Алексей Калинин
Война кланов. Охотник 2
Убийца Оборотней
Я во сне слишком приближаюсь к костру и, когда белобрысый парень подкидывает дров, неожиданная вспышка ослепляет сквозь сомкнутые веки. Жар опаляет ресницы и инстинктивно я отпрыгиваю прочь с нагретого места. В руке черноволосого человека я замечаю нож.
Режим охотника включен
Я отпрыгиваю дальше, перекатываюсь через валежину и тут же встаю в стойку, в руке как по волшебству возникает игла. Внимательно следившие за моими действиями глаза ребят удивленно расширяются. Я ещё нахожусь во власти сна и готов бежать и прыгать, бить и блокировать.
Владимир… Александр… Мама… Отец…
Или прошлое, или кошмар. Хочется думать, что кошмар…
Или всё же прошлое?
– Чё-то страшное приснилось? – спрашивает белобрысый, раскладывая порезанный хлеб на куске материи.
– Вряд ли, это он с детства такой загадочный, – хохочет умывающийся подполковник.
Оказывается, все уже поднялись. Сквозь ветви деревьев просачиваются лучи утреннего солнца. Иваныч понимал, что я натерпелся за прошедшее время и не велел меня будить.
– Сань, умывайся, садись завтракать. Скоро в путь, – Иваныч передает черноволосому банку тушенки.
Завтрак!
Меня ещё потряхивает после увиденного сна, поэтому и насторожился из-за ножа. Вот как, оказывается, познакомились отец с матерью. Именно их, молодых, живых и здоровых, я и видел во сне. Правда, не видел отражения того, перед чьими глазами проходило это действие. В зеркальном потолке отразился противогаз, да резиновая маска кого-то напомнила.
Кого-то очень знакомого…
Меня назвали в честь Александра, но кто это, что за человек. Тетя упоминала, но не рассказывала о нем. И тоже двое воспитанников. Как у Иваныча, как у Сидорыча – может это с чем-то связано?
– Михаил Иванович, поинтересоваться можно, или опять смеяться будете? – спрашиваю я, пока утираюсь после умывания.
– Смотря что спросишь, иначе ведь и плакать можешь заставить! – хмыкает подполковник.
– Почему вас обучали двоих, и у вас двое воспитанников, это с чем-то связано? – я бер протянутую банку тушенки.
– Да, Саш, это древнее поверие о том, что трое не смогут выжить. Всегда выживает только третий, самый младший, возьми хоть сказки, хоть былины. А двое всегда борются и соревнуются между собой, поэтому и являются самым оптимальным вариантом. Ух, как мы в свое время пытались доказать превосходство одного над другим! – Иваныч мечтательно закатывает глаза, вспоминая минувшие дни.
– Эх, и лупцевал я его, в то же время! – улыбается подполковник.
– Это кто кого ещё лупцевал-то? – возмущенно пыхтит Иваныч. – Если бы не Сидорыч, так бы и ходил всегда с синяками в пол-лица.
– Может, схлестнемся? Чего зря языками-то по воздуху бить? – Сергей кидает в Иваныча шишкой.
– Да легко, давненько я тебя на лопатки не клал! – Иваныч ловит и бросает шишку обратно.
– Мужчины, а может, вы дома попробуете побороться? – я влезаю в перекидывание шишки, сбив её своим чешуйчатым снарядом, с ворохом искр обе падают в костер.
Я кожей ощущаю недовольные взгляды молодых берендеев – такое зрелище им обломал.
– Ну и зануда! И в самом деле – воспитанник Марии! Доедайте и тушите костер, задиры! Вам ещё вещи нести! – сплевывает подполковник.
Ребята недовольно урчат, но, под пристальными взглядами и точными бросками шишек, накидываются на остатки скромного завтрака. По-пионерски тушат костерок, аккуратно забрасывают землей и мхом – не дай бог останется один уголек, беды потом не миновать. Лесные пожары страшнее цунами.
– Запрягайте, хлопцы, коней! И харе вам спочивать! – поет густым басом подполковник. – Хватайте поклажу и вперед, до пробуждения Сидорыча немного осталось.
