Дарина Грот
Александра
– Сын, мы с тобой врачи. Мы поклоняемся и верим только в медицину. Мы скептики. Мы всегда верили только в то, что можно потрогать и увидеть, наличие чего можно доказать. И данная ситуация и куча ведомых людей не должны и не могут изменить наше мировоззрение. В противном случае, мы такие же ведомые, как они, неспособные трезво оценивать ситуацию.
– Пап, я не могу, к сожалению, сейчас согласиться с тобой. – Слава покачал головой. – Не могу. На то есть весомые причины. Я понимаю, почему ты внезапно отрицаешь действительное. Это не ты внезапно ослеп без каких-либо причин и не можешь вернуть зрение также по непонятным причинам. Это не твой друг умирал у тебя на глазах, прибывая буквально в аду будучи живым, после общения с ней. Это не твоих детей находили изуродованными в лесу. Я знаю. Я понимаю, что все, что говорю я, те люди, которые приходили вчера, то, что говорил Макс, это все звучит как бред! Но я не могу отрицать факты.
– Что говорил Макс? – насторожился Николай Борисович осознав вдруг, что сын впервые заговорил о своем друге. Слава опустил голову и вздохнул так глубоко и отчаянно, что сердце Николай Борисович сжалось и на мгновение превратилось в иссушенный, прогнивший инжир, покрытый густым наростом ветвистой, плюшево-бархатной плесни.
– Она не ведьма, – Слава закрыл глаза, – то, что рассказал мне Макс…как бы правильно выразиться… То, что он описывал больше походило на то, что в ней… – Слава замолчал, отчетливо понимая, что его рассказ звучит как бред, – в ней что-то живет. Или она сама не человек.
– А кто? – вопрос вырвался у Николая Борисовича непроизвольно. Он даже не успел понять, как это случилось.
– Макс считал, что то, что в ней или то, кем она является, связано с Египтом. – Слава провел рукой по столу в поисках чего-то. Но Николай Борисович даже не заметил никаких движений.
– Египтом? – удивился отец.
– Да. Он находил в кровати песок. Отличный от песка, который лежит в наших песочницах, и в который срут наши кошки. Находил дохлых скарабеев и саранчу. Он видел, как ее тело покрывалось секундным огнем в виде символов, очень похожих на те, что изображены на египетских руинах. Видел тени птицы и собаки. – Слава вздрогнул и замолчал.
– Я не психиатр, – Николай Борисович пожал плечами, – но…
– Ему не нужен был психиатр! – возразил Слава. – Я сам видел тени! Я видел их, пап! Видел тогда в лесу. Перед тем как лишился зрения.
Николай Борисович ничего не отвечал. Он хотел снова возразить, попытаться вспомнить курс и семинары по психиатрии, чтобы в срочном порядке подыскать более-менее подходящий диагноз для усопшего друга сына, но ни мозг, ни тело не слушались его. И на то была причина: с самого рождения дочери Николай Борисович сам неоднократно наблюдал тени и силуэты птицы и какого-то животного, собаки или волка. На это Николай Борисович всегда находил объяснения в виде усталости, переутомленности, недосыпа. А сейчас об этих тенях говорит его сын, говорил друг сына. Разве это совпадение? Разве такое можно назвать совпадением или как-то рационально объяснить?
– Послушай, Слав, – Николай Борисович набрался сил, вздохнул и закрыл глаза, – твоя сестра психически не здорова. Давай остановимся на этом. Давай не будем бросаться сомнительными фактами. Тем более это даже не факты. Мы взрослые люди и не можем верить в то, что не может существовать. Психическое состояние твоей сестры…
– Психическое состояние?! – Слава вскрикнул, сжав кулаками, – пап, ты сам-то веришь в то, что говоришь? Ты думаешь, что если я не вижу, поэтому можно говорить вот эту псевдо взрослую речь, которая звучит так рационально и все такое? Да, я не вижу! Но я слышу! Слышу, как дрожит твой голос. Он дрожит. Дрожит, черт побери! У тебя никогда не дрожал голос! Никогда! Я слышу твои вздохи, которыми ты пытаешься успокоить себя, считая мысленно до 10 прежде, чем что-то сказать мне! Да я слышу как ты боишься! И хорошо! Хорошо, если ты решил притворяться дальше, что ничего страшного не происходит, что с нами просто живет не представляющий угрозы псих. Я согласен. Согласен не потому, что также считаю, а потому что интуиция подсказывает, что если бы она хотела, чтобы мы умерли, мы бы уже давно были бы мертвы! Но люди, папа, они не согласны с тобой! И они придут сюда снова!..
Утром Николай Анатольевич проснулся в удивительно двояком настроении. С одной стороны он чувствовал себя необыкновенно прекрасно. Ночь, проведенная с юной девушкой едва не лишила его рассудка. Его пальцы непроизвольно и беспомощно вздрогнул, вспоминая изгибы девчачьего тела, будто жаждали снова дотронуться до него. На губах промелькнула чистая и немного наивная улыбка. Сердце торжественно заколотилось, внизу живота промчались волны возбуждения, одна за другой.
А с другой стороны в голове за ночь выросло огромное древо страха. На то были понятные причины. С каждой пройденной минутой от самопонимания и понимания того, что произошло ночью, ему становилось еще страшнее. Что может помешать девчонке разболтать всему колледжу о ночи, проведенной с преподавателем анатомии? Конечно, никто не поверит ей. Так ведь? Никто не поверит? Как она докажет? Презумпция невиновности, хвала тебе! Но слухи! Слухи никто не сможет остановить. Они расползутся по колледжу и даже за его пределы, как тараканы, плодящиеся со скоростью света. И слухи эти никому не нужны. Чем больше Николай Анатольевич думал о рисках, которым он подверг свою репутацию, тем нервознее ему становилось. Тем больше он осознавал, что наломал дров своим отсутствием контроля похоти, которая так внезапно проснулась в нем, хотя он считал, что похоронил ее очень много лет назад. Испугавших собственных уничижительных и обвинительных мыслей, желая отделаться от них, Николай Анатольевич хотел прикоснуться к девушке, посмотреть на ее реакцию, почувствовать как откликнется ее тело на его ласковые прикосновения. Но оно никак не откликнулось. Рядом с мужчиной никого не было.
Николай Анатольевич вскочил как ужаленный огромными шершнями. Да, действительно, в кровати никого не было. Не было никаких намеков на то, что там вообще кто-то был, кроме самого мужчины.
– Как это понимать? – прошептал мужчина, смотря удивленными глазами на сбившуюся простыню и одеяло в руках. Он бросил его на кровать и пошел на кухню. На столе не было ни одной стопки и того хорошего коньяка, которым он вчера наслаждался. Но Николай Анатольевич точно помнил, что они не допили его. Должно было остаться по меньшей мере половина бутылки. Где она? Николай Анатольевич открыл мусорку – ничего. Там не было бутылки. Даже крышки от нее. Он залез в шкаф. Но на стеклянной полке, покрытой многолетней пылью стояли те самые стопки, из которых он и Саша вчера пробовали коньяк. Выглядели они так, будто их никто не трогал уже очень много-много лет. Так и должно было быть до вчерашнего вечера. Николай Анатольевич аккуратно достал одну стопку. На полке остался чистый, ровный круг, окружный пылью. Он понюхал стопку. Запах давности, но не пылинки запаха коньяка. Николай Анатольевич тут же понюхал раковину – вдруг девчонку вылила туда остатки напитка. Но ничего.
Николай Анатольевич буквально с лупой и на четвереньках облазил всю квартирку и даже прилегающую к его квартире часть лестничной клетки. Он не нашел никаких следов прибывания девушки ни в его квартире, ни в его кровати, ни даже на лестничной клетке.
Усевшись на кухне, наплескав себе 100 грамм своего коньяка, Николай Анатольевич вновь пришел к двоякими выводам.
С одной стороны помнить чувства, ощущения, прикосновения к девушке так явственно и натурально, наслаждаться ими после, засыпать рядом с юной бестией, а наутро обнаружить, что ничего этого не было – неутешительно и плачевно. Что-то внутри заголосило тонким, противным, визгливым голоском, что Николай Анатольевич допился до белой горячки. Теперь признаки на лицо! Но с другой стороны мужчина успокоился потому, что теперь не будет никаких слухов, раз ничего не было. Раз никто к нему не приходил. Для слухов нет даже почвы, так сильно необходимой им. И это не могло не радовать.
Но было кое-что, что окончательно выбило его из калии. После осмотра всей квартиры, поисков улик, указывающих на прибывание девушки в его спальне, мужчина вернулся в комнату и краем глаза заметил что-то черной на простыне, что-то, что раньше не замечал. Николай Анатольевич подошел ближе. Насекомые! На мятой простыне насекомые! Мужчина прищурился, пытаясь поймать себя на проявлении симптомов шизофрении. Если не шизофрения, то белая горячка уже точно. Он уже осматривал кровать. Не было никаких насекомых! Точно не было! Николай Анатольевич знал, что он – алкаш, но не психопат. Полчаса назад в кровати точно не было насекомых.
Преподаватель оперся руками на матрас, наклонившись ближе к насекомым, внимательно изучая их.
– Скарабеи, – прошептал он с отвращением. – Скарабеи, мать твою! – уже практически крича, сказал он и отпрянул от кровати. – Мертвые скарабеи! Что за херня?
Удивлению его не было предела. Его можно было понять. Откуда внезапно в кровати преподавателя анатомии появились трупы скарабеев? Мужчина запутался в своих чувствах и эмоциях, внезапно напавших на него. Страх за свое психическое состояние. Несколько минут Николай Анатольевич мысленно доказывал сам себе, что в его кровати нет никаких жуков. Откуда бы им там взяться? И черт с ним, были бы это тараканы. Обычные московские рыжие тараканы. Но то были скарабеи! И еще больший страх у него был оттого, что он допился. Что на самом деле в кровати нет никаких жуков, а ему просто-напросто кажется. То есть с выпивкой придется заканчивать. А как он сможет? Да никак! И придётся заканчивать свою никчемную жизнь в психиатрической клинике! И пока мысли целиком струились сквозь него, внутри, прям практически в сердце, сформировался огромный, все еще разрастающийся шар паники.
Недолго думая мужчина схватил одного жука и сжал в руке. Послышался неприятный звук ломающегося хитина, Николай Анатольевич разжал пальцы: на ладони лежали измельченные остатки скарабея.
– Он сухой! –неуверенно прошептал Николай Анатольевич. – Явно умер не вчера, что даже иссохнуть успел, – он быстро потер рукой об руку, с выраженной брезгливостью на лице, стараясь поскорее стряхнуть с кожи остатки мертвого насекомого.
Но тут мужчина еще заметил кое-что на простыне: рассыпанные щепотки песка. Не сахарного. Простого песка.
– Это еще что? Мочекаменная? – не веря ни своим глазам, ни ощущениям, прошептал он, усердно щупая крупицы песка на простыне. Нервы его не выдержали и словно запуганная браконьерами лань, он рванул на кухню. Достал с полки бутылку коньяка, которую пытался припасти на черный день и жадно присосался к горлышку. Клин клином вышивается, не так ли? Если это делириум, то надо выпить еще, авось пройдет!
Саша шла по своему поселку. Было ранее утро. Природа просыпалась, стряхивая с себя частички сна, укладывая спать бодрствующих по ночам животных и птиц. Ноги обжигала роса, впиваясь острыми каплями в кожу ног. Пальцы скользнули по верхушкам разросшейся травы, нежно поглаживая цветы, их лепестки, нежные колючки репейников, колосья, возросшие из заблудившихся семян,.
– Меня всегда окружал песок, – прошептала она, увидев на земле тень большой парящей птицы, – как и тебя. Мы влюблены в него. Но разве вот эта природа может оставить равнодушным? Она прекрасна. В любом своем проявлении. В гневе. В счастье. В умиротворении. – Саша остановилась. Тень принялась кружить над ней, выписывая круги то большие, то сужая их. – Конечно, я знаю, – улыбнулась она и повернулась. Позади нее шел мужичок Иван, из дома, который ближе всего находился к началу поселка. Он жил один. Жена его погибла еще в молодости. Никто точно не знал, как именно, мужичок не распространялся на эту тему. Иван говорил, что очень любил жену и до сих пор не смирился с утратой. Дожив уже до глубокой старости, второй раз он так и не женился. Детьми обзавестись не успели. Зато обзавелся небольшим хозяйством в виде курочек, одной козы и двух овец.
– Доброе утро, Саша, – поздоровался он, поравнявшись с девушкой.
– Здравствуйте, – она приветливо улыбнулась, вперев в старика свой тяжелый взгляд, о котором ходила дурная молва по всему поселку. Он ни грамма не смутился. Он считал Сашу уникальным ребенком, помня ее с того момента, как она и ее семья въехала в коттедж, в котором они живут и по сей день. Еще ему было ужасно жалко девочку, которая потеряла мать уже в сознательном возрасте, по каким-то причинам перенимая ее горе на себя. Иван был чуть ли не единственным, кто не пошел на сабантуй против семьи Саши, а наоборот, призывал жителей вернуть свое самообладание и перестать перекладывать свои проблемы на других, искать виноватых среди непричастных людей. Конечно же, толпа мгновенно прировняла старика к статусу неугодных, заявив, что Иван самый настоящий пособник дьявола, и как только они разберутся с «этой ведьмой», займутся им и он ответит за пособничество. Иван только рукой махал, мол, не ведает стадо, что творит.
– Уже не спишь в такую рань? – спросил он, сбавив шаг, придерживаясь темпа девушки, плывущей по траве, сбивая росу.
– Еще не сплю, – поправила она его. – Что заставило Вас подняться в такую рань?
– Да-а-а, – махнул он в сторону леса, – веточек собрать надо в курятник.
– Лучше сходите в больницу, – Саша быстро взглянула на Ивана.
– Зачем? – удивился мужичок. Девушка остановилась. Она подошла к нему так близко, что Иван почувствовал странный запах. Запах старости, древности, чего-то затхлого. Запах, который смутил добродушного деревенского мужика, знававшего и похуже запахи. Саша закрыла глаза и вдохнула воздух. Громко. Было слышно, как он проходит сквозь ее маленькие ноздри, уносясь в недра ее легких, раскрывшихся как крылья махаона, приготовившись принять в себя молекулы кислорода.
– Вы почуяли, – девушка улыбнулась и открыла глаза, уставившись на старика, – да. Вы почуяли. Страшный запах, не правда ли?
Иван смотрел на девушку ничего не понимающими глазами. Что несла эта барышня? Выпившая что ли? Да вроде спиртным не пахнет. Что тогда? Неужели и правда немного чокнутая? Вопросы, спровоцированные внезапным страхом, кружили в голове Ивана, как стая голодных коршунов. Ответов не было. Хотя, может и были, но Иван не пытался найти их. Он всего лишь бесконечно формулировал вопросы. Неосознанно. Просто так.
– О чем ты? – спросил он, наконец, продолжая смотреть в ее черные глаза, не в силах оторвать взгляда от них.
– О Вас, – медленно произнесла Саша и чуть улыбнулась. – Обычно я этого не делаю, но Вы – особый случай. Тот случай, бескорыстный. Чистый. Вам надо в больницу. Вам. – Саша стала серьезной и приблизилась к деду еще ближе. – Ваш это запах. Будущий. Если не обратитесь в больницу. Сегодня же. Сейчас же.
Саша окинула Ивана каким-то странным, совсем непонятным для него взглядом и пошла прочь. Старик стоял посреди дороги в полном оцепенении и прострации. То, что он услышал, безусловно обескуражило его. Интуитивно он поднял ногу, чтобы продолжить путь, но внезапно что-то внутри него, то, что молчало и было глухо ко всему, заговорило, требуя подчиниться словам странной девушки. Незамедлительно Иван развернулся и направился домой, оттуда уже в ближайший город, где в больнице врачи диагностировали ему стенокардию и вовсе поражались судьбе-угоднице, заявив, что приди мужик минут на 20 позже, у него был бы уже инфаркт и последствия были бы плачевны в буквальном смысле.
Придя домой, Саша мгновенно ощутила экстремально враждебную атмосферу по отношению к ней. Ее брат и ее отец. От них шел великий, едва поддающийся описанию страх и возглавляющая его ненависть, подпитываемая боязнью. Саша улыбнулась и закрыла входную дверь.
Медленно, даже расслаблено, она дошла до комнаты отца, остановилась перед дверью. Девушка смотрела так, будто видела сквозь деревянную дверь, что происходит там, за дверью.
Саша с язвительной улыбкой на губах, с гнетущим разочарованием в глазах, толкнула дверь и остановилась. Николай Борисович и Слава испуганно повернулись на звук открывшейся двери.
– Саша? – изумленно просил Николай Борисович, поднимаясь со стула. Слава занервничал. Его белесые глаза оглядывали все, что попадало в их поле зрения, но они ничего не видели. Ничего не показывали ему, кроме черноты.
– Доброго вам утра, мои близкие и родные люди, – цинично произнесла она, проходя в комнату, дотрагиваясь пальцами до всех выступающих частей мебели. И Николай Борисович был готов поклясться, что видел, как на поверхностях, к которым прикасалась Саша, оставались черные, растекающиеся пятна. Затем они исчезали. Холодный пот выступил у него на лбу и спине.
– Э-э-э… – Николай Борисович даже не знал, что сказать. Он понимал, что надо что-то сказать, но действительно не знал, что именно. – Вернулась? – строго спросил он, быстро примерив маску переживающего отца. – Сколько раз я говорил тебе, хотя бы предупреждай, что не явишься домой, что ты жива и здорова!
– А и вправду говорят, что лучшая защита – это нападение, мой дражайший папа? – девушка с укоризной посмотрела на отца, затем на брата.
– Снова ты начинаешь говорить свои глупости, – попытался поддержать Слава отца.
– Вы не рады мне, – девушка грустно покачала головой, взглянув исподлобья на мужчин, застывших от окатившей их волны ужаса. – Я вас понимаю. Обоих. Это поистине сложно, проживать под одной крышей с человеком, подозревая его в совершении таких гнусных, подлых деяний. Еще ужаснее, что никто ничего доказать не может. Какая глупость! Это же невозможно, когда вмешивается что-то сверхъестественное. Что-то, что люди не могут объяснить, а то, что они не могу объяснить, всегда хотят уничтожить. Из-за страха. – Саша уселась рядом с братом, щупающим свою трость. – Я много раз читала о том, что любовь человека самое сильное чувство. Какая непростительная ложь, да, братик? – Саша с улыбкой посмотрела на брата и положила руку ему на плечо. Он вздрогнул, схватив трость и сжав ее так сильно, что даже пальцы хрустнули. – Страх. Вот самое сильное чувство.
– Саш, – чуть ли не шепотом произнес Николай Борисович, вытерев лоб, – к чему все это?
– Всего лишь к тому, что я, в отличие от вас, мои дорогие родственники, плетущие заговор против меня, рада видеть вас.
– Какой заговор? – Слава спросил дрожащим голосом. – Что ты выдумываешь?!
– Достаточно! – перебила его девушка и резко встала, строго взглянув в глаза отцу, – достаточно говорить мне эти несуразицы. Я не ребенок. Давно уже не ребенок. Я психически здорова, папа. – Девушка посмотрела на брата, затем снова на отца. – На вашем месте, я бы проверилась у психиатра, непременно рассказав о кознях, которые вы строите против меня. О том, что желаете моей смерти.
– Александра! – возмутился Николай Борисович, не в силах больше слушать правдивые слова дочери. В тот момент он почувствовал легкий, но болезненный укол совести. Как он мог так плохо думать о дочери? Он чуть не предал этого психически больного ребенка! Едва не опустился до веры в бабкины россказни про ведьм и колдовство. Старый дурак. Но Святослав, сидя на кровати, выжимающий соки из своей трости, был ни жив, ни мёртв от страха. Он ни на секунду не допустил мысль о том, что ему хоть как-то или где-то стыдно. Он верил и был уверен на 500%, что его родная младшая сестра вовсе не его сестра. Что она даже не ведьма и не колдунья, а самый настоящий дьявол во плоти. И ничто на свете не смогло бы переубедить его в обратном.
– Да, папа, – Саша вопросительно посмотрела на Николай Борисович.
– Прекрати! – он, трясущимися пальцами взял дочь за руку. Как всегда холодная, как будто кусок льда зажал в руке. – Слышишь? Прекрати. Не выдумывай глупости. Мы любим тебя.
Саша посмотрела отцу в глаза и сжала его руку, стиснув зубы. В ее глазах стояли слезы. По крайней мере Николай Борисович хотел так думать, глядя на ее блестящие черные глаза.
– Это хорошо, папа. Значит, вы полюбите и частичку меня.
– Какую частичку?
– Ты скоро станешь дедушкой! – Саша отпустила руку отца и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.
6
Саша уже была на 6 месяце беременности. Ее округлившийся живот бросался в глаза. В колледже на нее косо смотрели все: и преподаватели и студенты. Преподаватели покачивали головами, цокали языками, мол, как так можно, что за безответственность. Взрослые осуждали девушку. Они считали Сашу еще ребенком, к тому же неполноценным. Ни для кого не было секрета в том, что Саша испытывала явные психиатрические проблемы, которые по неведомым причинам до сих пор не смог диагностировать ни один психиатр. Что такая мать сможет дать ребенку? На кого она бросит его? Ей уже скоро рожать, а на руке до сих пор не появилось обручальное кольцо. Значит отец ребенка либо неизвестен или не в курсе, либо не желает связывать свою жизнь с чокнутой девкой. Это же вовсе позор! К тому же ребенок, вероятнее всего, родится тоже с психиатрическими отклонениями.
Осуждали ее и потому еще, что слишком рано Саша начала раздвигать ноги перед мужским полом, видимо не имея ни малейшего понятия об азах контрацепции. Надо же залететь так неудачно! А чего ж аборт-то не сделать? Вот глупая девка.
Сокурсники и другие студенты просто хихикали и тыкали пальцами в беременную. Нет, в силу своего возраста, они не думали о тяжком бремени, которое Александра подготовила для себя. Они были подростками и взрослые проблемы на данном этапе жизни их не волновали. У всех суждения крутились вокруг одного неформального слова: шлюха. К тому же тупая.
Саша по-прежнему не обращала никакого внимания на свое окружение. Ее всегда обсуждали и до беременности, и во время и будут обсуждать после. Она привыкла к постоянно шепчущимся за ее спиной, и тыкающим в нее пальцем. Привыкла к смешкам и относилась к этому по большей части наплевательски. Людям нужна почва. Основание, на котором будет зиждиться их тщедушный, дряблый разговор об очередных пороках другого человека. Людям нравится обсуждать чужие ошибки. Высмеивать их, пряча за надменностью свои собственные недочеты, да и откровенные косяки тоже. Люди всегда что-то обсуждают. Скорее даже кого-то. Разве это новость?
Единственный человек в колледже, которого беременность Саши не сподвигла к яростным дебатам ни в учительской, ни в студенческой курилке, был Николай Анатольевич, преподаватель анатомии. Едва он начал замечать физиологические изменения в девушке, он сразу начал понимать, что происходит. И единственное, что было у него на уме, так это искренняя мольба богу, чтобы ребенок был не от него.
К тому моменту, как у Саши стал виден живот, он смог убедить себя в том, что Саши не было у него дома. Что он просто допился до странной белки и все. Дабы не разбивать свою худо-бедно выстроенную иллюзию, он не старался выяснить реальность с Сашей. Да и сама девушка не вела себя так, будто буквально вчера между ними был секс. Она вела себя как раз так, будто ничего между ним и ней не было. Но что-то в глубине души безостановочно нашептывало мужчине, что к внезапной беременности Николай Анатольевич имеет самое непосредственное и прямое отношение.
Отец и брат Саши немного отстранились от вынашивания планов и идей, как обезопасить себя от неистовой колдуньи, проживающей с ними под одной крышей. Они проявили удивительное в первую очередь для себя беспокойство о единственной особи женского пола в их семье. Они отвлеклись от мыслей о злобной ведьме, нечисти и сатане. Как ведьма могла забеременеть? Или дьявол, если он сидит в ее теле? Те категории, которыми мыслили Николай Борисович и Слава не рожают спонтанно детей. Деторождаемость под их контролем. Разве есть истории или хотя бы сказки, где зловещая ведьма умудрилась забеременеть непонятно от кого? Конечно, знавал мир истории простых женщин, когда они с помощью беременности пытались привязать к себе мужчину, в которого были влюблены, обрекая при этом будущее чадо на неизвестное будущее. Ведьмам такой подход чужд. Не секрет, что мужчину, в которого влюблена ведьма, она может привязать магией. На кой черт ей ребенок?
Николай Борисович постоянно таскал дочь по врачам, не взирая на ее слабые возражения и такие же отнекивания. Саша чуть брыкалась, но потом с усмешками на губах, садилась в машину и ехала к врачу.
Слава снова стал общаться с сестрой, поверив в отцовскую версию, что Саша никакая не сатана, просто психопатка, которая именно сейчас больше всего нуждается в поддержке близких, которых у нее нет, кроме него и брата.
Жители же поселка не были столь скоропостижны в перемене своего мнения. С беременностью девушки они начали еще интенсивнее шептаться, обвинять, осуждать. Ребенок Дьявола – все чаще и громче звучало на улицах поселка. Все чаще Николай Борисович находил различные гадости под забором в виде рассыпанной соли, огарков церковных свеч, листы, кощунственно вырванные из библии, сушеные травы. На воротах рисовались православные кресты, писались молитвы. Жители периодически собирались перед домом Алесандры, агитируя ее к аборту, призывая покаяться, отмолить грехи. Николай Борисович не выпускал дочь к фанатикам и просто напуганным людям, если выходил к ним, угрожал полицией, если толпа не разойдется. Народ матерился, угрожал в ответ, но в итоге расходился.
Был выходной день, когда Саша открыла глаза и уставилась в потолок, положив руки на живот. Она уже чувствовала шевеление ребенка. Без всякий врачей она прекрасно знала, что ждет появление мальчика. На ее лице сверкнула самодовольная улыбка, пока руки нежно поглаживали живот.
Идиллию и тонкие, туманные мечты разрушил крик с улицы. Мгновенная хмурость и строгость появилась на расслабленном лице.
– Что там опять? – с неким безразличье спросила она, выходя из комнаты.
– Ничего, Саш, не обращай внимания, – откуда-то с кухни отозвался Слава.
– А где отец? – удивленно спросила Саша, заглянув в его комнату.
– В Москве. По работе поехал. Вызвали внезапно. Он оставил завтрак. Погреть тебе? – спросил Слава все еще щупающий углы тростью, дабы не вписаться в один из них.
– Нет, – Саша надевала отцовскую куртку. – Я выйду к ним.
– Забей на них. Собака лает, караван идет, – Слава, наконец, дошел до коридора. Когда он передвигался по дому, ему казалось, что он уже давно выучил все выемки и уголки, но каждый раз убеждался, что это не так, ударяясь то об этот угол, то эту ножку стола или стула.
– Да, но собака начала мне надоедать. И уже сильно! – Саша захлопнула дверь, оставив слепого брата в полной темноте в коридоре.
– Вот она! Вот она! Ведьма! – заволновался народ, едва девушка появилась в открывающихся воротах. Но глядя на ее лицо, толпа утихла. Гнев и ярость на лице девушки были настолько явными, что даже искажали его. Черные глаза были широко раскрыты, а веки, чуть прищурившись, придавали им пугающий, зловещий вид. Губы настолько бледные, что их и так почти не было видно, потому что они сливались с цветом лица, сжались в тонкую, едва заметную, похожую на кривую линию, нарисованную тупым простым карандашом, размазанную, образующую ужасающие мрачные тени вокруг рта. Под глазами были также же размазанные темно-синее, черный пятна. Острые скулы стали еще более явными, острыми. Щеки совсем провалились. Ее лицо, обрамленное длинными распущенными волосами, напоминало оживший череп, с клацающими зубами.
– Слушаю вас! – крикнула Саша в толпу, не своим голосом. Жители поселка уже долгое время не видели девушку, потому что отец оберегал ее, как коршун, стараясь не выпускать ее за ворота, зная прекрасно, как настроенные местные против их семейства. Конечно, девушка все равно вырывалась и покидала дом тайком, но она ни с кем не сталкивалась.
Увидев ненавистную девушку и ее круглый живот, толпа совсем насторожилась.
– Покайся, нечисть! – сказал кто-то из толпы громким шепотом.
– Перед кем? – с усмешкой спросила Саша, уперев руку в бедро, окидывая зловещим взглядом.
– Перед Богом! Перед Всевышним!
Саша гордо вскинула голову, прищурила глаза, уставившись на разговаривающего с ней мужчину. Она знала его. Не был он чистокровным деревенским жителем. Несколько лет назад оставил квартиру в Москве в эксплуатации у квартиросъёмщиков, сам взял ошеломляющий кредит, купил огромный участок в этом поселке, отгрохал большой кирпичный дом и живет припеваючи. Никогда особо религиозным не слыл. Семьи нет. С женой в разводе, дети по обыкновению живут с матерью. Уже взрослые, независимые.
– Богом? – спросила Саша. Толпа молчала с опаской оглядываясь. Поднимался ветер, срывающий остатки умершей листвы с почти голых деревьев. Он закручивал их в зловещее торнадо, хохочущее жутким раскатами. Сгущались тучи, непонятно откуда взявшиеся. Черные, тяжелые, растрепанные как перина, выпотрошенная в заброшенном здании. Потемнело. Сумерки среди белого ясного утра. На землю упала яростная тишина. И тут эту тишину, словно острой косой, разрезал жуткий, низкий утробный бас, непохожий на человеческий. И этим басом говорила худощавая, беременная девушка, широко распахнув ворота.
– Я сам Бог! – громоподобно упал голос на головы людей. – Как вы мне надоели! Надоели ходить ко мне! Без почестей и жертвы! Я всех вас заберу!
С неба рухнул дождь. Но то был не просто дождь! С неба сыпался песок вперемешку с живыми скарабеями.
– Я! – вновь раздался голос, нарастающий и пугающий, – великий Осирис, по милости ваших предков был заточен в гробнице! И вы еще смеете являться в мой дом и угрожать мне? Жалкие двуногие, недалёкие насекомые! Каждый из вас, стоящих предо мной здесь, пойдет в мой мир! Ты! – Саша ткнула пальцем в мужика, ранее верещавшего о покаянии, – будешь первым, кто откроет врата моего царства, проложишь давно забытую людьми дорогу к ним!
Испугавшиеся люди начали разбегаться, но в песчаной буре, абсолютно не свойственной для подмосковного района, они ничего не могли видеть, постоянно врезаясь друг в друга, матерясь, взывая к богу, уже сами не понимая к какому именно.
– Я правил тысячелетия еще до вашего бога! – а гнев внутри хрупкой девушки продолжал нарастать. Черные глаза искрометно следили за каждым человека, пытающимся сбежать. – Повелевал песками и бурями! Мне подносили дары! Мне поклонялись! И что сейчас я вижу? Как сильно вы разозлили меня! – Рядом с девушкой появилась тень огромной собаки, а секундой позже само животное предстало перед обезумевшей толпой. То была не собака и не волк, то был шакал небывалых размеров.
– Анубис! – прогремела девушка, не глядя на гостя, – каждый из них, – она медленно, кропотливо провела взглядом по толпе перепуганных до чертиков людей, – должен прийти в мое царство. Под твой контроль.
