Дарина Грот
Александра
5
– Саш, – Слава оторвался от книги, взглянув на сестру. Она сидела на диване в гостиной, с босыми ногами, с растрепанным пучком, в тонкой майке, надетой на обнаженное тело. На коленях лежал атлас по анатомии, впервые открытый на произвольной странице. Девушка даже не смотрела в него. Ее взгляд застыл на уголке книги, а пальцы монотонно и задумчиво теребили уголки страничек, перебирая их словно карты в колоде, перед началом решающей партии. Она думала о чем-то таком, что увлекло ее в свои дебри так глубоко, что Саша даже не сразу услышала, что кто-то зовет ее. Она медленно, чуть хмурясь, перевела взгляд на брата, и замерла, словно не узнавала его. Бледные губы были опущенные, изредка вздрагивали, словно силились спросить: «ты кто такой?», но им не хватило решительности.
– Саш! – Слава позвал сестру уже в четвертый раз и тут она улыбнулась и прикинулась, что внимательно слушает брата. Именно прикинулась, и Слава это знал. Но он уже настолько привык к поведению сестры, что даже не пытался спросить, все ли в порядке. – Я давно хотел спросить, – он закрыл свою книгу, уперся локтями в колени и сосредоточенно уставился на девушку, надеясь поймать ее внимание и заставить сконцентрироваться на себе.
– Ты давно здесь? – спросила Саша, не слыша вопроса брата.
– В смысле? – удивился он.
– В комнате. Давно? Я не видела, как ты вошел, – улыбнулась девушка и тоже захлопнула книгу, таращась на брата.
– Э-м, – Слава поджал губы. Что он должен был сказать? Что они вдвоём последние полтора часа сидят практически друг напротив друга и читают? Бред! Не может быть, чтобы она не заметила. – Достаточно, – сухо ответил он.
– Хорошо, – пожала она плечами и встала с дивана, намереваясь выйти из комнаты. Но Слава поймал ее за руку, быстро встал, перегородив ей собою путь.
– Я хотел спросить тебя, – чуть строже повторил он, расслабив пальцы, сжимающие ее тощее запястье, холодное как кожа покойника.
– О? – удивилась она и снова улыбнулась. – О чем же?
– Помнишь, ты как-то приезжала в гости к Максу? – Слава смотрел ей в глаза, желая уловить хоть одну эмоции, чувство, хоть что-нибудь, чтобы понять истинные переживания девушки. Но все напрасно. Черные глаза Саши оставались холодной, неприступной стеной Бастилии, чёрной, грязной, истощённое криками стращаний и муками невинных.
– Дай подумать, – Саша закусила губу и подняла глаза к потолку. – Хм, да, – кивнула она с лёгкой, едва заметной улыбочкой, – кажется припоминаю. А в чем вопрос?
– Зачем ты ездила к нему?
– А как ты узнал, что я к нему ездила?
– Макс вскользь упомянул.
– А-а, понятно, – Саша опустила взгляд на руку брата, держащую ее запястье, Слава смутился и разжал пальцы. – А разве он вскользь не упомянул о цели моего визита?
– Нет, – Слава покачал головой. Девушка исчерпывающе смотрела ему в глаза, а на ее губах все ярче и масштабнее торжествовала издевательская и высмеивающая улыбка.
– И ты не поинтересовался у него, зачем приходила твоя сестра? – она грациозно приподняла бровь, ожидающе рассматривая глаза брата.
– Конечно, поинтересовался.
– Что же он ответил?
– Что тебе нужна была помощь по анатомии.
– Этого ответа недостаточно? – строго спросила Саша, чем моментально смутила брата. В такие момента Слава, стыдясь признавать самому себе, побаивался сестру. Он сам не понимал, что именно, но чувствовал неприятную нервную волну, закручивающуюся в воронку внизу живота.
– В какой теме у тебя случился провал?
– В половой, – практически по слогам произнесла она, небрежно поправляя лямку майки на плече.
– Саш, я, – Слава покачал головой, – прости, что лезу не в свое дело, но ты моя сестра и я беспокоюсь о тебе и твоих поступках. Тем более таких, которые, как бы сказать, чрезмерно странные. Я просто хотел понять настоящий мотив. Цель! – Слава потер лоб, вздыхая.
– Но Макс же твой друг. Разве я не могу беспрепятственно общаться с теми, кто вызывает у тебя доверие?
– Ты могла попросить меня о помощи.
– Ты не смог бы помочь мне.
– А это уже оскорбление, – Слава улыбнулся и погладил сестру по плечу.
– Это факт, – Саша взглянула на него исподлобья.
– Факт?
– Иногда люди общаются на физиологическом уровне, который гораздо важнее теоретического. – Девушка улыбнулась и пошла вперед, но у дверей остановилась. – Кстати, Марина неплохая девушка, но ее физиологический уровень практически истощен. Обрати на это внимание. – Саша вышла из комнаты и тут же в коридоре столкнулась с Ириной Ильиничной.
– Александра! – строго сказала женщина, уперев руки в бока.
– Саша! – из комнаты выскочил Слава, рвущийся за разъяснениями брошенных фраз, но увидев разъярённую мать, тут же умолк и замер.
– Ма? – Саша, вздохнув, посмотрела на женщину.
– У меня два вопроса и я даже не знаю с которого начать! – скрипучим от негодования голосом, сквозь зубы выговорила Ирина Ильинична.
– Я бы посоветовала начать с бабы Нюры, – сказала Саша, рассматривая как сжимаются от злости губы женщины, меняя розовый цвет на истошный белый, видя, как она борется, чтобы не залепить дочери звонкую, отрезвляющую оплеуху.
– Баба Нюра видела тебя голой! – процедила Ирина Ильинична, – зимой! С какой-то чертовой собакой, тащащейся по твоим следам! С кровавой пастью! Ты что? совсем рассудок потеряла! На улице конец марта, а ты голая шляешься по деревни с псами!
Слава обреченно вздохнул и потупил взгляд.
– Тогда было тепло, – безразлично ответила Саша.
– Я запишу тебя к психиатру на следующей недели, – мысленно посчитав до 10, сказал Ирина Ильинична, – так больше не может продолжаться, Саш! Отец прибьет тебя, если узнает! И меня!
– Я не пойду к психиатру, – девушка покачала головой и поспешно схватила брата за руку, ища у него защиты.
– Пойдешь! Тебя надо еще раз обследовать! – Ирина Ильинична не отступала.
– Мам, – Слава решил вмешаться, – какой в этом смысл? Зачем тратить деньги и время на здорового человека?
– Здорового? – воскликнула женщина, переведя грозный взгляд на сына. – Слава! Разве здоровые люди ходят голыми по улице? Разве здоровые люди несут то, что несет твоя сестра?
– Мам, пожалуйста, – Слава быстро показал взглядом на стоящую рядом с ним девушку, напоминая матери о необходимости сдерживаться в присутствии Саши. – У Саши просто иные понятия. Она не хочет жить по шаблонам. Ты серьезно думаешь, что она не понимает, какую реакцию вызывает у людей обнаженным видом? Или что ее речи повергают в шок? Да Саша все это понимает! Она просто развлекается!
Саша слушала брата, инстинктивно поглаживая его по руке, не отрывая тяжелого взгляда от разъяренного лица матери.
– Нормальные люди так не развлекаются, Слава, и тебе ль, имея диплом о высшем медицинском образовании, не знать об этом!
– Ты, как всегда, слышишь только себя, мама, – Саша насупилась, – я не пойду обследоваться. Я не чувствую, что мне нужна медицинская помощь. Если бы я была социально опасной, я думаю, меня бы уже давно изолировали, не правда ли? Какой твой второй вопрос? – девушка сжала руку брата, пожираемая рвущейся наружу злостью.
– Тетя Катя видела тебя с сыном Селивановых. Вы занимались непристойностями. Это правда?
– Как ты хочешь, чтобы я ответила? – Саша улыбнулась.
– Я хочу, чтобы ты сказала мне правду.
– Ту самую, которую ты уже сама себе обрисовала и поверила в нее или ту, которую случилась на самом деле?
– Саша! – Ирина Ильинична повысила тон, – что за разговоры?
– Это ты начала эти разговоры, разве я неправа?
– По поселку опять поползут слухи о нашей семье! Это непонятно? Слухи из-за твоего вызывающего поведения, – угрожающим шепотом сказала женщина. – Разве ты хочешь, чтобы все снова метались и тыкали в нас пальцами, оскорбляя? Этого ты добиваешься? Продать дом и переехать?!
– Все, кто тыкает пальцем не в свои дела, обязательно почувствуют и с увлечением примут обязательство увлекаться своими делами. Люди, которые любят тыкать пальцами и обсуждать других, просто скучно живут, поэтому им нечего обсуждать в своих жизнях. Но это корректируется. И корректировки будут внесены, – черные глаза пылали не менее черным огнем с бархатным, золотистым пламенем, чьи языки беззвучно шелестели, как соприкасающийся друг с другом шелк. Скользящие, нежные и ласковые, но такие неудержимые. Ирина Ильинична чувствовала внутри нарастающие чувства паники и отчаяния. Она не понимала, о чем говорила дочь, но чувство, что звучало угроза, не покидало ее разума. Угроза! Кому? Ирине Ильиничне? Кто становится под удар? Кто должен нанести этот удар? Что-то назревало. Воздух становился горячее, дышать не хотелось, потому что больно. Потому что воздух разрывал альвеолы горячим содержимым. Внезапно спустившаяся тишина маленькими шажками захватывала все больше и больше территории, включая парализованных шоком и страхом тела Славы и Ирины Ильиничны, вселяя в женщину все больший ужас. Никогда прежде дочь так не разговаривала с ней. Никогда прежде женщина не слышала столь взрослую, циничную, насмешливую интонацию. Это был словно не ее ребенок, а дитя, извергнутое утробой Огненной Геенны, зачатой самим демоном. И если до этого момента Ирина Ильинична, считая дочку больной, все время жалела ее, защищала при любом поползновении в сторону ее ребенка, была готова грызть зубами и руками бетон ради дочери, то сейчас, слушая внушающую ужас интонацию Саши, смотря в ее ожившие зловещим образом глаза, видела, как они меняют выражение лица привычной дурочки с переулочка, радующейся каждому лучику солнца и едва очнувшейся от спячки букашке, на лицо фурии, готовящейся бросить страшную карму на каждого за одни лишь косой взгляд, Ирина Ильинична боялась ее, считая, что перед ней вовсе не человек, а чистой воды демон. Ей так и хотелось перекреститься, хотя в последний раз она подносила три перста ко лбу в далеком детстве, повторяя за прабабушкой, царство ей небесное! Ей хотелось окатить дьявольского ребенка святой водой и посмотреть будет ли вода шипеть, испаряясь, или это тело вообще возьмёт и воспламениться. Но ужас полностью сковал ее: руки и ноги превратились в заполненные жидким застывающим металлом атрибуты доспехов рыцаря средневековья.
– Все! – повторила Саша, еще раз окинула зловещим взглядом мать, бегло посмотрела на брата и ушла к себе в комнату.
– Господи, – выдохнула женщина, дрожащими руками прикоснувшись ко лбу и выступившему на нем холодному поту.
– Мам, зачем ты давишь на нее? – Слава положил руку женщине на плечо.
– Что? – Ирина Ильинична словно не слышала его.
– Поменьше акцентируй на ее поступках, – посоветовал Слава.
– Да как ты можешь так говорить! – воскликнула она смиренным шепотом. – Это же моя дочь и твоя сестра! С ней может случиться все что угодно! Ее морально-радикальные выходки не доведут ее до добра.
– Не ее, мам, – незаметно усмехнулся Слава, – не ее точно. Ее выходки на ней никак не сказываются.
– Откуда ты знаешь? – Ирина Ильинична нахмурилась и уставилась на сына проникновенным взглядом. – Ты что-то знаешь! – последовало утверждение, руки снова вперлись в бока, – она ведь всегда тебе все рассказывает и только тебе! Что ты знаешь?
– Мам, – Слава вздохнул, – ты утрируешь реальность.
– Не надо мне тут! – грозно перебила женщина сына, – что она рассказала тебе? Я имею право знать! Я ее мать!
Слава потупил взор, уже много раз пожалев, что вообще решил вступиться за сестру.
– Она с бандюгами связалась? – предположила Ирина Ильинична, – да? С какой-то плохой компанией? Из-за этого у нее такая уверенность, что она безнаказанно может творить все, что вздумается?
– Что? – Слава прыснул со смеху, – ма, это уже слишком!
– Она на наркотиках? Что она употребляет? – поток догадок женщины не знал конца. Славе и смешно было и в то же время он нервничал. Ему даже не хотелось слышать эти чудаковатые вопросы, не то что отвечать на них. Он даже не собирается пытаться! Да к тому же он сам не знал, как объяснить внезапно активировавшуюся интуицию, которую ранее он всегда игнорировал, теперь вызывающую у него 100% доверие. Как объяснить женщине собственную правоту, подкрепленную мистическими мыслями, которая всю жизнь посвятила медицине и давно уже отреклась от веры во что бы то не было сверхъестественное? А стоит ли пытаться?
– Кто на наркотиках? – раздался строгий голос отца за спиной Ирины Ильиничны. Николай Борисович вернулся домой, и поглощённая глубоким спором часть его семьи не слышала, как пришел глава, как негромко, но отчетливо звал жену, переодеваясь в коридоре. И теперь, едва он успел войти в длинный коридор из прихожей и первое, что он слышит, что кто-то на наркотиках! Очень интересно!
– Никто! – быстро ответила Ирина Ильинична и тут же приветливо улыбнулась мужу. – Как ты? Кушать хочешь?
Слава поспешил скрыться в своей комнате от греха подальше, пока Ирина Ильинична перехватила внимание мужа.
Весь вечер женщина думала о дочери. Николай Борисович заметил, что супруга не разговорчива, бледна и практически не отрываясь смотрит в одну точку на журнальном столе. Хотелось бы ему, чтобы точка была вымышленной, но женщина смотрела на семейное фото на столе, где она стоит в обнимку с мужем, на его руках сидит пятилетняя Саша, а сама Ирина Ильинична, положив руку на плечо сына, улыбается в камеру. Женщина смотрела именно на улыбчивое личико дочери и подернутые черной мглой глаза, не умеющей улыбаться. Да. Ирина Ильинична нахмурилась еще сильнее. Да! Ее дочь никогда не улыбалась глазами. Все ее улыбки были натянутыми, было даже видно, что мышцы лица сознательно заставляли улыбаться. Ничто не способно было вызвать у Саши улыбку от сердца, ни когда она была ребенком, ни тем более в ее взрослом возрасте.
И вот женщина, задумавшись, рассматривала лицо ребенка на фото и с каждой секундой мысленно шептала себе, что что-то было не то с ее дочерью.
– Коля, – она тихо позвала мужа, который уже несколько раз обратился к жене, успешно игнорирующей его.
– О как! – улыбнулся мужчина, – наконец-то, я-то уж думал пойти за нашатырем. Зову, зову тебя, а ты никак не реагируешь…
– Тебе не кажется, – перебила она его речь, – что наша дочь – не наша? – женщина подняла испуганный взгляд на мужа.
– В смысле? – Николай Борисович сложил руки на груди, готовясь услышать самую жуткую правду, которую мужчина может услышать когда-либо в своей жизни об измене любимой жены.
– Посмотри на нее, – Ирина Ильинична кивнула на фото, – посмотри! Глаза чернющие! В кого? У тебя голубые, у меня – зеленые! Карих не должно быть. Посмотри на разрез глаз! Ни твой, ни мой! Вот у Славки глаза твои, а разрез глаз – мой. Посмотри на этот нос с лёгкой горбинкой! У меня маленький и курносый, у тебя прямой, несмотря на то, что два раза сломанный. У Славки твой нос! Губы! У тебя тонкие, розоватые, у меня пухлые, тоже розоватые, у Саши же совсем другая форма губ, словно их пришили от другого человека! Ее волосы от рождения черные как гуталин, а ты светлый и я тоже! А это золотая примись в радужке! Не надо уговаривать меня, что мне мерещится! Ты ведь сам знаешь, что это не так!
– Тихо, не шуми, дети услышат, – Николай Борисович шикнул на раздухарившуюся женщину.
– Да, – Ирина Ильинична снизила голос до шепота, – да, это не наш ребенок.
– Ир, – мужчина улыбнулся, – ты изменяла мне?
– Что? – изумилась она, – что?
– Ну, – мужчина сделал успокаивающий жест рукой, – я просто, на всякий случай. Пытаюсь понять, в какой момент могла случиться подмена ребенка, на которой ты настаиваешь.
– И ты сразу опустился до мысли об измене? – обиженно прошептала Ирина Ильинична.
– Нет, просто предположил.
– Так вот просто предположи вероятность подмены в роддоме. Ты помнишь, что у меня были сложные роды, я оказалась на операционном столе. Без сознания. В другой стране, черт тебя дери! Да они кого угодно могли подсунуть мне. Я не видела ее как только она родилась. Я увидела ее уже после того, как меня перевели из реанимации в общую палату!
– Ира, – уже серьезным тоном произнес Николай Борисович, – прекращай это. Я понимаю, что у Саши не простой характер. Я и сам иногда ловлю себя на страшной мысли и риторическом вопросе, зачем нам это понадобилось. Но ей 19. У нее чуть отстаёт развитии, в отличие от остальных подростков. Сейчас у нее пубертатный период и она творит вызывающие и необъяснимые вещи, которые злят и бесят тебя и меня. И да, в такие моменты мне самому хочется сказать, что она не просто не наш ребенок, а человек, который только вчера вошел к нам в дом, а ведет себя уже так, словно был его хозяином всю жизнь и даже в предыдущих поколениях. Вспомни Славку! В конце концов! Вспомни его 10 лет назад! Вспомни, что он творил и ты говорила такие же вещи, что твой родной ребенок не способен так себя вести! Но потом все прошло.
– Нет, Коля, здесь другое. Помимо физиологической разницы, я на уровне инстинктов и интуиции понимаю, что этот ребенок вышел не из моей плоти.
– Прекрати. За тебя говорит твоя обида. Что вы не поделили сегодня?
– Нет! – категорически запротестовала Ирина Ильинична, – нет. Неправда!
Николай Борисович уставился на супругу, покачивая головой, выражая на лице океаны понимания и сострадания к супруге.
– Давай успокоимся…
– Я хочу провести генетический анализ на установление материнства, – заявила Ирина Ильинична.
– Что? – переспросил Николай Борисович, не веря своим ушам. – Ты серьезно?
– Абсолютно! Она сегодня смотрела на меня своими ни на кого не похожими глазами, и я прям чувствовала, как флюиды дьявольской ненависти вырываются из нее. Да я боюсь ее, Коля! Я боюсь этого человека. Это чужой человек с психиатрическими отклонениями в нашем доме.
– Прекрати, Ир, – сказал Николай Борисович, бледнея оттого, что в словах жены, описывающих устрашающий вид дочери, внушающем сонный паралич у бодрствующего человека звучала правда. Он мог отрицать ее словесно, чтобы успокоить жену, ведь кто-то из них должен был оставаться в адеквате, когда одного накрывает кольчугой отчаяния. Но он не мог врать сам себе. Сколько раз он сам замолкал потерянный, испуганный, уничтоженный взглядом дочери, не находя себе места, гонимый неистовым желанием спрятаться от пронзительного взгляда. Но несмотря на это, он был просто уверен, что ребенок умственно отсталый, ни больше, ни меньше. И уж точно он не смел сомневаться, что Саша их дочь, со своим особенным генетическим строением, перенятым несомненно от их предков. Кто знает, какого цвета была волосы у его прабабки? А какого цвета были глаза у прадеда Ирины Ильиничны? Многое из того, что было, умерло вместе с обладателями умершего прошлого. А чтобы помнить о том, что и как было, но потом исчезло, надо было видеть собственными глазами. И то спустя годы память начинает дополнять фрагменты прошлого небылицами, а спустя еще годы мозг уже верит в то, что сам придумал, кощунственно искажая былую действительность. Нельзя полагаться на детали в рассказах бабушек, они могут быть неактуальными. Ни Николаю Борисовичу, ни Ирине Ильиничне никто не рассказывал историю их семей, к счастью, с одной стороны, ограничив их бесхребетные попытки воссоздать то, что мертво.
Ночью, когда все спали, Ирина Ильинична открыла глаза. Внезапно. Живо. Как будто до этого она вовсе не спала. Открыла и уставилась в потолок, покрытый черным крылом ночи. Проснулась она от жуткого чувства страха, сцепившего вокруг ее тела свои руки-крючки, крепко сжимающие, давящие на грудину, мешая дышать. Словно на груди у женщины сидело или лежало что-то большое, металлическая плита как минимум, непросто бездушная плита, а редкостная страшила. Монстр. Чудовище, сжимающее грудную клетку и горло, которого Ирина Ильинична видеть не могла из-за жестокой темноты, но ничто на свете не смогло бы переубедить ее в том, что никакого монстра рядом не было! Она чувствовала его и на ментальном, и на физическом уровне. Ее тело, парализованное небывалым страхом, отказывалось делать какие-либо движения. Язык отказывался говорить. Он лежал, спрятавшись за рядом нижних зубов, словно каменный по весу и в то же время дрожал как лёгкие иссушенные листочки, бренно подрагивающие на ноябрьских деревьях. Ирине Ильиничне хотелось кричать. Визжать. Истошно вопить от страха, но ни звука, даже ничего похожего не смогло вырваться из ее онемевшего горла. Женщина просто безмолвно, с раскрытыми от ужаса глазами, смотрела вглубь черноты, терзающей ночной потолок.
Рядом с кроватью выросла тень, облачающая человеческую фигуру. Ирина Ильинична перевела глаза на фигуру около нее и задрожала еще сильнее.
– Саша? – удивленно глотая звуки, едва смогла спросить она, вглядевшись в темную фигуру. – Что такое? Что ты тут делаешь? Что-то случилось? – Ирина Ильинична старалась изо всех сил контролировать свой голос, чтобы тот не дрожал, говорил четко, так словно, ничего необычного не происходит. Ничего не получалось, волнение было слышно, страх проходил сквозь голосовые вибрации, выбрасывая в воздух злосчастное паршивые газы. Дыхание было столь частным, что комната наполнялась страхом и вот-вот должна была превратиться в планету Венеру, устланную отчаянием, лишенную нормальной атмосферы, лишенную жизни, истощенную и пустынную.
Девушка ничего не отвечала, лишь смотрела сканирующим взглядом в лицо испуганной женщины.
– Саша! – чуть погромче позвала Ирина Ильинична, понимая, что дочь в очередном приступе транса, частом явлении для нее. Но Саша не была парализована трансцендентальностью, как хотелось верить Ирине Ильиничне. Девушка чуть улыбнулась, что, ввиду темноты, не заметила женщина и медленно вытянув указательный палец, прижала его к губам, призывая тем самым женщину к тишине.
– Все, кто тыкает пальцем не в свои дела, обязательно почувствую и с увлечением примут свои дела, – раздался звук странного голоса, который был похож и совершенно не похож на голос Саши. Более того Ирина Ильинична была уверена, что дочь не сказала ни одного слова. Ни одного! Ни единого звука не было произнесено! Все, что прозвучало, прозвучало 100% в голове у женщины. Она не могла поверить в то, о чем думала. Не бывает так. Не могут звучать чужие голоса в ушах, которые не слышали звука. В голове, которая не принимала импульс от слухового аппарата, потому что не было момента звучания речи! Его не было! Но несмотря на это, Ирина Ильинична отчетливо слышала искаженный голос дочери.
– Все… – повторила Саша и оторвав указательный палец от своих губ, приложила его к губам матери. Женщина хотела было возмутиться, отвернуться, даже хлопнуть девчонку по руке, но не смогла пошевелиться. Ни на миллиметр! И снова страх с новой силой принялся душить ее, вырывая через ребра уже истерзанные лёгкие, заставляя беззвучно вопить. Саша легонько сжала кулак над лицом матери и замерла.
– Откройся мне, – снова прошептал жуткий, болотистый голос, – я проведу тебя по быстрому пути к твоим собственным делам.
Ирина Ильинична послушно открыла рот, понимая, что не может сопротивляться приказам дочери. Хочет, но не может! Да и вообще, все тело вожделенно ждет, когда его поведут вперед по заветной обещанной дорожке, предчувствуя увлекательное путешествие и неизгладимое впечатление после.
Из сжатого кулака, нависающего над ротовой полостью морально испуганной женщины и благоволящей физически, легким потоком опустилась струйка жидкости, капающая на губы женщины, самостоятельно скатываясь в рот, пробираясь в горло, вниз по пищеводу, омывая желудок. На дрожащем языке, силящемся что-то сказать, может воспротивиться как-то, осталось мягкое виное послевкусие, тут же чарующее разум. Напиток действительно был необычно вкусным, бархатистым и нежным. Ирина Ильинична жаждала испить еще. Панический страх уже отступил, не в силах противостоять искушению.
– Вот твой путь, – и вновь голос, который Ирина Ильинична не хотела никогда слышать, разрезал ночную тишину, не проронив ни звука, ни слова в физическом пространстве. – Поглоти его и вместе с ним ты шагнешь в мир, неизвестный тебе, в мир, над устройством и возможностью которого, вы смеётесь. А ты больше не будешь смеяться. Ты поверишь и займёшься своими делами. Нерешенные вопросы генетики вряд ли будут волновать тебя вновь.
Вино меняло цвет, приближаясь к темно-темно-вишневому, насыщало тело больше и больше. Блаженство, которое испытывала женщина, наполняло тело и душу. Нирвана, которую Ирина Ильинична внезапно постигла, обернулась настоящей райской сказкой, но настолько реальной, что в нее нельзя было не верить. Чудеса, творившиеся в комнате, убили в ней последнюю нотку скептицизма. Она купалась в блаженной неге. А может ей все это снилось? Конечно! Иначе и быть не может. Только сон способен на создание рая и сказки. Реальность слишком сурова для таких малодушных для нее экспериментов. Это всем известно. Теперь она могла видеть мир сверху, как будто паря над землей, наблюдая ее утонченные изгибы сферы, разглядывая сетки разноцветных полей и лесов, почв и рек. Вокруг проносились облака и тучи, грозы и лучи теплого солнца. Рядом летели птицы, кто на моря, кто возвращался с морей. Кричат, гогочут. Здесь дует легкий ветерок, а тут порывы яростного урагана хлещут по щекам. Чувство безграничного счастья, то чувство, когда все! Понимание того, что все сделано, все в срок, все хорошо. Больше ничего не надо! Все достигнуто, все получено. И вот успокоение опустилось на сердце ласкового потрепав его, шепча, что пришла пора успокоиться.
