Алек Владимирович Рейн
Алька. Кандидатский минимум
Первое дело, которое нам поручили, – разборка сауны в кабинете главного инженера «Норникеля». Он вечером попарился с друзьями или один, а выключить нагреватель электропечки забыл – ночью и полыхнуло, хорошо дежурные подоспели – погасили, выгорела только парная.
На эту работёнку наш бугор подрядил человек шесть, попали и мы с Валерой. Сгоревший кабинет находился на верхних этажах огромного здания с названием «АБК»10. В этом самом АБК находились кабинеты руководства завода, администрация, бытовки и часть общежитий горняков, занимающихся добычей тех самых руд, из которых «Норникель» производил свою продукцию.
Я впервые попал в кабинет такого высокого начальника: из прихожей, где работали человек шесть референтов, помощников и секретарей, можно было попасть к директору или главному инженеру. Кабинет, в котором работал главный инженер, – зал, метров сто, ничем не примечательный, кроме размеров. В кабинете был рабочий стол главинжа с маленьким приставным столиком, в стороне огромный стол для заседаний, вдоль одной из стен длинный ряд стульев, с противоположной стороны небольшой журнальный стол со стоящими вокруг большими креслами. Из кабинета была дверь в небольшую комнату, из которой было два входа: в личные покои главного инженера, по описаниям нашего сопровождающего, там была трёхкомнатная квартира, где главный инженер жил, когда ситуация на заводе требовала его постоянного присутствия, или зимой в сильные снегопады. Другой выход вёл в небольшой зал со спортивными тренажёрами, из которого был вход в душевую с тремя душевыми кабинками и каменной скамейкой, какие бывают в банях, откуда была дверь в сгоревшую сауну.
Сауна выгорела основательно – обшивка стен и потолка обуглились, были повреждены огнём лавки и деревянная обивка двери. Наш сопровождающий сообщил, что наша задача – отодрать всё, что сгорело, вынести на улицу и выкинуть в специально приготовленный контейнер. Поскольку этаж высокий, то для ускорения работы мы можем пользоваться лифтом, но весь обгоревший хлам мы должны закрывать мешковиной, которая уже ждёт нас, и, главное, мы должны помалкивать, что везём, откуда и куда.
Работы было на два часа, но провозились мы пару дней, не меньше, главная проблемы была попасть в кабину лифта – они были всегда переполнены, и войти туда вдвоём с носилками было нереально сложно. Причём, когда ехали работяги, проблем не было, всегда кто-нибудь из них говорил:
– Давай подожмёмся, мужики, не пешком же парням с грузом до первого этажа пиндюхать, – и поджимались. Пока ехали вниз, кто-нибудь начинал нас пытать:
– А чой-то вы такое секретное везёте? Даже тряпку вам свежую выдали.
И всегда находился кто-то, кто сообщал:
– Да у Васильича, у Филатова, баня в кабинете сгорела, забухали, забыли выключить, когда уходили.
– Это у главного инженера?
– Да, у него.
Все всё уже знали, тайна, которую нам доверили, оказалась le secret de Polichinelle.
Практически всё, что нам приходилось выполнять после парной главного инженера, было зачисткой косяков, которые возникали в силу некачественного выполнения работ или ошибок при проектировании. Местное начальство не очень хотело, чтобы информация об их лаже стала доступна всем.
Следующим порученным нам делом стало укрепление заглушки в какой-то трубе и бетонирование то ли входа, то ли выхода из неё. Нас повели к этой трубе по территории комбината как раз через загазованную зону. Сопровождающий нас, подходя к зоне, глянул, что большинство из нас без противогазов, порадовал нас:
– Когда ветер есть, её раздувает, но сегодня видишь, как натащило.
Мы видели – метрах в двадцати впереди в проходе между цехами стояла на уровне их крыш маревая желтовато-белёсая мгла.
– Она не больше, чем метров сто, бывает двести, но это редко. У кого противогазы – шланги в рот и втягивайте воздух, там моторчика нет. Выдыхайте носом – не путайте. Кто опасается, идите налево, потом прямо, на перекрёстке направо до конца корпуса, там направо до перекрёстка. Там встретимся, а если нас не будет, сворачивайте налево – и бодрым шагом – догоните, мы спешить не будем.
У нас в группе была барышня Валя, работала машинисткой на нашей кафедре. Она и пара студентов пошли в обход, у кого были противогазы – сунули шланги в рот и зашагали за сопровождающим, а мы переглянулись и ломанулись в эту мглу. Кто-то побежал, я сделал десять глубоких вдохов, как перед нырянием в глубину и пошёл быстрыми шагами, считая их. Мгла была не беспросветной, видимость метров на пять имелась. На сто двадцатом шаге я сдох и глотнул немного воздуха. Шагов через двадцать-тридцать туман остался сзади, а меня пробил такой кашель, что я думал, что начну выплёвывать лёгкие, – то был привет от одной аспирантки. Обошлось, отдышался. Но все дни, что мы были на «Норникеле», даже малейший намёк на эту газовую смесь вызывал у меня дикие приступы кашля.
Поначалу двигались прямо, потом поплутали немного и в итоге где-то на окраине комбината подошли к какой-то трубе диаметром метра два с лишком, тянущейся со стороны завода. Мы проникли в эту трубу и дошли почти до самого конца, где увидели деревянный щит – заглушку. Сквозь щели был виден какой-то карьер или большая яма. Тут сопровождающий нам объявил:
– Снаружи будем бетонировать, надо укрепить заглушку так, чтобы она держала давление бетона.
– А к чему крепить-то? Труба гладкая, пришпандорить бы кусочки уголка или арматуры.
– Времени нет, придумайте, как сделать без уголков. Пойдём, покажу, где брус, доски, рубероид и инструмент лежат.
Думать не пришлось – идея пришла сразу, да и, наверно, других вариантов не было – в полутора метрах от заглушки закрепили, расклинив их в трубе маленькими клиньями, три бруса, развернув их градусов по шестьдесят друг к другу. В каждый брус установили в распор со щитом по несколько досок, попробовали раскачать – всё держалось намертво.
В субботу наш бригадир договорился с нашим куратором, и нас пустили попариться-помыться в бане одного из небольших цехов – сауна, горячая вода, бассейн, бильярд – сколько счастья.
В воскресенье решили пойти попить пивка, оделись по гражданке, купили в ближайшем продуктовом две трёхлитровых банки самого дешёвого сока и безжалостно вылили на газон – имели информацию, что пиво в пивной отпускали только в принесённую тару. Отправились в заведение, используя в качестве навигатора язык, тот самый, который, как известно, кого-то довёл до Киева. Ну, нам-то надо было поближе, и минут через сорок мы стояли в длиннейшей очереди в пивную, располагающуюся в здании котельной, отчего, видно, в народе сие заведение и именовалось «Под трубой». Было нас пятеро: Валерка Стратьев, я, пара пацанов из МВТУ и ещё один парень, попавший в строяк по знакомству. Дожидаясь своей очереди, узнали много для себя нового из истории города и комбината и о том, что пиво в пивной «Под трубой» – лучшее в союзе.
Буфетчица была женщина с понятием, увидев, что банки не мытые, сполоснула их без всяких просьб с нашей стороны и стала наполнять. Наливание пива она осуществляла весьма эффективным и очень эффектным способом, который я нигде больше не видел, – ставила банку на стол и открывала пивной кран на полную, струя била в дно, и через несколько секунд из банки лезла пена, какую она счерпывала чайной ложкой в широкогорлую склянку, которую держала в левой руке вплотную к наливаемой банке под углом. Счерпывала она пену вращательными движениями правой руки, в которой она держала столовую ложку, причём вращала она руку с сумасшедшей скоростью. Пена в склянке оседала на дно, превращаясь в пиво, которое выливалось в тару клиента. Метод её, внешне странный, позволял не дожидаться отстоя пены – заполнение тары происходило моментально, и очередь двигалась очень быстро.
Пиво в самом деле было весьма приличным.
Затем нас направили готовить к эксплуатации железнодорожные пути на шлаковых полях – месте, где медный завод комбината сливает горячий (температура порядка 1000ºС) шлак. Пути были уже проложены, мы их приводили в порядок – с правой стороны по направлению движения выравнивали откосы и делали канавку параллельно железнодорожной колее. Работы, я думаю, выполнялись для того, чтобы расплавленный шлак при сливе не плескал на рельсы. Работёнка была довольно нудная – копать шлак совковой лопатой не самое приятное дело, даже БСЛ – большая совковая (все говорили «большая советская») лопата, как известно, заострённая – не лезла, зараза, в этот самый шлак.
Были, правда, в этой работе и приятные моменты – работали на свежем воздухе, и было интересно поглядеть, как происходит слив горячего шлака. На путях, расположенных метрах в ста от нас, с интервалом в час выезжал тепловоз, который тянул за собой четыре ковша на рельсовом ходу – шлаковоза – с расплавленным шлаком. Останавливался, поочерёдно каждый ковш поворачивался, выливая на откос насыпи несколько кубических метров жидкого шлака, который, расплёскиваясь, быстро остывал, меняя цвет с ярко-жёлтого на розовый, затем на тёмно-красный, на бордовый, и, остыв, на чёрный.
Следующей нашей работой стало бетонирование входа, а может, выхода из трубы, в которой мы укрепляли деревянный щит. Нас привели на место предполагаемых работ, где мы увидели небольшой пруд, в его центре торчала из воды какая-то деревянная коробка, к которой на сваях были проложены мостки, а метрах в ста виднелась выползающая из роды пруда труба, проложенная в направлении комбината, на неё мы поначалу не обратили никакого внимания – мало ли труб на «Норникеле». На берегу перед мостками было здоровенное корыто для замешивания бетона, рядом с десяток носилок и несколько совковых лопат.
Сопровождающий наш был бодр, свеж и скомандовал:
– Готовимся к заливке, сейчас придёт бетон.
– А куда лить-то будем?
– Так вон опалубка над водой видна, туда и лить будем.
– Там же вода.
– Выдавим. Опалубка в рубероиде, когда бетон воду выдавит, прижмётся к стенке, всё будет нормально, только встанет чуть попозже.
– А что там вообще-то?
– Труба там. Помните, вы в ней заглушку укрепляли на той неделе?
А нам чего, начальник сказал – будет исполнено.
Пришёл бетоновоз, слил бетон в корыто – пошла заливка. Лили мы безостановочно часов четырнадцать, а чего не лить? Солнце же не заходит?
Бетоновоз сливал в короб бетон, наша цепочка крючников, поклаженосцев с носилками шла по кругу по дощатому настилу, раскачивающемуся под ногами, подходила к опалубке, сливала в воду жидкий бетон и шла к коробу на погрузку. Что там внизу? А может, бетон отжал опалубку и вылезает наружу и работа наша бесполезна, а остановиться посчитать объёмы нет времени – надо его не считать, а таскать. И таскали, таскали, таскали этот клятый бетон до дрожи в коленях часов шестнадцать, было два полноценных, обеденных перерыва – комбинат-то работал круглосуточно, и столовые тоже. Чего не таскать?
Кстати, столовые «Норникеля» мне понравились очень. Ассортимент и качество были как в хорошем заведении: блюда из мяса четырёх сортов – оленина, говядина, баранина и свинина. Четыре-шесть первых блюд, восемь-десять вторых, закуски, выпечка, молоко, сметана, кефир, и всё отличного качества. Маловато было зелени, но это понятно – севера́.
Бетон появился из воды, когда солнце было почти на дне колечка, которое оно описывало каждые сутки. Поднажали – через час бетон встал заподлицо с коробом опалубки. В школе были около трёх ночи, радовало одно – на работу надо было только на следующий день.
Проснулись часа в два дня, размышляли, чем заняться, и пришла мысль: а не пойти ли нам в кинотеатр? Чем ещё заняться в малознакомом городе молодым балбесам? Там же решили и перекусить – авось найдутся какие-нибудь бутерброды с пивом. Бригадиру нашему эта идея не покатила, но и препятствовать нам он не стал – чего они там могут натворить, в кинотеатре?
Надо признаться, что бригада наша была на плохом счету у руководства сводного отряда – самовольничали. По распорядку, придуманному, надо полагать, в ЦК ВЛКСМ, стройотрядовец должен был находиться в одном из трёх состояний: работать, спать или заниматься общественной деятельностью – и всё это на глазах проверенных комсомольских организаторов. Двум из этих требований мы вполне отвечали, но с третьим была полная беда – мы или отлынивали, или обещали и не выполняли, либо предлагали с использованием обсценной лексики следовать нашим доморощенным вождям по известному эротическому маршруту. Руководство это никак толком не могло понять, чем мы вообще занимаемся и откуда мы взялись на их голову, поэтому приглядывали они за нами с пристрастием.
Бугор наш как-то отбивался от них, но при этом старался не дразнить группу наших сопливых кураторов, и поэтому отпустить нас без присмотра было его ошибкой, впрочем, тогда мы об этом тоже не догадывались.
А виновато во всём руководство города, которое строило неправильные кинотеатры.
Кинотеатр, в который мы заявились, произвёл на нас неизгладимо яркое впечатление, и было чем. Логика местных властей, строящих такие дворцы, мудра и понятна – севера́, однако, в смысле Крайний Север – две недели весна, полтора месяца лето, две осень и десять месяцев зима, людям надо где-то провести время, поэтому-то нас так поразило то, что мы увидели. Огромное фойе кинотеатра, в сущности, являлось зимним садом с большим количеством раскидистых деревьев и растений, в зелени которых прятались скамейки и кресла, где можно было долгими полярными вечерами неплохо провести время. Но больше всего нас порадовал и удивил буфет – там наливали! Причём ассортимент напитков был как в хорошем ресторане – там мы и зачекинились. Изначально-то мы думали принять по рюмочке перед сеансом просмотра и всё. Мечты, мечты, где ваша сладость? Да что там рюмка, после наших спортивных упражнений по переноске носилок с бетоном – дождинка, упавшая в жерло вулкана. Пришлось повторить, повторили – вспомнили, что надо поесть, взяли чего пожевать, чего не помню, ну, под еду-то надо, конечно, было тоже по чуть-чуть. Вскоре стало понятно, что в кино идти нет смысла, так как не интересно никому, и вообще никуда не надо идти – надо сидеть, любоваться рододендронами, розами, аспидистрами, выпивать с друзьями, беседовать.
В место своего обитания мы явились часов в одиннадцать, неся на руках двух не выдержавших тяжести беспросветного труда козерогов, что навлекло на голову нашего бригадира очередную порцию люлей и очередное последнее предупреждение.
Крупным объектом, на который нас направили после трубы, было бомбоубежище – строители накосячили с гидроизоляцией, надо было исправлять. Гидроизоляция была очень современная по тем временам – была выполнена из полиэтиленовых листов с анкерными креплениями для фиксации в бетоне. Всё бы ничего, только рабочим надо было растолковать, что листы гидроизоляции между собой надо сварить, проинструктировать, как сварить между собой полиэтиленовые листы, и, конечно, предоставить оборудование для сварки, но что-то пошло не так – они просто не были сварены между собой, ну а поскольку здание бомбоубежища, как и положено, располагалось в земле, точнее, в вечной мерзлоте, то летом его заливало талыми водами, когда верхний слой этой самой вечной мерзлоты становился не вечным – в смысле таял.
Здание по периметру было уже откопано. Нам выдали топоры, которыми мы срезали модную, явно заграничную гидроизоляцию, после чего по старинке стали промазывать стены и крышу здания гудроном, который растапливали на кострах. Надо сказать, что это простое занятие не так про́сто. Пара ребят решила ускорить процесс, и один плеснул из ведра гудроном на стену. Гудрон – вещь капризная, то прилепится – не отдерёшь, то фиг прилепишь. Так и произошло, а поскольку он плеснул вбок от себя, то по закону, гласящему, что угол отражения равен углу падения, так вбок и отлетел, угодив в физиономию работающего рядом товарища, где и прилип, причём весьма основательно. Видно, решил, что его сюда и направляли. Ожёг, санчасть, скандал, и, как результат, отстранение нашего бригадира от должности и назначение нового. Вспомнили всё. Назначили нам бригадира из нашей же группы, двое его приятелей из нашей бригады рекомендовали его самому главному стройотрядовскому командиру – он работал на их кафедре.
Несмотря на все эти перипетии, за неделю-полторы мы отскоблили стены и крышу бомбоубежища от полиэтилена, обмазали гудроном и оклеили рубероидом – наша работа была окончена.
Какое-то время мы ещё сколачивали опалубку под бетонные основания для флагштоков, каковые планировали установить у входа в АБК «Норникеля», но всё когда-нибудь заканчивается – пришла, наступила сладостная минута определения размера наших заработков. Новый бугор ушёл на совещание, вернулся со списком и на классной доске написал наши фамилии и суммы заработков каждого. Все бойцы получили по девятьсот рублей чистыми, бригадир – тысячу двести. Такая разница вызвала недовольство у народа, руководил по сроку мало, за что? Впрочем, пошумели, покричали и легли спать.
На следующий день с утра нам выдали деньги, после чего нашу бригаду от греха подальше, чтобы опять не накуролесили, отвезли в аэропорт. Болтаясь по вокзалу, зашел в небольшой ювелирный магазинчик, разглядывая витрину, увидел серьги с бриллиантами огромной, как мне показалось, величины стоимостью тысяча семьдесят рублей. Поинтересовался у продавщицы:
– А как эти камушки в серёжках, нормальные?
– Да обалденные, привезли к новому году для плана, а кто их у нас тут купит? Два раза уценили, а толку-то? А камушки хорошие.
Я загорелся идеей: а что если купить Милке? За семь лет ни одного приличного подарка не сделал. Денег, конечно, не хватает, перехвачу у кого-нибудь из ребят. Пошёл обсудить с пацанами, но меня так обсмеяли и раскритиковали мою идею, что мне она тоже показалась неудачной.
А потом жалел, что послушал их – не в деньгах счастье. Хотя, конечно, и не в их отсутствии.
Рейс несколько раз откладывали – было мало пассажиров, улетели полупустым бортом во второй половине, в Москве были часов в девять вечера. На автобусе-экспрессе доехал до Лубянки, там подвернулось такси, дома был около десяти.
Гордо вручил жене немалые деньги по тем временам. Была суббота, в понедельник мне на работу.
Отработали мы сорок дней, в день отлёта в Норильске сыпал лёгкий снежок.
В конце августа поехали в Выксу с Тележниковым. После первых двух или трёх поездок я всегда стал брать в командировку колбасы – неважно какой, любой, какая была в магазинах: краковской – тогда она не была в дефиците, какой-нибудь варёной, а если была возможность, то сырокопчёной, ну и что-нибудь себе, конечно. По приезде всё раздавал: мастеру участка, где мы трудились, ребятам, работавшим под его началом, – мне это было не в лом, а парням было приятно. В Выксе это был дефицит, оплата по себестоимости, в каждый свёрток Людмила клала чек, полученный при покупке. Ну и ребята всегда готовы были нам помочь безвозмездно. Покупками этими обычно занималась Людмила, но перед этой поездкой она то ли была на даче с Мишкой, то ли ещё где-то, а мне лениво было этим заморачиваться. Санька тоже прошалберничал сборы в командировку, и к концу недели мы с ним совсем оголодали – питание в городских столовых быстро надоедало – было некалорийным и невкусным. Шли днём по Выксе, размышляя, где бы пожрать или чем заняться, чтобы не хотелось жрать, и вдруг смотрим – идёт навстречу женщина и тащит полную авоську, набитую краковской колбасой и пивом. Саня сделал стойку.
– Девушка, а где это Вы таким богатством обзавелись?
Это был тонкий ход, девушке было ближе к пятидесяти, девушка расцвела.
– В кинотеатре расширенная партийная конференция, в буфете колбаска, пивко, бутерброды с сёмгой.
Да, во время развитого социализма – время моей юности, молодости и зрелости, а родился я, как и большинство моих друзей, в первой половине двадцатого века – было полное равенство, но одновременно это было время тотального дефицита еды, одежды, предметов быта, в общем, всех тех пустяков, без которых как-то сложно жить. Не скажу, что в наше время люди падали на улицах от голода, но через тридцать лет после Великой Отечественной войны во многих местах Советского Союза – так называли раньше мою родину – молоко или мясо можно было купить, предъявив талоны. По сути, это была карточная система, не такая жёсткая, как в войну, но всё же.
Оскорбляло людей и то, что вся эта трескотня про существующее равенство как-то разбивалась о правду жизни, оказывалось, что есть кто-то, кто равнее прочих, как было тонко подмечено Джорджем Оруэллом. Все эти более равные кучковались вокруг парткомов, райкомов, обкомов и так до Политбюро.
Услышав благую весть, что рядом собралась кучка более равных, чем все, мы с Сашкой устремились туда: а вдруг они отвернулись на секунду от скатерти-самобранки, а тут мы – цап-царап – и бегом в свою норку с куском сыра в зубах.
Ещё на подходе мы увидели, что дорога к еде перекрыта двумя здоровыми бугаями с красными повязками, но голод – это сильный мотиватор, я сказал:
– Пойду, попробую протиснуться сквозь них, поглядишь: как они начнут мне руки крутить – кричи.
– Что кричать?
– А я знаю?
Я решительными шагами направился ко входу. У самого входа, состроив огорчённо-расстроенную физиономию, перешёл на лёгкую трусцу.
– Давно начали?
– С полчаса.
Матюгнувшись, роясь в кармане – то ли собираясь дать бдительным церберам мелочи на чай, то ли разыскивая партбилет, я пробежал мимо них и бегом помчался на второй этаж. Холл был пуст – истинные партийцы затариваются дефицитом не до, а после конференций, ну а мне, как беспартийному, и вовсе там делать нечего, и билет-то у меня в кармане был не партийный, а использованный в Митьковские бани, так что уж тут?
В торце зала одиноко скучала буфетчица, я подошёл, огляделся.
– Мне бутербродик с рыбкой сделайте двойной – не успел на работе пообедать, одну бутылочку пива откройте, две с собой, и килограммчик краковской. А-то в перерыве к вам не протолкнёшься.
– Это Вы верно сказали.
Буфетчица соорудила мне гвардейский бутерброд, поставила на стойку три бутылки пива, открыв одну, взвесила кило колбасы, завернула её в пакет.
Расплатившись, я подошёл к столику, стоящему недалеко от огромных витринных стёкол, сложил на него своё, точнее, наше богатство, после чего встал и начал не есть, а жрать огромный бутерброд, запивая его пивом из бутылки, наблюдая сквозь двенадцатимиллиметровое стекло, как Сашка пытается понять, что происходит со мной в глубине здания. Разглядев сквозь запылённые стёкла, как я невыносимо нагло, на его глазах наворачиваю что-то, демонстративно выпячивая своё мгновенно округлившееся брюхо, он рванул с высокого старта как с низкого и через мгновенье уже любезничал с буфетчицей. Что говорить – старая школа, тоже затарился колбаской, пивком – до конца командировки мы были в шоколаде.
В СССР для командированного колбаса копчёная или полукопчёная – это большое подспорье, не нужен холодильник, не успел или не нашёл, где пообедать, не беда – вода, кипятильник, чай, сахар, хлеб, колбаса и ты сыт.
Слава богу, в наши годы большевики – дай им бог здоровья – уже отменили карточки на хлеб повсеместно.
В той же командировке Воронин – мастер участка порошковых фильтров – умным советом произвёл революцию в нашем производстве пористых сетчатых материалов.
Одним из важнейших этапов технологии производства являлась до этого момента промывка сеток с целью их обезжиривания, это обеспечивало хорошую сварку слоёв материала при прокатке. Толпа доцентов-процентов, кандидатов, апсирантов, анженеров думала, как мыть, чем мыть. Мыли бензином, фреоном, дышали этой дрянью, потом везли в Выксу на завод, где эту грёбаную нержавейку, только в виде порошка, спекают при нагреве в водороде.
Так вот, Воронин, зная наши проблемы с мытьём сеток, спросил:
– А чего вы дурака валяете со своей сеткой, моете её, морочитесь?
Санёк с умным видом стал втолковывать туповатому мастеру, для чего мы морочимся, мастер ответил старшему инженеру:
– Да это понятно, а чего вы их не положите просто в печь водородную?
Сашка, не очень понимая ни ход мыслей простоватого мастера, ни того, что произойдёт с нашими сетками, поинтересовался:
– И что будет?
Воронин, удивляясь нашему хреновому знанию процессов, происходящих в металлах при высокотемпературном нагреве в безокислительной среде, ответил:
– Восстановится окисленный слой на ваших сетках, масла и грязь ваши сгорят и без следа улетучатся.
С этого дня мы перестали мыть сетки, что в разы упростило подготовку материалов к прокатке – один простой совет цехового мастера – толкового специалиста, а сколько пользы. Сонм доцентов, кандидатов, аспирантов, инженеров без малого десять лет, зная о существующей на ВМЗ технологии спекания порошковых материалов, не догадался засунуть перед прокаткой эту нашу клятую сетку в водородную печь. Если б не Мишка Воронин, так бы, наверно, до сих пор и мыли её во фреоне. Тут задумаешься, может, мы всё ж таки не тем делом занимались и нам нужно было найти другое применение для себя? Что-то попроще.
В сентябре меня на неделю загнали на овощную базу. Интересная вещь – пока работал слесарем, ни на одной овощной базе и ни в одном колхозе не требовались мои умелые руки, как только поступил в институт и начал работать техником-конструктором, всё, пошли овощные базы, колхозы и прочее. Наверно, поэтому нынешние либералы практически всю промышленность, которую большевики строили, под нож пустили – они вообще, видно, с этих баз не вылезали, ну и решили: а пошло оно всё нах…
В октябре меня направили учиться считать население, сказали, что в январе 1979 года будет его Перепись.
При Бауманском исполкоме создали переписной отдел, начальником которого назначили замначальника отдела кадров МВТУ. В отделе было, кажется, десять-двенадцать, точно не помню, секторов, и меня назначили в один из этих секторов заведующим. Обучали нас две недели, суть обучения проста – как должна быть заполнена каждая клеточка в опросном листе и как проконтролировать безошибочность заполнения. Закончив обучение, мы сами неделю дрессировали счётчиков – студентов МВТУ и стали ждать январской даты начала переписи.
В ноябре Илюха защитил диссертацию – всё прошло блестяще. Банкет тоже был на высоте – в «Метрополе». Посидели славно, мне запомнилось, как какая-то дама комплекции, близкой Монсеррат Кабалье в зрелые годы, гулявшая в кабинете второго яруса, вышла на балкон и стала петь романсы, пела громко. За давностью не помню, насколько хорошо, но это оживляло – хорошо посидели.
На день рожденья – у меня прилетел тридцатник – я пригласил народ в Астраханские бани. Зять мой Жора в то время подвизался в «Аэрофлоте», и от него нам перепало с десяток аэрофлотовских подносов, кои я забрал в баню – оказались чрезвычайно полезны в стеснённых банных условиях. В кабинку, рассчитанную на четырёх человек, нас набилось человек восемь и ещё двое в соседнюю. Каждому я вручил такой поднос, в углубления которого были положены горячее мясо, приготовленное Милкой дома и принесённое в термосах, соленья и закуски. Пили водку, пиво, парились в парной, произносили тосты – было весело. