Алексей Поселенов
Десять дней октября
7 октября
За ночь снова основательно подморозило, и туфли Артёма громко стучали по замёрзшей грязи, когда он в темноте шёл на «площадку» к семи часам утра. На востоке небо начинало чуть‑чуть светлеть, где-то по дворам тявкали собаки, деревня нехотя просыпалась.
Дядя Гена вызвался проводить племянника до самой «площадки»: «Ничего, прогуляюсь немного, а то давно уже не ходил никуда».
– Когда обратно-то будешь? – спросил дядька, когда они поджидали автобус.
– Думаю завтра вернуться. Постараюсь за сегодня всё сделать, и завтра пораньше приеду.
– Ну ладно. Матери привет передавай.
Дорога в обратную сторону занимала меньше времени, так как в райцентре не надо было долго ждать автобуса, шедшего в областной центр. Если всё обходилось без задержек, то на месте можно было быть уже к часу дня.
Заняв своё место в таком же «МАНе», как он ехал сюда, Артём закрыл глаза и задумался. Голова практически перестала болеть, и он чувствовал себя значительно лучше. «Может, это Он до тебя достучаться хочет?» – вспомнилась фраза, сказанная вчера дядей Геной. Да, как-то круто у него всё поворачивалось в последнюю неделю. Думал, съездит в деревню, ну гульнет пару раз – с Петром, с Игорем, не без этого. Постарается выкинуть из головы Эльвиру, Олега, развеется и всё пойдёт по-старому: работа, друзья, те, которые остались, с жильём что-нибудь решил бы со временем, а пока снял бы квартиру однокомнатную или у матери перекантовался бы месяцок-другой. А получалось так, что перевернулось всё в голове.
Конечно, жилищные вопросы сами собой не решились, вопрос развода с женой никуда не уходил, но внутреннее мироощущение у Артёма при этом значительно изменилось. Самое удивительное, что у него просто не получалось думать ни об Эльвире, ни об Олеге так, как это было в первый вечер, когда он пришёл к Ильшату. Он со странным интересом замечал, что где-то в глубине души действительно начинает относиться к ним с жалостью. Это чувство было настолько непривычно ему, что он буквально ощущал от него физический дискомфорт. Иногда ему вдруг хотелось выругаться, снова сказать в адрес жены что-то гадкое, обозвать её нехорошими словами, чтобы вернуться в более привычное для себя эмоциональное состояние, но и это у него не получалось, поскольку он чувствовал, что в итоге ему станет только хуже.
«И что сейчас со всем этим делать? – думал он, глядя в окно. – Словно кто-то подвесил между небом и землей. Как дальше быть? Или это, правда, лишь дело привычки и нужно просто подождать, куда всё само вывернет?» Он стал смотреть на пассажиров, сидящих впереди него и мысленно говорить каждому: «Я тебя люблю». Довольно быстро мысли об Эльвире с Олегом куда-то исчезли, а он почувствовал себя вновь спокойнее, даже захотелось просто улыбнуться, безо всякой причины.
Рядом с ним сидел средних лет мужчина в тёплой осенней куртке и кепке. Артём посмотрел на него и снова мысленно произнёс: «Я люблю тебя». «Блин, если бы кто-нибудь мне десять дней назад сказал, что я взрослому незнакомому мужику буду говорить, хоть и не вслух, «Я люблю тебя», я бы точно покрутил пальцем у виска», – усмехнулся он. Мужчина, видимо, заметил боковым зрением улыбку соседа и посмотрел на Артёма. Потом, тоже улыбнувшись, сказал:
– Скоро, наверное, уже снег пойдёт.
– Наверное, – согласился Артём и почувствовал, что от этих простых слов, сказанных ровным тоном, от этой простой улыбки, у него стало на душе сделалось отчего-то тепло и покойно.
Он закрыл глаза и откинулся на спинку: «Дядька, чего же ты мне наговорил такого, что я не могу дальше жить так, как жил раньше? Любовь… «агапэ»… душу видеть… к ней обращаться… Может, ты и прав».
На транзитных остановках Артём выходил из автобуса, но не для того, чтобы покурить, а чтобы просто немного размять ноги. На перронах толпились пассажиры и провожающие, а Артём снова «упражнялся» на них: глядел на каждого и упорно говорил про себя «Я люблю тебя». Он старался не обращать никакого внимания на то, как человек выглядит, сколько ему лет, что он делает. Конечно, когда выскакивала какая-нибудь шумливая компания подростков, ведущих себя явно вызывающе, у него вспыхивало в душе привычное раздражение, он косился на них, но старался сразу же брать себя в руки и не позволял этому чувству захватывать его целиком, понимая, что это лишь автоматическая реакция. А потом, успокоившись, так же говорил про себя: «Я люблю вас».
По сути, он занимался этим лишь второй день, однако уже заметил, что стал чувствовать себя намного спокойнее. С одной стороны, непривычно, подчас дискомфортно, но – спокойнее. Это было какое-то глубинное ощущение. Так спокоен океан где-то там, в своей глубине, куда не достаёт ветер, и где нет волн, бушующих наверху. А дискомфорт он относил на то, что просто не привык ещё к такому мышлению. Ему казалось, что мозг банально сопротивляется новым мыслям, ему по-прежнему требовалось критиковать, осуждать, злиться на кого-то. Но Артём в такие моменты резко говорил себе: «Стоп, хватит! Не хочу!», и уже через секунду, поднявшаяся было где-то в глубине души более привычная, но неприятная эмоция замирала и уступала место тишине.
Приехав на вокзал в областной центр, Артём закинул сумку на плечо и пошёл на автобусную остановку. В это время в кармане завибрировал телефон. Достав мобильник, он увидел, что это был Олег.
– Да, – ответил Артём.
– Алло, братан, здоро́во! Ты куда пропал? – закричал тот в трубку. – Звоню, звоню тебе, а ты то не отвечаешь, то недоступен.
– Да я уезжал.
– Куда? И не сказал ничего. Всё нормально? – в его голосе Артём всё же уловил нотку некой натянутости и неискренности.
– Нормально.
– Ну ты это… заходи сегодня вечером после работы. Посидим, а то я уже соскучился по морде твоей, – Олег засмеялся. Похоже, он был чуть навеселе.
Артёму стал неприятен этот разговор.
– Алло, – сказал он, – тебя не слышно.
– Я говорю, соскучился! – снова крикнул бывший друг.
– Алло, не слышу ничего, со связью что-то. Перезвони, – и Артём нажал на кнопку с красненькой трубочкой.
Затем он зашёл в «Контакты», выбрал там «Олег», затем «Внести в чёрный список» и нажал «Ок». «Извини, Олег, я тебя люблю и, если честно, мне тебя действительно жалко, но общаться с тобой я больше не хочу и не буду. Бог тебе судья, – подумал он, пряча мобильник обратно в карман куртки. – Отпускаю на все четыре стороны».
«Впрочем, надо сделать ещё один звонок», – он снова достал телефон.
– Алло, Эльвира, – сказал он, когда жена ответила на вызов. – Я хотел предупредить тебя, что зайду сегодня вечером, мне надо забрать кое-какие вещи.
– Пожалуйста, – голос жены звучал холодно и безэмоционально. – Мог бы и не предупреждать.
– Я на всякий случай. Чтобы ты знала заранее, и не возникло никаких эксцессов. Зайду часов в семь.
Сначала он поехал к матери. Она, проработавшая тридцать лет в школе учителем начальных классов, вышла на пенсию в пятьдесят лет по льготному стажу и с тех пор занималась репетиторством. Сама ни к кому не ездила, детей привозили к ней на дом, поэтому Артём был уверен, что она будет дома, и звонить заранее не стал. «В крайнем случае подожду немного. Только надо бы в магазин сначала зайти, купить чего-нибудь из еды», – подумал он, выходя из автобуса.
Зашёл в ближайший к матери супермаркет. Всё это время он старался не изменять своей новой привычке: людям, попадавшимся навстречу, продолжал мысленно говорить «Я люблю тебя» или «Я люблю вас». Всем без исключения. Ему даже стало нравиться это. Хорошая погода способствовала не менее хорошему настроению. В городе, казалось, было теплее, чем в деревне. Солнце светило ярко, а в лужах даже возились растрёпанные городские воробьи.
Взяв магазинную тележку, он пошёл между высоких стеллажей. Не зная, что есть у матери из продуктов, решил на всякий случай взять пачку чая, полпалки «Докторской» колбасы, пачку сливочного масла и батон хлеба. «Надо ещё куриных яиц взять. Можно будет утром сварить или яичницу сделать», – Артём подошёл к нужной полке. Покупая яйца, он всегда проверял их – нет ли битых или треснувших. Открыв пластиковую упаковку, он стал одно за другим доставать яйца и осматривать их. Действительно, одно оказалось треснувшим. Открыв соседнюю коробочку, он поменял битое яйцо на целое.
– Ай молодец какой! – вдруг услышал он позади себя женский голос. – Покрупнее яйца выбираем, да?
Толстая краснолицая тётка в зелёном пуховике и такой же вязаной шапке в упор смотрела на Артёма с явной неприязнью. Он растерялся:
– Почему покрупнее? Там просто одно битое было, я на целое заменил.
– Ну, ну… битое. А то я не видела. Совсем уже совесть потеряли!
– Женщина, чего вы ерунду несёте? Вам заняться больше нечем? – Артём опешил от таких слов, но старался оставаться спокойным.
– И хамит ещё старшим! Вы только гляньте на него! – явно привлекая внимание, довольно громко сказала тётка. Она, похоже, была настроена на скандал.
На них действительно стали смотреть другие покупатели. У Артёма кровь прилила к голове, и его бросило в жар. Он в упор смотрел на женщину и не находил, что ответить. Ситуация была наиглупейшая, в самом деле – не доставать же битое яйцо обратно и не демонстрировать его всем вокруг? «Дурдом какой-то», – подумал он, ощущая себя словно в тумане.
– Стои́т, яйца покрупнее себе выбирает, да ещё и хамит, когда ему замечание сделали! – не унималась толстуха.
– Да иди ты… дура, – тихим шёпотом яростно сказал тётке Артём, резко повернулся и быстро зашагал прочь ни на кого не глядя. От хорошего настроения не осталось и следа.
– Чего?! – закричала та вслед. – Хам невоспитанный!
Но Артём уже скрылся за дальними стеллажами. «Как так‑то?! – сердце у него бешено колотилось, он остановился, но успокоиться никак не мог. – Ну как так-то?! Что же это такое? Чего ей от меня надо? И ведь врёт, жаба! Врёт как дышит. Ну почему же люди такие бывают?! Откуда они берутся? Неужели им просто нравится скандалить? Но зачем?! Почему?! И ведь она же наверняка так себя всегда ведет, со всеми. Ведь не первый же я, кому она подобные вещи говорит. А ей уж лет под пятьдесят, наверное, даже больше».
Он стоял перед полками с какими-то кастрюлями и делал вид, что разглядывает их. Несколько раз глубоко вздохнув, он через некоторое время немного успокоился и, выйдя из-за своего укрытия, медленно пошёл с тележкой по проходу. «Ладно, если бы я действительно яйца крупнее выбирал, а то ведь не так всё это. И чувствуешь себя в такой момент как идиот последний. Вроде обвиняют тебя в чём-то, люди смотрят, и кажется, надо бы объяснить им, что неправда это, оправдаться, но в чём оправдываться-то? Что объяснять? Что я всего лишь битое яйцо заменил на целое? Но ведь это же глупо! Это же унизительно, в конце концов! Но что тогда? Что? В морду бить? Силой и таким же хамством отвечать? Но что тогда будет? Так ведь она ещё и баба, бить ведь не будешь, тем более в магазине. А если они кроме силы больше ничего не понимают? Вот так вот убегать сразу? Как же это всё гадостно».
Вдалеке, возле паллет с овощами, Артём снова увидел ту тётку. Она, нахмурившись, набирала в пакет картошку. Сердце у него снова заколотилось. «Свинья толстая», – подумал он со злостью, повернулся и быстро пошёл на кассу.
Мать открыла дверь и с удивлением посмотрела на сына:
– Ой, Артём… Привет. А чего ты не сказал, что сегодня приедешь, когда я звонила? Ты чего такой, словно на взводе?
– Да так… – хмуро бросил он, разуваясь. – Мелочи жизни, не обращай внимания.
– Ну ты хоть расскажи, что там у вас с Эльвирой-то произошло? Почему вот так вот сразу?
– Мам, ничего не сразу. К этому уже давно всё шло. Ну а тут – всё, капнула последняя капля. Только давай сейчас не будем об этом, а? Настроения нет. Потом как-нибудь сам расскажу.
Мать пожала плечами:
– Как знаешь. А что это за кофта на тебе? Где твоя? Я эту у тебя ни разу не видела.
– Да моя испачкалась, выбросить пришлось. Эту дядя Гена дал.
– Дядя Гена? Как он там, кстати?
– Всё хорошо у него. Привет тебе передавал.
– Спасибо. Ты пообедаешь у меня?
– Не откажусь. Я поем, вещи у тебя кое-какие выложу, и мне на работу забежать надо будет. Потом домой, в смысле туда, к Эльвире, заберу тоже кое-что из своего, а потом снова к тебе. У тебя переночую и завтра снова в деревню поеду.
– Опять в деревню? Я думала, ты уж совсем вернулся.
– Да нет… Мне просто на работу нужно, ну и кое-что дома взять: вещи тёплые и так, по мелочи. Отпуск-то ещё впереди почти весь, чего мне тут в городе сидеть?
Пока мать разогревала обед, Артём прилёг на диван и закрыл глаза, положив руку на голову. На душе было мерзко и гадостно. У него было ощущение, словно он наступил где-то на улице в собачье дерьмо, притащил его домой, и оно непрестанно воняет. После того, как та тётка устроила скандал в магазине, у него напрочь вылетело из головы всё, о чём он думал до этого. Всех этих «я тебя люблю» словно и не бывало. Когда он шёл из супермаркета к матери, то просто не замечал окружавших его людей, прохожих, шедших навстречу, не говоря уж о том, чтобы говорить им что-то. «Как же так-то? – думал он сейчас, лёжа на диване. – Вот так вот подошёл к тебе какой-то человек, нахамил на ровном месте, ляпнул чего-то про какие-то несчастные яйца, и сразу всё псу под хвост?» К горлу снова подступил комок, но на этот раз от ощущения полного бессилия перед элементарным хамством. Он вспомнил ещё и Зинаиду, продавщицу из деревенского магазина. Но там ему как-то удалось быстро взять себя в руки. А тут…
«Господи, ну как так-то? – сжал губы Артём. – Ну почему такое происходит? Я же хочу любить! Готов любить! Я согласен любить! Но что я могу поделать с собой, если не получается по‑другому реагировать в таких ситуациях? Как там дядька говорил? Автоматически реагируем, рефлекторно. Но в силах ли я это изменить?»
– М-м-м… – он замычал, сев на диване и обхватив руками голову, которая снова разболелась.
– Сынок, иди мой руки и обедать, всё готово, – крикнула с кухни мать.
«Эх, тётка, тётка… – грустно думал Артём, молча хлебая горячий борщ, – тебе-то это зачем? Неужели это тоже привычка такая – скандалить? Как же так жить-то можно? – и вдруг он совершенно неожиданно почувствовал вместо гнева жалость. – Слушай, а ведь она и вправду с таким характером всю жизнь живёт. Ведь это же мучение, должно быть, – видеть вокруг себя только врагов, видеть один негатив, а если нет его, так самой выдумать. Какое у неё лицо было, когда она потом картошку накладывала – словно весь мир ей должен».
– Артём, ты какой-то не такой сегодня. Сидишь, молчишь… О чём думаешь-то? Поделись хоть, – мать с тревогой посмотрела на сына.
– Ничего, мам, так это я… Задумался просто. Всё нормально, не волнуйся. Да, кстати… От дома-то нашего деревенского, считай, ничего не осталось, – и он горько усмехнулся.
– Как это?
– А вот так. Покупатели наши, которым мы дом-то в своё время продали, уехали в город обратно. А дом на слом пустили, вот так.
– Ой как жалко! – мать всплеснула руками. – Прям, совсем ничего не осталось?
– Сруб один стоит со стропилами и всё. Ни бани, ни стайки нет уже. А усадьба вся полынью да лебедой заросла. Да, баба Нюра поклон тебе передавала.
– Жива ещё? Как она там?
– Жива. Да я долго-то с ней не разговаривал. Так, постояли пять минут.
Закончив обедать, Артём выложил из сумки вещи и поехал на работу. В их службе безопасности работало больше ста человек, но в основном это были простые охранники на строительных объектах, по сути – обычные сторожа. В главном же офисе было всего десять сотрудников вместе с начальством. Павленко занимал отдельный просторный кабинет на одном этаже с генеральным, тут же были кабинеты всех остальных замов, бухгалтерия, проектировщики. У Артёма тоже был свой небольшой кабинетик, но этажом ниже, возле большой комнаты, которую занимали остальные восемь человек отдела. Некоторые, как Ильшат, курировали охрану конкретных объектов, а некоторые занимались вопросами экономической безопасности, проверяли надежность контрагентов, обеспечивали компьютерную и информационную безопасность.
Придя на работу, Артём решил в первую очередь зайти к своим, а потом уже подняться к Кутейко.
– Всем привет, – поприветствовал он сотрудников, сидевших за столами, расставленными вдоль стен и отгороженными друг от друга невысокими перегородками. – Как дела идут?
– Добрый день, Артём Алексеевич, – подняли головы те, кто был на месте, – всё нормально.
Артём подошёл к Ильшату.
– Здоро́во, – пожал он руку товарищу. – Нового ничего не слышно?
– Да нет, – тот поднялся с кресла. – Сидим вот, копаемся.
– Петрович у себя?
– С утра у себя был, а после обеда я его не видел ещё.
В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошёл Кутейко.
– Здравствуйте, товарищи, – сказал он громко, затем быстро стрельнул глазами по сторонам и остановил взгляд на Артёме. – О, и Сотников здесь! Прекрасно. Артём Алексеевич, разве вам не передали, что я искал вас?
– Здравствуйте, Борис Васильевич! Передали, я только что пришёл и как раз хотел к вам зайти.
– Спасибо, но в этом уже нет необходимости. Как видите, я сам здесь.
Кутейко заложил руки за спину, не спеша прошёлся по комнате и, встав у окна, стал что-то разглядывать на улице. Артём молча смотрел на него, остальные тоже подняли головы и с интересом наблюдали за замом генерального: он был у них не частым гостем.
– Артём Алексеевич, – примерно через минуту сказал Кутейко, продолжая глядеть в окно, – скажите, пожалуйста, почему вы нарушаете утверждённые генеральным директором нормативные документы?
Артём опешил. Он, конечно, не ожидал от Кутейко хороших новостей, но и такого поворота тоже:
– Я не понял, Борис Васильевич, вы о чём? Какие документы?
– А вы не знаете? Вы нарушаете установленный в компании порядок, а, следовательно, внутреннюю дисциплину, – Кутейко говорил размеренно, чеканя слова, словно шаг на параде.
Артём молчал. Молчали все остальные, боясь пошевелиться. Кто-то пригнулся пониже, чтобы его не было видно из-за перегородки.
– Когда я нарушал порядок? – Артём и вправду ничего не понимал. Он снова почувствовал себя так же, как с той тёткой в супермаркете: его обвиняют, а он понятия не имеет, в чём виноват.
– Вы в курсе, что в компании существует утверждённый генеральным директором график отпусков?
«Ах, вот в чём дело, – дошло до Артёма. – Ерунда какая‑то… Тоже мне, нашёл нарушение».
– Так я же согласовал с Павленко.
– Артём Алексеевич! – повысив голос, Кутейко резко повернулся к Сотникову на каблуках. – Я не спрашиваю вас, что и с кем вы там согласовали, я вас спрашиваю, почему вы нарушаете утверждённый генеральным директором график отпусков?! Вы согласовали этот вопрос с ним?
– Нет, – нахмурился Артём. – Но я же не пойду к нему сам.
– То есть вам плевать на то, что на графике стоит его подпись? – словно не слыша его, продолжал заместитель генерального по общим вопросам. – Вы сами тут порешали что-то и всё, так? Ну что ж, я ещё доложу генеральному директору о вашей с Павленко самодеятельности. Уж от кого от кого, а от службы безопасности я такого не ожидал. Ладно какой-нибудь сварщик, но чтобы заместитель начальника такой службы позволял себе такие вещи. Как вы будете после этого требовать дисциплины от своих подчинённых? – Кутейко повёл рукой в сторону попрятавшихся за перегородками сотрудников.
– Борис Васильевич… – начал было Артём, но потом понял, что что бы он сейчас ни сказал, всё будет абсолютно бессмысленным.
Перед ним стояла не толстая тётка, которой можно было хоть шёпотом, но сказать «дура!» и сразу же уйти, а потом постараться и вовсе забыть о ней. От этого солдафона, наделённого властью, так просто не уйдешь. Артёму стало невыносимо противно. Ведь этот гладко выбритый, пожилой уже человек в отутюженном дорогом костюме сознательно унижал его перед подчинёнными, понимая, что Артём никуда от него не денется, а тем более, не сможет ответить ему тем же. Он наслаждался своей властью и с удовольствием демонстрировал её.
«Господи, за что мне всё это сегодня? Что за неделя такая выдалась? Ведь это же тоже своего рода хамство, но и тут ведь в морду не дашь, хотя он и мужик. Это хамство совсем другого рода», – думал Артём, глядя в сторону.
– Что – «Борис Васильевич»? Я уже шестьдесят лет как Борис Васильевич. А вы только начинаете свою карьеру на руководящей должности, но, боюсь, она у вас может не задаться с такими замашками.
– Да какими замашками?! – всё же не сдержавшись, резко выкрикнул Артём. – Чего тут такого-то?! Раньше на полтора месяца или позже? У меня семейные обстоятельства так сложились. Всякое же в жизни бывает. Павленко был не против. Я же не молчком убежал, никому ничего не сказав.
– Ах, вот оно что… Чего тут такого, значит?! Ну что ж… Всё ясно с вами, Сотников. Но имейте в виду, что этот разговор ещё не окончен, – и Кутейко, снова повернувшись на каблуках, быстро вышел из кабинета.
– Вот идиот-то, – тихо пробормотал Ильшат со своего места.
На Артёме лица не было.
– Ладно, давайте… Я пошёл, – махнув рукой, он тоже вышел из кабинета.
Поднявшись на этаж выше, Сотников заглянул к Павленко. Тот болтал по телефону, но, увидев зама, махнул ему рукой: «заходи!». Артём вошёл, но садиться не стал, а остался стоять, нервно переминаясь с ноги на ногу.
– Послушайте, Сергей Петрович, – начал он на «вы», когда тот закончил разговор, хотя в обычной ситуации они с шефом были на «ты», – чего этому Кутейко от меня надо? Какого хрена он докопался? Это что – так принципиально? Это влияет на работу компании? При чём здесь дисциплина? Мы что, сами не можем такой вопрос решить, когда и кому из нас в отпуск идти?!
– Тихо, тихо, успокойся, Артём, – примирительно заговорил Павленко, показывая, что он в курсе дел. – Ты сядь, в ногах правды нет.
Артём сел на кресло, но не перед столом шефа, а у стены.
– Ну видишь, какой он. Чего тут поделаешь? И формально‑то он, собака, прав. Но это, конечно, уже моя вина, надо было подать генеральному твоё заявление, он бы черканул, что согласовано и всё, вопросов нет. Делов на копейку. А я вот забыл, из головы просто вылетело. Сам-то твоё заявление на отпуск подписал, передал в бухгалтерию, а там этот вцепился: «Как так?! Почему не согласовано?! Где виза генерального?!» Давай мы так с тобой сделаем… Ты эту неделю ещё догуляй, тут день только остался, завтра и всё. А в понедельник уж выходи, наверное, обратно, а? – он просительно посмотрел на своего зама. – Чтоб не дразнить этого…
– Хорошо, – немного успокоился Артём.
– Я с генеральным переговорю, возьму всё на себя, чтоб к тебе никаких претензий, никаких там выговоров не было и прочей ерунды. Скажу, что не успели всё согласовать, тем более его и вправду неделю назад не было, он уезжал в командировку. Так что, не психуй, просто на будущее надо зарубить себе на носу, что с этим Кутейко ухо нужно востро держать, тем более, когда дело таких вопросов касается.
Артём встал и достал сигареты:
– Я закурю?
– Кури, – разрешил шеф, – форточку только открой.
