Александр Викторович Левченко
Борух Баклажанов. В поиске равновесия
– Короче, физики поменьше! – вкрутил Баклажанов.
– Можно и так сказать. Физики поменьше, а чего-то поболее. В общем, «от забора до обеда» не копали. Они были башмачниками, музыкантами, медиками, юристами, ростовщиками, торговцами, а впоследствии и финансистами.
– Вы про этих парней в дорогих костюмах? – опять ввернул Баклажанов.
– Про них. Хотя те же башмачники тоже считали весьма неплохо, – парировал Каутский. – «При таких условиях сформировались духовные особенности еврейства»[35].
– Ну вот и до главного доехали?!
Каутский на время замолчал и, задумавшись, начал поглаживать седую бороду, словно пытаясь выудить из нее ответ, а затем продолжил:
– Сформироваться-то они, сформировались, но «не из их «расы» – как ни понимать ее, – а из исторического своеобразия их социального развития»[36], если хотите. «И этим еврейство достигло как раз тех особенностей, в которых нуждался капитализм, и которые в капиталистических отношениях легче всего продвигают вперед. Капиталистический способ производства прежде всего городской натуры; он концентрирует массы населения в городах, делает деревню экономически зависимой от города. Он превращает все производство в производство товаров, ставя этим все производство в зависимость от товарной торговли. Он упраздняет ремесленную рутину и заменяет ее применением науки во всех областях. Таким образом, внутри капитализма прежде всего получает ценность тот народный слой, способности которого лучше всего подходят к городской жизни, торговле, научной работе. И это – еврейство»[37].
– Такое ощущение прямо, что они первыми к поезду этому вышли со свободной рассадкой, – усмехнулся Баклажанов. – Пока все по вокзалу бегали кур вареных купить да почитать чего в дорогу, эти уже на перроне стояли с курами и чтивом за пазухой. Они-то лучшие места по вагонам и заняли, шляпы с сюртуками везде развесив, а остальным – что осталось. Кто стоя поехал, кто на подножке, а кто вообще в последний вагон вскочить еле успел!
– Вас никогда не били, уважаемый? – с улыбкой поинтересовался Каутский.
– Случалось! – встрял Борух. – Из-за него и меня катком гнева пролетарского утюжили!
– Вот и мне так сразу показалось, хотя весьма верно подметили! – продолжил он. – Одним ли умом они к этому пришли? Навряд ли. Одним умом не проживешь, а коль хорошо прожить намерен, то упорство еще нужно, удача хоть какая, да чутье – без них никуда! Уверен, кто-нибудь еще напишет об этом – вопрос занимательный весьма! А чутьем они обладали неимоверным, остро чувствуя время и появляясь в авангарде всего нового, будь то инновации или смены режимов. При укреплении позиций промышленного капитализма ремесла уходили в тень, а в авангард все больше выходили науки и новые технологии, и евреи шли дальше этой тропой, «накапливая знания и двигая вперед прогресс с тем же неутомимым терпением, какое они выказывали в вере»[38], цементировавшей народ воедино.
– Да, религия – раствор из крепких! – согласились оба.
– Ваша правда! Она во многом мать единения людского! – кивнул Каутский. – «Одной из выдающихся черт евреев была внутренняя солидарность, господствующая в их рядах; вечные преследования колоссально усилили их сплоченность, и ее прочность сделалась одним из важнейших средств, чтобы устоять среди преследований. Она должна была также представлять расовую черту евреев, но на самом деле, как и другие их якобы духовные черты, является только продуктом их жизненных условий»[39]. Пройдя поколениями через трудности, гонения, погромы и геноцид, они не только не утратили единства, но едва ли не усилили его, став еще сплоченнее в преодолении и на пути к созданию собственного государства, что и являлось высшей целью сионизма.
– Все интереснее и интереснее, – улыбнулся Баклажанов. – Я бы даже сказал, все гуще и гуще!
– Свое государство нужно было евреям как воздух. Об этом еще раввин Кук говорил, я лишь подтвердить могу. «От угнетений еврей будет обеспечен только в таком государстве, где он не чужой, т. е. в государстве своей национальности. Только в собственном еврейском государстве возможна эмансипация еврейства».
– Что-то Вы с Куком прям в дудку одну дуете, да и похожи больно, – сказал уже Борух, все время пристально изучая Каутского. – Бородатые оба, очки одинаковые, на Вас штраймл еще надень, так вообще одно лицо будет – и не различишь!
– Я вас умоляю! На нем штраймл как на хасиде шляпа тирольская! – послышалось откуда-то из темноты.
– Вот, дело товарищ говорит, – вмиг подхватил Каутский, на время сняв на всякий случай и очки, дабы не потерять индивидуальности, и продолжил. – Главным условием органичного существования любого государства является постоянный обмен между городом и деревней. С городскими профессиями у евреев давно уже был полный порядок, с сельскими же были явные трудности, а между тем башмачников и музыкантов надо было чем-то кормить. Проблема есть – надо решать! Вот и навалились они на нее всем гуртом на Первом Сионистском Конгрессе и выработали «Базельскую программу». Первым пунктом в ней было объединение еврейских агрономов на территории Палестины, а всего их четыре было. Сухо и конструктивно, все в четыре пункта. Без пятого, Баклажанов, обошлись!
– Деловой подход, Карл! Нет рыбы – нет форшмака. Удочку в руки – и купи! – улыбнулся Борух, фирменно разведя руками.
– Не возражаю! – опять послышалось откуда-то из темноты.
– Если подытожить, то картина по дебатируемым следующая рисуется, – начал Баклажанов. – Кривые носы на евреев не вешаем – басни все это. Носы эти просто родом из тех мест! Издревле срывались с родных перенаселенных и малоплодородных земель в поисках лучшей доли и оседали по всему миру, живя в основном общинами. Образ жизни этот был одним из столпов их единства, равно как и вера, которая цементировала их уже планетарно. Шли всегда путем науки, а что до профессий их – так они всегда городского фасона были, то бишь, под капитализм заточенные, в который они первой лошадью и въехали. Вроде так получается?! И Вы об этом целую книгу написали?
– Зато при деле был! – хмыкнул Каутский.
– Теперь, давайте, мы Вам доскажем, поскольку многого Вы с Куком не застали, – продолжил Баклажанов. – Как бы то ни было, 14 мая 1948 года было создано государство Израиль, но даже после того большинство евреев мира предпочитает жить вне его границ. Обусловлено это все той же социальной прослойкой, которую они исторически заняли, и Израилю даже при всем желании не было надобности в таком количестве стоматологов и скрипачей. Вашими же словами, «рассеяние и разрежение еврейского народа является, кажется, единственным вспомогательным средством против его хозяйственной нужды»[40].
– Принимается, а за цитаты поклон отдельный! – улыбнулся тот.
– Казалось бы, – продолжал дальше Баклажанов, – с появлением государства Израиль высшая цель сионизма была достигнута, и евреи обрели себя на землях Палестины. Получается, что это явление должно было бы стать анахронизмом еще с середины 20-го века, а само слово предано архаике, но оно до сих пор на устах, а страсти вокруг самого явления кипят и поныне. Со временем и в силу обстоятельств оно лишь трансформировалось и укрепилось, расширив горизонты и собирая вокруг себя все больше союзников.
– Такое ощущение, что ты к тайному мировому правительству все подгоняешь с мифом о мировом господстве! Говорил я тебе, Баклажанов, что ты романтик, а теперь скажу, что и фантаст до кучи, бредней всяких наслушавшийся! – бросил Борух.
– Тоже вариант, спорить не буду, все это в бредни превращали, а в лучшем случае замалчивали! Помнишь, с каким оптимизмом и неподдельным интересом появление ЭВМ в середине 80-х встретили? В школах повсеместно уроки компьютерной грамотности вводили, и страна на всех уровнях эти веяния подхватила. Иные времена – играй по-новому – спору нет, но лишь немногие тогда в сомнениях были, не взращиваем ли мы монстра, который поглотит наши умы?
