Дарина Грот
Александра
– Не может быть, чтобы не было следов. В чем-то ошибка! – Максим вздрогнул, унимая растущую дрожь в теле. – Либо неверно установлено, как яд попал в организм, либо следы есть, а их не могут найти. Или не хотят, – на автомате добавил Максим, но тут же запнулся, внимательно следя за реакцией следователя, пытаясь понять, не сболтнул ли он лишнего, к тому же и оскорбительного.
– Да, молодой человек, консервативного материализма у Вас не отнять, – улыбнулся Лев Анатольевич, – давайте я еще кое-что Вам скажу.
Макс внимательно смотрел на мужчину, как тот сузил глаза, поджал губы и в легкой нерешительности уставился на Макса, а затем продолжил.
– Яд, который ввели девушке, не просто бытовой химикат. Все гораздо интереснее. Речь идет о высокотоксичном яде, обладающим нейротоксичными свойствами и коагулянтом.
– И? – не понял Макс. – Нейротоксины действуют на нервную и дыхательные системы… – пожал он плечами, – часто впрыскивается при укусе пчелами и осами, – тут Максим совсем замолчал. Где убийца мог достать нейротоксин? В какой дозе был яд в ее организме?
– Вы сообразительный, – следователь улыбнулся. – Очень много. Судебная экспертиза после проведения химического анализа утверждает, что смерть девушки наступила от укуса змеи! Нескольких укусов, если быть точнее.
– Которые не были обнаружены на ее теле, – утвердительно добавил Макс, смотря в одну точку.
– Да, – Лев Анатольевич кивнул, – а Вы неплохо осведомлены о ядах, к тому же вы – врач. Скажите, Вы увлекаетесь серпентологией?
Макс встревожено поднял взгляд. Что? К чему этот вопрос? Зачем? Его руки вспотели, ладони словно плохо было вытерты после того, как были помыты. Лоб покрылся испариной. Хорошо, что недлинная челка спускалась на глаза и следователь не мог видеть блестящую испарину на лбу.
– Нет, – в горле все пересохло, язык прилип к небу, но Макс заставил себя говорить. – Терпеть не могу змей. Почему Вы спрашиваете?
– У Вас мог быть мотив, – Лев Анатольевич встал и потянулся. – Мог быть, – повторил он. – Я ничего Вам не предъявляю и не обвиняю, но попрошу Вас, пока идет следствие из Москвы не выезжать. Идет?
Макс качнул головой, на самом деле не понимая свой статус. Кто он теперь? Подозреваемый? Подозреваемый в убийстве своей девушки? Или жертва, лишившаяся любви?
Макс ехал домой, плохо соображая, то и дело прокручивая весь диалог со следователем. Что же он сказа лишнего, что его хотят вписать в число подозреваемых? Где эта брешь?
11
– Как прошло? – в квартиру вошел Слава, поджидавший все это время друга около дома. Макс зашел следом и закрыл дверь. Он вздохнул, оперся на дверь, закрыл глаза и глубоко выдохнул. У него все еще дрожали руки и голос, все еще мучался от жажды, пытаясь разомкнуть сухие губы, шевельнуть сухим языком. Все, что происходило, казалось ему страшным сном, пробравшимся и застывшем в его реальности. Не отходя от входной двери Макс, рассказал Славе о встрече со следователем, периодически зажмуриваясь, пытаясь сдержать слезы, которые уже не первый раз пытались сбежать с его глаз.
– Ты сам-то что думаешь? – спросил Слава, выслушав рассказ. – Убийство или самоубийство?
Макс отрешенно посмотрел в коридор, ведущий на кухню, снова вздохнул и опустил голову, поглаживая свое бедро, словно стряхивал невидимую грязь пальцами.
– Не знаю, – ответил он и прошел на кухню. Слава следом за ним. Макс грузно упал на стул, откинулся на спинку, запрокинул голову, прижавшись к холодной стене, чтобы хоть как-то унять жар.
– Кофе? – спросил Слава, по-хозяйски доставая себе кружку и насыпая 3 ложки молотого кофе. Макс кивнул, и Слава тут же достал вторую кружку, сыпанув в нее 3 ложки кофе и 3 ложки сахара. Сам он всегда пил много кофе, крепкий, без сахара и без молока. Работая на скорой, ничего кроме кофе не могло вернуть его к бурной жизни среди ночи.
– Слав, – Макс оторвал голову от стены и исчерпывающе впился красными и уставшими глазами в своего друга. – Я уже 10 лет чертовски плотно связан с медициной. Я уже 6 лет работаю на скорой, у меня полставки в патанатомичке и еще полставки в 7ой градской, – Макс замолчал, чтобы вдохнуть воздуха, которого ему критически не хватало в тот день. – Вот, – снова пауза, – я настолько пропитан и запрограммирован материализмом и реальными фактами, и наукой, что я просто не могу поверить в версию следователя, звучавшую между строк.
– Что именно? – Слав внимательно смотрел на Макса.
– Экспертиза установила, что Аня умерла от большого количества нейротоксического яда, выпущенного в ее кровоток. Такое количество могла впрыснуть только змея. Да и вообще, складывая весь пазл воедино, получается, что Аню искусала какая-то змеюка. Ночью. В московской квартире. Уже звучит мистично, хотя можно допустить мысль, что некто вошел в ее квартиру и бросил ей змею на кровать…
– Ну? – удивился Слава. Предположение конечно слабое, но имеет право на существование. Это могло объяснить присутствие змеи в квартире.
– Не ну, а но! – Макс глотнул горячий кофе и продолжил, не отрывая взгляда от Славкинового лица, – на теле нет ни единого следа уколов или укусов. Вообще ничего. Как яд попал в кровь?
Ребята уставились друг на друга, каждый мысленно пытался ответить на поставленный вопрос. Микроиглой? Но таких игл, которые не оставляют следы не бывает. Может это яд пролонгированного действия?
Они оба думали об Александре. Макс не решался никому сказать о том, что наводкой ему послужила смс от Саши. И на всякий случай, Макс даже удалил ее. А Славка вспомнил свой кошмарный сон, где Саша в свете Луны пригрела черную змею на коленях. Слава хотел и верил в то, что все что случилось той ночью – всего лишь плод его воображения. Сон! И он настолько сильно поверил в это, что действительно считал, что все то был сон, иначе все это объяснить нельзя было. Два друга предпочитали молчать о своих страхах и подозрениях относительно Саши.
Саша же, пока ребята промывали кости произошедшего, строя бесконечный гипотезы и выдвигая различного рода предположения, которые падали и разбивались сражу же, смотрела в чистые, темно-голубого, как васильковое поле, цвета глаза. Она сосредоточено изучала всевозможные вкрапления и точки зрачков и радужки парня, стоявшего словно зомби напротив нее. Больше ничего не привлекало ее внимание в парне: ни его густая шевелюра, грязная у корней, где виднелась шелуха неперводневной перхоти; ни его густая кучерявая борода, словно мелированная, состоящая из прядей рыжих волос, пересекающихся с каштановыми прядями и тут же, разбавлялась седыми волосками, непонятно откуда взявшимися у 32летнего тракториста Федора.
Они вдвоем стояли в молоденькой березовой роще, изучая лица друг друга. Хотя скорее Саша больше всего была занята его глазами, а Федор выглядел больше, как восковая фигура.
Саша вытянула руку и плавным движением дотронулась до его плеча. Парень вздрогнул, но глаз не отвел от ее лица.
– Ты подбивал местных, чтобы они подловили моего брата, – тихо сказала она. Федя, не чувствуя никаких эмоций, словно его выключили, кивнул головой. – А зачем?
Мужчина опустил взгляд на обнаженную грудь девушки и сердце его стало стучать чаще. Саша улыбнулась, испепеляя Федора своими невозможными черными с золотистым отливом глазами. Уголки его губ подрагивали, словно хотели растянуться в улыбке, но что-то мешало им. На внешних уголках глаз появились продольные морщинки, готовя глаза к улыбке. Он слышал голос девушки, звучавший в ушах как нежная соловьиная трель, но Федор вовсе не понимал смысла слов, которые произносила Саша. Она говорила на странном, непонятном, несуществующем языке. Да, какая разница? Пускай щебечет, лишь бы слушать ее уникальный голос, не имеющих равных.
– Что он тебе сделал? – спросила Саша, не ожидая услышать ответ на вопрос. – Деревенское мещанство, – прошептала она, – только потому, что он приехал из Москвы. Только потому, что он не родился и не вырос здесь, а посмел сюда приехать, – Саша заглянула в глаза парня еще глубже. Он же опустил взгляд ниже по ее телу, рассматривая нежное лоно, животик, бархатную кожу, лоснящуюся в проходящих сквозь маленькие листочки березок лучах солнца. Белая кожа вызывала чрезмерно нежные чувства в сердце, когда выглядела в его глазах как слиток чистейшего серебра, одиноко лежащего среди груды застывшей глины и страшных, черных, кургузых камней. И никто не охраняет это сокровище: бери его прямо здесь и прямо сейчас. Федор, слепо и рьяно повинуясь своим желаниям и инстинктам, обхватил руками талию и притянул девушку к себе. Саша усмехнулась, позволяя мужчине схватить ее, но зрительного контакта она не прерывала. Их глаза были словно соединены толстыми цепями, невидимыми и ничего не весящими. Он мог позволить себе провести взглядом по ее обнаженному телу, быстро скользнуть глазами и не очень стыдливо, но тут же вернуться к ее томному, гипнотизирующему взгляду.
– Что же ты так робок? – игриво спросила она, зная, что Федор не ответит на вопрос. Он же откусывал скользящим взглядом кусочки утонченной красоты ее фигуры, прожёвывал, перетирая зубами в труху, размазывая по нёбу частички гибкого стана, глотая по крохам атомы изгибов талии и бедер. Федор не слышал Сашу, не обращал внимания на ее неестественно черные глаза, поблескивающие золотом, на кривые зубы и неправильный прикус, на зловещую ухмылку, родившуюся вследствие кривых зубов, испещрённые заживающими болячками губы. Фёдор был поглощён ее совершенной фигурой, на которую безустанно метались его глаза.
– Поцелуй меня, – Саша вытянула губы, скрыв неровные клыки. – Прямо сейчас. Больше у тебя никогда не будет такого шанса, – прошептала она уже соприкасаясь губами с его губами, – никогда. Не упусти его.
Парень стиснул осиную талию в крепких руках и прильнул к ее губам жадно заглатывая их, полностью и даже сверх того отдаваясь поцелую. Он в жизни так никого не целовал. Ни от кого он не получал столько страстной отдачи. Никогда он не чувствовал таких горячих пухлых губ. Никогда его рот не пробовал ничего подобного. Если бы только Федор знал, как на самом деле его «никогда» было действительно близко к реальности. Он не знал и не мог знать, что в момент бурлящих чувств страсти, полностью охмурившей его рассудок, в руках своих, сведённых судорогой, он сжимал пугало, которое самолично принес с огорода соседки, откровенно говоря, не ведая, что творит и зачем. Не мог он знать и о том, что его губы так жадно облизывают пухлых, белых опарышей, словно искусственно выкормленных для удачной рыбалки на хорошего окушка в живописной горной речке, выпадающих из противного рта, обложенного соломой, пугала. Федор не мог знать в силу своей умопомрачительной вовлеченности в безудержную страсть, что пухлые белые брюшка обожратых, еле двигающихся, червей, взрываются новогодними хлопушками у него во рту, в то время как Федор уверено наслаждался пухлыми юными губками Саши. И не мог он знать и не знал, что подгнившая солома, все еще сохраняющая свою чрезвычайную стойкость, царапала в кровь его губы, обмазанные внутренностями уничтоженных страстью опарышей. И уже тем более Федор и мысли не допустить не мог, что Саша стоит неподалеку, держится за тонкий, все еще белый ствол, с едва заметными черными пятнами, молоденькой березки, неотрывно, не моргая вперев свой черный взгляд в Фёдора и вакханалию, которую он исполнял, и на ее губах уже нет никакой ухмылки. Лицо сжато небывалой серьёзностью и сосредоточенностью.
– Сломить чужую жизнь, – тихо сказала она, – очень легко. Остаться человеком – вот, что сложно. Я покажу тебе.
Саша сфокусировала взгляд на руках мужчины, страстно сжимающих безжизненное тело. Страшный, вызывающий неприятные, мерзкие мурашки, хруст пронзил насквозь молодую березовую рощу. А за ним последовал другой, и следующий, и другой, и снова. Федор кричал сквозь ярый поцелуй, забивая рот опарышами, не останавливая своей дикой страсти. Та боль его ломающихся костей казалась ему столь сладкой и упоительной, что он сроднился с ней, приготовившись терпеть ее всю свою жизнь, лишь бы никогда более не отрываться от сочных, волнительных губ чучела.
Кости продолжали хрустеть, словно прогибались под давлением наитяжелейшего взгляда Саши. Каждая косточка откликалась на зов ее черных глаз, шумно и объемно хрустя. Поцелуй все лился рекой, шумной, горной Чулышман, стремглав несущейся полноводной весной, разбивающейся о скалы и тут же собирающейся назад. Рот Федора, обвитый внутренностями хрустящих опарышей, был уже в собственной крови, пенящейся, пузырящейся, как кислородный коктейль. Его самого трясло от невыносимой боли и расширяющей свои границы страсти, с которой он не мог и не хотел совладать, пока не свалился замертво в редкую траву у корней молоденьких березок. Рядом упало обласканное чучело, чье подобие лица было измазано свежей, застывающей кровью.
Улыбка ушла с лица Саши, пропустив взамен порицание и осуждение, презрительно стянувшие ее брови к переносице, скривившие ее губы в неприятную, разочарованную, волнистую линию, заставив впасть щеки и положив на них немного теней, удлиняя тем самым худощавое лицо.
– И это все? – грустно спросила она, без особого желания рассматривая тело молодого мужчины.
Раздался лязгающий звук металлических пластин. Саша даже не шевельнулась, словно звук выходил откуда-то издалека, а не позади нее.
– Да, мой хороший, – сказала она тихо, все еще окидывая взглядом тело. Рядом с девушкой выросла здоровенная черная собака, на шее которой позванивали два металлических медальона. Пес часто дышал, широко открыв пасть. С красного, широкого языка и длинных клыков капала слюна, вязкая, желтоватая. Темно-карие глаза пса уставились на тело и широкий язык облизал черные нос, сильно увлажнив его. – Да, ты прав, – усмехнулась Саша, – это твое. Полностью. Злость в зачатке должна распадаться на микроны. – Саша потрепала пса по голове, улыбнулась ему и пошла в деревню.
Часть II
1
– Меня зовут Николай Анатольевич, – мужчина с лысиной на голове? в белом, выглаженном халате, медленно окинул заинтересованным взглядом студентов 2-го курса фельдшерского отделения. 32 человека. Первая лекция по анатомии. Первый профилирующий предмет в расписании. А лица все те же. Сколько уже лет он смотрит каждый сентябрь на новые лица? Ничегошеньки не меняется. Ничего! Все те же глупые улыбки, глаза, наполненные щенячий радостью и преданностью. Все те же «шу-шу-шу» на последних рядах. Все то же желание остаться наедине с молодостью. Даже у отличников! Николай Анатольевич усмехнулся про себя, думая о том, как бы поскорее закончился день, чтобы отправиться домой и выпить коньячку, припрятанного с летней сессии.
Николай Анатольевич открыл журнал. Еще новый, исписанный красивым, аккуратным почерком секретаря. Да, 32 человека. Да же тут ничего нового. 32 потенциальные убийцы и в его силах, чтобы хотя бы половина из группы выпустились действительно что-то зная, что поможет сохранить жизнь, а не угробить ее, а другая половина поняла, что медицина не их профиль.
– Все вы уже видели, что предмет называется «Анатомия человека», – Николай Анатольевич поправил очки на носу и отодвинул журнал, решив, что не будет отмечать отсутствующих. Пускай потешат себя мыслью, что родились под счастливой звездой. – Я ужасно строгий. А к вам буду еще строже. – Николай Анатольевич вновь окинул аудиторию любопытным взглядом, следя за реакцией студентов. – Отвечая на вопрос, чем именно вы заслужили строгость, я скажу: тем, что вы – фельдшера. Я еще более-менее лоялен к медсестрам, но вы, – он снова замолчал, – семь шкур спущу! Никому тройки не поставлю, если не знаете на тройку! Слышали меня? Чтобы мне потом не было соплей под дверью: «Николай Анатольевич, ну, пожалуйста!». Ни единой тройки просто так! – чуть повысив голос сказал он. Студенты молча, удивленными глазами, полными азартного предвкушения, таращились на преподавателя. Николай Анатольевич обладал удивительной харизмой и интонацией. Все курсы завороженно слушали его лекции, уважали и любили преподавателя, предмет учили как «отчет наш» больше из-за того, что не хотели расстраивать любимого педагога. И многие, да уже чего там, все знали, что Николай Анатольевич страшен в гневе. В порыве гнева вся группа могла отхватить по самые не балуй.
– И запомните, – продолжил Николай Анатольевич, – на 5 анатомию знает только Бог. На 4 знаю я. Дальше сами оцените уровень своих знаний и возможностей, – Николай Анатольевич опять промчался по лицам, убедиться, что все его слышат и слушают. Тут его взгляд зацепился за девушку, сидевшую в ряду у стены. Она сидела одна, положив руки параллельно друг другу, с полузакрытыми глазами смотрела на преподавателя. Она явно витала в облаках, явно не слушая напутствий преподавателя анатомии. На ней уже был надет хирургический костюм зеленого цвета, в то время как вся группа продолжала носить посеревшие халаты, явно перешедшие вместе с ними на второй курс. И тут Николай Анатольевич вспомнил лицо девушки. Эта та самая, с которой обжимался парень на троллейбусной остановке в июне. Где кстати, любитель облизывать девчачьи ноги? Николай Анатольевич вновь окинул аудиторию взглядом. А может он не с этого потока? Сколько в этом году у него групп? Сколько дали групп Элле Викторовне? Ан-нет! Вот он! Сидит у окна, рядом с другой девчонкой. Николай Анатольевич улыбнулся про себя и вновь посмотрел на девушку в хирургическом костюме, с высоким пучком черных волос, начесанным так объёмно, что любая птица с удовольствием бы организовала внутри ее волос себе гнездо. Николай Анатольевич, всегда отличающийся циничностью к студентам, не смог промолчать.
– Спать хотите, милочка? – спросил он девушку. Она чуть приподняла уголок губ, не двигаясь, практически никак не реагируя на то, что к ней обратились.
– Слишком, – ответила она, прожигая мужчину взглядом.
– Есть хоть что запомнить из этой бессонной ночи? – Николай Анатольевич усмехнулся.
– Достаточно, – девушка чуть кивнула. – Труп мужчины нашли недалеко от нашего поселка. Полиция всю ночь допрашивала местных жителей. Говорят, волки задрали.
Николай Анатольевич и вся группа смотрели на девушку, каждый думая об одном и том же. Студенты хихикали, чуть слышно шепчась, что сумасшедшая, как всегда, в своем репертуаре. А Николай Анатольевич, чуть нахмурившись, внимательно смотрел на девушку. Уж не та ли это девчонка, от которой волосы дыбом стоят у всех его коллег, работающих с первым курсом?
– Как зовут тебя? – спросил Николай Анатольевич, краем глаза поглядывая на открытый журнал, на список студентов в нем.
– Саша.
Преподаватель вопросительно посмотрел на девушку в ожидании услышать и фамилию, но она молчала.
– И? – громко воскликнул он.
– Да она не от мира сего! – выкрикнул кто-то из студентов. – Аблебина ее фамилия.
– Тихо! – гаркнул Николай Анатольевич, строго посмотрев на выкрикнувшего студента. – Как фамилия? – он снова посмотрел на Сашу, и даже на минутку-другую забыл о коньяке.
– Аблебина, – повторила девушка, борясь с собственными глазами, не давая им закрыться. Николай Анатольевич нахмурился, опустив взгляд.
– Был как-то у меня студент с такой фамилией. Анатомию знал как свои пять пальцев, – преподаватель силился вспомнить имя студента, но никак не мог. Зато он ярко помнил, как парень сдавал экзамен. – Золотой студент был. Сейчас, наверное, должен университет заканчивать.
– Святослав Аблебин? – Саша чуть улыбнулась.
– Точно, – Николай Анатольевич хлопнул по столу рукой. – Родня?
– Брат.
– Потрясающе, – Николай Анатольевич улыбнулся, – посмотрим на что ты способна. Только не думай, что родство с отличниками даст какие-то привилегии или поблажки. Сегодня, кстати, ты продемонстрируешь одно из своих умений, – Николай Анатольевич улыбнулся еще шире, – дежуришь сегодня. Как я вижу ты единственная без сменки.
Вся аудитория разразилась зловещим хохотом, да Николай Анатольевич не преминул посмеяться.
– Правило №1 – в колледж ходим только в сменке. Кто без сменки – моет кабинет!
Вся аудитория наполнилась возмущенным жужжанием, легким подкалывающим смехом. Лишь Кирилл сидел, отвернувшись от всех, смотрел в окно и по какой-то причине беспристрастно думал о ногах Саши. По каким-то неведомым причинам он чувствовал странное, даже страшное желание внутри вновь дотронуться до ее щиколотки, нежно обхватив пальцами голеностопный сустав, прижаться губами к нежной коже…
Пока вся группа в очередной раз высмеивала Сашу, она была озадачена всего двумя мыслями. Первую она смаковала, злорадствовала, вспоминая встревоженное лицо Ирины Ильиничны, испуганно спрашивающей о волках полицию. Неужели правда волки могут так близко подойти к поселку и полицейского, пожимающего плечами, любящего, как и большинство людей посплетничать, тем более в поселке, сам бог велел, рассказывающего о множественных переломах у трупа, что наталкивает следователя на мысль все-таки об убийстве, а волки всего лишь следовали инстинкту падальщика. Поэтому полиция интересовалась, не заметили ли местные жители чего-нибудь подозрительное, может люди, которых никто не знает, проходили? Машины? Крики? А Ирина Ильинична лишь качала головой и что-то болтала о жутких волках и о том, как оказывается небезопасно жить вблизи лесов.
И второе, о чем думала Саша, это о глазах преподавателя анатомии. Карие. Светло-карие. Такие притягательные! Его голос! Сколько харизмы в нем! Саша хотела слушать его сардонически речи и улыбаться вместе со всеми. Но как обычно все улыбались над ней. Ну и пусть. Пока пусть. Саша улыбнулась и чуть опустила голову.
Николай Анатольевич начал введение в анатомию, студенты оперативно погрузились в лекцию, быстренько осознав, что с этим преподавателем действительно шутки плохи. Саша продолжала смотреть на анатома. Застывшая, не моргая, не шевелясь, лишь только левой рукой она что-то выводила в тетради.
Николай Анатольевич, краем глаза посмотрел на девушку с застывавшим взглядом. Вот теперь он вполне понял, о чем шептались преподаватели первых курсов. Теперь он понимал, что значит не по себе от одного лишь взгляда. Ему, 45-летнему мужчине, уже разведённому, стало жутко и не по себе от пронзительного, оскольчатого взгляда девушки, сидящей на его лекции. Самое жуткое было то, что он даже не мог поразмыслить, от чего она так смотрит на него, потому был чертовски занят чтением лекции, одной и той же, которой открывал все года уже в течение 20 лет, по несколько раз в день. И до этого момента ему казалось, что он может рассказать вводную лекцию спросонья, даже в алкогольном состоянии он не лишил бы студентов вводной лекции. Но, глядя в черные глаза, застывавшие на его лице, он чувствовал как они просто проникают в его разум, копошатся внутри, словно заставляют думать и замечать только их. Какой бред! Невозможно! Николай Анатольевич отвернулся, сильнее сконцентрировавшись на лекции.
– Какие глаза! – прошептала Саша, даже не пытаясь оторвать взгляд от мужчины. Она, словно в прицел МИГ 32, следила за движениями его глаз, счастливая, вздыхая каждый раз, когда глаза перехватывали его взгляд. Она не понимала и не собиралась понимать, что мужчина нервничал, что его мельтешащий взгляд говорил лишь об одном: ему было нечем затормозить свой взгляд. Ему все казалось странным. Он сам себе казался странным. Воспринимал себя как что-то необычное, что-то чужое, испуганное и любопытное, бесконтрольное, способное на критические действия. Николай Анатольевич хотел лишь одного, чтобы девушка отвернулась от него, чтобы освободила его из оков своего цепкого, всезахватывающего взгляда.
– Посмотри на меня, – ее губы двигались монотонно, повторяя нужный ей императив. – Взгляни на меня. Сейчас же! – ее губы беззвучно продолжали формировать немые буквы. Николай Анатольевич, запрещая себе, угрожая себе, нет-нет да срывался взглядом на черноволосую девушку с начесанным гнездом на голове. Ему просто было интересно смотреть на нее. Просто посмотреть! А что такого? Люди смотрят друг на друга, оценивают, предполагают, рассчитывают, благодаря взглядам друг на друга. Конечно, взгляд незнакомого человека зачастую воспринимается агрессивно, а тот, кто смотрит – агрессором. Сразу же вспоминается то неприятное чувство, копошащееся внутри, когда к твоей персоне прикован пристальный взгляд, когда тебя изучают, смотрят на твое лицо и думают так: а что-то у тебя нос-то некрасив, слишком большой! да и глаза узковатые! и лоб невысокий! одежда ль на тебе или мешки? И вот находясь под осуждающим взглядом, дающим тебе оценку и статус в глазах незнакомого человека, ты начинаешь нервничать и злиться еще пуще прежнего. Но Николай Анатольевич не испытывал злости. Он, откровенно говоря, не мог, да и не рискнул бы даже пытаться описать те неприятные чувства, которые испытывал, находясь как блоха на предметном стеклышке под микроскопом. Он просто не знал, куда ему деться, как остановить тягостный порыв зрительного контакта со стороны девчонки.
Кирилл, вошедший в аудиторию на пару специально со звонком, чтобы никто его не видел и не смог поднять волну сплетен, если такова не была еще поднята, сидел всю пару молча. Оля шептала ему о чем-то, за что неоднократно получала замечания от преподавателя, но Кирилл не слушал ее. Он беспокоился своей репутации. Как много студентов знает о том, что произошло на троллейбусной остановке? Как много из них помнит об этом? И как ему выправлять сложившиеся обстоятельства в свою сторону? Он был раздражен своими же мыслями и ненавистью к Саше. Надо же так омрачнить последний день первого курса и тут же первый день второго! Как бы было прекрасно, если бы ее вообще не было на свете! В его жизни! В колледже! Он должен прилюдно унизить ее, чтобы доказать всем, что он – не слабак и не дурачок. Но мысли, готовые выстроить мало-мальски качественный план действий никак не появлялись. Более того, неустанно повторяющаяся фраза как же я ненавижу тебя повторялась в голове, вертелась на языке, как молочный поросенок на вертеле аборигенов, вот-вот готовая сорваться в мир, чтобы люди и она, она в первую очередь, узнали, как сильна его ненависть и отвращение.
Он не записывал вводную лекцию, которую так старательно рассказывал взволнованный преподаватель, иногда бурчал на Ольгу, чтобы та отстала от него и помолчала. И она молчала. Недолго правда, может минут 5, а потом ее вновь прорывало. Она ужасно соскучилась по парню, не видев его целых два месяца. Все эти дни она была уверена, что безумные чувства страсти и симпатии улягутся спать, а после, не просыпаясь, умрут, бесшумно и безболезненно. Не зря же говорят с глаз долой, из сердца вон. С глаз долой завершило свою часть на ура. От Кирилла ни слуху, ни духу за 2 месяца и уже к середине августа Оля почувствовал, что ее сердце свободно и готово резво стучать дальше, радоваться и переживать при необходимости. Но едва Оля увидела его лицо, высокую фигуру в отглаженном белом халате, все то, что она считала мертвым, в одну секунду, в момент, когда Кирилл сделал шаг в аудиторию, вернулось к ней назад. Оля решила, что ей стоит покориться чувствам. Так просто должно быть.
Артем сидел сзади Оли и Кирилла, рисовал ровные линии на полях тетради в 96 листов, складывающиеся в избитые узоры скучающих студентов. Записывать он ничего не хотел. Это всего лишь вводная лекция, что он не знал о строении клетки? Разве что-то могло измениться с дней, когда он изучал строение клетки на уроках биологии в школе? Ничего. О мутировавших клетках им расскажут либо на патанатомии, либо на генетике. А сейчас, пока преподаватель оживленно распинается, можно отрешенно порисовать ничего не значащие линии в тетради. Пускай анатом думает, что раз шевелится ручка, значит лекция успешно записывается. Сам Артем вспомнил как целых 2 месяца успешно приводил время с Кристиной. Он никогда не испытывал к ней ничего больше, чем просто симпатию, которую люди зачастую испытывают друг к другу едва встретившись, когда внутренний диалог звучит примерно так:
– Ну как?
– А ничего!
– Да, ничего! Симпатично.
И это все чувства, которые была у Артёма по отношению к Кристине. Но их было достаточно, чтобы эти двое закончили свои прогулки в постели, беспечно изучая анатомию мужского и женского тел, оба неопытные и смешные, кажущиеся друг другу титанами любви подобно Эросу. Ни один из них и ни одно нелепое действие, которое они совершали не вызывало улыбки у них. Оба воспринимали случившееся серьёзным укреплением зарождающихся отношений. Кристина, сидя с Юлией в среднем ряду считала именно так, а Артем пожимал плечами и просто соглашался с девушкой. Никогда раньше он не думал, что проявление элементарной вежливости и уважения, может привести к сексу. Что ж, спасибо за подсказку.
Сам же он, рисуя линии уже и на самой странице, предназначенной для записи текста, краем глаза смотрел на Сашу. Из всех девчонок, которых было много в медицинском колледже, именно сумасшедшая привлекала его внимание. И тогда, 1-го сентября он не мог ответить сам себе на вопрос, чтобы ему хотелось от нее. С одной стороны он открещивался от всех возникающих желаний, потому что Саша – идиотка и если вдруг он проявит себя в ее сторону, весь колледж будет тыкать в него пальцами и смеяться. У него не было никакой репутации среди студентов. Его знали одногруппники и студенты из параллельных групп. Он пока еще никак не зарекомендовал себя в глазах окружающих и, честно говоря, не собирался. Его вполне устраивало беззаботное существование. А с другой стороны, фигура сумасшедшей девушки брала верх над его природой. То, что она носила широкий хирургический костюм, не скрывало истинной красоты ее форм, которые бросались в глаза на уроках физкультуры и в те моменты, когда Саша только приходила в колледж или сидела после пар в коридоре на первом этаже, сняв костюм и оставшись в черных, как правило облегающих лосинах, в такой же майке и пальчиками на ногах осторожно изучала пол, пока надевала носок на вторую ногу.
Все его мысли были поглощены дурочкой, но его это не пугало, не заставляло нервничать. Фигура у девушки действительно была отменная и надо быть слепоглухонемым импотентом, чтобы не отреагировать на ее формы.
Кристина же шептала Юлии как успешно провела лето в объятиях Артема, что он безгранично влюблен в нее, жить не может без нее. Он ей и дверку откроет, и сумки тяжелые возьмет, и 5 раз позвонит спросить, как она добралась до дома, если она гуляла без него, и проводит домой, и по 100 раз спросит, удобно ли ей, может поправить стул? пододвинуть стол? Ничего не беспокоит? Хочет ли кушать? Артем просто осыпал девушку заботой. Кристина торжествовала. Он влюблен! Теперь можно вертеть им как ей вздумается. Теперь он никуда не денется! Теперь он принадлежит ей. Юлия слушала короткие рассказы, вырванные из летнего контекста, и спрашивала себя, почему с ней ничего такого не происходит. Почему она до сих пор даже ни разу ни с кем не встречалась? Что с ней не так? Разве она недостаточно хороша? Или может она страшная? И количество вопросов то восхваляющее, то принижающее черты ее внешности возрастало с каждым сказанным словом Кристины. Но Юлии было уже не до Кристины и ее идеальных отношений с Артемом, так скоропостижно завязавшихся в период летних каникул.
