Алексей Поселенов
Десять дней октября
Когда Артём отдохнул после бани, сели к столу.
– Я знаешь, что спросить ещё у тебя хотел… – Артём взял большой поджаристый пирог. – Вот ты говоришь, что Богу надо, чтоб человек создавал энергию любви. Что в этом весь смысл нашего существования здесь на земле. Почему же Он тогда не помогает тем, кто старается так жить? Вот ты, вроде, стараешься делать всё именно так, стараешься не осуждать никого, по‑хорошему относиться ко всем, а сегодня тебя взяла собака и укусила. Почему Бог не помешал этому? Ведь после укуса ты явно не энергию любви генерировал, ведь всё равно – и на собаку, и на хозяйку, наверное, сердился. А не было бы этого укуса, глядишь, и меньше негатива было бы в мире. Разве не так?
– На первый взгляд – так. Но не всё так однозначно, племяш. Как бы Бог, по-твоему, предотвратил это? Молнией, что ли, собаку поразил?
– Ну я не знаю… мало ли как… Просто, чтоб не стала она тебя кусать.
– Так собака-то живёт по своим инстинктам. Не понравился я ей чем-то, или хозяйку свою, дом защищала. И с чего ты взял, что Бог не помогает? Помогает и очень даже сильно, но не в лоб, не так явно. Да и нельзя рассматривать лишь один этот случай, вырвав его из общего контекста. Я довольно часто вижу, что многие вещи в моей жизни складываются именно самым наилучшим образом. Просто видно это становится лишь по прошествии какого-то времени. А сразу – да, бывает, и ворчишь, и что-то не нравится, думаешь, что по-другому было бы лучше. Хочется чего-то, а не сбывается, злиться начинаешь. Но время какое-то пройдёт, посмотришь назад: нет, всё сложилось как надо. Вот и собака эта… Может, через неё мне Бог указал на то, что мало во мне этой самой любви, быстро теряю самообладание, раздражаться начинаю, а значит, надо ещё больше работать над собой. А не было бы собаки, то и не увидел бы этого. Или чего похуже – зазнался бы, стал бы думать, что достиг чего-то на этом свете. А вполне возможно, что получил обратку за мысли свои не самые лучшие.
– За какие это?
– Да утром вот, когда ты ушёл гулять, я сдуру телевизор включил, дай, думаю, посмотрю, что там в мире творится. Ну и попал на какую-то говорильню, ток-шоу по-ихнему. Нет, чтобы сразу выключить, да и всё, так посидел ещё, послушал, как они там кости всем перемывают. До того противно сделалось, что не утерпел, заругался прям, чуть не матюками. Чего ж вы, говорю, творите-то? И это ведь люди готовы гадость всякую нести только заради того, чтоб их по телевизору показали. Так вас сегодня покажут, а завтра снова забудут. Но они готовы даже за это грязью друг дружку поливать. Удивляюсь, как самим-то не противно?
– Ну и что? Нормальный-то человек туда и не пойдёт, а может, вообще это всё подставное, актёры играют. Так тоже бывает. Да и деньги им за это платят. Как по мне, так ты всё правильно сказал, – не понял, к чему клонит дядька, Артём.
– Так, правильно, может, по нашим, по житейским меркам. Да и то – по нашим с тобой, а иной ведь мечтает о такой «славе». Но сам-то я сколько негатива при этом выплеснул? Осуждение, критика… Ведь всё равно толку от моих слов нет, всё как было, так и будет. Нас же никто не спрашивает. Ну вот и вернулась ко мне моя агрессия обратно через эту собаку. Дескать, следи за собой.
– Да ну… – протянул, поморщившись, Артём. – Скажешь тоже. Если так за каждое слово собаки кусать начнут, так все бы уже на сто раз покусанные ходили.
– Во-первых, не за слово, а за эмоции, они и без слов могут быть. А во-вторых, все, да не все. – Дядька долил чая в опустевшие кружки. – Что один скажет, ему, может, ничего за это и не будет, а другому – на, получи быстренько бумерангом по затылку. Спрос со всех разный, потому как понимание жизни у всех разное. Если тебе обратно за что-то быстро прилетает, то этому только радоваться нужно, значит, Богу ты не безразличен, вот и поправляет Он тебя таким образом. Ему, конечно, никто не безразличен, но одному, я уже как-то тебе говорил, хоть кол на голове теши, он всё одно ничего не поймёт, так с него и спрос иной. А другой вроде бы правильно мыслит, но ошибся, сорвался на кого-то, выплеснул негатив и не увидел этого, так его подправить надо немного, указать на это, и, глядишь, опять человек живёт по совести. Я, конечно, не тешу себя мыслью, что много понимаю в этой жизни, но в меру того, что имею, то и получаю. Вот так вот.
– Но ты же сам говорил, что человек не может прожить без негатива. Всё равно, рано или поздно да будет и ругаться, и ссориться, и гневаться.
– Конечно. Но ведь это не значит, что надо рукой на всё это махнуть. Работать-то над собой в любом случае необходимо, вот в чём смысл. Погневался на кого – попроси потом прощения, не можешь лично, так хотя бы в мыслях, извинись перед Богом за негатив свой. А собака – это мелочи, я на этот случай смотрю именно так, поэтому зла ни на неё саму, ни на хозяйку не держу. То, что попенял на неё тебе, так это беззлобно. И если бы я сразу раскаялся в словах да мыслях своих после того как телевизор посмотрел, пожалел бы тех, кто там языками чешет, то, глядишь, и не было бы собаки этой. А я ведь этого не сделал, не обратил даже внимания, вот и напомнили мне. Так что, собака эта лишь инструмент в руках Божьих. Кстати, я то же самое думаю и в целом про всё наше человечество, не только про одного человека. С одной стороны, Бог реализует нашу волю, но делает это таким способом, чтоб указать нам на наши же ошибки. Закон кармы работает не только персонально, но и на народы, стра́ны, всё человечество.
– Значит, и я в яму грохнулся, и бутылкой по голове получил не просто так, а чтобы измениться? И всякие катастрофы, войны – это тоже неспроста?
Дядя Гена пожал плечами:
– Я думаю, что так. Тут самое главное, понять это, разобраться, что ты не так делаешь, где и в чём ошибся. Подчас это не просто, для этого критический взгляд на себя нужен, а не многие способны на это, к сожалению. Кто-то действительно свято верит, что он непогрешим, что он избранный, пуп земли, так сказать, и если кому и надо меняться, то только не ему, пусть другие это делают. Но всё это потом неизбежно на его же судьбе и отражается, поэтому всё, что нас окружает, мы сами, своими руками и сотворили. В этом плане мы сами маленькие боги, в этом мы похожи на Него: сами создаём свой мир, свой рай и свой ад. В этом суть нашей свободы, полученной от Него. Создаём или любовь, или антилюбовь, сами в этом живём и питаем всю Вселенную, и Бога и антибога. И если одному человеку проще разобраться со своим мышлением, то, когда речь идёт о коллективном сознании, о целых странах или народах, всё намного сложнее. Слишком уж велика инерция. Если одному человеку бывает достаточно, чтоб его собака укусила или бутылкой по голове получить, то применительно к народам тут и меры совсем другие.
– Гм, интересно. – Артём уже наелся, поэтому просто сидел и изредка отхлёбывал горьковатый чай. – Чай сегодня словно горчит немного. Ты какую-то новую траву добавил?
– Полыни щепотку бросил. А что, не глянется?
– Да нет, ничего.
– Я люблю с горчинкой. Если ещё меда в горьковатый чай положить, то вообще здорово получается. Ты-то сам как погулял? – Дядя Гена вытер полотенцем испарину, выступившую на лбу от выпитого чая.
– Хорошо, – довольно улыбнулся Артём. – Знаешь, здо́рово так прошёлся по местам родным, повспоминал, как с дедом Трофимом на речке рыбачили, калины наелся до́сыта.
– Ну вот и хорошо. Приезжал бы почаще, чтоб совсем уж не забывать родину свою.
– Буду, дядь Ген, приезжать, буду. Я тут ещё с девушкой одной познакомился.
– О как! Где это ты успел? В лесу, что ли?
– В лесу. Я круг большой сделал и обратно со стороны бора соснового шёл, так она мне навстречу попалась. Ольга, учительница ваша, в начальных классах преподает.
– А-а… Знаю такую, встречались как-то. В школе я у них был на классном собрании, рассказывал, как на шахте уголёк добывают. Мне показалось, вроде ничего она, серьёзная.
Артём улыбнулся:
– Мне она тоже понравилась Я даже телефон у неё попросил.
– Ну что ж, дело хорошее. Может, и завяжется у вас чего. Одному оставаться надолго негоже, у человека семья должна быть.
– Ну загнул тоже, семья… Полчаса прогулялись вместе… Про это говорить ещё рано. Так… Просто легко с ней как-то было.
– Иногда и пяти минут бывает достаточно, чтоб понять, твой это человек или нет. А дальше уж от тебя зависит.
– А как же «браки заключаются на небесах»? – племянник хитро подмигнул дядьке.
– Ну, так вот Бог и свёл тебя с ней. Не так, разве? А там-то ты уж сам что-то делать должен. Под лежачий-то камень вода не течёт. Если сиднем сидеть на пятой точке, само ничего не сложится.
Артём замолчал, просто сидел и смотрел в тёмное окно, в котором отражался стол, они с дядей Геной и вся небольшая прихожая-кухня. «Наверное, и вправду было бы хорошо, если б завязалось у нас что-нибудь с Ольгой», – всё же подумал он, а вслух сказал:
– Знаешь, даже домой ехать завтра как-то не хочется.
– Так, может, позвонишь, да ещё пару деньков тебе отдохнуть дадут?
– Нет, дядь Ген, тут дело уже не в отдыхе. Перед шефом будет неловко. Он там хлопочет за меня, помочь с этой должностью хочет, чтоб жильё было, а я тут буду сидеть, прохлаждаться. Нет уж, поеду.
– Ну да, наверное, ты прав. Во сколько хочешь ехать?
– Торопиться не буду. Ты знаешь когда последний автобус из райцентра в область идёт?
– Кажется, часа в три.
– Ну вот, тогда отсюда на двенадцатичасовалом поеду. Успею же? А завтра отосплюсь ещё.
– Ну давай. – Дядя Гена встал, потянулся руками в стороны, покрутил головой, разминая шею. – Засиделся, чего-то.. Ты чаю ещё будешь?
– Нет, дядь Ген, спасибо. – Артём чуть помолчал. – Слушай, вот ты говорил, что, хороших людей на земле больше, чем плохих. Может, оно, конечно, и так, но мне всё же кажется, что в последние годы злобы в людях стало больше. По-моему, раньше такого не было. Я, конечно, совсем ещё пацаном был, но прекрасно помню, что народ как-то добрее был, что ли.
– Не знаю, Артём. – Дядька привалился плечом к косяку. – Тут я с тобой не могу согласиться. На самом деле и раньше всяких хватало, и хамство было, и преступность была, и гадости люди друг другу делали предостаточно. Так что, положа руку на́ сердце, я не стал бы идеализировать то время. А что касается злобы… Сейчас этого добра намного больше из телевизора идёт, из газет, из интернета, вот и кажется, что вокруг одна злоба и есть. А раньше такого просто не было. Государство за этим следило, что, как мне кажется, было абсолютно правильным. Сравни советские фильмы с современными. Ведь они в большинстве своём действительно учили добру, были светлые, хорошие. В газетах не было всяких сплетен с криминалом. Вот и создавался в целом довольно позитивный фон. Сейчас народ, мне кажется, просто устал от этой чернухи. Но если брать самих людей, то в чём-то ты, может, и прав. Помнишь, я говорил тебе, что человек существует на стыке физического и тонкого миров? Что половина в нём от животного, а половина – от Бога.
– Конечно, помню.
– Ну так вот, любое животное начинает вести себя агрессивно, когда перестаёт чувствовать себя в безопасности, когда на него нападают или им овладевает страх. В девяностые нас всех лишили этой самой безопасности, лишили уверенности в завтрашнем дне. Фактически, людей бросили на произвол судьбы, причём бросили те, кто должен был больше всего радеть о своём народе, о своей стране. И сейчас в некоторых людях сидит глубинный страх за свою жизнь. Они не знают, кому верить, во что верить, на кого опереться. Они просто боятся. Никто не знает, что будет завтра, и поэтому в людях просыпается глубинный животный инстинкт борьбы за выживание, а это всегда связано с агрессией. Из общества, где каждый был другому «друг, товарищ и брат», нас бросили в общество с жёсткой конкуренцией. А что такое конкуренция? Это борьба. А где борьба, там и агрессия, вот и всё. Даже если на тебя в данный момент никто не нападает – всё равно лучше показать зубы, заранее, на всякий случай. Пусть знают, каков я! Добрый взгляд и мягкость считаются многими за признак слабости, поэтому и смотрят друг на друга хмуро да исподлобья. А потом словно снежный ком: одно цепляет другое и так далее. Те, в ком духовное развито сильнее, не позволяют себе скатываться в откровенное хамство, остаются людьми. А те, у кого преобладает животное, не могут контролировать свои звериные инстинкты, они‑то и становятся более грубыми и агрессивными. Вот как-то так получается. Но самих людей в этом винить нельзя, их лишь пожалеть надо. Ну что? Ты, наверное, уже спать хочешь? Стелить тебе?
– Да ладно, иди печку топи, я сам себе постелю. Чувствую, спать сегодня буду без задних ног, нагулялся за день.
10 октября
Наутро Артём и вправду разоспался. Наверное, сказалась вчерашняя прогулка и баня. Проснулся он от шёпота в прихожей.
– Геннадий, на вот, Артёму от меня пусть гостинцы будут, – говорил Людмилин голос. Тихо звякнуло обо что-то стекло.
– Хорошо, передам, – тоже шёпотом ответил дядя Гена. – Он на двенадцать ехать хочет, надо уже будить его, чтоб позавтракал не торопясь.
– Ну ладно, привет ему от меня передай да пожелай хорошей дороги. Побежала я. – Чуть скрипнула входная дверь, и Людмила ушла.
Артём открыл глаза. Было уже совсем светло, в окно врывался яркий солнечный свет, и виднелся краешек сочного синего неба. В комнату заглянул дядя Гена. Увидев племянника, сказал:
– Проснулся? А то я уж сам будить тебя собрался. Девять уже, начало десятого.
– Вот я дал сегодня, – Артём с удовольствием потянулся и сел на диване, широко зевнув. – Часов двенадцать, наверное, проспал.
– Ничего, иногда это нужно, выспаться хорошенько.
– Как там сегодня на улице? Холодно?
– Да, подморозило. Снега, правда, больше не было, ветер северный тянет, но солнце светит, так что днём, думаю, всё равно таять начнёт. Иди умывайся, да завтракать будем.
Возле входной двери в ряд стояло несколько банок с соленьями, с мёдом и с вареньем.
– Вот, возьмёшь домой гостинцы. От меня тут вам мёд да огурчики с помидорами, и Людмила только что была, две баночки варенья малинового принесла тебе да удачной дороги пожелала.
– Спасибо ей от меня передай. Хорошая она женщина, я смотрю.
– Хорошая.
– Только куда нам столько банок? Я же не утащу, – запротивился было Артём.
– Утащишь, ты парень здоровый, чего прибедняешься? Вторую сумку я тебе дам. Свою на плечо повесишь, а эту в руки, вот и всё. Тут до «площадки» я тебе помогу донести, а там с автобуса на автобус… Дотащишь как-нибудь.
– Ну ладно, дядь Ген, спасибо тебе.
На «площадку» пошли загодя, чтоб не торопиться и не бежать. Ветер переменился на западный, и солнце стало помаленьку припекать. С крыш закапало словно весной, а под ногами постепенно образовалась снежная каша.
– Ну что, дядь Ген, давай прощаться. Спасибо тебе за всё, ну и… – Артём вдруг снова ощутил, как к горлу подступил комок. «Какой-то я сентиментальный делаюсь», – подумал он и сказал: – ну и… пожелай мне удачи.
Дядька крепко обнял племянника:
– Давай, племяш! Удачи тебе и всего самого хорошего! Приезжай, не забывай дядьку, я только рад буду.
– Приеду, обязательно приеду. Я теперь к тебе часто ездить стану, честно говорю.
Дядя Гена подмигнул:
– Ой, не ври. Не ко мне, однако? – и засмеялся.
– Да ну тебя! Говорю, к тебе, значит, к тебе. Ты-то сам что делать будешь? Тебе зимой совсем скучно, наверное? Только печку топить да двор от снега чистить. Больше и заняться нечем.
– Ну почему? Я вот собирался на той неделе на речку сходить, прутьев тальниковых нарезать. Хочу корзинки зимой поплести. А так – книжки читаю, в библиотеку хожу, у нас неплохая в клубе есть, там много чего интересного ещё с советских времён осталось. Хотя, конечно, зима не лето, да я уж привык.
Из-за поворота показался «ПАЗик». Он привычно сделал крутой разворот на пятачке и открыл двери. После того, как вышли приехавшие, пассажиры – от силы человек десять – стали не спеша входить внутрь. Дядька с племянником ещё раз крепко обнялись.
– Ну давай, счастливого пути тебе. Матери привет передавай, она бы сама хоть как-нибудь приехала, на пенсии ведь, время есть.
– Ладно, дядь Ген, передам. – Артём подхватил тяжёлые сумки и последним вошёл в салон. – Сам в гости приезжай.
Водитель сразу же закрыл двери и тронулся: время было ровно двенадцать. Дядя Гена проводил автобус взглядом, пока тот не скрылся за поворотом, и пошёл домой.
Артём снова сел на заднее сиденье, ему здесь больше нравилось. Задумчиво посмотрел на синее небо, выглядевшее в этот холодный октябрьский день совсем по‑весеннему. В пока ещё белых полях искрился под солнечными лучами быстро таявший снег. От его ослепительной белизны хотелось закрыть глаза, но и глядеть на эту жизнерадостную картину тоже хотелось, поэтому Артём щурился, улыбался, но глаза не закрывал.
Он возвращался домой, но это был уже совсем другой Артём, не тот, который ехал к дядьке десять дней назад. Он понимал это сам, ощущал, что жизнь его уже никогда не будет прежней, что в ней начался новый этап. «Всё будет хорошо, – подумал он и улыбнулся. – Всё будет как надо. Я верю и очень этого хочу».
