полная версия

Арад Саркис
Обрывки минувших дней

Мне предстоял сложный разговор с родителями и братом, так как они были хорошо знакомы с моими друзьями, хоть те и давненько у нас дома не появлялись. Было бы нечестно не говорить им ничего. Всю дорогу я думал, как начать, как им сообщить, но никак не мог собраться с мыслями.

Зайдя домой, я собрал родных на кухне за столом и просто сказал: «Вчера София умерла». Без длинных предисловий. Просто умерла. Я впервые за то время, что узнал об этом, смог произнести вслух эти слова. Я не стал говорить, что случилось на самом деле, чтобы не портить ее образ безупречной девушки в глазах родителей. К слову, они не раз отмечали, что мы с ней были бы отличной парой. Теперь и правда «были бы». Я сказал им, что произошла утечка газа, от чего случилось то, что случилось. Сказал, что в комнате были и Ник с Эммой, но они в порядке. Я рассказывал это так, что на пару секунд сам поверил, будто произошедшему действительно виной старая газовая труба. Мать сразу же заплакала, обняла меня. На самом деле мне это было нужно. Жизненно необходимо. Я, было, думал, что вот-вот расплачусь, но глаза как были сухие, такими и остались. Отец сказал, что ему жаль, положив руку мне на плечо. Это было искренне, я это знал. Брат же не сказал ничего, видимо, не зная, какие слова было бы правильнее произнести. Его лицо выразило бесконечную грусть, а взгляд не опускался с моего лица, будто безмолвно крича, как ему жаль.

Я все ждал, когда появится Август, но он не приходил. Думаю, я знал, что этого не произойдет, но все же неустанно надеялся.

Это была одна из самых длинных ночей в моей жизни. Я никак не мог заснуть, сколько ни старался расслабиться. В какой-то момент я начал будто задыхаться, голова пошла кругом. Поэтому, когда все уже спали, я оделся потеплее и выскочил на улицу. Несмотря на то, что половина марта уже прошла, ночь была довольно холодна.

Солнце давно село, и тьма окутала весь город. По обеим сторонам улицы тянулись фонари, освещая дорогу проезжающим машинам и редким прохожим.

Я направился к парку, находящемуся в двадцати минутах пешего хода. Мои мысли были обо всем и ни о чем одновременно, будто в один миг все на свете перестало для меня иметь какой либо смысл. О Софие я не думал. Вернее сказать, ее образ появлялся в голове, но никакой реакции это не вызывало.

Август. Где он был? Почему не появился, когда я в нем так нуждался?

Впереди по направлению ко мне шла девушка. Это была Нина. Ее выдала ее ритмично-расслабленная, но в то же время грациозная, походка и постоянное оглядывание налево. При виде меня она остановилась.

– Привет, – сказала она без энтузиазма. – Как ты, Вик?

– Нормально. Спасибо. Что ты так поздно делаешь на этом холоде?

– От подруги иду, – быстро сказала она, и на секунду в воздухе повисла бесконечная пауза. – Вик, мне жаль, что так случилось.

– Не надо.

– Все будет хорошо, слышишь?

– Я же сказал, не надо!

– Куда ты идешь?

– Неважно.

– Послушай…

– Иди, куда шла.

С этими словами я обошел ее и двинулся дальше. Пытался ли я ее обидеть? Думаю, нет. Обиделась ли она? Вполне вероятно. Но мне не было дела ни до нее, ни до ее чувств. В принципе, это был наш последний разговор с Ниной. После этого я никогда больше с ней не заговаривал и не считал нужным замечать ее.

Вывел меня из прострации дальний свет фар нескольких проезжающих машин, ослепивших меня так, что глазам стало немного больно. Я остановился и, когда зрение вернулось в норму, огляделся. Несколько закрытых магазинов по обе стороны улицы, у трети из них горели неоновые вывески. Я был на полпути к парку. Миновав цветочную лавку, я вспомнил Алису, как купил ей цветы на первое свидание прямо по соседству с маленьким рестораном японской кухни и чайным магазином «Цейлон», где она работала.

В парке было тихо. Везде горели фонари, так что можно было легко следить за всей территорией с одной точки. Я сел на скамейку. Холодная. Дунул ветер и угодил за шиворот, отчего по спине пробежали мурашки. Дышалось легко. Вдруг на меня будто обрушилась невероятной массы тяжесть, которую я до сих пор не могу объяснить, и мне захотелось прилечь. Что я и не замедлил сделать, от чего стало немного легче.

Мои глаза начали слипаться. Сон настиг меня именно в парке, ночью, когда я лежал на холодной скамейке.

«Засыпай, мой хороший» – это была она или ветер?

Сон забрал меня.

III

Звонок телефона заставил меня открыть глаза. Фонари уже не горели, но на улице все еще было темно, но вдалеке уже виднелся приближающийся рассвет. Стало намного холоднее, и я это чувствовал всем телом, меня немного трясло.

– Да? – спросил я сонным голосом в трубку и попытался сесть, но ноги настолько замерзли, что не хотели слушаться.

– Виктор! Где ты? Как ты? Почему не дома? Почему ты молчишь? Где ты? Виктор, не молчи! Где ты?

Мама не переставала задавать подряд одни и те же вопросы. В ее голосе чувствовалась необъятная тревога. Видимо, проходя мимо моей комнаты в туалет, увидела пустую кровать и обыскала каждый уголок в поисках меня, но, не найдя, подняла тревогу. Может боялась, что я покончу с собой? Не знаю. Мы никогда этого не обсуждали. Мне и не хотелось, собственно, потому что мыслей о суициде у меня никогда не возникало, да и таких тяжелых тем я всегда старался избегать в общении с родными. Я всегда считал, что счеты с жизнью, скорее всего, одно из самых сложных решений, которое может принять человек. Уверен, все самоубийцы, независимо от того, верующие они или нет, перед тем как испустить последний вздох, задаются вопросом: «А что меня ждет после?». Именно неизвестность и осложняет им выбор. Но независимо от сложности этого выбора, по сути, счеты с жизнью – самая что ни на есть трусость. Да-да, элементарный побег от проблем, которые в большинстве случаев даже не претендуют на звание «проблемы»: девушка бросила, с учебой не задалось, родители не понимают. Велика потеря!

– Мам, все в порядке, просто решил прогуляться, – соврал я, когда она перестала панически сыпать однотипными вопросами.

– Возвращайся, сынок, сделаю горячий чай. Замерз, наверное? – по-видимому, она пыталась заманить меня домой.

– Хорошо, через минут двадцать буду, – успокоил я ее.

Дорога назад тем же путем показалась мне более короткой, чем я ее запомнил с прошедшего вечера, когда шел в парк. Может, потому что я быстро переставлял окоченевшими ногами, чтобы скорее попасть домой. С каждым шагом я вдыхал свежий утренний холодный воздух, вместе с которым время от времени чувствовался запах елей, растущих повсюду. Еловые рощицы были рассыпаны по всему нашему городу. Их можно было встретить, куда бы вы ни пошли, и они всегда источали свой приятный аромат, благодаря которому создавалась некая атмосфера нахождения в лесу. По крайней мере, именно такое ощущение у меня возникало, когда я чувствовал запах хвои.

– Наконец-то! – мама обняла меня, когда дверь за мной захлопнулась.

Я почувствовал, как приятное тепло разлилось по всему телу, и холод начал потихоньку отступать. Брат все еще спал, а отец с матерью уже час как, обеспокоенные, не находили себе места. С моим возвращением их напряжение, к счастью, сошло на нет.

Как я и думал, после звонка мама принялась готовить мне шикарный завтрак, чтобы я почувствовал себя нужным и любимым. Но я и без королевских застолий знал об этом. Просто ей было жизненно необходимо это наглядно продемонстрировать. Она приготовила крепкий чай с лимоном, открыла новую упаковку моего любимого печенья с шоколадной глазурью, хотя старая пачка практически не была тронута, и меня ждал горячий омлет с зеленью, колбасками и беконом. Действительно шикарно. Обычно по утрам я и половины этого всего не ел, вечно спеша куда-то или просто от лени приготовить мало-мальски сносный завтрак.

– Вкусно? – спросила мама, когда я принялся за еду.

– Очень. Спасибо, мам, – отозвался я, проглотив кусок омлета и полоску поджаренного бекона.

После плотного завтрака я ненадолго отошел в свою комнату и начала названивать в больницу. Линия то и дело была занята в течение десяти или пятнадцати минут.

«Неужели в нашем маленьком городе больница забита настолько, что родственники больных штурмуют телефонную линию?» – подумал я.

Наконец, после тринадцати-пятнадцати неудачных попыток в телефонной трубке пошли гудки. После нескольких секунд ожидания приятный женский голос поприветствовал меня. Я тут же поинтересовался состоянием Ника и Эммы, но получил вполне ожидаемый ответ, что можно сообщать новости только родственникам. Меня это жутко взбесило, захотелось швырнуть телефон об стену, чтоб он разбился к чертовой матери. Взяв себя в руки, я соврал медсестре, с которой говорил, что являюсь братом Ника, на что она попросила подождать минуту.

– Пойдешь на занятия сегодня? – спросил отец, когда я вернулся на кухню.

– Не-а, нет настроения.

– Звонил в больницу? – спросил он с печеньем во рту.

Злосчастный ком снова подступил к горлу.

– Да, Ник еще не очнулся, говорят состояние тяжелое.

– Мне жаль, родной, – тихо произнесла мама и погладила по плечу. – А как они тебе сообщили? Ты же не родственник.

– Сказал, что я его брат.

Мама лишь кивнула, мол, понятно.

Внезапно я вспомнил о Гвозде. Надо было ему сообщить о случившемся. Но как? Меня уже порядком тошнило от серьезных разговоров.

– Поеду, в баре посижу, – выдохнул я.

– Не напивайся только, сынок. Пожалуйста.

– Конечно, мам.

С этими словами я поцеловал ее и, даже не переодевшись, взял ключи от «Гэтсби» и поехал.

Выключив сигнализацию и дважды прокрутив ключ в замочной скважине в правую сторону, я потянул дверь бара на себя и вошел. Гул совсем не весеннего ветра остался на улице. Включив освещение, я увидел пустой зал со столами и четырьмя стульями у каждого из них. Было непривычно тихо. Обычно, когда я каждое субботнее утро приходил на смену, официантки уже были на месте и суетились, приводя «Гэтсби» в порядок.

Бар должен был открыться через пару часов, а значит, скоро должен был прийти весь обслуживающий персонал, в том числе и Гвоздь с моим сменщиком.

Я направился к барной стойке, захватив по дороге с собой стул, стоящий у ближайшего ко мне стола, точнее потащив его за спинку. Достал бутылку наполовину пустой водки и поставил на стойку, а рядом с ней стопку, и сел на стул, ожидая Гвоздя. Я решил сесть за баром, а не в зале, потому что тот показался мне слишком большим и холодным, будто он мог окутать меня со всех сторон и утащить в темноту, а стойка представилась моему сознанию стеной, ограждающей от этой пустоты. Выбор для меня был очевиден.

Гвоздь пришел спустя час после меня вместе с Артуром, моим сменщиком. Оказалось, они встретились по дороге в бар. Оба очень удивились, увидев меня сидящим там с водкой на стойке.

– Привет, – поздоровался Гвоздь. По его лицу было видно, что он недоумевает, почему я сижу за барной стойкой, так как предупреждал, что меня не будет.

– Я думал, ты сегодня не выйдешь, – сказал мой сменщик. Мне показалось, он был немного недоволен.

– Да, все верно, я ненадолго.

– Понятно, я уж подумал…

– Нам надо поговорить, Гвоздь, – обратился я к своему напарнику, не дав договорить Артуру. – Наедине.

Они переглянулись, и Артур безмолвно ушел в служебное помещение. Гвоздь с некоторой опаской подошел ко мне, не отрывая взгляд. Он снял куртку и кинул на стол, от которого я уволок стул к барной стойке, когда пришел.

– Вик, ты в порядке?

Я встал со своего места и встал рядом с напарником.

– Сядь, – сказал я мягким тоном.

– Что происходит? – в его глазах читалось непонимание и волнение.