Ребята берут похудевшие рюкзаки, но, под укоризненными взглядами, меняют их на парашютные сумки. Мы же крепим рюкзаки на спинах и легкой трусцой бежим за молодыми берендеями. О месте ночлега напоминает небольшая кучка свежей земли, поверх костра, и примятый мох на месте лежки взрослых мужчин.
Тайга просыпается. Слышатся редкие пересвисты птиц, кукование кукушки, выматывающий писк комаров. Дым костра больше не отгоняет насекомых, и они летят тучей за убегающей группой. Толстенные стволы елей ракетами уносятся ввысь, неся в своих широких лапах смолистые заряды. Чахлые березки упорно тянутся вверх, несмотря на скудность пропускаемых солнечных лучей. Высокие сосны зонтиками раскидывают свою пышную крону, и пытаются поймать лучики солнца на кончик каждой иголочки.
Прыгали через поваленные деревья, скользили под влажными листьями кустов, которые порой окатывали целыми водопадами росы, если не успеешь остановиться, и потом грохотал довольный хохот взрослых берендеев, которые развлекались как дети. Их можно понять – вернулись в родные края, где выросли и возмужали, великая радость и детский задор всегда наполняет грудь при приближении к чему-то родному, близкому. И вместе с тем в отдаленном уголке таится легкая грусть оттого, что придется снова покидать этот родной край.
– Красотища-то какая! – на бегу горланит подполковник. – А я уже начал забывать, как прекрасна утренняя тайга. Телевизор мне природу заменил.
– Да уж, у нас хоть и красиво, но эта суровая красота постоянно мне снится по ночам! – кричит в ответ Иваныч.
Парни молчат в ответ, не мешая наслаждаться двум великим бойцам возвращением в родные места. Бежим ровно, упруго, отталкиваясь от пружинистого мха, иногда скользим по ковру из павших иголок, без хруста, почти без звука. Три часа бега и перед нами раскидывается обширная холмистая поляна, с трех сторон закрытая сплотившимися мрачными елями, а с одной стороны обрезанная протекающей лесной речкой.
На возвышении холма стоит кряжистый дом, широкий по периметру. Без различных украшений, резных наличников, дом с первого взгляда радует своей простотой и практичностью. Потемневшие здоровые бревна, массивное крыльцо, окна как бойницы, на крыше замшелая дранка – угрюмый, мрачный, настоящий дом воина. На крылечке столярничает сухонький старичок в валенках и кацавейке. Из рукавов серой суконной рубашки выглядывают морщинистые руки. Кучка желтых стружек копится на половых досках.
– Здорово, батяня! – радостно орет подполковник.
– Встречай дорогих гостей! – в тон ему вторит Иваныч.
– Идите на хрен, раздолбаи! – не отрываясь от своего дела, огрызается старичок.
Я прыскают от неожиданности, ребята-проводники тоже улыбаются, пока не натыкаются на взгляды взрослых берендеев.
– Вот жду не дождусь, когда то же самое скажу своим подопечным! – хмыкает Иваныч. – Батя, не дело это – встречать сыновей теми же словами, какими прощались.
Я не выдерживаю и хохочу над попыткой грозных берендеев сохранить лицо перед молодыми. Старичок хитро смотрит на меня из-под кустистых черных с проседью бровей и обрушивает праведный гнев на мою бедовую головушку.
– Чего ржешь-то, щенок? Али поводов для счастья много? Ты посередь берендеев, и энто уже причина вести себя смирно и не гоготать аки коняка заморская, зеброй именуемая. Цыть! – и строгий старичок оглаживает небольшую седую бородку.
– Он с нами, батя, это последняя кровь! – обиженным шмелем гудит подполковник. – Вот уж не ждал, что так шикарно встретишь, после стольких-то лет.
– И тебе цыть, Серега! Совсем разбаловались в своих городах, забыли, как нужжо ходить по тайге! За пять верст вас слышно, лоси баламутные! Что моих сорванцов поучили, за то спасибо, – старичок кивает на шишку белобрысого, – а вот что науку мою так быстро забыли, за то и браню вас, окаянные.
– За неделю вспомним все, батя! – обещает Иваныч, почесывая макушку. – Мы же к тебе не на один день выбрались…
– Ладноть, олухи, идите сюды, обойму вас, что ли! – Сидорыч скидывает напускную суровость и распахивает объятия. – Вона пузяки-то какие наели, и трех обхватов не хватит.
– Да это у Михайлы, я-то себя в порядке держу! – тут же вкладывает своего побратима Сергей.
– Ага, глянь какую харю наел, всю десантуру объедает на корню, – не остается в долгу Иваныч. – А что про меня – так у хорошего хозяина конь под навесом должен стоять!
После крепких мужских объятий берендеи отправляются в дом. Я двигаюсь следом, но сухая ладонь старика упирается в грудь.
– Я тебя не приглашал, охотник! Подожди на улице, с моими ребятами поиграйся. Коль вы не пускаете оборотней в дом, так и оборотни ответно откажут вам во входе, – и ладонь легко толкает назад.
– Ну, батя! – просящим тоном гудит Иваныч.
– Я никогда не повторяю дважды, бушь возникать – останешься с ним на улице, да брата твово за компанию выгоню и слухать никого не буду. Выбирай, Мишенько! – говорит старик.
Иваныч виновато разводит руками, мол, извини, сам видишь и идет за вошедшим подполковником вовнутрь. За стариком глухо хлопает тяжелая дверь. Я остаюсь наедине с молодыми берендеями.
– Ты и взаправду охотник? – тут же спрашивает меня белобрысый.
– Вроде как да, – вздыхаю я.
– И чё – много берендеев положил? – черноволосый освобождается от сумы.
– Ни одного, – честно признаюсь я. – Пока только перевертни попадались под горячую руку.
– А может, покажешь пару приемов? – белобрысый тоже скидывает парашют.
Знакомая история – покажи пару приемов, чтобы потом против них выработать защиту. Уже было, уже знаем.
– Нет, ребята, вдруг встретимся по разные стороны, а вы мои приемы знать будете. Не, так не пойдет. Вот же блин!
Я еле уворачиваюсь от летящего кулака.
Белобрысый добавляет с другой стороны. Я тоже уклоняюсь. Без блокировки, изгибаясь одним телом.
– Все равно покажешь! – криво усмехается черноволосый, прыгает вперед и неожиданно приседает.
Из-за согнутой спины выпрыгивает белобрысый, словно играя в чехарду, парень перелетает через присевшего берульку и пытается в ударе соединить расставленные ноги. Я резко приседаю, и сапоги клацают каблуками над головой. Слегка дергаю за вытянутые ноги и тут же откатываюсь в сторону.
Рядом с левым боком в землю бьет нога второго бойца, белобрысый же падает спиной на твердую землю. Я кручусь на спине как в брейк-дансе и подсечкой укладываю черноволосого рядом с напарником. Тут же вскакиваю в стойку.
– Круто! – восхищенно говорит поднимающийся черноволосый. – Но мы это знаем, покажи что-нибудь необычное.
Из окна вылетает вращающийся колун и втыкается в землю у ног белобрысого.
– Генка! Володька! Дурь некуда девать? Вона дрова неколотые лежат, чтобы до обеда были в поленницу уложены! – в открытом окне мелькает белая бородка.
– Да там же работы на два дня! Наставник, может мы отдохнем сперва, а то пока гостям костер держали, пока дорогу показывали… Утомились мочи нет! А ещё и шишка ноет нестерпимо, как бы сотрясения мозга не было! – ноет белобрысый Генка.
– Тама у тебя трястись-то нечему, так шо будь покоен! А я сказал до обеда, значит до обеда, когда закончите, тогда обед и поспеет! – морщинистая рука захлопывает окно.
– Поможешь? – с надеждой спрашивает Володька.
– Отчего бы и нет, только я колоть не буду, а укладывать – пожалуйста. Почему не буду? Потому что печку вашу не видел и размеров, соответственно, не знаю. А у вас и рука набита, да и лицо тоже, – я подмигиваю Генке.
– Ох, и шутник, – отвечает белобрысый. – Похоже, что тебе одному никогда не скучно, сам сказал – сам посмеялся. Ладно, и на этом спасибо.
Холм из накиданных чурбаков оставляет желать лучшего, но раз надо, значит надо. Ребята слаженно берутся за дело, я едва успеваю подхватывать брошенные поленья и укладывать в ровные поленницы. Три пота сошло, прежде чем последний чурбан распадается под мощным ударом. Из уложенных поленьев можно сложить небольшой дом – на зиму должно хватить.
– Ребят, как вы тут зимой выживаете? Очень холодно? – я стряхиваю щепки с одежды.
– Так зимой мы в спячку впадаем, до весны храпим, а там уже и лето наступает! – хохмит Генка. – Шутка, нормальные тут зимы, лишь волки порой достают своим воем, спать мешают.
– Ага, и по двору ночами шастают, приходится по носам стучать, чтобы неповадно было, – в тон ему прыскает Володя.
На крыльце возникает ушедшая троица, похоже, что берендеи успели о чем-то договориться. Улыбка на лице подполковника не предвещает ничего хорошего.
– Робята, мы выдвигаемся! Старшим остается Сергей Анатольич. Успели с ним близко познакомиться, так шо методы учебы знаете. Если по возвращению найду вас поломанными, то буду знать, шо это лишь ваша вина! – старик хлопает по мощной спине подполковника.
– Бойцы, быстро собрали провиант в дорогу наставнику и сопровождающим! На все про все – три минуты! Время пошло! – рявкает Сергей Анатольевич и демонстративно смотрит на часы.
Ребята вразвалку подходят к крыльцу, но после зловещего оскала подполковника опрометью кидаются в дом. Вскоре там стучат табуретки и гремят кастрюли.
– Значитца так, охотник! Бежим молча, вопросы задаются на привале. Идем след в след, я первый, Михайло замыкающий. Старайся не отставать, иначе я не могу отказать Михайле в удовольствии отвесить тебе пендаля. Сергей, учи робят, как я учил в жесткое время! – старик заканчивает, глядя на подполковника.
– Будет исполнено! Не извольте сумлеваться, чай оно не в первый раз! – с радостной улыбкой Сергей цитирует Филатова.
Ребята выносят наши рюкзаки, те набрали форму и опять напоминают объевшихся лягушек. Мы прощаемся короткими кивками, и старик неожиданно легко припускает с места.
Я чуть задерживаюсь и тут же получаю крепкий пинок под зад. Взрыв смеха с крыльца приветствует это движение. Оглянувшись, натыкаюсь на белозубую улыбку, Иваныч подмигивает и опять заносит ногу для удара. Однако я всё понял с первого раза и мчусь вслед за убегающим дедом.
Сзади раздаются рокочущие команды Сергея, я хохочу в отместку за смех берулек. Вот теперь им явно не стоит завидовать.
Впереди мелькает зеленый рюкзак. Я стараюсь попадать по следам старика. Приспособился к ритму бега и мчусь сквозь раскидистые кусты, огибаю мощные стволы, перепрыгиваю через мшистые повалки.
Долго… очень долго продлевается бег…
– Мда, энто тебе не чурки выкладывать, тута выносливость нужна! – усмехается старичок, глядя, как я расшнуровываю ботинки на привале.
Быстрый и ловкий, старичок даже не запыхался, когда я натер ногу, то и дело спотыкаясь на скользких иголках. Иваныч тоже поглядывает с усмешкой, хотя и пытался раздышаться минуту назад – на нем тоже сказывается налет цивилизованной жизни.
– Куда мы сейчас спешим? – спрашиваю я у старичка, который шустро раскрывает рюкзак.
– За оружием, охотник, за Убийцей Оборотней! – отвечает Сидорыч, достав нехитрую снедь.
– А что за оружие? – я тоже вытаскиваю из рюкзака тушенку, завернутый в пакет хлеб, луковицу.
– То самое, которым твой батяня побил Волчьего Пастыря, вот за ним-то мы и спешим. Не трусись, ещё пару дней хода и будем на месте! – старик ловко вскрывает банку и откладывает в сторону широкий нож.
– А каким он был, мой отец? – я спрашиваю для продолжения разговора, иначе от молчаливого старика ничего не добьешься в пути.
– Был обычным охотником, каких море, но вот только сумел справиться с вожаком всех волков. Как ему удалось – ума не приложу. Видать, сильна у него была ненависть к Пастырю, коль смог отыскать того в таежной глуши, про «подобраться и убить» я и вовсе молчу. Помнишь, каким упырем он вернулся? – Сидорыч кивает Иванычу.
Тот согласно кивает в ответ. Берендей уплетает обед, при этом не забывает слушать нас, взгляд черных глаз переходит с одного на другого.
– Помню, исхудал как Кощей, половина волос седых, на хвосте свора оборотней. Ох, и потрепали же нас тогда. Недавно такую же свору видел! – хвастается Иваныч, прожевав очередной кусок. – А за стаей бежал чёрный перевертень, если не новый Пастырь, то тогда я не знаю кто.
– За ним охотились? – старик кивает на меня.
Иваныч согласно бурчит и снова утыкается в банку. Где-то вдали раздается трубный рев, словно фабрика созывает сиреной на работу.
Однако, какая фабрика могла прятаться в тайге?
– Лоси! Рановато раскричались, – объясняет Сидорыч.
– Что за оружие нам предстоит забрать? Может, я им и пользоваться-то не умею? – спрашиваю я, убирая остатки еды в рюкзак.
– Научишься, многие научились, и ты научишься! – говорит старик. – Судя по тому, шо сейчас деется, появился сильный противник, новый Пастырь. И если он стремится тебя уничтожить, то это или для восстановления прежнего, или чтобы себя обезопасить. Ладно, хватит разговоры разговаривать, побережем силы до ужина.
И снова начинается бег, прыжки, увертки от сучьев. Под токование тетеревов, под удивленные взгляды чиркающих белок, под шум ветра в кронах. Я то и дело сдираю щекочущие паутинки с лица.
Пологая земля переходит в холмистую местность. Пару раз съезжаю в овраги, поскользнувшись на листве. Переходим вброд лесные речушки, под ногами чувствуются гладкие камни-голыши. Лягушки ворчливо кричат нам вслед и вновь возвращаются к своим занятиям.
Хмурое небо то плюется дождиком, то выпускает солнечные лучи в прорехи туч. В светлые моменты суровая тайга преображается, становится теплее, радостнее. Трещат пичуги, по кустам шуршат зайцы.
Иногда крадемся возле лежек кабанов – я слышу недовольное похрюкивание потревоженных секачей.
Когда темнеет, я не чувствую ног – вместо них шагают две распорки в ботинках. Мы останавливаемся на привал, и я бухаюсь на влажную землю. Иваныч тоже падает рядом. Старик же, как ни в чем не бывало, идет собирать дрова, нам наказывает разжечь костерок и набрать воды. Из легких веточек и валяющихся сучьев получилось создать небольшой очаг, перед этим выкопав ямку в земле. Иваныч же приносит котелок воды, вытаскивая оттуда попавшие листья березы.
Вскоре возвращается и Сидорыч, бодренько кидает охапку рядом с костром и поднимает нас ещё за двумя. От усталости не хочется есть, разговаривать тоже желания нет, но неугомонный старик заставляет нас и поесть и травы на подстилку принести. «Чтоб кака хворь лесная не причепилась!»
С этими словами я и проваливаюсь в глухой сон.
Солнце не успевает войти в пределы горизонта, когда мы, поеживаясь от утренней росы, разминаемся перед пробежкой. Припасы уложены, ноги хоть и гудят, но бегать могут довольно сносно, даже попадают в след бегущего старика.
Так проходит три дня, за это время поймано пять зайцев, несколько белок, пара тетеревов. Ноги привыкают к такому перемещению, хотя порой и приходится прикладывать мох к пузырям мозолей.
Сидорыч с Иванычем одобрительно поглядывают на мои усилия, отмечают про себя, что не жалуюсь и не отстаю от них. Похоже, что молодым берендеям достанется на орехи, когда мы вернемся, ещё бы – «охотник может, а вы ленитесь!»
Просыпаемся от моросящего дождика, засыпаем под уханье сычей и сов. Тайга вполне соответствовует русскому характеру – суровая, спокойная в сухую погоду, или же взрывная и сумасшедшая в грозу.
– Остановимся и передохнем, нам осталось три километра. Неизвестно, что ожидает возле тайничка, поэтому надоть подкрепиться, а то завсегда обидно помирать на голодный желудок! – улыбается старичок.
За два дня это первые сказанные слова. Вечерами мы собираем дрова, молча ужинаем и тут же проваливаемся во сны. Утром же вскакиваем и, подобно лосям, мчимся дальше.
– Далековато же запрятал, батя! – выдыхает Иваныч. – Не мог поближе сховать?
– Значит, не мог! – отрезает Сидорыч. – И так пришлось с тремя перевертнями миловаться, чтобы отдали, а ты говоришь!
– Хоть миром уговорил? – улыбается Иваныч.
– Ага, успокоились с миром, – задумчиво говорит Сидорыч. – Ладноть, чего соловья побасенками кормить, доставай обед.
Пока Иваныч достает припасы, я спрашиваю ещё раз о моем отце. Нового ничего не услышал, то же самое рассказывали и взрослые берендеи в самолете. Только ещё то, что потом пришлось старому берендею держать оборону от нападающих перевертней.
Они мстили оказавшему приют охотникам. При этом на меня падает такой серьезный взгляд, словно я виноват в случившемся. Со временем перевертни перемещаются из тайги в города, и Сидорыч давно не встречает никого из «вертушек».
Подогретая на костре нежная зайчатина тает на языке, шипящие кусочки сводят с ума ароматными запахами. Несколько найденных сморчков добавляют радости от вкусового фейерверка. Обед легкий, не обременяющий пузо, но дающий силу и скорость.
Быстро приводим землю в порядок, костер скрывается под землей и мхом, косточки ложатся в специально вырытую ямку. О том, что здесь десять минут назад состоялся шикарный обед, напоминает дымка в кронах деревьев, но вскоре и она растаивает.
– Вперед, – командует Сидорыч.
Бежим осторожно, вслушиваясь в каждый лесной вздох. Впереди могла быть засада, поэтому осматриваем каждый сантиметр на предмет опасности. Три километра остаются позади, и мы выскакиваем на небольшую речку.
Сквозь чистую воду, как через жидкое стекло виднеется каменистое дно, стайками скользят рыбьи тела, поблескивают на солнце чешуйки. Неглубокая речка переливается солнечными зайчиками, быстро унося свои воды вдаль.
Рыжая лиса, увидев трех мужчин, порскает огненной молнией в кусты – спугнули с водопоя. Старик смотрит ей вслед, и я заметил, как дергается назад и сжимается правая рука. У знакомого охотника такая же привычка: увидев зверя, автоматически пытается сдернуть ружье с плеча. Пусть даже этого ружья и нет на плече, но привычка остается.
– Вон к той сосне! – крючковатый палец показывает на обширный ствол на другом берегу.
– Опять в воду лезть, – ворчит Иваныч.
– Тебе-то зачем? Молодой сам сбегает. Забери арбалет из корневищ, не пугайся друзей, они мирные, – говорит старик, сбрасывая с плеч рюкзак.
– Каких друзей? – спрашиваю я, расшнуровывая берцы.
– Старых знакомых, не бзди, они тебе понравятся. И бушь через речку перелазить – прихвати пару окуньков, а то ушицы захотелось. Осточертела эта зайчатина с тушенкой! – пока старик говорит, его глаза внимательно обшаривают местность,
– А мне щуку или форель! – поддерживает шутку Иваныч.
Все бы издеваться, а ещё взрослые люди.
Ледяная вода сразу выбивает зубную дробь, стоит ей подняться до середины бедер в самом глубоком месте. Ноги сводит судорогой, и на негнущихся балясинах я кое-как перебираюсь на другой берег. Со стоном повалившись на землю, я начинаю растирать онемевшую кожу. Пупырышки покрывают синие ноги.
Как же там рыба плавает?
– Ты помыться пришел или всё-таки за нужной вещью? – окликает с того берега Сидорыч.
Иваныч срезает длинный прут орешника и теперь заостряет его. Я же двигаюсь дальше, к указанному дереву. На подходе к нему я вижу, о каких друзьях говорил Сидорыч. Раскиданные в хаотичном беспорядке в густой траве белеют кости. Три или четыре человека нашли своё упокоение у этого дерева.
Зная специфический юмор моих спутников, я могу предположить, что их выложили в форме указателя, как в книге об острове сокровищ. Однако у нас не необитаемый остров, а живая тайга, поэтому голодное зверье подчистило и разбросало кости как попало. Сквозь темнеющие глазницы раздробленных черепов пробивалась молодая травка.
Дикие животные так погрызли, или улыбающийся на другом берегу реки тщедушный старичок? Остается только гадать – ехидный старик вряд ли расскажет правду.
Между раскинувшихся корневищ огромной сосны не виднеется никакого оружия, зато находится свернутый шланг, с зигзагообразным черным узором на серой трубке. Я отпрыгиваю, когда конец этой трубки поднимается и пялится на меня холодными черными глазками, из приоткрытой щели вылетает и подразнивает красный узкий язычок.
Гадюка!
Вот кого не хватало до полного счастья.
Берцы я опрометчиво оставляю на другом берегу – я же только туда и обратно. Вот и стою возле змеи, холодея изнутри. Как и многие люди, я не лишен страха и омерзения перед ползающими гадами. Бусинки заворожено смотрят, как я поднимаю оказавшийся под рукой череп – да простит меня бывший владелец.
Гадюка чует недоброе, так как кольца расширяются, а приплюснутая голова поднимается чуть выше, язычок снова подразнивает и скрывается. Аккуратно отойдя на пару метров, я бросаю черепом в сосну над змеей.
Все же живое существо, хоть и мерзкое, но убивать просто так, потому что не понравилась…
Череп звонко хрустит от удара о твердую кору сосны, и змею осыпает белыми кусками, напополам с оторвавшейся коричневой корой. Испуганная тварь бросается прочь, скользя меж раскиданных костей, почему-то вспоминаются пушкинские стихи о Вещем Олеге. Волна омерзения ещё раз проходится по моему телу, прежде чем я приближаюсь к сосне.
– Ты там кегельбан затеял, охотник-некрофил? – вполне ожидаемая подковырка с другого берега.
– Нет, тут змея лежбище устроила! – чтобы хоть как-то оправдать свои действия отвечаю я.
– Да-да-да, рассказывай теперя! – вставляет свои пять копеек Сидорыч. – Михайло, а кто такой некрофил?
Тот вполголоса объясняет ему суть оскорбления.
– Эх, ёжик твою маму увидел и тут же облысел! Ты чой-то там удумал, паря? – тут же окликает старый берендей. – Ты уж там над покойниками не изгаляйся! Не для того они там положены. Хватай пулялку свою, да вертайся в зад.
Хватай пулялку – найти бы её еще.
Осмотр ничего не показывает, приходтся найти палку и потыкать между корней на предмет скрытого тайника. На другой стороне от лежки змеи отзывается глухой звук, зря только гадюку с места сгонял. Внимательно осматриваю место на наличие прочей противной живности и разгребаю павшие иголки.
Под широким листом коры обнаруживается узкая нора. Пошарив рукой, я нащупываю твердые корни сосны, не толще пальца, но за сухой сеткой зияет пустота. Я заглядываю вовнутрь – где-то вдалеке мерещится свет. Придется лезть, берендеи вряд ли полезут за меня.
Приходится раздвигать корни, продираться сквозь пахнущие живицей заросли. Что-то мне это напоминает.
Уползай, малыш, уползай!!!
С боков сдавливает земля, впереди что-то светлеет. Нора широкая. Похоже, что раньше здесь размещалась большая волчья семья – попадаются мелкие косточки со следами небольших зубов. Сейчас же по покинутому жилищу ползет одинокий охотник.
Романтика!
Звуки сзади заглушаются. Слышится моё дыхание и шорох земли, в уши гулко ухают удары сердца. Струйки земли за шиворот, труха в лицо, паутина на ресницах. Словно я вернулся в детство, в то солнечное утро, когда…
Нора заканчивается. Небольшая пещерка, где сидеть можно только согнувшись в три погибели. Лаза в потолке нет, но есть уходящее влево отверстие, в него-то и виднеется далекий свет. В пещерке пусто, лишь пара крысиных черепов и несколько косточек.
Пошутили! Шутники, блин! Эх, я сейчас и вылезу, эх, я сейчас и выскажу! Как же так можно? У меня тетя при смерти, непонятно, что случилось с девушкой, а им лишь бы развлекаться!
Когда я поворачиваюсь к выходу, то рукой натыкаюсь на незаметное углубление в стене. Закиданное землей – не сразу и увидишь, а в темноте и подавно!
Из-под земли показывается полуистлевшая ткань холщевины. Корни сосны успевают прошить её насквозь, приходится выдирать твердые щупальца, чтобы достать мешок, не повредив находящегося внутри арбалета. Ткань цепляется за растущий корешок, но я упираюсь сильнее и дергаю. С треском рвущейся ткани мешок освобождается из деревянных оков. В лицо дождем летят мелкие камушки, остатки корешков и черная земля.
Что-то твердое скрывается под грязной тканью. Я ползу обратно. В детстве меня вытащили, а тут приходится лезть назад самому, но уж лучше вылезти самому, чем при помощи перевертня. Подобные мысли проносятся до тех пор, пока я не вылезаю наружу, вытолкнув вперед мешок.
Тут же следует комментарий с другого берега, но у меня нет никакого желания отвечать колкостью, поэтому возглас остается без внимания. Я поднимаюсь с земли и разворачиваю полуистлевшую ткань.
На солнечный свет показывается коричневое ложе арбалета, отделенные черные плечи из неизвестного металла, винтовочный приклад в непонятных рунах. Медные вставки позеленели от времени, тетива аккуратно обмотана вокруг плеча. Красивое, мощное оружие внушает спокойствие и уверенность.
На улице с таким не походишь, сразу же возникнут вопросы у представителей власти: мол, где взял, да есть ли там ещё такие? Я прикладываю приклад к плечу, на ложе видны черные прорези, скорее всего крепления для оптического прицела.
Тот самый арбалет, что я видел в том загадочном видении, когда меня вырубили после танцев! Мужчина, перевертень, берендей… и взгляд глазами ворона…
Удобный, не тяжелый, хотя и массивный на вид, арбалет как влитой лежит в руках. Куча скрытых тайничков в прикладе отзываются на прикосновения. Сила, ярость, мщение – три слова возникаю при взгляде на это прекрасное оружие. Даже запачканный и зацветший арбалет внушает уважение.
Убить! Уничтожить!
Четвертое задание выполнено
Получен артефакт Убийца Оборотней
Достигнуты максимальные показатели по скорости, реакции, выносливости
Получено пятое задание:
Убить предводителя перевертней
Я прогоняю прочь это текстовое сообщение. Пятое задание… вряд ли оно самое легкое…
Руки дрожат, но я списываю на усталость. Действительно, столько всего случилось, что поневоле остановишься на отдых, но нельзя расслабляться. Образ серого перевертня с белым пятном на лбу заставляет крепче ухватиться за арбалет.
Берендеи на другой стороне реки молчат, понимают, что сейчас охотник общается со старым орудием клана. Возможно, из него стреляли по берендеям, но как-то неловко об этом спрашивать у двух помогающих оборотней. Какой-то подленькой издевкой попахивает сам вопрос – «простите, а не убивали из него кого-нибудь из вашего племени?»
Я вновь накидываю холщовую ткань на оружие и бросаюсь в леденящую воду, распугивая рыб босыми ступнями. Как только ступаю на берег, сбросив оцепенение с окоченевших ног, так где-то в бескрайней тайге прокатывается отголосок волчьего воя.