Борух слушал молча, разум же Каутского вновь дымился, но уже в попытках понять услышанное.
– И что на выходе? – продолжил Баклажанов. – Прошло четверть века, и мы получили поколение «покемонов», не расстающееся с планшетом и селфи-палкой даже во сне, а человечество вот уже стоит на пороге планетарного «чипирования», превращающего людей в послушные стада. А что есть четверть века? Атом в вечности! К слову сказать, по мне так, «чип» – это та же «звезда Давида», которой народ в свое время метили, что, как и измерение носов, также печально для всех закончилось! Так что, время многому мерило!
– Может, оно и так. Ладно, давайте каждый по своим временам разбредаться. Мне в свое надо, вести из будущего обмозговать! – сказал Каутский, исчезнув также внезапно, как и появился, и оставив над креслом лишь поволоку пара от то и дело кипевшего собственного разума, а, стало быть, пара разумного.
– Было приятно! – ответили ему вслед оба.
Баклажанов лежал в полудреме и мучительно пытался для себя понять, где тот водораздел между этим народом как таковым, идущим, как и многие другие, своим путем, и тем неоднозначным отношением и пристальным вниманием к нему. А может, это и был 1948 год, когда идея национального единства была воплощена в жизнь, но, трансформировавшись, обрела новый вектор? Идея эта стала глубже и изощреннее исконной, давно выйдя за границы созданного государства, и на ее воплощение требовалось еще больше мощи на разных фронтах. Это идея финансовой доминанты, ведущая путем интеллекта к мировому господству, которая во многом легла в основу новому явлению, имя которому «мировой сионизм».
Быстрый сон
Клуб 300
«Безумным разумное станет,
И благо во зло превратится…»
И. В. Гёте«Фауст»
Ни одна нация или мало-мальски цивилизованное общество не обходилась без семьи, которая является точкой отсчета в формировании личности. Именно в семье с младенчества в человека закладываются главные жизненные постулаты, с которыми он продолжает движение, а все мы, как один, родом из детства. Исторически сложившийся общинный образ жизни евреев, крепимый межобщинной солидарностью и верой, цементировался еще в семье.
«Семья – это ячейка общества», – помнит каждый из поколения 90-х еще со школьных лет, но Маркс писал, что «семья – это экономическая ячейка общества», что многое ставило на свои места.
С развитием капитализма и с все большей ролью, которую в обществе играла денежная доминанта, в мировой авангард выходили уже финансисты. Это были все те же люди из исторически сложившейся прослойки, но которые со временем начали ее покидать. Идея, которая их вела, становилась все глобальнее, и они уверенно шли вперед, обрастая новыми союзниками разных мастей и все больше и больше отдаляясь от башмачников и музыкантов. С последними их по-прежнему объединяла вера, но в дома собраний они заходили уже через какие-то иные двери. Вместо общин они уже жили финансовыми династиями, и их единение становилось, пожалуй, уже междинастическим. Они крепили его сделками и брачными союзами, все отчетливее формируя собственное сообщество – «Клуб 300». «Клуб» этот скорее плод ощущений и воображения автора, некая абстрактная единица, которую не ухватить, да вот хоть как туман над водой. Сами ли они его создали или англосаксы к себе счетоводами позвали – Бог его знает; это все равно, что рассуждать, что первично, яйцо или курица. Одно очевидно: покуда людским сознанием деньги управлять будут – им будут управлять люди, у которых деньги те в руках.
– Миром правят 37 семей, – сказал как-то давно кто-то во время одного из застолий.
– Ну-ну, – усмехнулся тогда Борух.
– Надо б проверить, – возразил Баклажанов, втащив в недра очередную стопку водки.
Утверждать что-то по этому поводу сложно, разве что проверить, ибо бесспорным останется лишь постулат Сатановского.
Истории большинства финансовых династий брали свое начало еще на заре капитализма. Со временем они все тверже вставали на ноги, укрепляя единство «Клуба» и пополняя его новыми членами из различных сфер и слоев, тем самым получая еще больше инструментов для движения к своей цели.
Каждый человек живет мечтой. Один выращивает редкие цветы, другой хочет увидеть мир, а третий коллекционирует подставки под пивные кружки. Каждый из них постоянно копошится и что-то делает на своем уровне, чтобы сортов цветов в коллекции стало больше, а неизведанных стран на карте меньше. А третий, собрав пару сотен подставок, как-то поделился в ресторане этой новостью с одним банкиром. Он пылко рассказывал ему, как начинал эту коллекцию и со временем дополнял ее предметами из разных стран, где побывал, или обменивал на другие подставки у таких же увлеченных. Сам процесс был для него каким-то детищем, в котором он растворялся – это захватывало его, являясь частью его жизни и в чем-то его самого. Под конец он с некоторой досадой в голосе посетовал, что ему все равно не собрать несколько тысяч, как у владельца самой большой коллекции в мире. Все это время банкир пространно слушал, периодически прикладываясь к коньячному бокалу, и под конец выдал: «А давай у него купим!». Звучало это как-то жутко лениво, равно как и безумно прагматично, но заживо хоронило суть и причинно-следственную цепь всея.
Какая мечта может быть у людей, у которых есть все? Они уже столетия над социумом и над законом, формируя их под себя. Куда они пытаются вести человечество в попытках взять над ним полный контроль, переписывая историю и даже бросая вызов самому Создателю, упорно продвигая идеи равенства прав меньшинств и трансгендеров? Баклажанову всегда казалось, что высшее назначение науки и денег – служить человечеству, а не разрушать его, уничтожая его суть и начало. Ни один боксер не добился успеха в ринге, не «раздергав» противника, равно как поступают и они, вкладывая в умы людей ложные ценности в попытках раскачать социальное «корыто». Ведомые своей идеей, они наступают по многим фронтам, как под звуки веселых маршей наступали и другие когда-то давно. Но где они, те другие?
– «Клуб», говоришь? А что за клуб? – подумал Борух. – Это ж не сельский клуб с кино и танцами по вечерам, как в Жестково. Про тот клуб мы в курсе – еле ноги унесли, но хоть понятно, от кого уносили и где. Клубов же по миру миллионы, и о каждом известно что-то. Есть питерский «Рок-клуб», клубы для тех, «кому за…», «кому по…» или «кому по…, что кому-то за…», клубы любителей пива, а в этом любители чего?
– В этом? Пожалуй, что любители денег. Они им и мать, и родина! – подумал в ответ Баклажанов. – Иерархическая же структура «Клуба» достаточно сложна, но в ней определенно присутствуют два ядра, находящиеся в постоянном конкурентном противоборстве, тем самым двигая «Клуб» вперед. Ядра эти – «Ближнее» и «Дальнее». Зародившиеся в Старом свете «Ближние» старше «Дальних» лет на 100 и исторически являются лишь финансистами. Более молодые «Дальние», шагая в ногу со временем, добавили к финансовым рычагам и энергоносители. Две эти силы являются топ-менеджерами «Клуба» или, если хочешь, первыми среди равных. Их главы далеко не самые богатые люди на Земле, но именно их решения, двигающие идею вперед, мобилизуют силы и могущество «Клуба» в целом.
– Деньги не у людей – деньги у семей. Слыхали! – буркнул Борух. – Как-то мутновато все пока получается – прям в тени все. Ну а «рупор»-то у «Клуба» есть – гражданин, лицом работающий?
– Полагаю, ты про связи с общественностью? – улыбнулся Баклажанов. – Имеется, куда ж без него! Как и во всех мировых институтах, продвижением идеи занимались специально на то существовавшие люди, и «Клуб 300» исключением не был. Идею в нем уже долгое время двигал один добродушный и улыбчивый человек преклонных лет. «Вы знаете, кто этот мощный старик?» – спросил Бендер, представляя Воробьянинова элите Старгорода. – Это гигант мысли, отец русской демократии и особа, приближенная к императору». Этот же старик мыслил куда глобальнее Воробьянинова, продвигая по миру «клубную демократию», а по способностям и размаху дал бы фору сотне Остапов. Он путешествовал, ища вассалов и организовывая движения и фонды разного толка под благовидными целями короткого плеча. Цели же длинного плеча были совсем иными, являясь лишь трамплином для целей дальнемагистральных. По какому-то нелепому стечению обстоятельств, где бы он не появлялся, там впоследствии что-то да происходило, и отнюдь не на пользу тем местам. В зависимости от хода событий и целей он дергал за нужные нити, приводя в движение созданные им же механизмы. Но велосипеда он не изобрел, ибо об этом писал еще Сунь Цзы, разбирая такое явление, как шпионаж.
– Ну-ка, ну-ка, что там китайцы говорят?
– Он разделял шпионов на пять видов: местных, внутренних, обратных, шпионов жизни и шпионов смерти. Первых вербовали из местных жителей страны противника, вторыми же были ее чиновники. Схема эта со временем перетекла в такое понятие, как «Пятая колонна», которое одни относят к временам франкийской Испании, другие к режиму Муссолини, а третьи пытаются искать сходство с тем же «Пятым пунктом». Представителей «Пятой графы» среди них и вправду немало, но своими действиями они лишь бросают тень на свою национальную принадлежность.
– Не надо «ля-ля»! – буркнул спросонья Борух.
– В чем же «ля-ля»? – парировал Баклажанов. – Если ты родился и живешь в стране, то кем бы ты ни был – в первую очередь ты ее гражданин и защитник.
– Не лишено логики, – нехотя согласился Борух, чем Баклажанова даже слегка удивил.
– За два с половиной тысячелетия после написания «Искусства войны» мало что изменилось. На смену коннице, мечам и копьям пришли простые кнопки, а суть осталась все той же. Не изменилась и схема вербовки шпионов, ибо зиждется она на людских слабостях, а стало быть, будет вечной. Разгул внутренних шпионов приходился на 90-е годы, впоследствии же больший вес начали набирать шпионы местные. Это в основном публичные люди из разных сфер, обладающие определенным социальным статусом и тем самым снискавшие людское доверие. Они способны формировать общественное мнение, но при этом уводя его в сторону от вектора на укрепление своей страны.
– Сдается мне, Баклажанов, ты имеешь что-то против оппозиционных сил? Или мне показалось? – подумал Борух.
– Я обеими руками за них, – подумал в ответ Баклажанов, подняв во сне обе руки и даже добавив ногу, – но истинный оппозиционер всегда будет душой со своей страной. Да, он будет идти вразрез с мнением большинства, многое отрицая, но мыслить, а главное, действовать он будет лишь в ее национальных интересах. Иначе это вовсе и не оппозиционер.
– А кто же тогда?
– Это предатель! – отрезал Баклажанов. – Предательство, правда, предательству рознь. Можно по ошибке оступиться или по незнанию простому, можно по молодости и глупости под влияние дурное попасть, бредней наслушавшись – жизнь ведь она всяких капканов полна. А вот когда осознанно, понимая все до молекул, на это идешь, вот это и есть самый предатель. Всегда и везде они были. Кто из мести какой-то на это шел, кто из обиды, даже известности ради, а в основном за «тельцом золотым» в погоне. Идейные вот только перевелись давно.
– Вот времена настали, скажи, даже тут элита испарилась куда-то! – ехидно ввернул Борух.
– И не говори, срамота сплошная, одни плебеи и остались – их-то и прикормить легче всего. Но весь парадокс в том, что предатели нужны!
– Внезапный вираж, однако! Это для чего же? – подумал Борух.
– Чтобы знать, откуда ветер дует. Они как метастазы – всегда к опухоли выведут. Это все к той же хирургии. Вырезать их, может, и не трудно, но будут и новые, а их еще отыщи попробуй. Так что на виду их держать надо и работать с ними, а уничтожать уж «отработанных».
– А что Вы, любезный, скажете про генерала Карбышева? Он-то ведь изменил царской присяге, встав на сторону «красных»?!
– Умеешь ты тонкие вопросы задавать, – пустился в размышления Баклажанов. – Уж не знаю, оппозиционер ли он, но впоследствии внешнему врагу он не уступил, ибо исход его известен. Генерал же Власов поддался влиянию извне, и исход его известен также. Два генерала, две судьбы и два исхода, а разница на лицо!
«Клуб» нацеленно бьет в наиболее уязвимые точки, играя на слабостях как государственных, так и людских. Удары по ослабленной и лишь формирующейся молодой экономике очевидны. Они планомерно идут по ее исторически сложившимся ключевым отраслям в попытках выбить почву из-под ног у страны согласно 19-ой стратагеме все того же вечного трактата. Запас прочности, разумеется, есть, но вода и камни точит, а вечными останутся лишь верандный фундамент и дорожка вокруг дачного домика Баклажановых, которым не страшен ни один точечный ядерный удар.
Параллельно «Клуб» бьет по слабостям общественным, раскачивая вопросы коррупции. В этом Россия была не на высоте еще со времен Салтыкова-Щедрина, и с тех пор мало что изменилось. Это национальная многоуровневая болезнь, давно поразившая все тело от головы до последнего мизинца. Под знаменем этой беды и приводя в движение созданные механизмы и фонды, «Клуб» пытается раскачать уже то самое социальное «корыто» и «ловить рыбу в мутной воде».
– Полагаю, Баклажанов, ты и под это подгонишь очередную стратагему?
– Определенно. И это стратагема 20-ая! Покуда коррупция будет идти уверенной поступью, она всегда будет надежным орудием в руках внутренних и внешних врагов страны не только по своей пассивной сути, но и как рычаг для раскола общества на пути к дальнемагистральным целям «Клуба». Сам того не осознавая, он ведь оказывает бесценную услугу, бередя этот нарыв, но, как и предшественники, позабыв об эффекте айкидо. Тут уже за лекарями дело. «Вы хочете песен – их есть у меня», клин клином, как говорится. Навалятся гуртом, излечат – и встанет исполин!
Надо сказать, что Баклажанов был знаком с одним человеком, который четко знал, как все исправить. Это была его мать. Как-то давно на выходных зайдя к ней в гости, они сидели перед телевизором и смотрели светскую хронику из жизни «звезд». Медийные лица были подловлены какими-то «желтыми снимаками» в виде, далеком от потребного и танцующими на столах. Первые были в жутком возмущении от бесцеремонного вторжения в их личное пространство, о чем они пылко делились с ведущим в студии. Мать тогда очень внимательно наблюдала за кипением страстей на экране, и по всему чувствовалось, что она знает, как быть.
– Маменька, каков будет твой вердикт? – спросил через некоторое время Баклажанов.
– Видишь ли, Борух, все довольно просто. Если ты не хочешь, чтобы тебя снимали пьяным и танцующим на столах – не нужно пить и танцевать на столах! – резюмировала она тогда в своей крайне академичной манере.
Это было сказано как-то очень легко, просто и понятно, хотя, как известно, усложнять просто, а упрощать сложнее. Это был очередной постулат, некая нехитрая формула, ставившая многое на свои места, которой Баклажанов впоследствии следовал по жизни или, по крайней мере, следовать пытался.
Из всех социально значимых людей для «Клуба» наибольшую ценность представляли те, которые были способны достучаться до людских душ и попасть в умы. Мало быть искусным ритором на митинге, ибо митинг пройдет, а искусство останется в поколениях. «Вы должны твердо помнить, что из всех искусств для нас важнейшим является кино», – сказал Ленин в беседе с Луначарским. Вождь знал, о чем говорил, и говорил в граните.