bannerbannerbanner
полная версияДругое. Сборник

Антон Юртовой
Другое. Сборник

Всё, в чём я сущ

Стихотворный срез

У истоков супертьмы

Поэма

Умолкни муза! Звонкой лиры струны

Бесчувственность всеобщая сгубила.

Мой голос, бывший ласковым и юным,

Теперь охрип, и в сердце боль вступила.

Кого мне петь среди долин подлунной,

Средь душ глухих и грубых,

                                              мне постылых?

Отечество скорбит под властью скверны,

Стяжательством отравлено безмерным.

Луиш Важ де Камоэнс, «Лузиады»,

песнь десятая, октава 145. Перевод

О.Овчаренко

Я знаю: мир нестоек и безбожен;

следы на нём крошатся там и тут.

Остынет ласковое солнечное ложе,

в агонии дохнув вокруг себя

                       кроваво-красным,

                                      беспощадным жаром;

рассветы и закаты навсегда от нас уйдут

к мирам иным,

                где – прорва звёзд

                                              поярче,

где смыслы бытия лишь в притяжениях

да в порушении того, что накопилось.

В последний раз, прощаясь,

                                  улетая прочь

                                    неведомо куда

и видя под собой

                испепелённую,

                      вскорёженную,

                                         скорбную

                                                  пустыню,

тоскливо и невнятно

                         прокурлычат

                                         клинья

                                             журавлиные.

Усохнут навсегда цветы, деревья,

                                   водоёмы, травы;

и в бешенстве забьются

                       особи жирафов,

                           рыб, собак, жуков

                         и прочих тварей.

С людским же родом,

                   оскверняющим

                           земную твердь

            и всё на ней и по-над ней,

                               а также и – себя,

                            ещё на много раньше

                                               то печальное

                                         должно произойти,

                                                     что относимо

ко множеству,

                     растущему

                                 без цели и мотива, —

конец ему приблизят и ускорят

                                              добавления

к его угрюмой,

           бесконечно несуразной

                                        численности

                                                   и гордыне

и полоскания

                 в разливах искушений.

Бесцветными окажутся

                                    улыбки

                                        и задатки детворы.

И томных дев не увлекут желания зачатий;

на нет сойдут для них

                              забавы и утехи

                                               с мужами,

истрепавшими

                     себя

                        в блуде и в сладострастии.

 И откачают головами старцы,

                       смиряясь перед тем,

                                          что в юных

                                              истощилось

                                                    радостное

                                                          родовое

                                                                  семя.

Пригашенное яростное,

                             зубчатое

                            огневое пламя

гримасами

         забвения и фальши

                         заскользит тогда

                                       по полотнищам

                                                  знаменным.

И орды обречённых на безумие

                                    гомункулов,

                                             восстав, —

из отвращения

                     к их утеснённой,

                                         горемычной

                                                           доле, —

властителей над ними —

                   предков тлена и пороков —

                                                    решатся

                                                        истребить…

Нет поворота вспять —

                                  к былому,

                                          к изначальному;

и не проявится лишь то,

                                         что —

                                           не рождалось!

Причин и следствий череда

                               в объятьях

                                     мироздания

толкает к одному —

                      к погибели.

Себя рассудком

           у роковой черты нам не дано принять.

Мы всё ещё заботимся о славе,

                              о том, что время

                                    в мёде растворится

и нас обдаст живительной росой.

Уж эти росы, —

        в ярких свежих каплях оседающие

                                                     по ночам

                                      или с приходом зорь

                                                             избытки

                                                          испарений, —

 так густо окропившие

                                     стихи

                                           и прозу!

Ещё в зародыше

          иронией и пошлым пересудом

прожигается

           поделенный на всех

                                 утробистый

                                                 расчёт —

остаться в памяти

                         сменяемых

                                беспечных поколений

и – как бы дольше продержаться

                                                       там.

Горьки, бессмысленны

                                     благие

                                         упования!

Куда и для чего

                     манит нас

                              предстоящий срок?

Как будто в нём бы удалось кому-то

поверхность вечно смутных,

                                  измождённых,

                                                 ломких

                                                       будней

подправить благоденствием и благолепием,

чему вразрез

                   уже

                      нельзя

                         воочию

                              не видеть

взрыхленную

            в неостановимом

                              долгом истребленьи

  матрицу

             долин, полей, урем, —

  когда-то над собою нас легко носивший

  край

      из ликующих просторов

                                     и бессчётных

                                            горизонтов —

                                     отрада глазу

            и грааль воспоминаний, —

по-детски розовый,

                           благословенный рай…

Под кров его убогий, одичалый

нам

    теперь

           стремиться —

                           с обожанием?

гордиться им —

                    без почитанья,

                                         тупо,

                                               слепо?

 Усердие к тому

                 всегда копилось

                               в деспотах

                                      и в их холопах,

на пики насаждавших

                           непоколебимый,

                                         взвешенный,

                                               отважный выбор.

Им – следовать?

Я – не берусь!

Туда ли, на вместилище алчбы,

                                         раздоров,

                                           ненависти,

                                     расточительства

                                                        и боли,

                                                                    я,

постранствовав,

                         вернусь?

Что мне там было б

                           в утешение,

                                     приятным,

                                           увлекало б,

                                                 зазывало?

Не то ль, чтоб мог я в одиночку переплыть

знакомые студёные и тёплые

                                            моря?

протоки, реки и озёра обнырять и омуты

                                                            исчесть?

понежиться под кронами берёз, дубов иль ив?

к забытой беспорочности и бескорыстию

                                                    в намерениях,

к чести, верности

                  и чистоте

 

                    в духовном и в телесном

                                             подтолкнуть

                                                          кого-то?

величием нагорий, гроз, лавин

                      и давних укреплений

                                          восхититься?

абсурду следуя, проголосить заздравье

кому-то,

         потерявшемуся

                           в лунных,

                                   серебристых

                                                     снах?

рапирою проткнуть злодея?

                            простонать вороной?

увлечься игрищами,

                           строчкой ковыряя раны?

или – заслышав сердца странный,

                                        безотчётный,

                                                      гулкий

                                                       перестук,

в немых предчувствиях себя заледенить:

а —

     вдруг?..

Да – нет; – не то.

Мне дорог путь иной,

устеленный смущеньем

                                  перед тайной

моей нескладно скроенной

                                        души,

забывшей о покое,

о всполохах корявой ностальгии,

о зависти к реченьям мудрецов,

бегущей прочь от рубрик похвалы и лести,

не принимающей костров и стуж

                                          вселенской лжи.

И! —

     что бы я без отторженья значил!

Всегда нам ненавистно то, что губит волю

и, искривляя существо заветов,

                                     половинит разум.

Венец красавице невесте – словно щит

триумфа ждущему от завтрашнего боя,

                                              неискушённому,

                                                              лукавому

                                                                  спартанцу, —

нелепа и смешна ей мысль

казаться незнакомым юным шалопаям

кривой и злобною каргою —

                                   в отдалённой,

               передрягами и нищетой замятой

                                                               пресной,

                                                                   одинокой

                                                                              старости.

Случайный, даже робкий звук

                                          смертелен

                                                  тишине

                                                    звенящей.

И нет простора там,

                            где поднялась

                                             и раздаётся

                                                               чаща.

В тайфунах дум,

                  не знавших заточений,

у финиша лишь тот,

                          кто – начинал

                                              с сомнений

и кто – презрев ухмылки

               от себя уйти спешащих

                                                    кланов, —

до срока перезрелых,

                          вялых и унылых, —

всему наперекор пространства и века

                                       преодолеть желая,

свои опять

           с любовью

                      подчищает

                                   сомкнутые

                                                 огненные

                                                            крылья!

Лишь то, что чистою отвагою и совестью

                                       обмериться должно,

в себе я грею и беречь готов.

Хотя

      сказать бы

                    следовало

                                к этому

                                  меж строф:

в облатках символов любой обмер —

                                                     сомнителен

и тем уж —

               плох.

В исходе горестном, лихом и опостыленном

вдвойне мучительны бывают

                                   сожаления —

                             о подступающих

                                             бесславье

                                               и бессилии.

У бездны, притаившейся в ночи

                      или – под пологом тумана,

бесстрашию легко сойтись

                                         с обманом.

Неосторожный и заносчивый ручей,

                                        упавший с высоты,

                                               от гнева взбешенный,

своих намерений,

               как и – себя,

                                 уже

                                    не помнит,

встретившись —

                    с бушующею,

                    бьющейся о берег

                                       океанскою

                                                   волною.

И я, надземье облетая-обплывая-обходя,

разлады с собственною сутью

                                   познавая и —

                                                мудрея,

чего бы стоить мог,

           такому вертопраху уподобясь?

Пределы всюду есть;

                      и в копоти бедовой

всему вокруг и каждому предписано

не разминуться

                       с новью.

Свет там померкнуть или отклониться

                                                             обречён,

где непрозрачную преграду встретит он

иль перспектива для него —

                                         туманиста

                                                иль – дымна.

И неужели впрямь годятся упования —

на цветики, на бирюзу планет,

на купол неба, с радугой сроднённый,

на приближение

         к затерянным и затаённым

                                     бесконечным далям,

меж тем как необдуманно и глупо

поэты, изощряясь, мир дробят,

собрав по осени багряные листы

и, гроздьями рябины заслоняясь,

встречают зиму тусклою тоскою,

метели и морозы ненавидя,

расписывая их

                  из утеплённых ниш?

На том ли устоит предназначение?

Спеша надеть корону,

                              помышляй об отречении!

На неоглядном,

                    диком,

переморенном жарою,

                   обездвиженном,

                               иссушенном

                                          просторе

уже через мгновение

                             надежде,

           завихрённой миражами,

суждено

         являться

              истомлённому

                    и заблудившемуся

                                            путнику —

                                                  холодной,

                                                           оскудевшею

                                                                              и

                                                                           тщетной.

В трухлявой сыпи звуков и словес

томятся

        лживые,

                 бесстыжистые гимны —

и – нам, и —

    нами над эпохами расставленным

                             воинственным царям,

                             услужливым сатрапам,

                                                 скоморохам,

                                                         палачам,

                                       речистым аксакалам.

И надо ль сожалеть,

                            что цвет сирени,

как и мечты о счастье, потускнеет

и станут горше росы и рассветы,

и сумерки времён

                             просветятся

                                      мрачнее и корявей

в предвестиях, что землю

                                     кто-то

                                         опрокинет —

                                                      в штопор

и негероев рать

                      по ней

                              взойдёт

                                      на пьедесталы?

Потерь от зла и долгих мук

                           не возмещают

                                    оглашением

                                  даже сермяжной,

                                         стопроцентной

                                                          правды.

Никчёмен вымысел, коль вдохновенье —

                                                    неисправно.

И мне достанется пускай – немногое, —

лишь из того,

что взять у всех смогу —

                    без поручительств

                            и уплаты пошлины:

своею успокоюсь

простою долей, что склонялась книзу,

во глубь пород, где нет ни тьмы, ни света,

откуда не узнать о переменах,

молву с хулой не отличить от гадких прений,

не передать

          восторгов бытием и ярких умилений

бесстрастным,

                  чуждым

                       и бесчувственным

                                                   богам,

не сосчитать

     оставшихся невозмещёнными

                                                  обид,

                                                  укоров,

                                             оскорблений,

не разглядеть дорог

                                в тугих извивах

и трелей не расслышать

                                    соловьиных.

Уму, дерзнувшему не доверять святыням

и – никогда ни в чём

                         не изменять

                              себе и мировым основам,

я подаю теперь ладонь —

                           как демон истины,

                                 немытой и суровой.

В рассеянных закатах запоздалых

случится ли, что в радость иль к печали

хоть для кого-нибудь,

                        кто наважденьями

                                               ещё не свален,

вдруг отзвучит и этот мой,

                              не тронутый оковами

                                      и не лукавый стих?

Я избегал сует и славословий.

Что мне до них?

Лишь то порой тревожит,

что

    меня,

          быть может,

заметить некому,

что спесь людей изгложет

и то, над чем я размышлял и —

                                         что и как

                                      успел и смог

                                                   сказать

                                                     впервые,

рассеют

      по своим строкам

бойцы поэм и повестей

                                     иные.

Так водится: и лучшее и худшее

                                        из нашего

                                        без умыслов

                                                     крадут

и позже

         за таких,

                    как мы,

                             легко

                                  сойдут.

                                   Конец

Другое

Серебристая дымка

юных снов и мечтаний

зазывала меня

в бесконечную высь.

В жизни выпало мне

воли будто б немало,

но хотела душа

над собою взнестись.

Исходил я дороги,

по которым согласно,

беззаботно и шумно

ровесники шли.

И вот понял сейчас,

что искал я напрасно

перекрёсток большой,

остановку в пути.

Было трудно порой,

неуютно, немило

в одиночку брести

без надёжных примет.

Сам себе я порою

становился постылым,

убежать бы хотел

 

от того, что имел.

Не влекла меня детства

приятная сладость

под манящие тени

золотого шатра:

слишком скоро была там

оставлена радость,

слишком много постиг

я утрат.

Знаю, прелесть тех дней

не иссякнет вовеки

в истомившейся думой,

неспокойной душе, —

как нельзя ручейку

дважды течь в ту же реку,

так и детство моё

не вернуть уже мне.

Помню кронистой липы

медвяное цветенье,

без конца васильки

на июньском лугу,

тёплый воздух вечерний,

разудалое пенье,

шумный говор и смех

в молодёжном кругу

и просторных полей

красоту неземную,

перелесков и рощ

отуманенный вид,

и улыбку девчонки

так приятно простую,

когда только тебя

она ей одарит.

Всё то было кругом,

но искал я другого.

Я не знал, что ищу

и найду ли когда.

То была ли мечта?

Созерцанье немое?

Безрассудный расчёт?

Иль – одна пустота?

Не печальный, но скучный,

как свечи отраженье,

искушаемый тайной,

я бродил по земле.

Сколько грусти обрёл

я в своих размышленьях!

Сколько ярких надежд

я упрятал в себе!

Я прошёл пустоту,

побратался с покоем,

и мечта уже редко

прилетает ко мне;

но, как прежде, хочу

отыскать то, другое,

что нигде не терял

и не видел нигде.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru