Александр Викторович Левченко
Борух Баклажанов. В поиске равновесия
– Я Вас приветствую! Мне сообщили о Вашем визите, – как-то кратко и по-деловому сказал он.
Мужчина был лет на десять старше Боруха, но выглядел весьма неплохо и одет элегантно, производя впечатление человека, следящего за собой как внутренне, так и внешне. Кабинет был небольшой с уютным диваном и столиком посередине, а в углах стояла пара письменных досок с начерченными на них какими-то графиками. На первый взгляд весь антураж несколько напоминал тренинги личностного роста, проводимые малолетними мудрецами, но, по счастью, первое впечатление оказалось ошибочным.
– В начале нашего знакомства я позволю себе представиться, – начал он, пожав Боруху руку. – Я тот, кто обучается все глубже видеть сквозь слова и извлекать из них выгоду и для себя, и для других. Я Доктор Медицины. Меня зовут Антон Борисович Штанго! – резюмировал он, словно тяжелоатлет, взявший вес и бросивший снаряд на помост. – Штанго – ударение на «о», – добавил он вдогонку с чуть озорной улыбкой.
– Я Борух Борисович Баклажанов – человек с российским паспортом, – ответил Борух.
– Да Вы ни разу не Борух, Вы боров, Баклажанов. Понижать Вам весовую категорию надо! – все с той же улыбкой бросил Штанго.
– Так ведь жизнь хорошая, Антон Борисыч, не напрягаюсь потому что, в отличие от Вас! – ехидно парировал Балажанов, оглянув стройную фигуру Штанго.
– А придется! – уже сухо и по-деловому отрезал тот.
Проговорили они где-то с полчаса, обсуждая многое и обмениваясь мнениями и даже найдя каких-то общих знакомых. Штанго надо было понять первоисточники всего, посему он и «плясал от печки», вырабатывая наиболее оптимальный план. Он умел слушать и слышать, чем импонировал Баклажанову, Борух же в свою очередь излагал все максимально подробно, насколько считал возможным.
– Давайте порисуем, – вдруг неожиданно предложил Штанго, протягивая Боруху лист бумаги.
– Я не живописец! – ответил Баклажанов.
– От Вас этого и не требуется, – улыбнулся тот, поставив жирную точку посередине листа. – Это Вы сейчас. Попробуйте изобразить Вашу дальнейшую судьбу, – продолжил он, предложив несколько вариантов на выбор.
Баклажанов задумался. Вся его жизнь начала пролетать перед глазами с ее горестями и радостями, успехами и неудачами, как и у его старинного приятеля, как-то слетевшего с трамплина с одной отстегнутой лыжей. Борух вспоминал дела и бурные гулянки, людей живых и ушедших, сделанное и то, что лишь было в планах. Он сидел и думал, мысленно взглянув лет на семь вперед, и в итоге провел от точки пологую прямую.
– Полагаю, это что-то из личной геометрии? В целом посыл ясен – так я примерно и полагал, хотя этого варианта среди предложенных не было, – хмыкнув, сказал Штанго и тут же продолжил. – Вы, видимо, пришли сюда уже с каким-то решением? Ответьте, Борух Баклажанов, является ли Ваше решение окончательным и бесповоротным?
От этого вопроса Боруха вдруг резко бросило в холодный пот, ибо он на миг почувствовал себя словно в ЗАГСе.
– Да! – ответил он.
Весь объем программы можно было условно разделить на три направления, двигаясь по которым одновременно, индивид должен был прибыть в одну точку. «Методой Штанго» было привить отвращение к спиртному путем реконструкции сознания, а той финальной жирной точкой было равнодушие к нему.
Первое направление было визуально-информационным. В процессе нехитрых дискуссий на разные темы, в том числе достаточно отвлеченные и предлагаемые самим Борухом, они совместно приходили к каким-то решениям. Они спорили, чертили графики и делали выводы, которые каждый из них использовал по-своему с той лишь разницей, что Штанго оставался при деньгах Баклажанова. Но на то они и платные консультации, ибо, в конечном счете, это инвестиции в себя.
Вторым направлением было медикаментозное. «Это для восстановления, это для лучшего усвоения, а это для сбалансированности», – бубнил себе под нос Штанго, выписывая ряд натуральных препаратов. Там было многое, в частности цветочная пыльца для восстановления цинка, напрочь вымытого водкой. Задачей было привести все системы организма в их прежнее должное состояние. В результате постепенно улучшалось общее самочувствие и восстанавливался сон, потому как бытующее в народе выражение, что «сон алкоголика краток и тревожен» было взято не с потолка.
Третьим же направлением были так называемые «домашние задания» в виде определенного объема разного рода литературы, задачей которого было подытожить и закрепить результаты в направлении первом.
Все эти три направления главного удара и приводили к победе в сражении, но не в войне. В чем был секрет той методы, Борух понимал скорее на уровне ощущений. Очевидно, что удары наносились по всем фронтам, но типы орудий и частота залпов были известны лишь «Вертикальному». Оценивая язык тела танцовщика из зрительного зала, ты можешь отличить кабриоль от сатэ, но у тебя не хватит растяжки и силы мышц, чтобы повторить это, ибо лучшие свои годы ты отдал на другое.
– А какова общая продолжительность занятий?! – однажды как-то по-студенчески спросил Баклажанов.
– Видите ли, Борух, Вы не пассажир, а я не водитель, берущий за извоз, хотя мы оба в одном авто. Тут, скорее, как в автошколе – Вы ученик, а я инструктор, бьющий рублем. В какой-то момент Вы понимаете, что можете ехать сами и инструктор Вам не нужен. Собственно, вот! – ответил Штанго.
– Вашими словами, «выгода и для себя, и для других»?
– Что-то типа!
Как-то после окончания очередного занятия, спешно собирая бумаги, Штанго спросил:
– Борух, Вы не подбросите меня пару остановок? У меня назначена встреча, и я уже опаздываю!
– Само собой! – ответил Баклажанов.
Они подъехали к нужному месту и остановились. Повисла неловкая пауза, после чего Борух сказал:
– Вы видели меня за рулем. Каково Ваше мнение, готов ли я вести машину сам?
– Вы правы, Борух, я Вам больше не нужен. Все остальное лишь в Ваших руках. То, к чему мы вместе пришли, Вы обязаны применить – это и будет победой в войне! – с улыбкой ответил Штанго и, попрощавшись, вышел.
«Водка не решает проблем – не решает их и молоко», – говорят в народе. Но молоко тебя не убивает. «Завезя нам водку, шведы выиграли в битве, – размышлял Баклажанов. – То был филигранный ход, слов нет, но лишь тактический. Знай они, что будет в длинную, они бы тотчас вывезли ее обратно. А ведь будет. Ну что, русский, включай свой характер – на то он тебе и дан!». Именно об этом эффекте айкидо размышлял Наполеон, отступая по разграбленным им же селам смоленской дороги, ему же в виде комплекса «маленького человека» не смог противостоять и Печорин.
«Пока ты не начнешь пить молоко, ты не станешь начальником Управления», – часто говаривал Баклажанову отец, служивший в одном военном ведомстве. Борух уже давно его пил, хотя по прошествии лет начальником Управления так и не стал. Видимо, что-то было не так с тем молоком или пил он его не с теми и не там. Что было очевидно, так это высвобождение огромного количества энергии, доселе бесследно уплывавшей в стакан. Это было жутко похоже на состояние боксера, вышедшего на соревнования на обычный ринг, а до того тренировавшегося на мягких матах, или легкоатлета, бегавшего с утяжелителями и вышедшего на старт без них. Эта сохраненная энергия бесценна, теперь уже она верный союзник взамен поверженного врага. Залитая в иной бак, она и есть то топливо, необходимое для победы в войне!
Баклажанов жил этими мыслями везде – и в дороге, и дома, перед сном тупо переключая телеканалы. По одному шел сериал про бывшего спецназовца с незамысловатым сюжетом и счастливой любовной концовкой, другой же предлагал примерно то же самое, но там уже был десантник. Промотав эту сериальную возню, он недолго посмотрел какое-то шоу, где средней руки актер в красках рассказывал об особенностях своей спермограммы, в жажде признания выставляя все напоказ. Этим он только подзадоривал ведущую, задававшую все более фривольные вопросы, будто загребая помои со дна, где погуще. Борух листал дальше эту бесконечную череду одних и тех же лиц, остановившись на мгновение на одном промо-канале. Как две капли воды похожий на Леонсио ведущий страстно рекламировал какой-то чудо-бюстгалтер. Делал он это так убедительно, что Баклажанов едва удержался, чтобы не сделать заказ. От греха подальше он продолжил переключать дальше. Борух снова искал. Он искал Её. Каждый раз он любовался ей, ибо она была неповторима. Её красота была естественной, а манеры изящны с легким флером озорства. Ему казалось, что, отвергая многое, она искала тоже, живя верой и надеждой и идя своим путем. «Подождем», – подумал Борух, так и не найдя ее в тот вечер. Продолжив переключать каналы, он остановился на каких-то политических дебатах и начал с интересом слушать прогнозы аналитиков, словно раскладывавших пасьянсы на карте мира. С чем-то он соглашался, что-то додумывал на свой лад, постепенно уходя в тот поздний час в объятия Морфея. Он заснул.
Так Баклажанов попал в политику через постель.
Часть четвертая. Политический сон Баклажанова
Медленный сон
«Вы можете не заниматься политикой, все равно политика займется вами», – сказал как-то в 19-ом веке Шарль де Монталамбер. И, действительно, более точного определения отношений гражданина с государством еще придумано не было. Тот, кто сознательно избегает участия в политических процессах по причине «моя хата с краю», участвует в них уже в виде объекта политтехнологий, безвольно открывая калитку во власть тем, кто к ней стремится. Одним словом, либо «ты», либо «тебя».
Политикой Баклажанов интересовался. Тому был ряд причин, в частности интересы шкурные. «Девушки любят молодых, длинноногих и политически грамотных», – говорил Бендер, а Боруху в его возрасте только политгнозисом брать и оставалось.
Еще в Древней Греции граждан, которые участвовали в общественной жизни города, называли «политикос», а тех, кто эту жизнь обходил стороной, – «идиотикос», а проще говоря, «идиотами», что наравне с более привычным значением этого слова многое объясняло. Политика – это комплекс мер для достижения результата в различных сферах, что касается государственной, то это «искусство управления государством», как констатировал Аристотель в IV веке до нашей эры. С тех пор еще никто этого определения опровергнуть не смог, хотя попытки такие были в массовых банно-водочных дебатах Баклажанова, но все они неизменно заканчивались крахом.
В советской школе политико-идеологическому воспитанию отводилась немаловажная роль. Борух часто вспоминал, как он с некоторой завистью смотрел на старшеклассников, которым в класс ставили телевизор, и они от корки до корки конспектировали очередной съезд КПСС. Возымело ли это действие на те, тогда еще неокрепшие, умы, сказать трудно, но в подкорке что-то определенно оставалось, а главное, сама возможность посмотреть телевизор в учебное время пленяла до безумия.
«Ваш день должен начинаться с газеты. Перед выходом из дома вы должны четко знать, что происходит за его пределами!» – частенько говаривала Нонна Григорьевна. Со временем постулат этот Борух твердо усвоил, часто органично дополняя газету бокалом вина.
Гимн своей страны можно было найти на задней обложке любой тетради, и он становился единым целым с ее обладателем, попадая в кровь, посему Баклажанову со временем с трудом давался гимн российский, да и далеко не ему одному.
Визиты ветеранов, политинформации и прочие мероприятия подобного толка были обычным делом, но венцом всему были «current events»[26]. Это были все круги ада, которые Ктова заставляла пройти в начале каждого урока английского языка. Они предварялись ее вечным вопросом:
– Who is on duty today?[27]
– I’m in DUTY FREE, – часто мысленно отвечал ей Баклажанов, улетая куда-то.
Это должна была быть сводка внешних и внутриполитических новостей, приготовленная загодя вечером, но подготовить ее на совесть не всегда получалось ввиду игры гормонов и гулянок допоздна. Вот тогда Боруху приходила на помощь его вечная палочка-выручалочка – новость, ежедневно актуальная еще с конца 60-х годов. Словно маститый катала, доставая козырь из рукава, он с упоением начинал рассказывать о новом витке напряженности на Западном берегу реки Иордан и в Секторе Газа. Столкновения в том регионе были обычным делом, и Баклажанов часто и мудро прикрывался как щитом этим арабо-израильским конфликтом на все времена.
По мере становления государств и империй политика приобретает все большую значимость. Людские законы как-то мало-помалу вытесняются, как тощий интеллигент приезжей дородной дамой в очереди за советским дефицитом, а в авангард выходят законы физлицкие, являющиеся главным орудием государственной машины подчинения. Сохранение баланса между этими законами и есть одно из основных назначений рулевого – лидера государства.
Феномен Верховного
«Так будут последние первыми и первые последними, ибо много званых, а мало избранных».
Евангелие от МатфеяГлава 20-ая, стих 16-ый
Так что же все-таки первично – система или люди? Общество ли создает систему или система кует людей? Если когда-то и был ответ на этот вопрос, то остался он где-то в далеком прошлом, и чтобы отыскать его, надобно откатиться далеко назад, а Баклажанов спал и перекатывался лишь с боку на бок.
* * *
– Все эта система, мать ее! – лютовал с дивана Этносов в том их давешнем разговоре, вешая на нее всех собак.
– А что есть система, Эдик? Система – это орудие! В драке действуешь тем, что под рукой. Неплохо, чтобы был дробовик, но, дай Бог, если б кастет в кармане нашелся! Так и с системой. Она и наследство. Редко кто, получив в наследство мыловаренный завод, становился виноделом – так мыло и варил дальше. Правда, был еще вариант завод прогулять, но никак не вино гнать. Начнешь мыло на шило менять – время упустишь, и вмиг обскачут!
– Ты, никак, в адвокаты к мыловарам заделаться решил? – бросил Этносов. – Ты систему эту справедливой считаешь?
– Нет, не считаю! Но она видится мне наиболее конструктивной и жизнеспособной ко времени за окном.
– Почему?
– У людей страха нет! Пропал, понимаешь, напрочь. Бесстрашные все дюже стали! Вот и получается, когда системную шкалу к временной подгоняешь, такой вариант и рисуется! Процесс этот архифилигранный и резких движений не терпит, а дергаться будешь – баланс потеряешь, и все прахом пойдет! Тут внутри системы двигаться надо и, желательно, по-кошачьи, а дальше уж время покажет. Ходить нестандартно надо, вот хоть как тот колхозный Председатель.
– Что за кадр? Поведай-ка! – с неподдельным интересом спросил Этносов.
– Да дед мне историю эту давно рассказывал. Колхоз один рядом с селом их стоял, а посередине него ручей протекал – прямо на две части, считай, колхоз тот резал. Замучился народ вброд ручей переходить каждый раз – мост нужен был. Долго тогда Председатель размышлял, как поступить. По букве закона надобно б было бумагу в райцентр отправлять, да на очередь вставать, как водится. Бумага б та до Второго пришествия по кабинетам ходила, а народ бы тем временем все вброд бы ручей и штурмовал – время тяжелое было, особо не до ручейных мостов. Да даже если бы и срослось все – пришлые, не пойми как, сделали бы, да и сделали бы вообще, а то и вовсе пропили б все или по сторонам растащили. Не доверял Председатель чужакам особо, лишь на своих положиться мог, вот и вспомнил он тогда о местном плотнике!
– Интригует, однако!
– Да уж! Плотник тот вообще личностью интересной был. Звали его Акакий Красногорко. С детства на «Акашу» и «Какушонка» отзывался он с неподдельным раздражением и нес себя по жизни довольно имперски. Он вообще был редким маргиналом. Моды на них тогда еще не было, но он за ней и не гнался, а просто был им. Самокрутку из газеты курил он с не меньшей помпой, нежели чем заокеанский буржуй свою сигару, по-щегольски носил старую потертую шляпу чуть набок и архичинно разъезжал по колхозу на велосипеде, зажав прищепкой правую брючину, чтоб та в цепь не попадала. В общем, что-то явно было у него от «голубых кровей», во всем он был основателен и никогда никуда не торопился. Председатель к тому же его с детства знал, вот и решил мост этот ему на откуп отдать. Скинулись тогда Акакию на это дело всем колхозом, и работа пошла!
– Получается, Председатель то систему стороной обошел? – бросил Эдик.
– Тебе «шашечки» нужны или «ехать»? От этого и плясать надо. Мост есть? Есть! Старики ходят да радуются, а молодежь по вечерам на нем свиданки назначает – и все при своих. А Красногорко тот на ему полагавшееся дом себе обновил, но и о колхозе не забыл, а мог бы и прогулять все в соседнем селе. Коровник местный поправил да крышу у клуба починил – там потом детям кино показывали, а он их конфетами угощал. Вот такая история внесистемная!
* * *
Так все-таки система или люди? Боруху всегда казалось, что есть еще одна величина, находящаяся вне этих двух, но вместе с тем и их формирующая. Она находится на вершине треугольника, делая его в итоге равносторонним. Величина эта важности огромной, ибо лишь она собирает фигуру воедино. Величина эта – лидеры.
Везде и во все времена так было, есть и будет. В литературе, живописи, спорте, да и на той же эстраде все, так или иначе, зависело от них. Именно они задавали планку, на которую были способны сами, подтягивая за собой остальных. Тем самым они устраивали то соревнование первого и второго, второго и третьего, разгоняя вперед весь локомотив. В результате они создавали вокруг себя империи в эпохах с множеством течений, стилей и школ, которые давали начало новому, но на старте были лишь они. Так было с «золотым веком» русской литературы, начало которому положил Пушкин. «Золотой век» плавно перешел в «серебряный», который уже в свою очередь со временем оказал влияние на «шестидесятников» века 20-го. Но одно дело книги, мольберты или спортивные площадки, а карта мира и судьбы поколений дело совсем иное.
Вопреки бытующему мнению, что ошибки учителей самые страшные, ошибки политиков несоизмеримо страшнее. В результате их вольных или безвольных промахов трансформируется сознание поколений вперед, ищущих уже иных книг, песен и зрелищ и получающих их сполна. И вот с концертных площадок пропагандируется культ денег, а комедианты искрометно шутят над женщинами сомнительной репутации, которые в свою очередь смеются над ними с первых рядов.
Все это следствие взятого когда-то политического вектора. Он берется единожды, и перенаправить его впоследствии очень трудно. Это Вектор Верховного. Он разгоняющий и рулевой поколения, и лишь от него во многом зависит его (поколения) судьба. Верный выбор направления требует от него множества неоднозначных решений, нередко граничащих между добром и злом, потому как политик – это хирург и в этом его парадокс. Зачастую он обязан сделать больно, стоически принимая все общественные пощечины, чтобы в итоге стало лучше. Что до тех пощечин, то они неизбежны, ибо любая глобальная фигура, оставившая след в истории своей страны, навсегда останется спорной в виду многогранности принимаемых решений. Неизменным должен оставаться лишь вектор на благо своего народа.
Борух начал ворочаться в кровати – ему снились танки и толпы бегущих людей. Либерально настроенная интеллигенция и юное студенчество в кровавом протесте громили все вокруг. То была Венгрия 1956 года. О предпосылках в своей докладной записке загодя сообщал в Москву тогдашний посол СССР Юрий Андропов. Уж тот-то был хирург! Видя вперед, он понимал, что империя находилась под ударом, но она выстояла, хоть и «вторым темпом», как сказали бы люди от футбола.
Картина не менялась, и Баклажанову опять снились толпы и танки, но это уже была «Пражская весна». Борух не раз вспоминал слова своего деда: «Нас бы предали все: немцы, румыны, поляки, но чехи – никогда!» Вспоминая те события, говорил он это как-то задумчиво мрачно, явно понимая весь парадокс той хирургии – вмешательства поневоле.
На опыте прошлых ошибок империя выстояла и во второй раз, но то было лишь затишье перед бурей, ибо впереди была Москва. Говорят, империи не стоят вечно и всему приходит свой исход, но ох уж этот третий раз! «И только третий добился своего!» – парила в голове у Баклажанова концовка того старого культового анекдота.
Цифра «3» всегда имела какое-то магическое значение. Говаривали, что Земля стояла на трех китах, три раза крестятся после молитвы и столько же целуют долгожданного гостя. Отец, сын и святой дух; прошлое, настоящее и будущее – все это тройственные союзы. Но есть один, который являет собой цикл любого бытия, – это «рождение, жизнь и смерть».
– Все мы умрем! – услышал вдруг Борух спросонья Евгения Сатановского из не выключенного на ночь телевизора.
При этих словах Баклажанов даже встал, чтобы стоя принять этот постулат аналитика, а уж ему-то он доверял.
– Принято! – сказал он и лег опять, погрузившись в дремоту и досматривая сон.
И снова толпы, и снова танки, но это уже была Москва начала 90-х. Выводов из опыта прошлого сделано не было, и поражение было сокрушительным. Да какое там поражение – это был полный разгром, ибо нет ничего позорнее, чем проиграть на своем поле. Какие к черту это были хирурги, разве что фельдшеры? А может, это были вовсе и не фельдшеры, а наоборот, высококлассные хирурги, просто из клиники напротив. Кто знает? А ведь кто-то знает!
Жизнь шла вперед, оставляя времена хирургов в прошлом. Приходили новые времена, и поиск равновесия становился все сложнее. Суть принимаемых решений была настолько тонка, что одной лишь хирургии было мало. Тут надо было быть канатоходцем, и Верховный был подобен ему. Сложив в заплечный рюкзак весь хирургический опыт прошлого, он встал над пропастью, а перед ним был лишь натянутый над ней канат. Он шел медленно, филигранно ступая и ловя равновесие в каждом шаге лишь изредка поглядывая в рюкзак, но упорно двигался, смотря только вперед. Вниз он старался не смотреть – опасно это – любой высотник скажет, да и не разглядишь там ничего на дне ущелья – «броуновское движение», да и только, в общем, одна глубинная возня. Опыт прошлого был у него за спиной, а в руках был только балансировочный шест. Анализ событий и сил, пестрота и разноголосие мнений, союзов и партий – все было в том шесте, с которым он ловил равновесие при малейшем дуновении ветра над пропастью. Есть партии, а есть «линия партии» – тот самый векторный и прямой, как струна, канат, по которому он ступал.
Он шел и останавливался и поэтапно шел опять. Ему было трудно, ибо он был первым, а первому труднее всего. Время от времени ветер усиливался, и однажды равновесие он чуть не потерял, отвлекшись на один телефонный звонок.