Александр Викторович Левченко
Борух Баклажанов. В поиске равновесия
– В смысле?
– В смысле «аптека, улица, фонарь»[44], чтоб понятнее было! К тому же, не так и легко им придется, потому как зарятся они на чужое, а главное, нет у них причала родного, родины нет. Они, вроде, и везде, и нигде. Где деньги, там их и ищи!
– А что есть родина?
– Хм, так сразу и не скажешь, – задумался Баклажанов, – это скорее на уровне ощущений. Это мать, какие-то воспоминания из детства, твой двор со старой хоккейной коробкой неподалеку, та девчонка, что нравилась когда-то, родной язык, книги и фильмы, что с детства шли с тобой рука об руку. Вся эта аура в легком обрамлении геральдики и есть родина. Это то, что ты получил с рождения, и обязан, улучшив, передать дальше.
– Ты взял, и ты должен отдать? – улыбнулся Борух.
– Оно!
– Да что мы все о политике? Давай-таки к деньгам! Я, как главный у нас с тобой по финансам, хотел бы услышать твой прогноз, – как-то заметно оживившись, подумал Борух, явно севший на своего коня.
– А что деньги? Они были, есть и будут – без них никуда. Они бегут в ногу со временем, спотыкаются о кризисы и дефолты, падают, а потом встают и бегут дальше быстрее прежнего, догоняя его и проверяя людей на прочность. Кого-то они ломают, кому-то надежду дарят, а для кого-то они и вовсе игра. Они как люди со своей историей и борьбой в вечном поиске сильнейшего.
– «Н2О», – улыбнулся Борух.
– В смысле?
– В смысле – «вода»!
– Ааа, тебе конкретику подавай? – усмехнулся в ответ Баклажанов. – Ну, изволь! В целом их можно разделить на деньги на кармане и деньги глобальные. С карманными понятно все: они либо счастье для владельцев извлекают, либо на них статуи скупают у Этносова, что для кого-то тоже счастье. С глобальными сложнее. Они уже давно орудия идей, но «Клубу» их стало не хватать. Он уж давно беднее полковника Кудасова – весь в долгах сидит. Свержение режимов в лакомых странах и планетарный грабеж уже не дают того эффекта, что раньше, и силы платить по долгам на исходе.
– Ну и?
– Ну и нужна идея. Надо создать другие деньги!
– А со старыми что? «Обнулиться» что ли?
– Почему же «обнулиться»? – продолжил Баклажанов. – Можно обмен организовать, только на условиях создателя, но там такие условия будут, что сам Создатель удивится.
В эту секунду у Боруха перед глазами почему-то появился отчетливый образ того «клубного» идеолога с его неповторимой улыбкой.
– Не исключено, – опередил его Баклажанов, – по этой части старик большой затейник. Подметет он в итоге по миру свои миллиарды, поделит с «одноклубниками», а все как обычно плечами пожмут.
– Какие-то тебе, батенька, мрачные картины видятся постоянно, – подумал Борух.
– Это лишь предположения, потому как камень пока летит. Это тот случай, когда я был бы счастливее, если бы оказался не прав, но все будет, как будет, даже если будет наоборот!
– Ты мне сейчас футбольных комментаторов чем-то напомнил, – усмехнулся Борух, – те тоже перед важными матчами часами прогнозы строят, тонкости линий защиты и нападения обсуждают, роли вновь приобретенных игроков и погодные условия, а заканчивается все тем, что мяч круглый, поле ровное и победит сильнейший.
– Вот прямо возразить нечем. Так и будет! А вообще все это напоминает мне мышиную возню, только в мировом масштабе. Суета одна и беготня бестолковая. Рвут люди друг друга и землю на части каждый со своей идеей, а планетарной идеи нет.
– Широко ты хватил, однако, хотя вроде и не пьешь давно! – подумал Борух.
– Да я все чаще Этносова вспоминаю – смрад от людей нестерпимый стоит. Ощущение складывается, что человечество уничтожить себя в итоге обязано и планомерно к этому идет. Знаешь, Белое Перо вроде сказал, что когда будет срублено последнее дерево, отравлена последняя река и поймана последняя птица, люди поймут, что деньги нельзя есть. Народ все об авторстве и точности слов спорит, форму обсуждает, а надо бы содержание. Ты когда последний раз толком снежную зиму видел?
– Нууу, видел как-то парочку! – на секунду задумавшись и мучительно пытаясь припомнить, ответил Борух.
– Вот и я о том же! А раньше зимой видишь – с утра парнишка в лыжных ботинках с лыжами бежит, значит, первый урок физкультуры, а если днем из школы так идет – значит, последний урок был. Все как на ладони. А сейчас для нас зима снежная в диковинку, как для папуасов. Я уж о распространении атомной энергии не говорю даже – живем, как с гранатой без чеки за пазухой. Так что, не знаю, как тебе, а мне с планеты соскакивать некуда.
– Ты удивишься, но мне тоже. И что это за идея планетарная, и с кем она прийти должна? – подумал Борух после некоторой паузы.
– Знаешь, а ведь она существует, – подумал в ответ Баклажанов, также немного выждав, – и ей уже больше полувека. Лучше, чем Гагарин сказал, пожалуй, и не скажешь. Вот она, что ни на есть планетарная идея, и автор ее – простой советский парень, человек, которому судьба подарила шанс – шанс взглянуть сверху.
Пробуждение
Солнечные лучи уже вовсю пробивались сквозь щели не полностью задернутых плотных штор. С улицы доносился детский смех и шум выезжавшей из двора машины. Было около полудня. Баклажанов проснулся и, уставившись в потолок, стал по традиции изучать люстру. Полежав так минут пять, он вскинул ноги вверх и, качнувшись, резко встал. Одев свой фирменный халат, Борух начал расхаживать по квартире, обдумывая планы и маршрут на день. Побродив так немного, он как обычно подошел к зеркалу и начал внимательно изучать себя.
«Шансов все больше!» – усмехнулся он, глядя на себя в зеркало с чувством легкого личностного превосходства, вспоминая свои давние отражения. Он заметно подсох, насколько позволяла его плотная конституция, и выглядел весьма неплохо. «Ты вроде как опять туз, Борух Борисыч, не молод и не длинноног, но политически грамотнее вчерашнего», – подумал он и, постояв еще немного, направился на кухню заваривать чай. Чай он делал авторский, уже давно возведя это в культ. Борух взял свой чайный пресс и бросил туда горсть черного крупнолистового чая, добавил пару-тройку долек лимона и лайма, пакетик мяты и засыпал все сахаром. Добавив для полноты картины несколько листиков гибискуса, что иногда заменял долькой грейпфрута или ложкой брусничного варенья для кислинки, он залил все кипятком, размешал и ушел в душ.
Через десять минут чай был готов. Борух отжал пресс и, налив большую чашку, бросил туда дольку мандарина. Посидев минуту-другую, он сделал пару глотков. «Вроде угадал», – подумал он, оценивая букет. Наспех позавтракав, Баклажанов быстро собрался, вышел из дома и, сев за руль, умчал по делам.
Возвращался он уже глубокой ночью после какого-то пустого мероприятия на заливе. Он летел по Приморскому шоссе, но на кольцевую уходить не стал, решив прокатиться по ночному городу. Перескочив Тучков мост, Борух понял, что на Благовещенский уже не успевает из-за легкого ночного затора, образовавшегося на «Васе». «Не спеши, а то успеешь», – подумал он и, сбавив ход, покатился нарочито вальяжно, ловя уже на себе пытливые взгляды.
Свернув на набережную и увидев уже разводящийся мост, Баклажанов понял, что времени у него в достатке. Он оставил машину у Академии художеств и, бросив взгляд на Румянцевский сад, где несколько воркующих парочек наслаждались друг другом, пошел к воде.
Стояла теплая белая ночь, и он пребывал в каком-то забытье, глядя на Неву. Она пленяла своим утренним спокойствием, и Борух стоял, будто вне времени, провожая взглядом проходившие мимо корабли. Одни уходили и появлялись новые, а за ними еще одни, каждый раз равняясь с двумя сфинксами, словно вечными безмолвными стражниками у городских ворот, пришедшими сюда навеки, один с Запада, а другой с Востока.
В эти минуты Баклажанов как никогда думал о своем городе, который вобрал в себя многое, но и отдавал с лихвой, питая его духовно и придавая сил. Это был его город – город заговоренный. В своих мыслях Борух уносился все дальше, и перед его глазами как корабли уже проплывали люди, когда-то создавшие этот город и его славу, и отстоявший его советский человек. Кто он?
Баклажанов вдруг вспомнил, как супруга Этносова рассказывала о своем давно ушедшем деде. Как-то среди вороха пыльных бумаг, которые остаются после человека, она наткнулась на один старый пожелтевший листок. Это была анкета с напечатанными на старой машинке вопросами общего содержания и вписанными перьевыми чернилами ответами. Она с интересом стала читать вопросы, с трудом разбирая ответы, написанные корявым почерком. Это увлекало ее все больше, и она продолжала изучать листок, мысленно давая свои варианты. «Что вас больше всего вдохновляет в жизни?» – значилось где-то в середине анкеты. Она вдруг на миг задумалась над тем, как бы могли ответить современники, но, ничего не придумав, взглянула в анкету. «Успехи товарищей», – было написано напротив и давало ответы на многое.
Борух часто вспоминал эту историю и тот простой ответ на нехитрый вопрос и не знал, как с этим жить. Это был ответ советского человека – человека, который непобедим. В нем была вся суть поколения ровесников того века, прошедших революции, войны и лагеря, но не потерявших себя. С ними ничего нельзя было сделать, потому что они отвечали так.
«Какое прекрасное время», – вспоминал Борух слова своей матери, с которыми она часто радовалась каждому погожему дню. Это время и есть то бесценное наследство, оставленное нам ими, время для свершений и заделов на будущее.
Баклажанов все стоял и думал, смотря на проходившие мимо корабли. Он давно уже хотел присесть на ступеньки, но не желал мешать человеку, сидевшему у самой воды. Между тем мост уже начал сводиться, и мужчина, заметив это, встал и, повернувшись, побрел навстречу Боруху. На миг их взгляды встретились. Баклажанов пытался мучительно вспомнить, где он мог его видеть, и вдруг его будто пронзило. Это был тот кантор, который когда-то приснился ему. В молчании они долго смотрели друг другу в глаза, словно те два сфинкса, похожие как две капли воды и понимавшие все без слов.
Тем временем город уже проснулся и утренние солнечные лучи, перемигиваясь, играли на сводах Исаакия и шпиле Адмиралтейства, а Борух взрослел. Он уже давно стоял в одиночестве и будто бы и не замечал шума вовсю летевших по набережной машин, слыша лишь шепот шагов кантора, удалявшегося по Благовещенскому мосту. Он думал о тех жизненных весах, представляя их, и, мысленно играя их чашами, искал равновесие. Какая-то всевышняя сила подталкивала его в этих поисках и оберегала его, уводя от двуличия ценностей и армад лживых штампов и догм. Это была его совесть, которая вела его своим путем сквозь битвы идей и материй к победе содержания над формой.
Он стоял и вновь, и вновь повторял про себя свою мантру:
«И он думал.
И ему было не стыдно.
И многое еще было впереди…
2016–2019 г.г.
ЕДИНОМЫШЛЕННИКИ РАЗНЫХ ПЕРИОДОВ:И. Н. Соловая, А. Л. Гордеев, Л. В. Рузняева, А. Б. Булин