Сотников подошёл к окну и приоткрыл фрамугу:
– Вот скажи мне, Петрович, откуда такие люди берутся? Ты понимаешь, ладно он бы меня к себе вызвал и там всё это высказал, но он ведь, гад, заскочил в общий кабинет (я к ребятам сначала зашёл, спросить, как дела идут), словно специально караулил меня, и там при всех отчитал, как пацана сопливого. При подчинённых. Это как называется?
– Да ты что?! – Павленко нахмурился и тоже встал со своего места. – Ну это уже свинство, конечно. Я, тогда, сам с ним ещё поговорю об этом, да и генеральному тоже скажу. Пусть придержит этого деятеля, а то он что-то совсем берега попутал со своей ретивостью.
Артём курил и смотрел на шумный широкий проспект под окнами офиса. Он вспомнил молчаливый березник и узенькую грунтовую улицу перед дядькиным домиком в деревне. Ему вдруг стало грустно и ужасно захотелось обратно туда, откуда он уехал только сегодня утром. «Хорошо бы вот так, чтоб сразу – раз, и через секунду там, – подумал он. Ему до чёртиков надоели автобусы и вокзалы за эту неделю, но по-другому, к сожалению, не получалось. – Конечно, можно было к Игорю не ездить, у дядьки лишний день побездельничать, на диване поваляться, книжку какую-нибудь почитать, но кто же мог подумать, что там всё так выйдет».
– Петрович, так всё-таки, откуда такие люди вообще берутся? Сегодня в магазине тётка одна нахамила, тут Кутейко этот. Ведь он специально это сделал, чтоб унизить меня при всех. Как же такие люди живут вообще? Ведь они всегда такие, со всеми, не только со мной. Разве можно так жить? Они хоть кого-то в своей жизни любят вообще или нет?
Начальник службы безопасности внимательно посмотрел на своего заместителя:
– Откуда берутся? Да хрен их знает, уродились такими, вот и всё. Наверное, и любят кого-то: жену там, или мужа, детей, родителей. – Он подошёл к окну и тоже стал смотреть на улицу.
– А мне кажется, так нельзя – мужа, детей люблю, а остальных на дух не переношу. Это уже не любовь, это инстинкт. Животный инстинкт. Так же, как кошка своих котят любит. Просто инстинкт продолжения рода. Но чем же тогда они от животных отличаются? А ведь мы люди, мы должны и других любить, даже чужих.
Павленко непонимающе пожал плечами:
– Ну ты загнул! Это уже философия какая-то.
– Нет, Петрович, это не философия, это жизнь.
– Не знаю… Я о таких вещах сильно не думаю, некогда.
– Везёт тебе, – Артём вздохнул и затушил сигарету в пепельнице.
– Ты скажи, чего у тебя с семьёй-то? Недели-то тебе хватило хоть маленько обмозговать что к чему? Окончательно решил разводиться, что ли? А с жильём как? Ты же, вроде, совсем недавно только двушку себе сделал.
– Недели, думаю, хватило. В чём-то даже выше крыши. Разводиться решил окончательно, там, Петрович, без вариантов уже. А с жильём… Оставляю квартиру жене, хочу, чтоб у дочери своя комната была, отдельная. Сам пока у матери поживу первое время, потом сниму что-нибудь.
– Понятно, – протянул шеф.
– Ладно, пошёл я. В понедельник выйду, спасибо, что на завтра ещё отпустил.
Хоть Павленко и постарался успокоить своего заместителя, но настроение у Артёма не особо улучшилось. Его меньше всего волновали выговоры и прочая ерунда из-за этого взятого раньше срока отпуска. Он думал о Кутейко. Второй раз за день жизнь буквально в лоб сталкивала его с хамством. И если в первом случае, с тёткой это было хамство откровенное и наглое, то во втором – завуалированное, прикрытое формальной правотой, но от этого не менее гадкое, а возможно, и более. Когда тебе хамит необразованный человек, возможно, выросший в не самых лучших условиях, сам не видевший в жизни ни добра, ни ласки, это ещё как-то можно объяснить. Но когда это делается изощрённо и человеком образованным, ведь это мерзко. Чем это объяснишь? Только откровенной любовью унижать людей, наслаждаться своей властью над ними? Любовью… Опять это слово. Но как можно любить унижать человека? Что это за любовь? Или всё же не любовь, а банальная привычка, как дядька говорил?
Однако, как ни странно, но за всеми этими рассуждениями Артём вполне отчётливо снова ощущал где-то в глубине души чувство жалости что к одному, что к другому. Это была не жалость, которую испытываешь к упавшему и разбившему колено ребёнку, когда охота подойти и утешить его, обнять, погладить по голове. Это была жалость иного рода, когда ты понимаешь, что человек своими поступками, всем своим образом жизни сам же себе вредит, но ты ничем помочь ему не можешь, так как он уже давно вырос и никого слушать не собирается. Ты видишь, что он делает только хуже, но можешь лишь стоять в стороне, просто наблюдая за этим. И этого Кутейко Артёму было даже жальче. Именно из-за того, что был тот не глуп и не необразован. «А значит, душа его закопана ещё глубже, чем у той тётки. У неё простое невежество, а у этого – цинизм и властолюбие, – Артём шагал вдоль проспекта, не глядя на людей и «на автомате» обходя прохожих. – С невежеством, наверное, можно бороться образованием, повышением культурного уровня, но как бороться с цинизмом? Ведь он всё уже сам знает, всё понимает, и поступает так вполне сознательно».
Ехать к Эльвире на автобусе не хотелось, хотелось пройтись пешком, тем более, время ещё было: часы показывали начало седьмого. Зайдя по дороге в магазин, он купил себе новый кошелёк и снял немного наличных в банкомате.
«И всё-таки! – решительно сказал он себе в конце концов. – Всё равно я люблю вас! И тебя, тётка, и тебя, Кутейко. Вот так вот! И мне жалко вас, поскольку сами не ведаете, что творите. Вот так вот!» – повторил он, расправив плечи и подняв голову. Дальше он шёл, глядя прямо перед собой и снова мысленно говоря всем подряд «Я люблю тебя!»
К своему дому Артём подошёл в половине седьмого. Он решил быть точным и не заходить раньше времени. Через пять минут оказалось, что не зря. Переждать оставшиеся полчаса он решил на детской площадке, которая была чуть в стороне от их крайнего подъезда. Он сел на лавочку, снова обдумывая события последней недели. Ровно семь дней назад здесь произошло то, что произошло – слова Эльвиры, вызов полиции… И сколько же всего провертелось за это время. В его голове что-то реально перевернулось, встало то ли с ног на голову, то ли, наоборот – с головы на ноги. Сейчас он понимал одно: жить так, как было раньше, у него уже не получится. Даже если бы он и захотел, он бы просто не смог этого.
Зазвонил мобильник, это был Ильшат:
– Артём, привет ещё раз. На работе сегодня как-то бестолково получилось, толком не поговорили. Ты хоть скажи, как ты? Как самочувствие, какие планы?
– Всё нормально, спасибо, – улыбнулся Артём. – Я в понедельник уже выйду.
– Что, не удалось договориться?
– Да и не надо. Мне недели хватило.
– Ты сегодня приедешь? Где ночевать собираешься?
– Я у матери, Ильшат. Завтра снова в деревню сгоняю, а в воскресенье вернусь. – Разговаривая, он посмотрел на свой подъезд. В этот момент из него вышел Олег. Он не видел Артёма, так как сразу же свернул в сторону и скрылся за углом дома.
«Ну вот и хорошо», – подумал Артём.
– А то смотри, можешь к нам заскочить. Посидим, выпьем маленько. Стресс снять, – продолжал Ильшат.
– Нет, дружище, спасибо. У меня никакого стресса нет, всё нормально.
Попрощавшись с Гариповым, Артём встал и пошёл домой.
Открыв дверь, Эльвира посторонилась, впуская мужа.
– Что, пришёл забрать что потяжелее? – усмехнулась она.
– Не понял. Что значит «что потяжелее»? – Артём разделся и прошёл в зал. – Я взвешивать не собираюсь, но не думала же ты, что я уйду с одной лишь сумкой? Полины нет?
– Нет, её мама забрала, скоро привести должна. – Эльвира сложила руки на груди и встала у окна совсем так, как тогда, на кухне. – Я тебе сразу хочу сказать, что квартиру я тебе не отдам и на размен не пойду.