Я повторять не стал, просто указал взглядом на стул рядом с ним. Видимо, он понял, что разговор будет непростым, поэтому, нехотя, подчинился.

Я взял со стойки бутылку водки и наполнил стопку. Гвоздь внимательно смотрел за моими движениями, будто боясь, что я выкину что-то эдакое. Я поставил рюмку перед ним.

– Выпей.

Он отказался. Я схватил ее и вмиг осушил. Горький неприятный вкус заполнил мой рот, лицо немного сморщилось. Водка, на мой вкус, всегда занимала почетное последнее место в списке пробованного мной алкоголя. Но в тот момент мне нужно было именно это горькое пойло, даже не могу точно сказать, зачем. Скорее всего, для уверенности или смелости.

Не медля, я наполнил рюмку еще раз и снова поставил перед ним.

– Выпей, – повторил я.

Гвоздь с опаской взял стопку и выпил содержимое, скорчив лицо. Я наполнил ее еще раз. И он без лишних слов снова выпил. Решив, что с него достаточно, я поставил бутылку на прежнее место на стойке.

– Я не буду долго тянуть, – начал я. – Софии больше нет.

Гвоздь смотрел на меня отупевшим взглядом.

– Как это? – наконец спросил он.

Двери «Гэтсби» открылись, и три наших официантки вошли с расстегнутыми куртками. Видимо, на улице потеплело. Они с нами поздоровались, я лишь кивнул, а Гвоздь продолжал неподвижно смотреть на меня, ожидая ответ на свой вопрос. Я дождался, пока за девушками закроется дверь служебного помещения. Сразу же оттуда вышел Артур, чтобы дать девушкам переодеться. С тем, чтобы не мешать нам, он отошел в дальний конец зала и стал протирать столы.

– Гвоздь… она…

Я не успел договорить, как он взял бутылку водки, налил стопку и выпил. Артур вопросительно посмотрел в нашу сторону, но ничего не сказал.

– Ее нашли в комнате, они принимали…

– Не хочу знать.

Повисшее на мгновение молчание будто длилось целую бесконечность.

– Мне жаль, Вик.

– Мне тоже.

Гвоздь был одновременно в замешательстве и подавлен. Не сказать, что они были близкими друзьями, но как-никак он испытывал к ней чувства. Судя по реакции, может и больше, чем просто симпатия. И ему не представилась возможность узнать ее, попробовать построить с ней что-то. Уверен, именно это его и разрывало изнутри.

Это было жестоко, но он имел право знать, поэтому я не мог не сказать ему о случившемся. Да и рано или поздно он все равно узнал бы от кого-то. Пусть уж лучше от меня. Не знаю, почему, но я так думал. Прав я был или нет, думаю, это уже неважно.

Может мой поступок был поступком эгоиста, но я не нашел в себе сил находиться там с Гвоздем в атмосфере скорби и сожаления, которую я же и принес с собой. Лишь извинившись, будто в смерти Софии была моя вина, я развернулся и пошел прочь, оставив напарника наедине с его мыслями.

IV

После разговора с Гвоздем прошли сутки, и я снова позвонил в больницу. Оказалось, что Ник уже очнулся и чувствовал себя лучше.

Долго не думая, я накинул куртку поверх немытой сто лет футболки и собирался ехать в больницу, как вдруг на мою возню из кухни выглянула мама.

– Ник пришел в себя. Возможно, Эмма тоже, – протараторил я.

– Я пеку яблочный пирог. Отнесешь? Им же можно пирог?

– Наверное, можно… – промямлил я и сразу же подумал: «А после передозировки им разве можно что-то?.. Ничего. Если нельзя, врачи съедят».

Я дождался пока пирог, начиненный яблоками, будет готов. Мама завернула его в фольгу, чтобы тепло никуда не исчезло, и вручила мне пакет.

– Переоделся бы, от тебя скоро пахнуть начнет.

Я взял пакет с пирогом из ее рук и пошел на остановку. На смену одежды не было ни сил, ни желания. Но больше второго. На тот момент меня вообще не заботило, как я выглядел или воняло ли от меня. Единственное, что занимало мою голову, так это, что говорить, когда зайду к друзьям в палату.

Больница находилась в получасе езды на автобусе, который не заставил себя долго ждать. Усевшись на заднее сидение, я положил пакет с пирогом себе на колени и тут же почувствовал его тепло. Всю дорогу до больницы он меня грел, пока я наблюдал в окно за размеренно протекающей жизнью города.

Погода стояла ясная. По небу плыло несколько темных тучек, но снега они не предвещали. Уже можно было почувствовать, как солнце начинает греть, однако зимний холод все еще не хотел отступать.

Потихоньку город оживал: продавцы, не торопясь, обставляли свои красочные лавки, у кондитерских магазинчиков вывеска «Закрыто» менялась на «Открыто», супермаркет открыл свои двери покупателям, улицы перестали пустовать. Каждый куда-то спешил, был чем-то занят. От всего этого я почувствовал что-то наподобие хорошего настроения, если это можно так назвать. На некоторое время внутри меня перестало штормить.

На секунду мне показалось, что я увидел Августа. Увидел ли? Мне все еще было необходимо его присутствие, хоть я и убедил себя в обратном, хотя не уверен, что получилось. Все время, пока я молчал, пока хранил все в себе, до жути хотелось сломать что-нибудь, или подраться, что мне удалось аж дважды, или выкинуть стол в окно, выпрыгнуть за ним и с яростью его кромсать. Мне было жизненно необходимо выпустить все скопившееся внутри озлобленность и возмущение.

Я ведь должен был заметить, что с ними что-то не так. Я должен был увидеть, что есть проблема, попытаться им помочь. Ей помочь. Но, видя, в каком состоянии близкие мне люди, понимая, что они мне врут, я оставался слеп и туп настолько, что даже не понял, что они влезли в неприятности, если наркотики вообще можно хоть как-то классифицировать как «неприятности», а не «бедствие» или «катастрофа». Я винил себя. Да и сейчас виню, потому что не смог спасти ее. Не захотел.

«Надо на кладбище. Может он там? Определенно там».

Я решил в какой-нибудь день сходить на могилу Августа, вдруг он ждал меня именно там.

Больница представляла собой семиэтажное здание из белого как свежий выпавший снег кирпича, от чего создавалось чувство стерильности уже на территории госпиталя. Как только я прошел через автоматические двери внутрь здания, в нос ударил неприятный больничный запах. Это был букет из фенола, которым дезинфицировали все и вся, смрада болезней, мочи и лекарств. С детства не любил эту вонь. Я никогда не понимал, как некоторым людям может нравиться этот мерзкий запах. Ситуацию усугубляло то, что в последний раз я был в этой больнице в день смерти Августа, поэтому внутри появилось необузданное желание сбежать как можно скорее.

– Добрый день, – поздоровался я с медсестрой в бирюзовом халате, подойдя к регистратуре.

Это была женщина лет пятидесяти с короткими и кучерявыми волосами, выкрашенными в светло-фиолетовый цвет, а на носу ее красовались очки в голубой оправе и с толстенным стеклом. Она медленно оторвала свой недовольный взгляд, по всей видимости, с медицинских карточек пациентов, над которыми работала, и направила его в мою сторону, явно не собираясь отвечать на приветствие и ожидая, что я скажу дальше.

– Пару дней назад к вам поступили два студента с… – я запнулся на секунду. – С передозировкой.

– Да, были такие. А вы кто им? – устало произнесла она.

– Близкий друг, – почему я не соврал как по телефону?

– Не такой уж и близкий, раз не уследил за ними. Ничем не могу помочь, посещать могут только родственники, – ее взгляд снова занялся медицинскими картами.

Во мне появилось бешеное желание броситься на нее и разорвать на части, уничтожить, сжечь заживо эту тварь. Я возненавидел ее так, как никого в своей жизни. И это всего лишь за то, что она произнесла вслух правду, которая не давала мне покоя.

Видимо, как-то почувствовав мой обиженный и злой взгляд на себе, она снова посмотрела на меня.

– Ладно, парень, не кипятись, сдуру ляпнула. С кем не бывает?! Дам вам пятнадцать минут, не больше. Что в пакете?

Мне уже было сложно воспринимать эту женщину как понимающего и сочувствующего человека.

– Пирог, – сухо ответил я.

– Подожди тут.

Медсестра ушла вглубь регистратуры к одной из своих сослуживиц и через минуту вышла ко мне, а та женщина, к которой она подходила, села на ее место.

– Иди за мной, – сказала она. – У вас будет пятнадцать минут, как я и сказала. Понятно?

Я кивнул.

Мы остановились у дверей лифта. Через минуту створки открылись, и в светлый коридор молодая медсестра выкатила пустую инвалидную коляску. Зайдя внутрь, я почувствовал острый запах мочи, от чего к горлу подступила рвота. Я сморщил лицо, а моя спутница была сама невозмутимость. Я не мог поверить, что она не почувствовала стоявшую там вонь. Мне даже подумалось, что весь пирог в моем пакете мог пропитаться этим смрадом.

Каждый раз, как мы добирались до нового этажа, табло высвечивало соответствующую цифру, и динамики при этом издавали звонкое и раздражающее «дзын-н-н-нь». Ни я, ни медсестра не произнесли ни слова. Никто из нас не горел желанием тратить слова и время на пустое проявление вежливости, особенно я, после того, что она сказала мне в лицо у регистратуры.

Первое, что бросилось в глаза, когда двери лифта открылись – это пустой коридор. Медсестра пошла впереди меня, ведя к палате Ника. Я сжал пакет, болтавшийся у меня в руке. Все клетки моего тела были взволнованы. Не знаю, что я ожидал увидеть, но беспокойство накатило на меня волной. Чтобы себя успокоить, я решил сконцентрироваться на номерах палат по правую сторону от себя: пятьсот пять, пятьсот семь, пятьсот девять, пятьсот одиннадцать…

– Пришли, – раздался голос медсестры и раскатился по всему широкому бежевому коридору.

Пятьсот двенадцатая палата.

Женщина протянула руку, ухватилась за ручку и опустила ее вниз, одновременно потянув дверь на себя. Мое воображение показало мне несуразные картинки, на которых Ник лежал в луже крови, не в состоянии пошевелиться. «Ну и бред. Успокойся!» – подумал я и вошел, потянув за собой дверь.

Помещение оказалась точно таким же, как у Августа, может за исключением фикуса, стоящего на подоконнике. По количеству коек я понял, что палата была рассчитана на двух пациентов, но кроме Ника никого не было. Он лежал с книгой в руках, будто находился на отдыхе.

– К тебе посетители, – сухо объявила медсестра.

Ник оторвал взгляд от книги и посмотрел в нашу сторону.

– Вик! – воскликнул он радостно, но тут же в его глазах появилась отрешенность, и он отвел взгляд на растение у окна.

Лицо Ника приняло скорбный вид. Я тоже сосредоточил свой взгляд на фикусе, чтобы не смотреть на друга.

– Пятнадцать минут, – сказала медсестра в воздух и вышла.

Дверь за ней закрылась, еле слышно щелкнув замком. Повисло неловкое молчание. Мы оба не знали, с чего начать, хоть и были не чужими друг другу людьми, но весь ужас ситуации не давал нам посмотреть друг другу в глаза и хотя бы поздороваться.

– Ну как ты? – пересилил я себя.

– Лучше, – ответил он, продолжая смотреть на растение.

– А Эмма?

– Не знаю, родители перевели ее в частную больницу за городом.

– Понятно.

Снова повисло неловкое молчание.

– Твои уже приехали? – продолжил я, чувствуя, что уже настраиваюсь на общение с Ником.

– Да, они в гостинице. Мама долго плакала… – он запнулся, будто вспоминал, как она, строгая сильная женщина, сидела и не могла произнести ничего, захлебываясь слезами. И через мгновение продолжил. – А отец молчал. Видимо, слов у него и не было.

– Угум, – издалось у меня из горла. – Мама тут пирог испекла, не знаю, можно ли тебе…

– Даже представить не могу, какого ты мнения… что ты подумал… – у Ника развязался язык, минуту назад он молчал будто набрал воды в рот. – Я тысячу раз прогонял эту нашу встречу тут, и каждый раз я не мог представить, что ты скажешь.

Я достал из пакета еще теплый пирог, завернутый в фольгу, и положил на тумбу рядом с кроватью Ника, так чтобы он мог легко его достать. Я был в некотором состоянии прострации и пытался занять чем-то руки. А Ник продолжал:

– Мне так стыдно. Я не знаю, как так получилось, Вик, честно. Ты… Это так тяжело, осознавать, что ее нет. Я все время об этом думаю. Каждую проклятую секунду.

– Зачем вы их принимали? – я снова уставился на фикус и мял пакет, в котором совсем недавно был пирог.

– Это все было как в тумане… мы знали, что должны прекратить…

– Тогда какого черта вы мне ничего не сказали? – я разозлился. – Вы втроем нагло врали, что по ночам готовитесь к сраным экзаменам, оправдывая этим свое состояние, избегали общения со мной, а на самом деле вы просто были обдолбаны вхлам. Если вы знали, куда все идет, почему молчали?

– Мы думали это будет один раз… мы не могли… нам надо было еще.

– Кто их принес? – я чувствовал нарастающее жжение в груди.

– Нам дали в клубе в первый раз… потом мы втроем договорились, что я куплю у той бабы еще, так мы и подсели.

– Понятно. Кто эта баба?

– Это уже неважно.

– Нет, черт тебя дери! – мой голос сорвался на крик, и я встал, переполняемый злостью на друга. – Это важно! Из-за нее умер человек! ОНА умерла, Ник! Ты понимаешь? ТЫ ЭТО ПОНИМАЕШЬ, КРЕТИН ТУПОГОЛОВЫЙ? ЕЕ НЕТ! ОНА НЕ ВЕРНЕТСЯ, НИК! СОФИЯ УМЕРЛА! А ТЫ ПРИКРЫВАЕШЬ СУКУ, КОТОРАЯ ВАС ПОДСАДИЛА?!

Ник старался не смотреть на меня. А я весь горел от ярости, даже не заметил, как изорвал пакет, который держал в руках.

Через пару секунд после моих криков дверь палаты резко открылась, и вошла та же медсестра в очках с голубой оправой.

– Все, свидание окончено.

Апрель, 2016

I

Прошло около недели с момента визита в больницу. Ника выписали, и по настоянию родителей скоро он должен был отправиться на лечение в реабилитационную клинику в своем родном городе. Мы с ним не разговаривали и не виделись. Информацию я получал по телефону через Гуся, который ежедневно навещал его.

Погода за неделю очень изменилась: перестали дуть холодные ветра, солнце начало греть полным ходом, и весь снег превратился в грязные лужи, размеры которых увеличивались из-за начавшихся частых дождей. Деревья уже принимались наряжаться в свои весенние цветастые платья, а число птиц увеличилось с каждым днем. Словом, весна наконец-то брала бразды правления на себя.

Дни проходили медленно и лениво. Несколько раз я посещал занятия, но, отсидев на одной лекции, уходил обратно домой. Мне абсолютно не было дела ни до теории управления, ни до философских размышлений на культурологии. Каждый раз, как я приходил, однокурсники пялились, будто ожидая, что я разрыдаюсь или что-то вроде того, но единственное, что они получали – это мое усталое и ничем незаинтересованное лицо. Их любопытство сходило на нет, и они продолжали заниматься своими делами: кто лекцию слушать, кто шептаться, а кто книгу читать.

Пообщавшись после лекции с Марго и Гусем не более десяти минут, я извинялся и уходил без лишних слов, а им оставалось лишь смотреть мне в спину.

Пару раз я ходил на кладбище, на могилу к Августу, наверное, в надежде, что он там ждал меня, чтобы дать совет или просто поговорить. Но его там не было, что, в принципе, неудивительно. Поэтому мне ничего не оставалось, как сказать пару слов: «Привет. У меня все хорошо. Тебя не хватает. Ну, я пошел», и уходить с тяжелым сердцем.

В «Гэтсби» я появлялся почти каждый день, но не работал. Артур согласился временно подменить меня, так как ему очень нужны были деньги на подарок девушке на их годовщину, о чем он не поленился мне рассказать, когда соглашался. Хотя мне было абсолютно плевать и на него, и на его девушку, и на чертов подарок для нее. Если в смене был не Гвоздь, а его сменщик, я просил Артура сделать «эдинбургский карнавал» и садился за столик в углу, чтобы наблюдать за посетителями и медленно распивать свой коктейль, к слову сказать, всегда слегка приторный на вкус, так как Артур постоянно перебарщивал с драмбуи.

Кто-то после работы встречался с друзьями, кто-то сидел пил в одиночестве от несчастной любви, третьи приходили туда от нечего делать или в надежде завязать новые знакомства. Большинством посетителей традиционно были студенты старших курсов и молодежь, немногим старше них. У каждого была своя жизнь со своими прелестями и проблемами, которую они проживали, как могли. Многих я часто встречал в университете, а некоторых видел впервые. Но их всех и меня объединяла одна вещь – мы были живы. И поэтому я взял за правило, что первый глоток любого моего напитка всегда должен быть за жизнь в память о тех, кого уже нет.

В один из таких дней, когда я сидел и наблюдал за залом, ко мне подсел Карим, чем вызвал во мне высшей степени недовольство, чего я даже не скрывал. Он был последним человеком, которого я желал бы видеть.

– Слушай… – сказал он и замолчал, когда я закатил глаза.

– Чего тебе? – грубо спросил я, когда его пауза затянулось

– Вик, мне жаль, что так случилось с Софией. Просто хотел сказать это.

– Ага, пасиб, – сухо бросил я и сделал глоток «эдинбургского карнавала».

Карим ушел, а вместе с ним ушло и мое раздражение.

В смены Гвоздя я никогда не пил ничего крепче пива, потому что он не позволял, сколько бы я его ни убеждал, что все хорошо, и у меня нет планов напиваться вдрызг. За те несколько дней, что мы встречались в баре, я узнал его больше, чем за время всей нашей совместной работы. Оказалось, что он старше меня на три года, родом из нашего города, окончил ту же школу, что и я, тот же университет. По окончании он решил уехать, как можно дальше, но через два года все равно вернулся, но могу поклясться, что до «Гэтсби» я его нигде не видел. Что заставило его уехать, он не захотел говорить, мне даже показалось, что от моего вопроса он немного вздрогнул, поэтому я прекратил расспросы.

В последнюю нашу встречу на той неделе в субботу Гвоздь непривычно много говорил. В перерывах между выполнением заказов посетителей он рассказывал о том, что часто в школе устраивал дебоши, чтобы привлечь внимание, так как друзей у него не было, а дома родители его вовсе не замечали, и от этого он чувствовал себя ненужным балластом. В детстве старшие ребята часто издевались над ним: его ставил вровень с каким-нибудь деревом, запретив двигаться, и каждый из обидчиков бил его один раз по темени, будто забивая гвоздь. Отсюда и прозвище «Гвоздь», а не из-за его худобы, как он мне сказал еще в сентябре.

Окончив школу с отличием на удивление всем, он поступил в университет на экономический факультет. Некоторое время он был прилежным студентом, видел свое будущее в большом банке или какой-нибудь крупной компании, но потом по глупости, доверившись своей девушке, которая затянула его в притон, лишился мизерной стипендии и всего остального, что держало его на плаву. В конце концов Гвоздь все-таки взял себя в руки и, не без помощи, конечно, сумел слезть с иглы. Затем он закончил университет, пусть и с опозданием на целый год, и, наконец, смог вырваться из ада.

Напарник поведал мне все плюсы и минусы жизни вдалеке от нашего города, в его случае позитивные стороны перевешивали отрицательные. Он рассказал мне, с каким трудом ему удалось найти работу, платить за жилье, поведал о нескольких девушках, с которыми частенько зависал. В какой-то момент истории его жизни я начал догадываться, к чему он ведет.

– Гвоздь, не пойми меня неправильно, – прервал я его, – мне интересен твой рассказ, но почему сегодня? Пару дней назад тебя будто током ударило от вопроса о причине твоего отъезда два года назад.