она мне понравилась в саду. А раз она – дочка, то принято знакомиться и с отцом. Тем более, в Италии, да еще в семье натуральной мафии, и когда папочка – сам «дон». Поэтому не было никакого жалкого вранья с моей стороны. Все честно. Я обязательно поговорю с «доном» о его дочке Анжеле. Но только не вначале.
Не знаю, что всесильный «дон» тогда подумал обо мне и своей дочери, – потому что охранник явственно называл в телефонную трубку наши имена, – но все это сработало. Охранник встал, и очень вежливо всплеснув рукой, пригласил меня следовать за ним.
Я поднялся за охранником по дубовой лестнице, остановился перед резными и высоченными, до потолка, дверями, и тут неожиданно, бесцеремонно и очень усердно охранник обыскал меня, – от шеи до пяток. После этого он с преувеличенным почтением отворил передо мной створку тяжелых дверей, и я вошел в кабинет главы мафиозной «семьи», всесильного «дона», перед которым трепещет четверть криминального Милана.
Сначала я не увидал его, потому что глазами искал его за массивным письменным столом. Но «дон» меня принял, полулежа на широком кожаном диване. Под головой у него были кружевные шелковый подушки, под руками лежали книги в пестрых и цветастых обложках. На нем был бордовый, очень элегантный халат, но его голые желтые ноги свисали с дивана.
– Мое почтение, сеньор, – сказал я негромко и поклонился в сторону дивана. Я не был уверен, что он понимает и говорит по-английски, но очень надеялся.
«Дон» даже не кивнул мне в ответ. Его первыми словами, на вполне внятном английском, были:
– Вы бывали в Москве?
Я вежливо кивнул.
– А в Кремле?
Перед тем, как еще раз кивнуть, я задержался взглядом на книжках, разбросанных вокруг его подушек. Это были путеводители по Москве. Рядом на журнальном столике была развернута и карта этого города. После этого я дружелюбно покивал головой.
– Там есть охрана?
В ответ я снова только улыбнулся.
– Что же они там охраняют?
– Президента, сеньор.
– Только его? Там еще есть что-нибудь интересное?
Я опять ограничился улыбкой. «Дона» итальянской мафии я всегда представлял по-иному, – так, как их играют в кино. А этот был обыкновенным стариканом, с голыми ногами на диване, с таблетками и аптечными пузырьками на тумбочке. Но взгляд у него был, как у ястреба: хотелось поскорее отвести глаза.
– Очень много интересного.
– Вы не очень-то разговорчивый.
Мне не хотелось сразу портить с ним отношения, а наоборот, и поэтому я начал ему рассказывать. Я сказал ему, что самым интересным многие считают в Кремле Царь пушку и Царь колокол, но они слишком тяжелые, и их можно даже не охранять. Но там еще есть несколько сотен килограммов золота и бриллиантов в музеях. И так далее и так далее.
– Музеи меня не интересуют, – прервал он меня.
Я снова улыбнулся и покивал головой.
– Вы полицейский? – он сверлил меня своими ястребиными глазами.
– Я – нет.
– Вы знаете, что мы делаем с полицейскими?
Я кивнул, не отводя глаз.
– Вы хотите поработать с нами?
Я ему ответил, что уже связан обязательством перед московским историком, и оберегаю его дочь, но в отношении достопримечательностей Москвы и Кремля он вполне может на меня рассчитывать.
Вдруг он потянулся рукой к тумбочке с лекарствами, ухватил одну упаковку, вынул таблетку и быстро сунул ее в рот. Сразу потянулся туда же за стаканом воды, но не достал. Я шагнул быстро к нему, поднял этот стакан и вложил ему в руку. Глотая воду, тот облегченно мне кивнул.
Я тактично отвел от больного глаза и оглядел кабинет. В углу – рыцарь в блестящих доспехах. По стенам картины. На одной, громадной, у самого стола – два роскошно одетых всадника на лошадях. У одного на руке – сокол. На другом полотне – стая стремительных белых птиц.
– Что вы пообещали своему историку? – спросил он меня, еще морщась от лекарства и двигая кадыком.
– Что, по крайней мере, его дочь выберется от вас живой. Или у вас в отношении нее иные планы?
– Этой вашей русской историей занимается Марио, мой сын, – и со своей стороны я могу только вам посочувствовать. Все планы, как вы выразились, теперь у него. Его и спрашивайте.
– Вы разве не «дон»?
– Я герцог миланский! Никто даже не может сосчитать, в каком поколении, – от самых крестоносцев! Это самое главное теперь для меня. «Донов» много, а герцог один.
– А еще мне нужна личная свобода, сеньор.
– Разве вас не выпускают?
– Сказали, что не пустят обратно.
– На вашем месте, откровенно говоря, я бы так не рвался обратно.
Я вежливо поклонился:
– Я учту ваше мнение. Так как на счет моей полной свободы?
– Ваш историк посвятил вас уже в суть проблемы?
– Нет. Он молчит, как рыба.
– И правильно делает. Для собственного блага, и своей дочери. Тем более, что вы не хотите с нами поработать. Всегда помните старую средневековую мудрость: смерть стережет нас на каждом шагу. Уж это так, поверьте мне, старику. Но это и бодрит!
Сказав это, он нажал под подушкой кнопку. Я напрягся и молча ждал, что за этим последует. За моей спиной тихо отворилась дверь, и кто-то вошел.
– Расслабьтесь, – сказал мне «дон», – это мой консильери.
Я повернул слегка голову: это был светловолосый мужчина средних лет, с непроницаемым узким лицом.
– Филиппо, распорядись, пусть его не ограничивают. Он знает, чем для него может все обернуться. И, разумеется, для нашей русской гостьи.
– Еще мне нужен мой бумажник, паспорт и телефон, – подсказал я «дону».
– Паспорт пока полежит у нас, а все остальное… Верни ему, Филиппо.
Консильери обошел письменный стол, выставил код на циферблате, открыл своими ключами сейф в стене и вынул оттуда мои вещи. Я принял из его холодных ладоней свой бумажник и телефон, и поклонился в сторону дивана.
