Алексей Поселенов
Десять дней октября
6 октября
Дежурная в гостинице, молодая симпатичная женщина лет тридцати пяти в бежевом деловом костюме и мягких домашних тапочках, предложила Артёму чай.
– Не откажусь, – согласился он, – а то с чаем у меня сегодня как-то не задалось.
– А что у вас с головой, если не секрет? – спросила женщина, с нескрываемым интересом глядя на свежую повязку на голове необычного постояльца.
Они сидели в холле возле небольшого стеклянного столика. Сделав себе крепкий кофе, улыбчивая дежурная налила Артёму сладкий чай и поставила на столик вазочку с малюсенькими гостиничными конфетками, а также положила пачку какого-то печенья.
– Да так, ерунда… Случайно ударился. – Артём с удовольствием отхлебнул из чашки. Сейчас, когда всё, что случилось за предыдущий уже день, было позади, он почувствовал сильную усталость.
– Бандитская пуля? – засмеялась женщина. – Вы сами тоже из полиции?
– Да нет… Я из смежной организации, – улыбнулся в ответ Артём.
Правда, не будет же он ей рассказывать, что об его голову в их кафе «Весна» несколько часов назад разбили пустую бутылку из‑под водки. Женщина явно была не против поболтать подольше, дабы скоротать своё ночное бдение, но у Артёма, видимо, был такой уставший вид, что она поняла, что разговоры сейчас будут неуместны. Дежурная взяла ключ и открыла служебный кабинет, который был тут же, у стойки администратора.
– Вы вот здесь лучше прилягте. В холле вам неудобно будет, а здесь диван побольше, сможете хоть лечь нормально, в полный рост.
– А вы как же?
– Ой, что вы! – дежурная взмахнула руками. – У нас хозяйка ругается, если кто ночью вдруг заснёт. Так… за ресепшеном, может, чуток покемаришь не ложась и всё. Мало ли что может случиться или что кому понадобится.
– Так ночь на дворе, спят все. Что кому может понадобиться в такое время?
– Всякое бывает. Я вот пятый год уже работаю, так, то кому таблетка какая-нибудь нужна, то утюг посреди ночи просить начнут, то кто-то чаю захочет. А чуть что, так сразу жаловаться, а нас потом штрафуют.
– И много народу у вас живёт?
– Да откуда много возьмётся в нашей дыре? У нас всего‑то двенадцать номеров, но шесть-восемь всегда заняты. Командировочные в основном, туристам-то у нас делать нечего. Хотя и такие бывают. Вот в прошлом году мужчина один…
Артём улыбнулся и жалобно посмотрел на словоохотливую женщину. Та, поняв его гримасу, тоже улыбнулась:
– Всё, всё, извините, ухожу. Ложитесь, отдыхайте. Во сколько у вас автобус идёт?
– В семь часов.
– Давайте, я вас в шесть разбужу, если сами не проснётесь. Хорошо? Ещё чаю успеете утром выпить.
– Спасибо, хорошо. – Артём снял куртку.
– Ой, вы как-то и куртку прямо сразу на майку носите? – снова удивилась женщина.
– Это случайно вышло. Кофта замаралась, выбросить пришлось.
– Ну ладно, всё. Не буду вас больше мучить, ухожу, – дежурная выключила свет и закрыла за собой дверь.
Артём разулся и лёг, с удовольствием вытянувшись на кожаном диване. «Что-то не задался мой отпуск, – тяжело вздохнул он. – Может, я вообще зря сюда поехал? Но хотел ведь отдохнуть, развеяться, отвлечься. Да уж, отвлёкся, называется». Внезапно к горлу у него подкатил комок, а на глазах вдруг выступили слёзы. «Ну вот ещё, только этого не хватало», – он сел и энергично растёр лицо ладонями. Он где‑то читал, что люди плачут, когда жалеют себя: «Давай, распусти нюни, пожалей себя бедного и несчастного». Встав, он подошёл к окну и посмотрел на улицу. В стороне стоял монотонно мигающий своим жёлтым глазом светофор. Редкие фонари тускло освещали грязный асфальт, голые ветки тополей качались на ветру, а в небе уже почти не было облаков. Там тонким месяцем пыталась светить на землю луна, но у неё ничего не получалось. «Новолуние», – подумал Артём. Он вернулся к дивану и снова лёг. Повернувшись на бок, приказал себе: «Всё! Спать! Завтра будем думать, что дальше делать».
Уснул он и вправду крепко, может, сказалась таблетка. Утром администратор растолкала его в начале седьмого:
– Мужчина, вставайте! На автобус опоздаете, уже седьмой час! – она трясла его за плечо, и, видимо, уже не в первый раз.
Наконец он очнулся ото сна:
– Ой, простите, что-то я разоспался. – Артём сел, протирая глаза. Он тряхнул головой, но та сразу же отозвалась тупой болью. – М-м-м… День вчера был нервный, устал, наверное.
– Ничего, бывает. Если сейчас пойдёте на вокзал, то успеете. А вот с чаем уже навряд ли получится.
– Ладно, без чая обойдусь.
Наскоро ополоснув лицо, Артём ещё раз поблагодарил гостеприимную дежурную и пошёл на автостанцию. За ночь похолодало ещё сильней. Опавшая листва была густо покрыта рыхлым инеем, скрипевшим под ногами, а края неглубоких луж белели хрупкой ледяной каймой. Впервые за много дней в тёмном предрассветном небе блестели холодные осенние звёзды. Ветер стих.
В куртке без кофты было довольно прохладно. Артём поёжился и набросил на голову капюшон. Он не стал снимать его и в автобусе, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания своей повязкой.
Когда Артём вошёл в дом к дяде Гене, тот растапливал печь. Увидев племянника с перевязанной головой, он на секунду замер, а потом захохотал. Понимая, что смех может быть не очень уместным, он, как мог, старался сдержать себя, но у него ничего не получалось. Артём, глядя на смеющегося дядьку, тоже улыбнулся.
Тот, наконец, взял себя в руки и сделал серьёзное лицо:
– Ну, племяш, не знаю, что и сказать. Тебя, прямо, хоть из дома не выпускай. Не можешь без приключений? – и он снова засмеялся.
– Ничего смешного. – Артём снял куртку. Дядя Гена, увидев, что под курткой кроме майки ничего больше нет, захохотал пуще прежнего.
– Так тебя ещё и ограбили? Раздели? – не мог остановиться он. – Где ж тебя так угораздило?
– Да ну тебя! И так голова болит.
– Ладно, ладно, не обижайся. Рассказывай, где был, кого видел, – он с трудом сдерживал себя, чтоб снова не расхохотаться.
Артём рассказал дядьке всё, что случилось с ним за эту поездку в райцентр.
– М-да… Ну и что думаешь делать сейчас? – спросил дядя Гена.
– Знаешь, голова у меня болит, да и подташнивает. Наверное, и вправду, сотрясение. Я пойду полежу лучше, может, посплю ещё.
– Ну давай, давай. А завтракать-то будешь?
– Нет, что-то не хочется. Если только потом, ближе к обеду.
Артём ушёл в горницу, разделся и лёг на диван. В окно ярко светило солнце, и это было так непривычно. От синего неба резало в глазах. Дядя Гена старался не шуметь, чтобы не мешать племяннику. Однако, как ни старался Артём уснуть, сон не шёл. К тому же настроение было, мягко говоря, не очень хорошее.
– Дядь Ген! – позвал племянник дядьку.
– Чего ты? – вошёл тот в комнату.
– Ты управился уже? Не занят?
– Не занят. Печку затопил, позавтракал, – дядя Гена присел на краешек дивана. – А ты чего хотел? Не спится?
– Слушай, я спросить вот тебя хочу… – Артём помолчал немного, собираясь с мыслями. – Ладно – продавщица ваша, Зинка. Но, по-твоему, этих уродов, что мне по голове бутылкой дали, я тоже любить должен? По этому самому греческому «агапэ»? Сострадать им и ценить их? Там как сказано – люби ближнего своего, да? А кто этот ближний? Не хочешь же ты сказать, что эти дебилы мне ближние?
Он посмотрел дядьке в глаза. Тот вздохнул, помолчал, потом встал и подошёл к окну. Артём заметил, что он часто так делал, когда собирался с мыслями: смотрел куда-то вдаль, словно искал там ответа на заданный вопрос.
– Солнце наконец-то выглянуло. Наверное, первый раз за последние десять дней, – и снова умолк, глядя на улицу. Племянник тоже молчал, лёжа на диване и наблюдая за ним. Дядя Гена снова вздохнул. – Слушай, Артём, а как ты думаешь, кому это солнце светит?
– В смысле – кому? – не понял племянник. – Естественно, всем светит. Ты к чему опять клонишь?
– К чему клоню? Да к тому, что вот солнце светит всем, а не только тем, кто им любуется да нахваливает его. И вообще – оно просто светит и всё, и даже если все от него спрячутся в домах или за деревьями, оно не перестанет светить. Ты, племяш, не понял до конца, о чём я тебе толковал позавчера. Не понял про ту любовь, о которой я тебе говорил. Но это нормально. На это время нужно, да и то при желании разобраться. Ведь кто-то и вовсе думать об этом не хочет. Понимаешь, человек, у которого внутри есть любовь, кто пребывает в любви – он вот как это солнце. Не может он одних любить, а других нет. Но к этому надо прийти, это в одночасье не происходит. Однако без соответствующего стремления не произойдёт никогда. Не может человек, в котором живёт настоящая любовь, любить лишь какую-то избранную им самим кучку народа, а остальных ненавидеть, осуждать.
Да, сначала человек должен научиться любить хотя бы тех, кто живёт с ним рядом: родных, соседей, друзей, коллег по работе. Тех, с кем он регулярно общается. Но потом ты сам увидишь, что просто не сможешь остановиться на этом. Возрастающая в душе любовь будет проситься наружу, будет идти вширь, захватывая всё больше и больше людей. Это не просто, как я уже сказал, но это того стоит.
Некоторые религии или конфессии определяют круг близких, как родственников, соседей, тех, кто рядом живёт. Некоторые считают таковыми только своих единоверцев. Но я не могу с этим согласиться. Это всё полумеры, и такой подход возможен, как я говорил, лишь поначалу. Если мы признаём всех людей братьями, говорим, что все они являются творениями одного Бога, что все мы равны, то как же ты будешь выделять для себя каких-то особенных «близких»? То есть, все равны, но есть те, которые «ровнее», что ли? Нельзя любить и ненавидеть одновременно. Ненависть рано или поздно завладеет всем человеком, и от любви не останется и следа. Сам не заметишь, как это произойдёт. Да, вполне может быть ненависть к врагу в бою, например, но она не должна захватывать душу, она должна потом исчезнуть. И может, и должно быть неприятие греха как такового, но не ненависть к тому, кто, увы, согрешает. Понимаешь?
– Но как?! – Артём вскочил с дивана. – Я всё равно не понимаю, как я могу полюбить их всех?
Он сморщился и, взявшись за голову, сел обратно.
– Что, болит? – дядя Гена подошёл к племяннику и приобнял его за плечи. – Ложись, не скачи.
– Слушай, там у меня в куртке в кармане таблетки лежат, в бумажку завёрнуты. Ты бы мог принести?
– Сейчас принесу. – Дядька вышел в прихожую и через минуту вернулся с таблетками и стаканом воды. – Держи.
Артём проглотил таблетку и уже спокойным тоном повторил:
– Как я их полюбить всех могу, если один вид неприязнь вызывает?
– Это уже другой вопрос. Начать надо хотя бы с понимания того, что тебе без любви, вернее, душе твоей без неё никак нельзя. Должно присутствовать внутреннее ощущение и осознание, что любовь нужна человеку как воздух. Ощутить потребность не столько в том, чтобы тебя любили, а в том, чтобы любить самому. Захотеть этого. В данном случае гораздо важнее, поверь мне, когда ты отдаёшь, а не получаешь. Конечно, мы все хотим быть любимыми кем-то, и это нормально, так устроена человеческая природа, но это лишь животная её часть, и этим ни в коем случае нельзя ограничиваться. Отдавать в этот мир любовь не менее необходимо человеку, и вот это уже касается твоей души. Иначе она зачерствеет и покроется пылью. А что касается «получать самому», то душе, по большому счёту, достаточно лишь знать, что она любима Богом, и всё. Ей для счастья этого вполне достаточно.
Артём вздохнул, закрыл глаза и прилёг на подушку:
– Хорошо, допустим, ты меня убедил, и я хочу этого. Но ты так и не сказал, как я смогу сделать это на практике, если не ощущаю не только любви, но даже элементарной симпатии к этим людям? Я специально вот ехал в автобусе и разглядывал тех, кто рядом сидит. От силы два-три человека, на кого я могу смотреть с каким-то интересом, а к остальным – либо никак, либо наоборот – только негатив.
– Ты по-прежнему понимаешь слово «любить», как обниматься, целоваться, вести задушевные беседы и прочее. Совсем нет. Любить человека, это как минимум не осуждать его, сопереживать и сочувствовать ему, относиться по справедливости. Почему ты не можешь посочувствовать тем, кто ударил тебя по голове бутылкой? Я же тебе говорил уже про это: таких только пожалеть и остаётся.
– Да в чём сочувствовать-то?! – снова стал кипятиться Артём. – Сочувствовать, это, как я понимаю, чувствовать то же, что и другой чувствует. Но что чувствует тот, который меня в спину толкнул?! Или тот, кто с вилкой на меня кинулся? У них же, мне кажется, вообще никаких чувств нет, или гадость какая-нибудь: где бы денег на водку взять да развлечься с дружками. И что? Я им в этом сочувствовать должен?
– Согласен. В этом, конечно, им сочувствовать не надо. Но вспомни, что говорил Иисус, когда его распинали на кресте. «Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят». Ведь делать такое могут только люди слепые духовно, чьё сознание находится на уровне животного или даже хуже. Разве не заслуживают они из-за этого жалости? Несчастные и заблудшие, губящие жизнь и душу свою, и при этом действительно не видящие этого. Но, понимаешь, Иисус ведь просил прощения у Бога не для самих людей, которые окружали его там, которые издевались над ним, а для их душ. Ведь и в таких людях есть что-то человеческое, и у них есть та самая душа, но она забита, унижена, загнана в самый дальний угол. Так вот пожалеть нужно именно эту душу, бедную и несчастную. Увидеть эту душу там, в глубине, под слоями грязи и мерзости и пожалеть её, ей посочувствовать в её страдании!
Но проблема в том, что мы не привыкли видеть в людях их души. Мы видим только внешнюю оболочку, и, если она нам не нравится, мы считаем, что этот человек не достоин нашей любви. Мы просто привыкаем осуждать всех вокруг, критиковать, считать недостойными нашей симпатии и сочувствия. И проблема тут снова в том, как мы вообще понимаем это слово – любовь. А про это я тебе уже говорил.
И я убеждён, что относиться к людям именно таким образом – это привычка. Мы переняли её от наших родителей, от друзей, от соседей, в конце концов, – от всего общества, в котором живём, потому что все вокруг так живут, вот и мы начинаем делать то же самое. Человек так устроен, что если он не включает свои мозги, то просто копирует окружение. Поэтому и важно учиться думать самому. И если ты хочешь изменить себя, научиться любить, ты должен вырваться из этого замкнутого круга! Ты должен сказать себе «Стоп!», я не хочу так дальше жить, я хочу научиться любить по-настоящему, любить людей так, как любит их Бог, любить их так, как я люблю Бога, потому что все они созданы Им же по образу и подобию Его. А образ и подобие эти заключаются, в первую очередь, в наличии души, в способности творить, созидать через любовь, а не в наличии головы, двух рук да двух ног. Но заблудились мы все в понимании этого, заблудились в самих себе. Вот что страшно! И продолжаем ходить в духовной темноте, губить себя, по сей день не ведая, что творим. И так изо дня в день всю свою жизнь. Продолжаем распинать, только уже не Христа, а друг друга, саму любовь своей ненавистью да невежеством распинаем! А впрочем, и Христа тоже распинаем, только уже в духовном плане, потому как отказываемся жить так, как он завещал. Поклоны бьём, посты соблюдаем, а любви ни на грамм больше не стало.
Дядя Гена опять подошёл к окну и замолчал. Молчал, задумавшись, и Артём. Он снова сел на диване и спросил:
– Ну и как вырваться из этого замкнутого круга?
– Что? А… как вырваться, говоришь? Начать видеть в каждом человеке человека. Стараться видеть в нём его душу, а не только оболочку из мяса и костей. Вот идёт тебе на встречу человек, а ты смотри на него и думай: «Я люблю тебя», ну или «вас», это неважно: как удобнее, как воспитание позволяет. Просто думай так и всё. Больше ничего и не требуется. И так с каждым встречным. Вошёл в автобус, посмотрел, кто рядом сидит, и скажи ему мысленно: «Я люблю тебя». Конечно, не надо говорить это вслух. Со временем заметишь, что просто перестал хотя бы коситься на незнакомых, осуждать тех, кто тебе чем-то не нравится. Я тебе серьёзно говорю – на первом этапе это банальная привычка. Бывает, что смотришь на кого‑нибудь, а сказать эти три слова просто не получается, будто внутри что-то против восстает, а ты всё равно говори, пересиливай себя как бы ни было тебе трудно. И старайся говорить это, обращаясь именно к душе его. Не зацикливайся на внешности, нравится она тебе или нет, думай о том, что там, за ней. Так, со временем, глядишь, и научишься мыслить по-другому. Но при этом с самим человеком ты можешь вовсе и не общаться, поскольку действительно не приемлешь его манеру поведения, его образ жизни, привычки, характер и прочее. Про это вообще лучше не думать. Никто ведь тебя не заставляет соглашаться с ним во всём, обниматься при встрече, улыбаться ему.
– И всё? – удивился Артём. – Больше ничего не нужно?
Дядька рассмеялся:
– А ты сначала попробуй. Может, потом скажешь: «Ничего себе, как трудно!» Но это лишь первая часть, так сказать – рефлекторная, поменять свою привычную реакцию на окружающих. А потом сложнее, когда ты сам становишься маленьким солнышком, когда внутри словно зажигается лампочка любви, которая просто светит всем вокруг независимо от того, есть ли кто рядом или нет. Вот так, как я тебе про солнце сказал. И ты, встречая человека, даже перестаёшь думать «Я люблю тебя», это происходит само по себе, ты по‑другому уже не можешь. И обратного пути тоже нет. Впрочем, падения будут, наверное, всегда, но ты увидишь, что любая ненависть, появившаяся в твоей душе, злоба к кому-либо, будут доставлять тебе же самому сильную душевную боль и страдание. Страдание от соприкосновения с нелюбовью. И это, на самом деле, тяжело, поэтому самому захочется снова вскочить на ноги как можно быстрее и стряхнуть эту грязь с себя. Иногда кажется, что рухнуло всё, что не получается ничего, погасла лампочка внутри. В такие моменты к Богу обращайся, Его о поддержке проси. И если будешь твёрд в намерении, то обязательно снова лампочка загорится.
Артём слабо улыбнулся:
– Надо будет попробовать.
– Попробуй. Ну как голова твоя, лучше стало после таблетки?
– Да, помогает. Слушай, я бы, наверное, немного поел уже.
– Давай, я сейчас чего-нибудь свеженького сварганю по‑быстрому. Только хлеба нет, я собирался с утра в магазин сходить, да вот с тобой разговорились.
– Давай я сбегаю, – предложил Артём. – Ты мне только кофту дай какую-нибудь тёплую, а то у меня одна была. Да, слушай, у меня же кошелёк ещё пропал с деньгами. Карточка только осталась, но у вас, кажется, в магазине карты не принимают, только наличку. А в райцентре я снять не успел, рано уехал.
– Вытащили кошелёк, что ли?
– Не знаю, наговаривать не буду, может, сам где выронил.
– Сейчас. – Дядя Гена дал племяннику деньги. – Возьми тогда сразу ещё спагетти тонких и к чаю чего-нибудь: халвы там, зефир, что будет… Пряники только не бери, я мучных этих сладостей как-то не люблю.
– Хорошо, – Артём подошёл к зеркалу, – сейчас только бинты эти сниму, а то хожу как не знаю кто…
– Может, не надо пока? Не торопишься?
– Ничего, там не сильно. – Он аккуратно снял повязку с головы. – Вот и ладно. Ну всё, я пошёл.
Лёгкий морозец на улице не отступал. Там, где солнце успело осветить своими лучами землю, иней растаял, и трава стояла мокрая, словно в густой холодной росе. Но там, где была тень, белые кристаллики льда лежали нетронутыми.
У соседнего дома Артём увидел во дворе Людмилу:
– Тётя Люда, добрый день! Я в магазин пошёл, может, вам чего-то купить заодно? – крикнул он соседке.
– Здравствуй, Артём! – подошла та к забору. – Ну раз такое дело, возьми мне соли крупной, для засолки которая. А то завтра капусту солить собралась, глянула, а соли-то у меня почти не осталось.
– Сколько взять?
– Килограмма три, мне хватит. Погоди, я тебе денег дам.
– Да не надо, сколько там она сто́ит-то, соль эта, копейки, – отмахнулся Артём.
– Ну как же? Всё равно.
– Не надо, вы и так, вон: то оладьев, то блинов наделаете. Чего, считаться, что ли, будем?
Людмила улыбнулась:
– Ну ладно, спасибо тебе.
Артём кивнул и зашагал дальше. Выйдя на центральную улицу, он увидел идущую навстречу ему небольшую группу школьников. Похоже, это были шести-, семиклассники, три-четыре девчонки и столько же пацанов. Они что-то громко говорили друг другу, смеялись, мальчишки задирали девочек, а те отмахивались от них пакетами со сменной обувью и хохотали. Раньше Артём не обратил бы на них никакого внимания и просто прошёл мимо. Сейчас же он внимательно посмотрел на ребятишек и мысленно сказал им: «Я люблю вас». Поразительно, но в тот же миг он ощутил, словно внутри у него что-то поднялось против этих слов – настолько неестественно и непривычно они прозвучали в его голове. Он никогда в своей жизни никому не говорил ничего подобного, разве что Эльвире, ну понятно, ещё дочке в какие-то моменты, да и то нечасто. «А ведь и вправду – как-то не по себе даже стало», – смутился он и отвёл глаза от ребят, которые прошли совсем рядом.
В кармане завибрировал телефон. Артём посмотрел на экран – звонила мать.
– Да, мам, привет, – он остановился на обочине.
– Алло, Артём, ты где сейчас, в деревне? Что у вас с Эльвирой случилось? – голос у матери был встревоженный. – Я позвонила ей, спросила, как там Полина, как у них дела, а она сказала, что ты ушёл из дома. Артём, что у вас произошло?
– Мам, ты только не волнуйся, пожалуйста, но ничего страшного и катастрофического не случилось. Да, я ушёл от Эльвиры, мы разводимся. Думаю, рано или поздно это всё равно бы произошло.
– Почему ты мне сразу не сказал? Ты сам в порядке?
– В полном, не переживай. Я в деревне у дяди Гены. Сейчас вот в магазин за хлебом пошёл. Всё нормально, поверь мне. Всё будет хорошо.
– Как там Геннадий-то? Жив-здоров?
– Да, он в порядке. Привет тебе передавал.
– Ну ладно… От меня тоже ему привет передавай. У Петра был? Ты долго там ещё будешь?
– Не знаю, как получится. Может, недельку ещё погощу. У Петра тоже был, у них всё по-старому.
– Ну ладно, – повторила мать. – А то я уж не знала, что и думать. Главное, уехал, а про то, что из дома ушёл ни слова. Ой, господи… Чего ж не живётся-то вам…
– Мам, не переживай. Да, я что хочу ещё сказать… – Артём сделал паузу. – Я тебя люблю.
– Что? – не поняла мать.
– Я говорю: люблю тебя, мам.
На этот раз на секунду замолчала мать.
– Спасибо, сынок, я тебя тоже люблю.
Артём убрал телефон и улыбнулся, на сердце у него словно немного посветлело. Он посмотрел по сторонам. По правую от него руку какая-то старушка хлопотала в небольшом огородике, что-то поддевала на вилы, перекладывала с места на место. Позади неё топталось несколько овечек. Они суетливо тыкались мордами старухе в карман, выпрашивая кусочек хлеба. Мысленно обращаясь к женщине, Артём уже смелее сказал про себя: «Я тебя люблю».
С облегчением вздохнув и расправив плечи, он пошёл дальше. Сердце колотилось словно от волнения, хотя, казалось, чего ему было волноваться? Он был один на пустынной улице, но внутри ощущал какие-то новые, непривычные для себя чувства. Словно что-то зашевелилось где-то там, в глубине его души и стало ворочаться, проситься на волю, но от этого было даже страшновато: а вдруг не получится ничего, а вдруг только хуже будет, может, тогда и не надо ничего ворошить, не надо никаких «Я тебя люблю», пусть всё остаётся по-прежнему, живут же как-то люди и без этого…
Из переулка вывернул на телеге пожилой мужик.
– Н-н-но-о, давай шевелись, ядрёна-матрёна, – чуть дёрнув вожжи, он лениво ругнулся на понурую лошадь. – Михална, здоро́во! – крикнул он бабке с вилами.
– Ай? – не поняла та и глянула на мужика, прищурив подслеповатые глаза.
– Я говорю: здоро́во!
– Фёдор, ты ли чо ли? Здоро́во, здоро́во…
– Ты кого там делашь-то?
– Да ботву картофельную прибрать надо, а то осталась вот. Как картошку-то копали, так сразу сжегчи хотела, да дожди не дали.
Мужик мельком глянул на поравнявшегося с ним Артёма, который тоже посмотрел на него и снова мысленно сказал: «Я люблю тебя». Как же это было не привычно! Внутри у него опять всё буквально съёжилось это этих простых слов. Артём смущённо отвёл глаза и стал смотреть в другую сторону. «Правда, как-то по‑дурацки всё это звучит», – он ускорил шаг.
И вот снова тот самый магазин «Продукты. Круглосуточно», снова та же продавщица с бейджиком «Зинаида».
– Добрый день, – улыбнулся Артём, подходя к прилавку-морозильнику. – Будьте добры, мне спагетти тонкие и халвы или зефира, что есть…
Не сказав ни слова, Зинаида повернулась и полезла в какую‑то коробку, стоявшую на полу под полками. Артём посмотрел на неё и, буквально пересиливая себя, мысленно сказал: «Я тебя люблю». У него было ощущение, словно он стоит на некоем экзамене перед строгим преподавателем. По правде говоря, к Зинаиде он не испытывал ни малейшей симпатии, можно сказать, что её манеры, наоборот, вызывали лишь неприязнь, но он снова посмотрел в её худую спину и повторил про себя дважды: «Я тебя люблю. Я люблю тебя».
Продавщица выпрямилась и положила перед Артёмом упаковку спагетти.
– Девушка, я просил тонкие, а это обычные, – как можно мягче сказал он.
– Уж какие есть, – бросила та.
– Ну тогда, значит, не надо. Вы бы хоть спросили, нужны мне такие или нет. – Артём почувствовал лёгкое раздражение к этой невесть чего возомнившей о себе работнице прилавка. – А что с халвой или зефиром?
– Есть и то, и другое. Что именно вам нужно?
– Зефир свежий? Не твёрдый, не засахаренный?
– Мужчина, я что, по-вашему, их все пробую, что ли? – Зинаида бросила на него недовольный взгляд.
– А что вы так со мной разговариваете? – нахмурился Артём. На смену лёгкому раздражению быстро пришло возмущение. Он тут же позабыл всё, что только что говорил про себя. – Нормально ответить воспитание не позволяет?
– Я с вами нормально разговариваю, – в голосе Зинаиды послышался металл. – А вот оскорблять меня не надо.
– Это у вас называется «нормально разговариваю»?
– Мужчина, вам что-то не нравится? – Зинаида уставилась немигающим взглядом куда-то в грудь Артёма.
– Да иди ты! Научись сначала с людьми общаться, а потом уж за прилавок вставай! – Артём выскочил на улицу, с трудом сдерживая возрастающий гнев и громко хлопнув дверью.
«Вот собака! Хамьё!» – внутри у него всё бурлило. Он посмотрел по сторонам, дядька говорил, что у них на «площадке» два продуктовых магазина. Есть ещё один где-то на самом въезде в деревню, но туда топать далековато. Чуть в стороне он заметил небольшой вагончик без вывески, только с небольшим графиком работы у двери. На него сразу и не подумать было, что это магазин, но оттуда как раз вышла тётка с полной сумкой.
– Скажите, там продукты продают? – спросил он её, когда она проходила мимо.
– Продают, – кивнула та, внимательно и с каким-то подозрением глянув на Артёма.
«Совсем уж я тут посторонний стал, – подумал он. – Смотрят, как на чужака. Никого ещё из знакомых не встретил, кроме бабы Нюры. А может, все уже и вправду поразъехались».
Он отошёл в сторону к фонарному столбу, достал сигареты и впервые за день закурил. Затянувшись пару раз, Артём немого успокоился: «Так, всё, тихо, тихо, – говорил он себе. Потом снова подумал о Зинаиде. – Ладно, фиг с тобой, мне плевать на то, что ты разговаривать с людьми не научилась. Твои проблемы. Я тебя всё равно люблю, понятно? И вот что ещё – жалко мне тебя, Зинаида. Хамишь людям и даже сама не видишь этого. Но я тебя вовсе не осуждаю, бедная ты баба, никто тебя этому не научил. Да, наверное, и не любил тебя никто особо. По-настоящему. Может, мамка с папкой ремнём пороли, а может, папки и вовсе не было, вот ты такая дура и выросла. А я тебя всё равно люблю, какая бы ты ни была. Вот так вот. Но за халвой пойду во-он в тот ларек, а ты тут стой одна без выручки, может, о чём и задумаешься когда-нибудь». Бросив окурок, он засмеялся своим мыслям и пошёл в магазинчик.
Тонких спагетти здесь тоже не оказалось, но зато Артём купил и свежего мягкого зефира, и хорошей, рассыпчатой халвы. Тамошняя продавщица даже разрешила ему попробовать её на вкус, отколов ножом небольшой кусочек. Он не забыл и про соль, взяв Людмиле целых пять килограмм: «Чего с ней сделается? Коли всю не использует, так пусть лежит, не испортится».
Выйдя на улицу, Артём улыбнулся. К этому часу стало заметно теплее. Солнце, ярко светившее в синем небе, понемногу всё же пригревало, хоть и заметно слабее по сравнению с летом. Иней, таявший на крышах, падал в лужи крупными звонкими каплями, словно на улице была весна.
Натужно ревя двигателем, из-за кустов на «площадку» вырулил рейсовый «ПАЗик». Недовольно фыркнув и скрипнув дверьми, он выпустил на волю своих пассажиров. Артём опять подошёл к тому же столбу и прислонился к нему спиной. Он стал смотреть на выходящих людей и каждому, кто появлялся из дверей, мысленно говорить: «Я тебя люблю».
Давалось это ему не просто. Ну чего бы не сказать три этих слова молодой блондинистой девахе с модной сумочкой на плече, лихо выпрыгнувшей на асфальт? Даже с удовольствием! Но вот показались два парня: лет двадцати, внешне похожие на тех, с которыми вчера случилась драка в кафе. У Артёма внутри всё замерло, не шли эти слова в их адрес. «Но ведь они только похожи на тех, может, это нормальные ребята. Чего ты? – говорил он себе. – Дядька вообще говорил, что на внешность и смотреть не нужно, к душе надо обращаться». Протяжно выдохнув словно перед поднятием тяжёлой штанги, он всё же послал каждому из парней мысленное «Я люблю тебя».
Всего пассажиров было порядка пятнадцати человек. Артём постарался не пропустить ни одного, и под конец ему показалось, что он даже вспотел. Он так разволновался, что снова закурил. Было ощущение, будто он проделал большую и трудную работу, однако в то же время на душе стало как-то легче и спокойнее. «Вот дела! Выходит, правду дядька говорил, что не так-то это просто. А может, это с непривычки? Ничего, прорвёмся!»
К приходу Артёма дядя Гена успел сварить куриный суп с лапшой.
– Ну как? Удачно сходил?
– Спагетти только не купил, а так всё взял: хлеб, халву, зефир. Были обычные, толстые спагетти, но я не стал брать, думаю, не к спеху, поди.
– Ничего, не к спеху. Позже куплю.
– Людмиле ещё соли взял для капусты. Когда туда шёл, то её увидел в ограде, спросил, не надо ли чего, она вот попросила соль купить. Я не стал сейчас к ней заходить, может, ты потом сам ей отдашь? Ей завтра нужно.
– Хорошо, вечером схожу, отдам, раз сам стесняешься.
– Да я не стесняюсь, но вы как-то уж по-соседски лучше, наверное, общаетесь.
– Ладно, ладно…
После обеда Артём помог дядьке вымыть посуду, и когда они ушли в комнату, решил поделиться с ним своим небольшим опытом:
