Бауыржан Чердабаев
Золотая лодка
Глава 11. Возвращение Абу Али и ханской дочери.
Весна 1395 года. Сарайджук. Золотая Орда.
Стоял прекрасный апрельский день 1395 года. На пруду, огороженном высоким забором, было спокойно.
На деревьях щебетали разноголосые птицы. Прячась где-то в камышах, квакали лягушки. На берегу раздавалось назойливое жужжание насекомых. Мелькая крылышками, над водной гладью пруда порхала парочка пестрых бабочек.
Ханские стражники вот уже который день несли караул у рукотворного водоема. Среди караульщиков стали ползти слухи о том, что ханской дочери давно нет в живых и находиться у этого проклятого пруда нет никакого смысла.
Пожалуй, и в этот день они ничего необычного не ожидали.
Но, вдруг над прудом стал подниматься ветерок. Распуганная живность попряталась куда-то.
Ходившие у берега караульщики остановились и, предчувствуя что-то неладное, замерли в ожидании, глядя в центр водоема. Ветер, закрутившись в вихрь, поднял небольшой смерч.
– Это маг. Это маг, – загалдели воины и отскочили подальше от воды.
К ним подбежали другие и, возбужденно голося, забряцали копьями и щитами.
Постепенно над водой проявлялся портал. Светящееся кольцо расширялось в воздухе, и из него стала появляться золотая лодка.
– Смотрите, смотрите, – обрадованно воскликнули стражники, указывая руками на лодку. – Они вернулись.
Неприятные звуки и ветер вмиг утихли. Портал исчез.
Караульщики увидели: в лодке сидели Абу Али и ханская дочь.
– Ханская дочь вернулась! – крикнул во весь голос один из стражников, и его радостный возглас был подхвачен кем-то уже за пределами, огороженного высоким забором, маленького оазиса и, полетел вдоль реки Яик, разносясь дальше по всему городу.
– Возрадуйтесь, жители славного города Сарайджук! – голосили поочередно звонкоголосые глашатаи, стоя на городских стенах. – Ханская дочь жива и здорова! Люди, ханская дочь вернулась! Она жива и здорова!
Слыша раскатывавшиеся возгласы, профессор Горин нескрываемо радовался. Он представлял, как в эту минуту жители города высыпают на городскую площадь и, готовятся встречать его, как героя.
Абубакир Алиханович вынул из сумки пульт управления и что-то проделал с ним.
Золотая лодка, сверкая и переливаясь в лучах солнца, тихо устремилась к берегу.
– Ваше высочество, – сказал он, обращаясь к ханской дочери и пряча пульт обратно в сумку. – Вот вы и дома. Сейчас подплывем к причалу, и я помогу вам выбраться на берег.
– Абу Али, – искренне произнесла Малика. – Я вам так благодарна за все. Я уверена: мой отец теперь исполнит любое ваше желание.
Профессор Горин ничего не ответил, только улыбнулся. Наверное, он представлял, как скоро получит доступ в книгохранилище, и в его руки попадут книги с древними тайнами и секретами.
Золотая лодка подплыла к берегу. Абубакир Алиханович встал на ноги и, взявшись за самодельные швартовые концы, принялся отдавать их стоявшим на берегу слугам, которые, услышав радостное известие о появлении ханской дочери, примчались к месту.
Рядом со слугами стояли с суровыми лицами ханские нукеры.
Следуя приказу своего повелителя, они были готовы схватить мага, как только тот ступит на берег.
Абубакир Алиханович легко выскочил из лодки на деревянный причал, и нукеры тут же набросились на него.
– Что вы делаете?! – встревоженно вскрикнула Малика, глядя на то, как стражники принялись скручивать Абу Али руки за спину. – Я приказываю вам: сейчас же отпустите мага. Вы что, ополоумели? Я буду жаловаться хану!
– Ваше высочество, – почтительно поклонившись ханской дочери, тихо проговорил старший нукер, чтобы его слова слышала только она. – Мы действуем по воле вашего отца. Великий хан приказал нам схватить мага и заточить его в зиндан.
– Но за что?! – громко возмутилась Малика и, глянув с жалостливыми глазам на Абу Али, тихо добавила:
– Ведь он спас мне жизнь.
Абубакир Алиханович смотрел испуганными глазами на ханскую дочь и не понимал, что происходит.
Если бы он знал, что его будет ожидать такой прием, он приготовился бы: оставил Малику в её времени, а сам сразу сбежал к себе в будущее.
Ошибка профессора Горина заключалась в том, что он доверился хитроумному визирю.
– О, какой же я идиот, – простонал Абубакир Алиханович и, падая на колени, попытался схватиться руками за голову.
Ханские нукеры, испугавшись, что маг собирается колдовать, навалились на него, скрутили руки. Откуда они могли знать, что Абу Али был обычным ученым, а колдовать могли только настоящие маги, да и то лишь в старинных преданиях и сказках.
Подняв Абу Али на ноги, нукеры поволокли его к повозке, стоявшей недалеко от причала.
– Постойте! – воскликнул он и, поведя плечами, каким-то чудесным образом вырвался из рук нукеров и ринулся к ханской дочери. – Там, в лодке: я забыл кое-что. Мне нужно взять…
Нукеры ринулись за ним. Но Абубакир Алиханович успел подбежать к Малике и, вынув на ходу из сумки пульт управления, незаметно сунул ей его в руки.
– Умоляю! – произнёс он приглушённым голосом. – Сохраните это!
Нукеры подбежали к Абу Али, схватили, заломили руки. Старший нукер приблизился и, резко схватив его за бороду, притянул к себе.
– Что бы там ни было, – хмуро проговорил он, – тебе это уже не пригодится.
Сказав это, старший нукер глянул на бороду мага, которую держал в своей руке. Слегка улыбнувшись, он отпустил её и произнес:
– Идём! И не заставляй нас применять силу.
Профессор Горин тут же сник и обмяк. Вряд ли он собирался теперь оказывать сопротивление вооруженным до зубов ханским людям.
Чуть ли не теряя сознание, Абубакир Алиханович подошел к повозке и молча завалился на неё.
Он повалился неуклюже набок, поёрзал и забился в угол, как испуганный зверь.
Ханская дочь, спрятав незаметно от всех пульт управления в своей поясной сумочке, протянула свою изящную ручку одному из слуг и с его помощью выбралась на причал.
Невесомо ступая по дощатой поверхности причала маленькими ножками, обутыми в башмачки из расписной кожи, Малика подошла к крытой переносной кабинке, заботливо поданного носильщикам.
Глянув в сторону нукеров своего отца, Малика недовольно хмыкнула и, чуть приподняв подол длинного распашного кафтана, уселась в удобное кресло паланкина.
Один из слуг аккуратно прикрыл за ней дверцу. Словно ожидая этот знак, носильщики, подхватили длинные шесты, и, держа паланкин ровно над землей, быстрым шагом направились в город.
Юную хозяйку с нетерпением дожидались придворные и прислуга в женских покоях ханского дворца.
Ханские нукеры также не стали задерживаться у пруда. Они повезли Абу Али в тюрьму.
Сарайджукская тюрьма, находившаяся, как и ханский дворец, в цитадели, имела весьма дурную славу. Считалось, что тюрьма была одной из самых страшных мест в Золотой Орде. Ходили слухи, что заключенные содержались в ней в нечеловеческих условиях и подвергались жестоким и изощренным пыткам. Крепостная тюрьма имела высокие каменные стены и располагалась вдали от городских жилищ, чтобы истошные и мученические крики узников не тревожили покой обывателей.
Прибыв на место, ханские нукеры велели тюремщику, встретившему их у ворот крепости, посадить мага в худший зиндан. Несчастному Абу Али подыскали самый глубокий, темный и сырой зиндан, куда не доходили солнечные лучи даже во время летнего солнцестояния.
Заковав мага в цепи, чтобы тот не принялся колдовать и не смог сбежать, нукеры отправились во дворец докладывать об исполненном приказе повелителя.
Наступил вечер. Профессор Горин сидел в яме и в кромешной темноте вертел головой по сторонам. Ему показалось, что кроме него в яме был еще кто-то.
Когда профессор шевелился, пытаясь размять закованные в кандалы ноги, под ним начинала шуршать солома, небрежно разбросанная по каменному полу. Но похожие звуки появлялись и чуть поодаль от него, сопровождаемые чьими-то писками.
Профессор всматривался туда, откуда шли эти звуки, и с ужасом пытался разглядеть в темноте хоть что-то.
До его ушей стали доноситься, приглушенные толстыми стенами, вопли истязуемых узников – где-то наверху, в казематах крепости, кого-то жестоко избивали палками.
Абубакир Алиханович заерзал на соломе и принялся звать тюремщика, настаивая на встрече с визирем.
– Эй, вы! – заорал он во весь голос. – Кто там есть наверху? Отведите меня к визирю. Он меня знает. Я с ним встречался.
Профессор замолк и прислушался. Наверху стало тихо.
Через несколько минут над его головой раздались чьи-то тяжелые шаги.
Похоже, что это был тюремщик. Было слышно, как он приближался к краю ямы, в которой томился профессор.
В яме стало светло, Горин зажмурился, свет ослепил его. Что-то сильно и часто застучало по кованной решетке, отдаваясь гулким эхом в его голове.
Но в один миг неприятный гул умолк.
Щурясь от яркого света, Абубакир Алиханович попытался разглядеть, что это могло быть.
– Если ты не заткнешься, – рявкнул на него тюремщик, направляя свет от своей лампады в яму и прогоняя из неё темноту. – Я вылью на твою голову кипящее масло.
– Но, постойте, уважаемый, – взмолился профессор Горин, глядя одним прищуренным глазом снизу вверх на еле заметный силуэт тюремщика. – Произошла какая-то чудовищная ошибка. Я не должен быть здесь. У нас с визирем был договор.
– Какой-такой договор-шмоговор, – язвительно проговорил неграмотный тюремщик и, почесывая свое пузо, добавил:
– Глупец. Ты что до сих пор не понял, что тебя сюда засадил сам хан?
– Что? – воскликнул Горин и дернулся вперед, чтобы вскочить на ноги.
Но прочные цепи крепко держали профессора прикованным к стене.
Упав назад, Горин сильно ударился затылком о холодный камень и потерял сознание.
Прошла ночь. Начинало светать.
Сквозь небольшие решетчатые окна в затхлые помещения тюремной крепости стали проникать тонкие лучи света вместе с озорным чириканьем воробьев.
Но неожиданно раздался громкий шум.
Кто-то взволнованно кричал:
«Маг! Абу Али! Просыпайся, шельмец, довольно спать!»
Это был тюремщик.
Проснувшись спозаранку, он подошел к яме и навис над ней.
– Маг! – снова прокричал тот. – Абу Али, ты живой там что ли?!
Абубакир Алиханович шевельнулся. Очнувшись, он приоткрыл глаза.
Слабые лучи света, входившие откуда-то с улицы, освещали огромную фигуру тюремщика, нависшую над ямой.
– Тьфу ты, напугал, – проговорил он и, громко цыкнув, добавил:
– Ты там не смей умирать. Слышишь?
– Слышу-слышу, – тихо простонал профессор, не в состоянии потрогать свой ноющий от боли затылок, и злобно глянул на тюремщика.
– Тебя на днях ожидает казнь, – произнес тот и, ухмыльнувшись побрел к себе в каморку завтракать.
– Ка…? – крикнул Горин и снова дернулся вперед, но крепкая цепь быстро вернула профессора на место и он, успев наклонить голову, сильно ударился плечом о каменную стену.
Взвыв от боли и досады, он прокричал:
– Постойте, что вы сказали? Казнить? За что хотят меня казнить? Когда?
«Завтра днем тебя казнят на городской площади – донесся до Абубакира Алихановича откуда-то сверху голос тюремщика. – Пытать будут тоже. Готовься».
– Что: готовься? – вопросил в ярости профессор и, тихо завывая, проговорил:
– Этого не может быть. Меня нельзя казнить. Я из будущего.
И цепляясь за произнесенную им последнюю фразу, как за соломинку, профессор принялся кричать:
– Да, все верно. Я не принадлежу этому месту. Вы слышите меня? Велите меня отпустить. Я из будущего.
– Бедняга, – негромко проговорил тюремщик, с жадностью запихивая себе в рот вареное яйцо с куском пресной лепешки и, шумно задвигав желваками на скулах, добавил:
– Совсем умом тронулся.
Тюремщик громко икнул.
Держась за грудь одной рукой, он схватил другой со стола глиняный кувшин и принялся вливать в себя парное молоко.
Продавив, застрявшую где-то на полпути пищевода еду, тюремщик поставил на стол кувшин и, протерев огромной ладонью рот, громко сказал, чтобы его мог услышать маг:
– Приходил недавно мой сын, – вот, принес мне поесть, – и передал, что пруд засыпали землей и сровняли с поверхностью. Говорят, это сделали для того, чтобы ничто не оставалось в памяти людей и не напоминало им об этом случае.
Выдержав небольшую паузу, тюремщик широко улыбнулся и, обнажив гнилые зубы, проговорил себе под нос:
– Нет теперь пруда у ханской дочери.
Сказав об этом, тюремщик выкрикнул из своей каморки, словно нехотя отшвырнув от себя что-то, чем не хотел бы делиться:
– Ханская дочь просила за тебя своего отца. Но тот не согласился: для хана его репутация дороже, чем жизнь какого-то мага. Проще говоря, он не хотел, чтобы его приняли за слабовольного хана.
– А что стало с лодкой? – спросил его Абу Али.
Тот ухмыльнулся и ответил:
– Твою лодку отдали Сарайджукским мастерам по металлу.
Абу Али промолчал. Тюремщик оторвал еще один кусок от лепешки и, отправив его себе в рот, встал из-за стола.
Выйдя из своей каморки, он снова подошел к зиндану. Глянув вниз, он шумно зачавкал и спросил мага:
– Ты слышал, что я сказал?
Но не дожидаясь ответа, ехидно добавил:
– Им велели расплавить её на монеты.
– А он откуда мог знать об этом? – спокойным голосом спросил Абубакир Алиханович. – Я имею ввиду вашего сына.
– Так ведь весь вчерашний вечер только об этом и талдычили люди на базаре.
– Мало ли о чем могут говорить люди на базарах, – тихо пробубнил себе под нос профессор.
Но, будто услышав слова профессора, тюремщик почесал свой мясистый затылок и произнес с некоей досадой в голосе:
– Говорят, у кузнецов ничего так и не вышло с этим делом.
Немного подумав, тюремщик добавил:
– Говорят, что золотую лодку пробовали распилить и даже сплющить тяжелыми кузнечными молотами. Но ни в какую. На ней даже царапинок не осталось.
Не успел тюремщик договорить, как из ямы раздался смех.
Абубакир Алиханович смеялся все громче, и его смех становился жутким. Казалось, что он сошел с ума.
– И в самом деле: умом тронулся, – испуганно проговорил тюремщик и отошел от края ямы.
Когда узник затих, тюремщик снова подошел к краю зиндана.
Посмотрев вниз на Абу Али, он выставил указательный палец вверх и, нервно хохотнув, произнес:
– Гордость мастеров была сильно задета. Говорили, что они в досаде побросали свои инструменты и молча глядели на лодку.
Продолжая смеяться, тюремщик добавил:
– Как представлю себе это, меня тут же смех начинает пробирать.
Но вдруг тюремщик умолк. Опустившись на колени, он ухватился руками за кованную решетку зиндана и, с силой сотрясая ею над головой мага, с неким суеверным испугом в голосе проговорил:
– Но как такое возможно? Это же металл. Почему твоя лодка не плавилась?
Профессор Горин глянул на тюремщика и, забыв о недавней вежливости, со злобой в голосе проговорил:
– Какая тебе разница, почему она не плавилась? Лучше помог бы мне связаться с визирем.
Абубакир Алиханович решил еще раз попытать счастье и потребовать аудиенции во дворце.
– Я понимаю, что мне в любом случае грозит смертная казнь. Но передай визирю, что я хочу признаться: зачем мне понадобились те книги, что находятся в ханской библиотеке.
Немного подумав, он добавил:
– Передай ему, что это связано с алхимией.
– Алхимией? – удивленно спросил тюремщик. – Так ее ж запретили, как бесовскую науку.
– А ты умнее, чем кажешься, – проговорил профессор Горин и замолчал.
Тюремщик поправил решетку, вернув её на прежнее место, и направился к своей каморке.
– Постой, – вдруг крикнул ему вслед профессор. – Где сейчас находится золотая лодка?
– Слышал, что её поместили в подвальном помещении дворца. – ответил откуда-то сверху тюремщик. – Там и заперли твою золотую лодку на замок.
Профессор Горин не стал ничего больше говорить. Он опустил голову на грудь и закрыл глаза.
На его лице проглядывалось некое смирение со сложившейся участью, а, возможно, он, ненадолго успокоившись, все же надеялся, что с ним непременно произойдет какое-то чудо. Хотя, сбежать из крепостной тюрьмы не представлялось никакой возможности. Такое не удавалось ранее никому.
Близился полдень. На центральных улицах Сарайджука становилось непривычно суетно. Начавшая витать в воздухе угроза нападения врага на город усиливалась с каждым днем. Жители ощущали надвигавшуюся беду и поторапливались с делами, чтобы затем, запершись в стенах домов, пережидать опасность. Были и те, кто начинал сворачивать торговлю, собираясь уходить из города.
А тем временем, эмир Тимур ворвался со своим войском в город Укек, приступив к его разграблению и уничтожению.
Глава 12. Туркестанские легионеры.
Осень 1942 года. СС зондерлагерь «Легионово». Польша.
Близился конец августа 1942 года. Положение на фронте оставалось критическим.
Войска вермахта форсировали Дон и вышли к Волге в районе Сталинграда. После разрушительных бомбардировок немецкой авиации, город превратился в громадную территорию, покрытую горящими руинами.
Камбар к этому времени находился в плену уже около месяца. Голод и болезни нещадно косили жизни многих военнопленных, находившихся рядом с ним. Но худо-бедно Камбар пришел в себя, и рана на ноге постепенно затянулась. Помогло и то, что все ещё стояли летние дни, и в лагерных бараках было не так сыро.
Но главным спасением для Камбара стала встреча с Ельнаром. Он ведь и не думал, что сможет когда-нибудь вновь увидеть своего двоюродного брата.
После ареста родных на летнем пастбище в Уильском районе, двенадцатилетний Ельнар отправился на их поиски и потерялся. Вскоре мальчик прибился к беспризорникам и больше года скитался по железнодорожным станциям и вокзалам страны, пока однажды его не отловили сотрудники военизированной охраны путей сообщения61, и он не попал в детский приемник.
Ельнару повезло. В те тяжелые годы, по инициативе самих стрелков и командиров военизированной охраны, беспризорников собирали в группы, в которых с помощью работников народного просвещения и педагогов-воспитателей, их начали обучать различным профессиям.
Такой поворот в судьбе стал для Ельнара настоящей путёвкой в жизнь. Ему, как и всем остальным воспитанникам, выдали форменную одежду и приняли на все виды довольствия. Ельнар посещал занятия и выполнял посильную работу.
Достигнув призывного возраста, Ельнар отслужил в армии и, вернувшись, продолжил служить стрелком. Но наступила война и возмужавший Ельнар ушел на фронт, а спустя время попал в плен, воюя где-то на подступах к Дону, недалеко от того места, где был пленен Камбар.
Братья радовались встрече. В их душах затеплилась надежда, которая помогала выдерживать муки плена и выживать. Но все же Камбар понимал, какой ценой далась им эта встреча. Ведь их вместе свела жестокая война, унесшая жизни ни в чем не повинных людей. Будь она проклята! Но не случись её, довелось бы им свидеться когда-нибудь?
«Да, жизнь непростая штука, – думал Камбар. – Она может осчастливить человека, одарив его несметным богатством или каким-то другим благом, но может враз отнять у него всё, вдобавок испытывая его долго, порой всю жизнь, раз за разом насылая все больше трудностей».
Размышляя об этом, Камбар ощутил, как неприятно сдавило в груди – необъяснимая тревога, предчувствие скорой беды.
Спустя уже неделю, эшелон, набитый пленными, куда-то стремительно мчал Камбара с Ельнаром. Никто из пленных не знал, куда их везут, и среди них стали возникать самые нелепые слухи. Кто-то даже поговаривал, что их собираются обменять на немецких солдат, взятых в плен Красной армией. Но Камбар видел, что в теплушках были собраны лишь уроженцы Казахстана и Средней Азии, и, маясь в тщетных догадках, поинтересовался об этом у своего брата.
– Фрицы что-то затевают! – с тревогой воскликнул тот в ответ и, не отрываясь от щели в стенке теплушки, добавил:
– Не нравится мне все это.
Эшелон с пленными мчался все дальше. Временами по дороге мелькали деревушки, поля и реки. Братьям особенно запомнилась одна картина: когда лес внезапно сменился на совершенно гладкую степь. Пленные стали возбуждённо переговариваться, многие подумали, что их везут где-то в родных местах. Но на самом деле поезд мчал их по степям оккупированной Украины.
И вот, однажды утром поезд остановился. Измученные долгой дорогой, голодом и духотой в теплушках, пленные услышали лязг затворов и крики охранников:
– Выходить! – с грохотом распахивались двери теплушек. – Строиться!
Пленные спрыгивали из вагонов на землю, разминаясь, строились на станционной площади, окруженной невысокими домами.
Камбар с Ельнаром последовали за всеми и заняли свои места в строю.
Погода стояла солнечная, безветренная и нежаркая.
Вскоре на площадь вышел немецкий капитан, фамилия которого, как после узнали пленные, была Лют, и обратился к ним с короткой речью.
– Господа туркестанцы! – начал он. – Вас обманывали и угнетали большевики. Они лишили вас свободы и превратили землю ваших предков в колонию. Отныне вам предоставляется возможность отомстить им и бороться за свою независимость! Такие же как вы солдаты создали Туркестанский легион для борьбы с большевиками. С сегодняшнего дня и вы можете последовать примеру ваших земляков.
В строю послышались недовольные голоса. Пленные удивленно вопрошали, что это за легион такой, и почему они стали его солдатами. Голоса становились громче. Раздались чьи-то окрики: «мы не записывались в легионеры, нас вербуют против воли!»
Камбар с Ельнаром молча переглянулись. Они, как и многие пленные, чувствовали себя предателями, хотя и поневоле. Это чувство давило, угнетало их.
Но недовольство пленных умело разрядил капитан Лют. Сурово сдвинув брови, он произнес:
– Видимо, среди вас есть невыявленные комиссары и коммунисты. Только они могут быть против вступления в легион. Кто не желает вступить в ряды легионеров, пусть выйдет вперед.
Лют выдержал паузу. На станционной площади повисла тишина. Похоже, никто не сомневался, какая участь ожидает тех, кто выйдет из строя. Никому не хотелось погибать зря, и ряды пленных остались сомкнутыми.
Капитан Лют заметно смягчился. Слегка ухмыльнувшись, он окинул взором пленных и добавил:
– Вы должны быть заинтересованы в создании своей армии и освобождении родной земли от большевиков.
Капитан Лют замолчал, похоже решив, что на этом достаточно, и скомандовал, чтобы пленных сопроводили к месту пребывания.
С поникшими головами солдаты направились в лагерь Вениаминово, выполнявшего роль карантина.
В тот день пленным дали возможность принять баню, находившуюся недалеко от лагерных бараков.
Старинное здание бани было каменным, внутри в просторной парилке находилась печка и деревянные полки со ступенями.
На полках, словно загнанные зверки, сидели исхудалые пленные и молча наслаждались жарким паром.
Но вдоволь насладиться не получилось. Вскоре раздался гаркающий голос унтер-офицера, подгоняющий будущих легионеров, а на их место уже входили следующие.
Выйдя из парной, Камбар прошел в умывальную и вылил на себя ушат холодной воды.
Впервые за долгое время он ощутил в теле невероятную легкость. Но на душе у него не становилось спокойнее. А когда он вышел в раздевалку, то и о легкости в теле мгновенно забыл. Вместо своей старой одежды Камбар обнаружил на лавке немецкую военную форму. Он замер на мгновение, не зная, как на это реагировать. Двоякие чувства вспыхнули в нем: отказаться, потребовать свою одежду? Вражеская форма была не новой, но целой и выгодно отличалась от прежних его лохмотьев.
Камбар взял, лежавший поверх аккуратно сложенной стопки, солдатский китель. Внимание его захватила овальная нашивка на правом рукаве, на ней были изображены минареты и надпись из латинских букв.
Держа китель перед собой, он прочел вслух: «с нами Бог».
Повернувшись к брату, сидевшему на лавке, Камбар спросил:
– Разве Бог может быть за фашистов?
Не вставая с лавки, Ельнар скользнул взглядом по легионерской нашивке и, посмотрев на Камбара, произнес в ответ:
– Скорее, идол какой-нибудь.
– Верно, – согласился с ним Камбар. – Идол войны!
И в этот момент недалеко от братьев раздались оживленные возгласы.
В глубине раздевалки стояли трое молодых ребят, прибывших вместе с ними этим утром в одной теплушке, они громко обсуждали немецкую форму.
– Эх-хе-хе, – с досадой воскликнул один из них, надевая на распаренное тело солдатский китель. – Великоват! И к тому же сделан из шерстяного сукна. Жарковато будет в нем.
Китель висел на худых плечах парня. Его раскрасневшееся после парной лицо выражало явное недовольство.
– Зато какая добротная! – раздался голос второго парня, тоже надевшего на себя верхнюю часть формы. – Да и холода скоро наступят, теплее будет!
Форма на втором парне села словно влитая. И он, поглаживая по ворсистой поверхности материи, с восхищением добавил:
– Удобная к тому же. Не то что наши советские гимнастерки!
На что первый сверкнул глазами, выражавшими явную зависть, и промолчал.
Второй не обратил на то внимание. Радуясь, он продолжил:
– Ты погляди-ка! И подворотнички не надо пришивать. На пуговичках! Молодцы, все-таки, фрицы, умеют же делать вещи!
Слова прозвучали по-предательски противно, и Камбару сделалось неприятно. Ему стало стыдно за то, что он и сам перед этим подумал о вражеской форме, как о добротной одежде.
Проигнорировав слова второго, первый снял с себя великоватый для него китель.
Но тут вмешался третий солдат. Он принялся наседать на своего недовольного земляка.
– Надевай и будь здоров, – сказал он. – А не то сейчас унтер-офицер зайдет и погонит нас отсюда, как давеча из парной.
Первый что-то возмущенно пробурчал себе под нос и, не слушая своего товарища, направился к выходу, неся в руках форму. Видать, он собирался обменять её у своего нового начальства.
Но третий подскочил к нему и развернул к себе с силой.
– Ты что, с ума сошел?! – воскликнул он, держа того за плечо. – Что, жить надоело?
Он был явно напуган, но не понятно за кого больше боялся – за себя или за своего товарища.
Выхватив из рук первого китель, он сунул его товарищу и гневно процедил сквозь зубы:
– Тебе же сказали: надевай и будь здоров!
И первому ничего не оставалось, как смириться и снова надеть форму не своего размера.
В этот момент братья снова переглянулись, и Камбар заметил на лице Ельнара гримасу презрения. Камбару показалось, что еще немного, и его брат кинется на несчастных земляков и растерзает на месте. Ему стало до боли жалко их. Казалось, что они, как покорные барашки на заклании, не до конца осознавали всю серьезность ситуации, в которую они все вместе попали.
Одновременно Камбар злился и, пытаясь объяснить свою злость, думал о том, что ему передался настрой брата. Ведь, эти ребята вели себя так, словно они не были у фашистов в плену, а находились у какой-то фривольной модистки на примерке. Но идёт война, а они не на прогулке в сельском парке! Насколько же надо быть глупым, чтобы не понимать этого?
Камбар заводился. Он силился понять, что происходит с ним. Стыд, злость, угрызение совести, чувство бессилия перед сложившейся ситуацией захватили его сознание, в один момент он даже подумал, что сходит с ума.
Глядя на земляков, Камбар, словно в отражении, вдруг увидел себя в них и им овладела жуткая ненависть к самому себе. Он злился на то, что не погиб тогда у Дона, а попал к немцам в плен. И что же получается: теперь надо надеть эту форму и служить этим проклятым фашистам!
Но раздался голос Ельнара и вырвал Камбара из его ментального чистилища.
– Нам надо бежать отсюда! – тихо воскликнул брат и, глянув на Камбара, решительно добавил:
– Я пока не знаю как, но мы вернемся домой. Обязательно вернемся.
Слова брата тут же встряхнули Камбара. Глаза его заблестели. Жизнь снова наполнилась смыслом. Появилась цель.
Прошло десять дней. Карантин окончился, и пленных перевели в учебный лагерь в местечке Легионово недалеко от Варшавы. Городок представлял собой комплекс кирпичных казарм, штабных, складских и других зданий. Когда-то здесь стоял польский гарнизон, пленных разместили в казармах, пустовавших после поляков.
Особый предварительный лагерь в местечке Легионово был организован весной 1942 года и официально именовался «СС зондерлагерь «Легионово». Здесь проходили фильтрацию и обучение бывшие военнопленные – уроженцы среднеазиатских республик СССР. На момент прибытия нового состава, в лагере находилось порядка двухсот легионеров. Среди них были и те, кто остался от предыдущего набора, из которого немцы ранее укомплектовали две роты и отправили на восточный фронт. Обе роты, в качестве эксперимента, разделив повзводно, влили в состав немецких подразделений и использовали в боях на Астраханском направлении. Но так как были зафиксированы случаи бегства легионеров и перехода на сторону советских войск, руководство вермахта стало осторожничать и уже не так рьяно отправляло «Туркестанских легионеров» на восточный фронт.
Но среди новобранцев все же были и те, кто верно служил Третьему рейху. Немцы высоко отмечали их заслуги. Приказы вермахта зачитывались перед вновь прибывшими. Это делалось для поднятия боевого духа солдат. Немцы не скупились на обещания, что в случае победы Германии будет создано государство «Большой Туркестан», в котором отличившиеся легионеры займут важные посты.
В конце сентября 1942 года под Варшавой все ещё стояла теплая погода. Светило яркое солнце. Похоже, что лето не желало уступать права дождливой и прохладной осени.
Во дворе лагеря Легионово было оживленно и шумно. Только что прибывшие новобранцы разбредались по казарменным зданиям перед тем, как вновь собраться для общего построения на плацу. Унтер-офицеры не трогали их. По особому распоряжению капитана Люта вновь прибывшим давалось время освоиться в лагере.
Камбар с Ельнаром сразу же пошли к своей казарме. Они не надеялись встретить здесь кого-то из близких.
За разговором братья прошли пару узких кварталов, как вдруг Камбар неожиданно остановился. В конце улицы послышался мужской голос, показавшийся ему знакомым.
Камбар глянул туда и увидел офицера. Тот только что вышел из дальнего здания и, повернувшись к двери, обращался, по всей видимости, к тому, кто выходил за ним на улицу.
Заметив это, Ельнар тоже остановился.
Вслед за офицером из двери вышли несколько легионеров. Они оживленно о чем-то расспрашивали офицера. Камбар обратил внимание, что среди легионеров была та тройка парней из бани.
Офицер ответил легионерам. И голос Камбару снова показался знакомым. Он попробовал вслушаться, о чем те говорили, но не разобрал.
Но вот легионеры засуетились. Похоже, они стали прощаться. Подходя к офицеру, они пожимали его руку. Их улыбки напомнили Камбару о неприятных чувствах, которые ему пришлось испытать, надевая немецкую форму.
Офицер коротко махнул рукой, в нацистском приветствии, и неторопливой вальяжной походкой пошел прочь. Он приближался к братьям, и те только сейчас смогли разглядеть, что этот офицер походил на казаха, да и к тому же он был в звании обер-лейтенанта.