Александр Викторович Левченко
Борух Баклажанов. В поиске равновесия
Кодекс пьющего человека
«Я хотел взять и начать новую жизнь стать серьезным, ответственным, может даже взять и жениться, и создать полноценную семью, но потом я подумал получше и взял виски».
Где-то прочитано
Было у отца три сына, которые росли в деревне, вместе играли, катались на велосипедах и воровали яблоки в соседнем саду. Они, как и все мальчишки, мечтали о будущем и часто в своих разговорах и спорах делились друг с другом, кто кем хотел бы стать.
– Я хочу стать космонавтом, – сказал первый.
– А я хочу стать пожарным, – ответил ему второй.
А третий посмотрел на них, прищурившись, и сказал:
– А я хочу стать алкоголиком!
Так вот первые двое спились, и только третий добился своего.
Баклажанов часто вспоминал этот саркастический анекдот, который являл собой яркий пример целеполагания, хоть и не самый праведный. Он любил собирать и запоминать всяческие истории и картинки на данную тему, затрагивающие ее различные грани и аспекты. Как-то раз на просторах всемирной сети ему на глаза попалось изображение следующей записки, написанной простым карандашом и, понятное дело, неровным почерком:
Перед глазами у Боруха моментально появлялся образ этого философа в застиранной майке-алкоголичке, который писал это на кухне старенькой «хрущевки» ближе к утру под оставшиеся на донышке граммов 50. Именно тогда и начинаются эти размышления и самобичевания у истинных знатоков своего дела.
Баклажанов всегда ценил не только тонкость материала, но и какую-то недосказанность, понятную зачастую лишь человеку злоупотреблявшему. Все эти реальные или прочитанные им истории, так или иначе, негласно давали понять, что алкоголизм должен являть собой не банальное употребление, а быть средством для достижения чего-то иного – у каждого своего. Герои этих баек относились к процессу с известным пиететом, так же как в свое время и Ленин к мести за своего брата.
Так уж случилось, что, родившись в День Русской водки, Баклажанов был просто морально обязан посвятить ей часть своей жизни. Пил он с 17 лет. В университетские годы это были частые походы в рестораны и ночные клубы или просто студенческие посиделки на квартирах, которые в бытность свою назывались «сейшенами». Затем в более зрелом возрасте многие деловые вопросы решались «на стакане» и зачастую решались весьма успешно. В этом состоянии в голову приходила масса идей, которые Борух потом воплощал в жизнь с холодным рассудком. Ведя этот разгульный образ жизни, впоследствии многое обдумывая и раскладывая все по полкам, Баклажанов и формировал этот «Кодекс пьющего человека». Он являл собой свод правил, которым Баклажанов четко следовал, чтобы алкоголь не стал сильнее его. Особенно это пригодилось Боруху ближе к 40 годам, когда, распорядившись своими активами, у него отпала необходимость ехать куда-то каждое утро.
Что такое алкоголизм? «Это болезнь и зависимость», – скажут доктора. Алкаши же придерживаются мнения диаметрально противоположного. Пока работают одни и живы другие, истина в этом споре никогда не будет найдена, как и в вечном противостоянии физиков и лириков. Борух же считал, что алкоголь – это союзник на определенном этапе пути. Союзник этот должен быть равноправным, и в тот момент, когда он начинает перетягивать одеяло на себя, он превращается во врага, с которым нужно поступать соответственно. У каждого этот жизненный этап может быть свой по времени и насыщению, но лишь этап, хотя у многих он был длиною в отмеренную жизнь. В основном Господь намерял немного, но были и те, которые ломали систему.
Сломал ее и Степан Степанович Маникайнен – старожил того самого турбокомпрессорного завода, на котором в детстве месяц отработал Баклажанов. Это именно он тогда мирно отдыхал на деревянной скамье каптерки во время обеденного перерыва. Фамилия у него была сложной и произносимой с трудом, а уж во время застолий – так и подавно. В ее истории Степан Степанович не копался, ибо для этого надо было залезть в самые дебри «Калевалы»[11], а человеком он был занятым, и времени у него особо не было. Да и обращались к нему всегда по имени, а друзья и вовсе называли «Маньяком» или «Манекеном». В молодости он служил в милиции и даже брал какого-то маньяка-извращенца, что в узких кругах тогда назвали операцией «Два маньяка». За нее он получил почетную грамоту и именные часы, но потом из органов как-то исчез после одной общегородской тревоги.
Каким-то ранним солнечным летним утром в конце 70-х дружинники, завершая ночной обход, обнаружили на пустынном пляже Петропавловской крепости следующую картину: у самой воды лежала сложенная милицейская форма, а рядом фуражка, часы и…пистолет. Во всем сквозили педантизм и армейская выправка, поскольку лежало все жутко аккуратно, как на солдатской прикроватной тумбочке. Все было на месте, даже служебное удостоверение на сержанта Маникайнена – не было лишь самого сержанта. В это время Степа отсыпался на чердаке какого-то женского общежития среди сушившегося на веревках белья, а очнувшись, обмотался чем Бог послал, и, как Керенский, дворами добежал до собственного дома, где уже и был принят ожидавшим его нарядом. Та операция тоже вошла в историю, и промеж коллег была названа «Бегущий «Манекен».
Окончательно же в памяти людей он остался как Степа «Хромой». Это не имело ничего общего с физическим изъяном, ибо здоровья и генетики Маникайнен был отменной. Дело тут было в другом. Помните те эпохальные пивные ларьки, хаотично разбросанные по улочкам ленинградских районов? Подобный стоял и неподалеку от проходной завода, который Степу и обессмертил. Он был там гостем после каждой смены и довольно быстро наработал авторитет. Это было несложно, поскольку Степан относился к процессу крайне творчески, со временем превратив его в пивную церемонию, на которую даже сбегались посмотреть.
«Хромого!» – говорил он прямо в окошко ларька своим густым басом, когда подходила его очередь. Продавец, знавший Степу не первый год, а уж суть его заказа тем паче, ставил рядом две пустые кружки. Одна была высокая и большая, а другая пониже и поменьше, что визуально все объясняло. Затем он брал маленькую кружку и начинал наполнять ее. Пиво текло медленно, и Степан наблюдал за процессом с горящими и полными вожделения глазами. Наполнив кружку, продавец ставил ее перед Степой и начинал наполнять большую, что требовало еще больше времени. Степан же чинно брал маленькую кружку и, еще раз взглянув на нее как кот на сметану и сдув пену, выпивал в несколько глотков. Затем из-за пазухи он доставал «малька» и опрокидывал его «винтом» тютель-в-тютель к моменту заполнения большой кружки. Все было рассчитано по секундам, дабы не задерживать стоявших в очереди, которые заворожено наблюдали за работой мастера. «Ну, вроде размялись – можно и приступать!» – говорил Степан и, взяв большую кружку вместе с тарелкой нехитрых закусок, проходил за стол к уже ожидавшим его единомышленникам.
После «Перестройки» завод закрылся, и Степа временно исчез, впоследствии объявившись на строительстве дамбы. Тогда уже довольно солидных лет Степан Степанович работал на «Кировце» при бригаде экскаваторщиков, наследив и там. Как-то в обеденный перерыв одним морозным январским днем кто-то из бригады ляпнул, что, мол, слышал про какой-то волшебный винный магазин в Кронштадте, где водка продавалась неограниченно. История эта была, конечно, достойна пера фантаста, но в то время гнетомый «талонной системой» народ готов был поверить во что угодно. В стане экскаваторщиков начались жаркие дебаты. Одни категорически в это верить отказывались, в других же теплилась надежда на чудо.
– Надо проверить! Напрямки сгоняю по заливу – одна нога здесь, другая там! – бросил «Хромой» и со всей наследственной финской решительностью побежал зацеплять «Кировцем» грузовую платформу.
– Платформу-то зачем? – крикнули ему.
– Так надежнее! – со знанием дела отрезал Степан и через 10 минут уже мчал из Лисьего Носа в Кронштадт.
Он несся по льду залива, словно прыщавый юнец на свидание, выжимая все, на что был способен трактор. Он спешил. А зря. «Кировец» то и дело подпрыгивал и бил передним мостом об лед, аки ретивый конь на выездке, словно проверяя его на прочность. Где-то ближе к середине пути лед сдался, и при очередном ударе трактор вместе с прицепной платформой камнем ушел на дно.
Ну а что «Хромой»? Час его тогда еще не пробил, ибо Господь берег его для чего-то иного. В последний момент он успел выпрыгнуть из кабины и заскочить на льдину, которая как откатные ворота закрылась над утонувшим трактором. Через неделю «Кировец» с платформой подняли и дело замяли во избежание особой огласки, а «Хромого» с миром проводили на пенсию от греха подальше. Жил он далее не менее ярко, страстям своим не изменяя, и умер в глубокой старости, но весьма помпезно.
– А именно? – спросил Епатов, слушавший весьма внимательно.
– Говорили, что в возрасте за 90 как-то вечером был убит в пьяной драке.
– Belle mort![12] – аж взвизгнул от восторга Бонжурский.
– Да уж, и не говори, – усмехнулся Борух, – по этому поводу даже сводка криминальная была – народ прям зачитывался. Но это случай скорее уникальный, и речь не о нем.
Ну так вернемся к «Кодексу». Он имел две основные составляющие: техническую и общественную, следование которым давало возможность сохранить физическое здоровье и моральный облик, пребывая в состоянии, имя которому «культурный запой».
Техническая составляющая представляла собой типы напитков и их сочетание, график употребления, схемы входа, а главное, выхода из этих длительных заплывов. Запой подобен гонке, а организм наш – это мотор, стало быть, на старте все начинается с его прогрева. В «разгон» Баклажанов уходил обычно на сухих винах, если это начиналось днем, и к вечеру переходил на коньяки. Коньяк он пил с фруктами, реже с шоколадом, но все это были так называемые «аперитивы» между приемами пищи, поскольку за обедом и ужином, само собой, Борух пил водку. Данной схемы он придерживался около 5 дней, приговаривая приблизительно 2 бутылки крепкого алкоголя и 2 бутылки сухого вина в сутки. Жизнь часто вносила в этот ритм свои изменения в виде банкетов, свадеб (понятное дело, чужих) и дней рождения, и тогда техническая составляющая претерпевала вынужденные корректировки. К середине дистанции Баклажанов начинал сокращать количество крепкого алкоголя, а к 7-му – 8-му дню и вовсе полностью отказываясь от него, и начинался «выход».
Выплывал он исключительно плавно, ибо знал немало еще советских историй, как люди с утра, не достоявшись в очереди к пивному ларьку, падали как подкошенные и отправлялись к праотцам. Вслед за крепкими напитками Борух начинал сокращать количество сухого вина и к 9-му – 10-му дню растягивал на сутки одну бутылку белого вина, мешая ее с газированной минеральной водой в виде австрийского «гешпритцтера», который он в свое время любил заказывать в открытых летних кафе на Венской Рингштрассе. В течение следующего дня он отлеживался и пил зеленый чай, что было крайне важно, ибо нагрузки на сердце на исходе заплыва были абсолютно недопустимы. Крепкий русский мужик ошибочно полагает, что он всесилен и бессмертен даже в этом состоянии, однако между его сердцем и сердцем девочки-школьницы нет никакой разницы, и Баклажанов знал не один летальный пример пустых мужских геройств. Под вечер этого дня Борух ехал в баню, выпивал там несколько бутылок минеральной воды и на нижней полке в парной выгонял из себя с водой оставшуюся «дурь».
Что касается питания, то есть нужно было обязательно вопреки тому, что запойцы с середины дистанции легко существуют лишь на энергии этилового спирта. Желательно, чтобы пища была легкой и не острой, в любом случае она должна присутствовать, иначе организм разучился бы ее принимать и начал отторгать. Это и есть та точка невозврата, где алкоголики встречаются с анорексиками, жмут руки и в компании едут дальше по билету в один конец.
Было в технической составляющей также два важных момента, а именно два «табу». Борух употреблял лишь натуральные напитки, игнорируя всю «химию», которая в избытке предлагалась на каждом углу, и никогда не употреблял наркотики в каком-либо виде. За всю свою жизнь он не сделал ни одной затяжки кроме сигаретной и не снюхал ни одной «дороги», хотя иногда пребывал в компаниях, где это было в порядке вещей. Еще со студенческой скамьи он решил для себя, что с него хватит и пьянства, тем более что жизнь показывала, что «двоеборцы» долго не тянули.
Не менее важной, а возможно даже более весомой была общественная составляющая данного кодекса. Наряду с сохранением физического здоровья необходимо было держать на должном уровне и моральный облик. Алкоголизм в общественном смысле Баклажанов разделял на физиологический и социальный. Физиологический алкоголик – это человек, который получает удовольствие от употребления, но, как говорилось ранее, сие должно быть не целью, а лишь средством для достижения целей дальнейших. Кто-то пишет музыку или размышляет в одиночестве, кто-то в компании решает деловые вопросы, а иные и лично-любовные, ибо не одна распитая бутылка коньяка являлась стартом для создания новых счастливых семей. Даже бильярдные «катки» часто позволяли себе одну стопку перед серьезными партиями для подавления мандража и твердости руки. И все это делалось лишь «для» и никак иначе.
Где бы и в каком состоянии не появлялся Борух, одет он был неизменно с лоском, в идеально начищенных ботинках и с запахом дорогого парфюма. Единственное, что невозможно было полностью исключить, это перегар, но в сочетании с парфюмом он придавал Баклажанову какой-то легкий шарм загулявшего холостяка, посему в данном кодексе он относил это к издержкам производства. Но самое основное это то, что физиологический алкоголик, в каком бы состоянии он ни был, как и любой член общества является звеном в какой-то деловой или социальной цепи и не имеет морального права подвести людей, не ответив на телефонный звонок или не придя на встречу в силу понятных обстоятельств. Придерживаясь всего перечисленного, Баклажанов и ловил, как говорят англичане, тот «delicate balance», то шаткое равновесие, чтобы не впрыгнуть в алкоголизм социальный.
С социальным алкоголизмом все намного проще, и примеров ему тьма. В нем сам процесс являет собой конечную цель, и алкоголь, будучи когда-то союзником, уже одерживает над индивидом победы на всех существующих фронтах. Как и многое в нашей жизни, это происходит плавно, и лишь постоянный самоанализ позволяет разглядеть необходимую тонкую грань.
Слушали Баклажанова молча, не перебивая, хотя до этого жарко спорили. После его монолога повисла немая пауза и казалось, что каждый из коллег мысленно примерял сказанное на себя.
– Это вкратце о том, что отличает алкоголизм высоких материй от бытового пьянства. У меня все! – сказал Баклажанов, затушив очередную сигарету.
– Приятно послушать не только весомого теоретика, но и глубокого практика в данном вопросе! – прервал тишину банщик, видевший Боруха во всех возможных состояниях.
– Да уж, Борух Борисович практику от теории никогда далеко не отпускал! – посмеялся Епатов.
– Ладно, хватит на сегодня теории, ограничимся практикой! – сказал Баклажанов и, приняв стопку, пошел было мыться, готовясь уходить. – Кстати, когда в следующий раз встречаемся?
– Так 18-го числа, у Бонжурского день рождения – как раз вторник будет! – сказал Пей после некоторой паузы, мысленно прикидывая числа к дням недели по школьному дневнику.
Собрался Баклажанов довольно быстро и стал по телефону вызывать такси.
– Я, кстати, свою карту дебетовую к одной таксомоторной компании «привязал». Очень удобно – на такси катаешься, а деньги автоматически с карты списываются! – сказал Бонжурский.
– Так скоро вообще ничего делать не надо будет. «Привяжем» свои карты к винному магазину да к бане – и сиди дома пьяный и напаренный. Не жизнь, а песня настанет! – усмехнулся Баклажанов, подходя к банщику за вещами.
– С легким паром! Здоровья тебе, Борух! – сказал тот.
– Ты столько уже тут всем нам здоровья нажелал, что мы просто обязаны бессмертными быть. Благодарю! – ответил Баклажанов и, пожав ему руку, вышел.
Борух спустился вниз в банное кафе и по традиции на ход ноги выпил «два по пятьдесят» водки под канапе с сельдью, пока ждал такси.
Ехал он молча – в голове крутились разные мысли.
– А заеду-ка я к Львовичу, – подумал Баклажанов, – как раз по пути.
Так и случилось.
Львович и Борисыч
Уже смеркалось. Баклажанов подошел к двери парадной и позвонил.
– Борисыч, это ты? – спросил голос из домофона.
– Аз есьм! – ответил Борух и вошел.
Дверь квартиры уже была открыта, и на пороге его встречал хозяин в домашнем халате и в тапках поверх шерстяных носков. С Рудольфом Гонеевым Баклажанов учился в параллельных классах школы, но там они как-то не сошлись. Уже потом, учась в разных вузах, при встречах одноклассников они все чаще общались, и что-то начинало их притягивать друг к другу. Во многом они были полярны: по образу мысли, по отношению ко многим вещам и явлениям, даже по телосложению они напоминали рекламный плакат какого-либо средства для похудения с изображением одного и того же человека «до» и «после». Баклажанов был здоровее Гонеева от природы, но они органично дополняли друг друга как два с половиной к полутора. Их внешняя непохожесть, различия в мировосприятии и суждениях компенсировались одной очень важной вещью – они понимали друг друга, понимали с полуслова. При относительно одинаковом уровне образования, читая одни и те же книги и смотря фильмы, в обсуждениях с разных точек зрения они приходили к единым выводам, как бы двигаясь к ним с разных сторон.
Кем они были друг другу? Единомышленниками? Друзьями? Наверное, всего понемногу. К дружбе Борух предъявлял очень высокие требования, чему его научил в свое время Аль Монахов. Друг должен отдать тебе последнее и умереть за тебя, но к счастью, судьба не дала пройти им такие проверки, испытывая их в бедах и войнах, да и сам Баклажанов не раздавал людям каких-то жизненных авансов, дабы потом не разочаровываться в них. У них было от многого по чуть-чуть, что в итоге давало более широкий охват в отношениях. Так кем же они были друг другу? Они были…собутыльниками. Не поймет мать сына, солдат генерала, и брат не поймет брата, а колдырь колдыря поймет!
Рудольф был среднего роста и жутко сухощав. Одно время он даже постоянно посещал тренажерный зал, но, в отличие от большинства людей, которые идут туда, чтобы массу сбросить, он ходил, чтобы ее набрать. Женщины ему нравились крупные, и они отвечали ему взаимностью, но не в силу притяжения противоположностей – Гонеев в целом был интересным человеком и по большей части подкупал противоположный пол своим подходом к нему и интеллектом.
Раньше Рудик трудился в довольно крупной компании «Эбонитовые решения», занимавшейся крупнооптовыми поставками эбонита из Эфиопии. Одно время они вели даже переговоры с Министерством обороны на предмет производства из эбонита корпусов атомных ракетных крейсеров, но дальше разговоров дело не пошло, ибо военные восприняли идею прохладно, даже несмотря на прорывные возможности эфиопского эбонита. В итоге компания остановилась на поставках сырья на фабрики по производству музыкальных инструментов, в основном свирелей, флейт и кларнетов, которые Гонеев называл дудками в виду отсутствия консерваторского образования. Сначала он хаотично развешивал их по всем стенам своей квартиры, а потом и вовсе начал раздаривать соседям и знакомым по поводу и без. Постепенно на рынке эбонит стал вытесняться пластмассами, и компания со временем приказала долго жить.
На тот момент Рудольф уже был свободным художником в личном и профессиональном плане и вел разгульный образ жизни, периодически принимая у себя старых знакомиц.
– Здорово, Борисыч! Какими судьбами? – улыбнувшись, спросил Гонеев.
По всему чувствовалось, что он был рад видеть Баклажанова.
– Категорически взаимно, Львович! Из бани еду. Думал оздоровиться, да судьба распорядилась иначе, – ответил Борух, пожимая ему руку.
– Да я вижу! Проходи, сейчас борща тебе разогрею и накапаю.
– Опасно это! – засмеялся Баклажанов, вспоминая, как пару месяцев назад Гонеев подарил ему кашне и они решили «обмыть» его, после чего Борух ушел в двухнедельный запой.
– Хуже не будет! – ответил Рудик, с улыбкой вспомнив то же самое.
Просидели они с полчаса, беседуя и обмениваясь последними новостями.
– Может, партию в нарды? – предложил Гонеев.
– Не возражаю.
В нарды Боруха в свое время научил играть еще Эдик Этносов, которого в свою очередь научили во время его путешествий по Кавказу. Баклажанов был неплохим учеником и, схватывая все налету, впоследствии Этносова часто обыгрывал, но Эдик к этому относился спокойно и философски. «Меня обыграть не сложно, ты того владикавказского таксиста обыграл бы», – любил приговаривать Эдик в легкой досаде после очередного проигрыша. Он частенько вспоминал, как когда-то давно играл с местным кавказским извозчиком на вокзале, пока ждал поезд. Тогда помимо содержания игры ему было жутко интересно наблюдать за манерой, ибо таксист играл всеми десятью пальцами, и все это напоминало работу пианиста-виртуоза за роялем. Баклажанов же в свою очередь научил играть Гонеева, и они частенько любили заезжать друг к другу на ставшие традиционными между ними турниры.
– Слушай, Борисыч, почему ты именно в нарды играешь? Ты же и в шахматы неплохо вроде играл? – как-то невзначай спросил Рудик в середине одной из партий.
– Львович, ну это целая теория – долго рассказывать просто.
– А мы разве куда-то торопимся? Излагай.