Алексей Калинин
Война кланов. Охотник 2
Амнистия
Наступило тридцать первое декабря. Отзвучали редкие салюты. Под пожелания президента мы проводили ядреным квасом прошедший год.
Тетя перестала кидать банки и табуреты, в дело идут ножи и вилки, в основном метит по ногам. Так же бесшумно открывается дверь, и затхлый воздух рассекает летящий предмет. После будящих вспышек боли, я научился уклоняться или отбивать острые лезвия и заточенные зубцы.
В начале февраля у меня получилось противостоять в спарринге тете.
Когда исчезла из поля зрения, то я успел предугадать, где она появится в следующий миг.
– Наконец-то! – выдыхаю я, коснувшись рулончика бигуди.
– Саша, что-то я зазевалась. Ой, ладно! Не ухмыляйся! Молодец, что коснулся! Пора перестать гоняться за черепахой и попробовать опередить зайца! – улыбается тетя, поднимая с пола упавший рулончик.
Тетя показывает, как вызывать замедление, как протягивать дыхание, как ускорять сердцебиение. И мы сражаемся почти на равных, но я всё равно оказываюсь на полу. Тетя улыбается, но по вздымающейся груди видно, что валять меня не так уж просто, как в первый раз – слегка запыхалась, раскраснелась как после бани.
Она кивает на выход, молнией пролетает по коридору, и выскакивает наверх, перемахивая через три, а то и четыре ступеньки. Я следую за ней, попробую также взлетать, но на второй попытке прикладываюсь лбом о деревянный выступ и выхожу обычным шагом.
Тетя Маша одевается для выхода на улицу, в окно заинтересованно заглядывает полная луна. Глаза настолько привыкли к темноте моей комнаты, что в лунном свете окружающее пространство выглядит так же, как и при ярком солнечном свете.
Я быстро намазываюсь мазью, перебивающей запах, и тоже одеваюсь в легкий спортивный костюм. Ночь встречает морозным потрескиванием, искорками блестевшего снега и холодным сухим ветром. Несколько вдохов, разогревающих тело, и мороз перестает ощущаться.
Тетя Маша жестом приказывает следовать за ней. С места перемахивает три метра до забора, и по жерди устремляется в сторону леса. Пробежала словно по твердой земле за уезжающим автобусом, так же уверенно и прямо. Я стараюсь повторить её прыжок, но немного не долетаю до забора и проваливаюсь по колено в наметенный сугроб.
Пока забрался на поперечину – тети и след простыл.
Аккуратно переставляя ноги по посеребренной морозом балке, я дохожу до края забора. Тети нигде не видно. Как волоски на ноге великана, под забором торчат голые прутья малинника. Несколько сморщенных ягодок стойко противостоят ветрам и морозам, висят бордовыми сережками на черных прутьях. По жесткой корке наста тихо струится поземка, наросшие сугробы похожи на буруны с картин Айвазовского. Не хватает смелого кораблика, летящего между ними и мечущихся чаек.
Поэтические изыски прерывает появление тети. Отстранившись от ствола высокой березы, она манит за собой. Я иду к ней, но ноги проваливаются сквозь твердую корку. Два раза тело погружается по пояс в сыпучую массу, пока я добираюсь до березы.
– Эх, Саша, оглянись назад – прошел, будто ребенок специально долбил наст! Поступь должна быть легкой и невесомой, для этого центр тяжести переносится ближе к горлу, – тетя начинает танцевать по заснеженной площадке. Как пушинка проносится над белыми барханами, сколько ни смотрел – ни следа прохождения по природной простыне не обнаружил.
– Тетя Маша, круто! Научишь, как это делать?
– Конечно, научу, но тут надо мозгами поработать, а не только телом. Представь себя перышком, что невесомо струится в потоке воздуха. Пухом от неоперившегося цыпленка в пыльном завороте ветерка. Самым легким дуновением на лобик ребенка. Вот с такими мыслями и смещенным центром тяжести попробуй пройтись, – тетя Маша кивает на свой танцпол.
Я выдыхаю, закрываю глаза, мысленно поднимаю центр тяжести до уровня лба, представляю свое тело в невесомости, и пробую протянуть тело за скользящими ногами.
Перышко! Пушинка! Ветерок!
Хрясь!
Увы, не получилось – тело проваливается по пояс, да ещё и ртом зачерпываю порядочную пригоршню снега. Пока вылезаю, да отплевываюсь, тетя вальсирует по снежному покрову, подобно королеве на балу, даже мурлыкает под нос что-то вроде «Вальса цветов» Чайковского. Я замираю, глядя на нее.
– Видишь, Саш, как это легко? Повторяй за мной, раз шажочек, два шажочек. Как в детстве, – тетя Маша с улыбкой берет за руку.
– А если я упаду и заплачу? – первый же шаг оказывается провальным.
Рыхлый снег встречает радостным скрипом, под колено бьет жесткая корка. В лесу каркает невидимый ворон. Словно смеется над недотепой…
– Не упадешь, ведь я тебя поддерживаю, а если навернешься, то тогда и заплачешь, – тетя крепко сжимает руку. – Сосредоточься, тебе никто не мешает.
Я сосредотачиваюсь на том, что рука тети забирает весь вес, и мое тело становится невесомым. Делаю шаг. Наст не ломается! Делаю другой, третий. Стараюсь дышать через раз, чтобы неосторожным дыханием не прожечь тонкую снежную ткань.
– А ты боялся, оглянись назад! – тетя отпускает руку и отскакивает на пару метров в сторону.
Оставшись без опоры, я покачиваюсь на месте, наст угрожающе проседает под ногами. Представляю руку тети, забирающую вес, и проседание останавливается. Стараюсь не делать резких движений и разворачиваюсь на месте. На белом снегу отпечатываются неглубокие следы. Мои.
– Закрепи этот успех, в дальнейшем ты должен бегать с платком по любой поверхности быстро и абсолютно бесшумно. Тренируйся, а я пойду прилягу, что-то тяжеловато на груди, – улыбнувшись напоследок своей мягкой улыбкой, тетя уносится в сторону дома.
Ни один прут малинника не шелохнулся, когда тётя проплыла над ними и приземлилась на забор. Я же аккуратно ступаю, не даю мыслям отвлекаться на посторонние предметы.
Хруст раздается за забором резко, неожиданно. Оборачиваюсь на шум падения. Тетя, не пройдя половины, сорвалась с забора и почти полностью зарылась в холодный снег. Глухо тявкает во сне соседский Тузик.
– Теть Маш, а ещё меня учила легкой походке. Ай-яй-яй, – шепотом говорю так, чтобы донеслось до лежащего тела.
Но из образовавшейся ямки нет никакого ответа. Тетя не шевелится…
Я тут же проваливаюсь в хрустящий снег и, как летящий по лесу лось, бегу к упавшей женщине. Голосит пробудившийся пес, ещё несколько собак отзываются по селу. Метеором пролетев по скользкой балясине, я спрыгиваю возле лежащего тела. Поднимаю на руки. Какой же легкий у тети вес.
– Теть Маш, очнись! Тетя Маша! – я смахиваю снег с морщинистого лица и осторожно похлопываю по щекам.
Прыгающий пес истошно лает по другую сторону забора, но под моим взглядом тут же стихает и понуро убирается в конуру, недовольно урча на ходу.
Утопаю почти по пояс в наметённых сугробах, но иду к дому, неся потерявшую сознание тетю. Кое-как открываю заиндевелую дверь, и пары холода врываются в протопленное помещение.
Кладу на кровать легкую тетю. На лоскутном одеяле медленно тает смахнутый снежок. Черты тетиного лица слегка заострились, но пульс прощупывается. Шлепаю по щекам, и голова безвольно мотается, как у мертвого оборотня, которого я тащил к оврагу. Ужас от происходящего расширяется внутри, на глазах выступает горячая влага.
Я мечусь по тёмной комнате, в комоде нет никаких лекарств, лишь аккуратно сложенное белье. Ни нашатыря, ни вьетнамской «Звездочки», нет даже обыкновенного анальгина. Необходимо бежать за врачом, даже раскрывая себя, выходя из партизанства – жизнь тети важнее.
Устремляюсь на выход.
В дверях комнаты по уху шлепает подушка. Под ноги предательски ныряет невысокий порожек, и я вылетаю в прихожую. Когда же возвращаюсь, то меня встречает довольная улыбка жестокой родственницы. Она лежит на боку, под щекой удобно примостилась правая рука.
– Сразу видно, что не читал книгу по растениям. Иначе плюнул бы вон на тот кустик, в углу прихожей, да и растер под носом, а ты заметался, запаниковал. Эх, Саша, всегда сохраняй голову холодной, иначе таких дел можно наворотить сгоряча, – тетя садится на кровати.
– Тетя Маша, дать бы тебе по загривку за такие шутки, но пока не справлюсь. Могла же просто на словах объяснить, – я укоризненно качаю головой.
Так недолго и «Кондратия» схватить.
– На словах ты вскоре забудешь, а под нервным потрясением навсегда запомнишь, что при обмороках помогает перечная мята. Да и вообще городские жители забыли, что ходят по лекарствам – сразу бегут к докторам и в аптеки. Тратят немалые деньги, а чтобы их заработать лишают себя времени и сил. Круговорот рабства. Нет бы, выбраться на природу, собрать в свое время нужные растения. Травят себя химией, вместо того чтобы набираться сил от матушки-природы. Вот ты помнишь, как лечился от вывиха ноги? – тетя срывает со стены стебелек, плюет на ладошку и растирает в кашицу.
Подсовывает мне под нос – резкий запах мятной жвачки заставляет отшатнуться.
– Конечно, помню! Заставила помочиться на тряпочку, да привязала на ночь. А утром всю опухоль как рукой сняло. Я потом подобную помощь одной девочке в садике оказал, – я потираю нос, выгоняя остатки едкого аромата.
– Ага, ко мне ещё ее мама приходила и жаловалась, что ты дочке сандалии ухайдакал, а у девчонки просто судорога случилась. Еле утихомирила мамашу, а воспитатели ещё полгода следили, чтобы ты не проводил свою врачебную практику на других детях. Ладно, иди заниматься, я понаблюдаю из окошка, но чтобы выучил книгу на зубок, знания всегда важны. По весне пойдем за сбором. Как говорил один мудрец – чему бы ты ни учился, ты всегда учишься для себя, – тетя хлопает ладошкой по спине, провожая на улицу.
– Тетя, пока не забыл, скажи такую вещь – почему вдруг останавливается время, и я вижу себя как бы со стороны? Что это такое?
– Шизофрения, – меланхолично отвечает тетка.
– Вообще-то я серьезно, – я стараюсь протянуть как можно более обиженным тоном.
– В секунды крайней опасности любой человек видит себя со стороны, но не каждый успевает среагировать на то, чтобы эти секунды не стали последними, – учительским тоном произносит тетя. – Ты как раз и обучаешься быть быстрее, сильнее и проворнее людей. Ты прокачиваешься для игры.
– А когда обучусь быть проворнее оборотней?
– Если не начнешь сейчас же заниматься, то никогда! – отрезает посерьезневшая женщина.
– С тобой точно все в порядке? А то я могу остаться.
– Не отлынивай, беги тренироваться! Иначе останешься на схватку, а в моем состоянии это очень опасно для здоровья. Для твоего! – тетя встает в стойку, и я пулей вылетаю на улицу.
Приходит весна. Распусаются почки на деревьях, на темных ветвях проклевываются светло-зеленые листочки. Проталины в сером снегу меняются на прозрачные лужи, пушистый зимний покров ежится и чернеет под палящими лучами солнца. Громче и увереннее поют по утрам просыпающиеся птицы. Природа понемногу оживает, словно пробуждающийся богатырь расправляет плечи и трещит суставами после долгого сна. Настрой на тренировки повышается с каждым днем. Хочется вставать по вечерам и бегать до умопомрачения, дышать удивительными запахами зарождающейся жизни.
Ближе к маю Евгений привез радостные вести.
Помню, как он стремительно влетел в село на отцовской «буханке», слепя редких прохожих желтыми фарами. Я затаился за деревом у нашего дома. Кто вылезет из машины? Евгений выпорхнул как бабочка, даже не заглушил мотор машины. Забухала отсыревшая калитка – отозвалась на торопливые удары кулака. Он как всегда стремителен и тороплив.
Вспыхнул желтоватый свет в окнах нашего дома, словно тетя только что проснулась, хотя сама давно заметила подъехавший автомобиль. Прошелестела открываемая дверь. В халатике, накинутом на ночнушку, и шлепанцах на босу ногу, тетя старательно изображала разбуженного человека. Я черной тенью перепрыгнул забор и влетел в пристройку. Так, мимо двери в баню, пройти на цыпочках и остаться незамеченным.
– Теть Маш! Здрасте! А где Сашка? Пусть танцует и поёт! Я привез для него отличные вести! – похоже, что Евгений подпрыгивает на месте.
– Тише ты, оглашенный, всё село разбудишь! – шаркающие шаги приближаются к калитке, а я змеей проскальзываю в дом.
Пока тетя копается у входа, я успеваю раздеться и нырнуть под одеяло.
Евгений ворвался бушующим тайфуном, схватил меня за плечи и активно затряс – так хороший бармен взбалтывает шейкером коктейль. Я сделал вид, что проснулся и максимально постарался изобразить недоумение. Уставился на радостное лицо друга.
– Вставай, соня, а то все на свете проспишь! Парень в больнице из комы вышел! – Евгений чуть не приплясывает.
– Да ладно? И что, как?
– Тоже рассказал о большой собаке! С нас сняты обвинения, можешь выходить из подполья! Хотя, смотрю и так уже вышел, если на кровати развалился. Да ещё и с грязными руками! Теть Маш, с чего он у вас неряхой-то стал? – оборачивается Евгений к тете, которая застыла в дверях и пыталась запахнуть непослушный халат.
Вот же я хорош – не вытер руки после лазания по деревьям! Тетя укоризненно покачивает головой. Она подходит ближе. Сухонькие руки мнутплаток в руках.
– Привык по подвалам прятаться, вот и не вымыл руки, а я-то и упустила из виду. Эх, и задам же я тебе трепку, если простыня не отстирается! – грозит худой палец. – Я сейчас чайник поставлю, а вы пока поболтайте.
– Сдал, да? Доволен, да? Выслужиться хочешь? Фиг ты угадал, это моя любимая тетя и никому ее не отдам! – я хватаю Евгения за руку и валю на кровать, несколько раз пихаю под ребра.
Евгений делает вид, что пугается и закрывает голову руками. Потом обхватывает меня поперек туловища и пытается закатать в одеяло, но не тут-то было.
Как же слаб оказался мой друг, когда попытался меня побороть, словно пятилетний малыш против взрослого парня. Пришлось немного поддаться и поберечь его, чтобы нечаянно не поломать.
– Подлиза ты, Саша! – слышится из кухни. – Кровать не сломайте, лоси!
За столом, когда немного успокоились от переполнявших чувств, я слышу подробности того, почему приехал однокурсник. Последний нападавший, который лежал в коме, очнулся, и милиция сразу же сунулась к нему за показаниями. Парень опознал меня и Евгения как двух жертв нападения.
Особенно живо обрисован момент: «И поднял он перст указующий и ткнул в одну из пяти карточек. Громыхнул гром оглушающий и даже вода из стакана выплеснулась». Нам с тетей был показан спектакль, как перед Евгением за причиненные неудобства сухо извинился следователь. Как прожег его ненавидящим взглядом – всё в лицах и с максимальными эмоциями.
Не успевает Евгений закончить, как с улицы доносится звук ударов о калитку. Тетя вскакивает с табурета.
– Тетя Маша, нас же оправдали, теперь и на людях показаться не стыдно! – я стараюсь улыбнуться как можно более успокаивающе.
Тетя лишь вздохнула, мол, бесшабашный ты у меня, и вышла встречать нежданного гостя. Мы с Евгением невольно замолчали, прислушались к голосам на улице. Евгений даже чашку с чаем не донес до рта.
О, как! В такую рань участковый пожаловал. Шаги приближаются к дому. Тетя заводит пожилого человека в потертых джинсах и клетчатой рубашке.
– Здравствуйте, Семен Павлович! Арестовывать пришли? – я протягиваю руку.
– Дурачок ты, Саша! Если бы хотел арестовать, то давно бы это сделал! Или вы думаете, что в разведчиков играете? – участковый садится на освободившееся место.
В кружку, на щепоть чая, плещет кипяток.
– А что, Палыч, никак заметил? – тетя тоже подходит к столу.
– Эх, Михална, или люди совсем слепые, что ты в магазине покупать стала в два раза больше, а не толстеешь? Все же видели, что скрываешь кого-то, но у нас народ такой, что ментов не любит и не спешит сообщить. Эх вы, партизаны! – участковый отхлебывает, рыжеватые усы слегка ныряют в чай дегтярного цвета.
– Извини, но так нужно, да и тебе легче перед начальством отчитываться. Не видел и все тут! Сейчас-то нормально, Палыч?
– Да я вижу, что вперед меня новости дошли. Ладно, хоть чая напьюсь, все же не зря топал к вам, – участковый отхватывает кусок от плюшки.
Тетя улыбается, но глаза остаются задумчивы.
– Палыч, так что же теперь?
– А что? Выходите из подполья, да гуляйте смело! Не пакости больше, да не влезай в драку, вот и весь расклад, – говорит милиционер, глядя на меня.
– Не до пакостей сейчас, Семен Павлович. Пропустил я много из-за этой неразберихи. Буду восстанавливаться в техникуме. Да и девчоночку нашел, не до драк теперь, – я грозно зыркаю на саркастически кивающего Евгения.
Тот улыбается, мол, свежо предание…
Ещё немного посидев, участковый уминает пару ватрушек и прощается. Тетя выходит проводить, я тут же кидаюсь к трюмо и, схватив ручку с листком бумаги, пишу несколько слов.
– Женька, передай Юле при встрече. Скажи – пусть не грустит, скоро увидимся, – я сую сложенный клочок бумаги Евгению в руки.
– Да я бы и на словах передал, – бурчит друг и засовывает бумажку в карман.
– Ты передашь, я знаю, потом краснеть придется хлеще помидора. Нет, передай записку, на словах ничего не нужно. Тсс, – я прикладываю палец к губам, услышав, как тетя заходит в дом.
– В общем, мальчишки, пусть пока жизнь идет, как шла. Саша, восстановишься на следующий год. Женя, дальше продолжаешь говорить, что не видел его и не знаешь, где он. Понятно? – тетя внимательно смотрит на нас.
– Тетя, так амнистия же, нас оправдали! – я недоуменно гляжу на нее.
– Амнистия! Какое слово вспомнил! Не простила милиция тебе побега, да и за больницу злы как черти. Малейший предлог нужен, чтобы снова упрятать за решетку. Жень, договорились?
– Да, теть Маш, не видел, не знаю, весь в горе от потери ближайшего друга. Косыночку черную надевать? – улыбается Евгений.
– Поюродствуй еще, шут гороховый! – гаркает тетка и пригвождает Евгения к стулу тяжелым взглядом. – Со смертью не шутят, и над ней не насмехаются! И вообще хватит ватрушки трескать, проглот, домой шуруй. Про Сашку ни слова!
– Понял, теть Маш, я ещё ватрушечку на дорожку прихвачу, чтобы Саньке меньше досталось? А то гляньте, какую он ряху отъел, – Евгений обувается, виновато улыбаясь.
– Возьми, оголоед! Домашним тоже не говори о Саше, меньше знают – крепче спят. Все понял? – тетя ждет, пока мы прощаемся, и выводит Евгения к калитке.
Я смотрю в окно, как Евгений запрыгивает в машину. Он так и не глушил её, вот же рассеянный – записку не забыл бы передать, а то с него станется.
– Что-то строго ты с ним? Подумаешь, рассказал бы родным, что бы произошло?
– Саш, уже происходит – пропадают без вести охотники. Опытные, не первый год охотящиеся на оборотней, а ты даже близко не подошел к своей первой охоте, вот что страшно. Занимайся активнее, не ленись, и вскоре Женька расскажет о тебе, – тетя говорит медленно, задумчиво, убирая посуду со стола.
– А я слышал про воинов ночи, ниндзя всяких японских. Это случаем не охотники? Уж больно мои тренировки на их похожи.
– Были, пока не вздумали стать сильнее. Один укушенный рассказал – какую силу приобрел, остальным тоже захотелось. В итоге пришлось убить всех бывших охотников, иначе они уничтожили бы Японию. Оборачивающийся охотник не может остановить убийства и с ним очень трудно справиться. Тебе бы и с обычным перевертнем совладать, а то втыкал иглы и чуть сознание не терял. Как девочка, что первый раз на приеме у гинеколога, – хмыкает тетя.
– Ну, так что, я заниматься? – я весело вскакиваю из-за стола, ловлю брошенную чашку и в нее же влетает нож.
– Давай завтра, только старайся не показываться людям на глаза. Знают, но пусть не видят, что ты вытворяешь. Занимаешься на воздухе так же по ночам, днем же в своем бунгало, как будешь нужен – позову. Зато сегодня можешь отоспаться на нормальной кровати. Руки помой! – увидев, с какой скоростью я двигаюсь в сторону мягкой лежанки, окрикивает тетя.
Ночи укорачиваются, и я меньше и меньше нахожусь на улице, чтобы не быть увиденным случайным глазом. Тетя же с каждым днем становится мрачнее и печальнее. Я смог-таки выпытать причину беспокойства – оказалось, что от охотников в России осталось не больше сотни человек.
Охотники пропадали один за другим на протяжении долгой зимы. На врага ставили засады, но похититель словно чуял их и обходил стороной. На месте пропажи не находили никаких следов, ни запаха, ни крови жертв, ни царапин от когтей – охотники тихо исчезали, также, как и их ученики.
Тетя ездила к Иванычу, общалась по поводу пропажи охотников. Кряжистый учитель двух веселых парней тоже ничего не знал о том, кто похищает охотников.
Перевертни и берендеи сами находились в недоумении по поводу происходящего. Главы кланов собирались на огромный сход, но никто ничего не мог сказать о происходящем. Решили взять под наблюдение оставшихся охотников.
Тетя Маша отказалась от надзора, мол, и так немного жить осталось – лучше в схватке помереть, чем в теплой постели, но всё-таки мы нарастили ещё два защитных круга. Ворох медных игл расположился по лесу, дороге, часть ушла под воду в реке. Мы окружили себя заговоренной защитой от любого вида оборотней, но я иногда ловил встревоженный взгляд тети.
Тренировки с каждым днем становятся жестче. Марья Михайловна бьет в полную силу. Я редко ложусь спать без огромного бланша под глазом или синяков на ребрах. Приходится постоянно быть настороже, неизвестно когда полетят предметы, или какой будет ужин.
Я прокачиваю лечение, травоведение, духовную сущность… Я металл… Я непобедимый охотник…
Тетя старается разнообразить меню, да и меня, за компанию. И я не знаю наперед – чистая еда или с добавлением таинственных трав, от которых кожа покрывается зудящей сыпью, или же, после скудного обеда, в глубокой задумчивости просиживаю в туалете долгое время.
– Совести у тебя нет! – кричу я ей из туалета.
– Совесть есть, а вот времени нету! Ты не рассиживайся долго, а то кишки вылезут. Про лечение тебе говорила, пока не вспомнишь, как выздоравливать, так и будешь стрелять в пучину! – тетя спокойно копается на грядках.
Так я узнал, какими травами лечат болезни, какими заживляют раны, какие прибавляют сил, какие наоборот ослабляют. Раньше думал, что сказки про «сильную» и «слабую» воду рассказывают только детям, однако реальность оказалась куда фантастичнее. Собирал такие растения, на которые год назад просто наступал, и не подозревал об их силе и значении – очень пригодилась книга по растениеводству.
Я прокачиваю скорость, выносливость, интуицию… Я ветер… Я непобедимый охотник…
На стоявших истуканах отрабатываю удары до автоматизма. Теперь, когда тетя швыряла чучела в мою сторону, то пальцы, окрашенные краской, всегда оставляли след в нужной точке. Медные иглы поражают точки из любого положения.
Я прокачиваю ночное зрение и нахожусь большее время в темноте… Я убийца оборотней… я оружие, которое не знает промаха… Я непобедимый охотник…
– Что ж, в этом тебе не откажешь. Даже при полной темноте видишь, как сова на охоте, но рано ещё расслабляться, вот тебе повязка на глаза, – и тетя протягивает плотную ткань.
Ладонь без труда проникает в кадушку с песком, даже когда тетя пересыпает его камнями. Пальцы окрепли настолько, что могу гнуть гвоздь-сотку.
Евгений заезжает всё реже, оно и понятно – диплом на носу. Да и после пропаж охотников тетка осторожничает. Мало того, что мне не удавалось покинуть круги защиты, так и сама почти никуда не выбирается.
Евгений мало чем радует, когда я расспрашиваю о Юле. Он рассказывает о постоянно встречающей у техникума милицейской машине, о том, что пропадает на несколько дней, потом появляется и прячет глаза за большими солнцезащитными очками.
Постоянно вспоминаю рассказ о том, как он передал записку. Как вспыхнули карие глаза, как радостно зажглась улыбка, как посветлело личико. Конечно, много Евгений добавил от себя, поэтического таланта у него не отнять, но записку, посланную от Юли, я хранил под человеческим манекеном. На небольшой четвертинке листка округлым почерком старательно выведено: «Возвращайся, я жду тебя. Юля»
Тетя ничего не знала о нашей переписке – не хотел лишний раз волновать старушку, одним щелбаном сбивавшую быка с ног.
Я всё также вижу изредка видения и изучаю тонкости и хитрости охоты. Мне помогает опыт охотников, идущих из самой глубины веков…
Милиция отцепилась от меня, пару раз заезжали, брали показания и на этом успокоились.
Местные тоже к нам не суются. Тетя быстро отучила стучаться в калитку заемщиков и болтушек. Соседи немного посудачили о моем неожиданном появлении и вернулись к своим огородам – наступила пора сажать и сеять.
Тетя тоже заставила посадить картошку, лук и другие овощи. Единственное неудобство заключалось в том, что лопата не дается, приходится копать руками, как кроту. Однако после кадушки с щебенкой это показалось детской шалостью – за одну ночь управился.
– Два солдата из стройбата заменяют экскаватор! – комментирует мою работу сидевшая на лавочке тетя. – Вот не сможешь восстановиться в техникуме, тогда отправишься в армию. А у тебя уже и опыт имеется – прямая дорога на генеральские дачи.
– Восстановлюсь, закончу и тогда в армию! Потом можно и в институт поступать, если за два года всю учебу не выбьют. Я же существо ласковое и нежное, мне бы плюшки трескать да в телек пялиться, а ты меня копать заставляешь! – ворчу я на тетю.
– Копай глубже, иначе перекапывать заставлю, нежное существо! – тетя пуляет щепочкой.
Я еле успеваю увернуться от пролетевшего снаряда. Щепка втыкается в доску забора и замирает на черной поверхности, как уродливый сучок. Я взглядом стараюсь передать всю глубину возмущения и уклоняюсь от второй щепки.
Теплее становятся ночи, жарче дни. Многие люди, уставшие от долгой зимы, приезжают на Святое озеро пожарить шашлык и просто отдохнуть. Подогретые алкоголем прыгают купаться, правда, градус быстро выветривается в холодной воде. На плавающих людей смотрят, как на сумасшедших, либо как на героев, если похожая «смелая вода» гуляет по крови.
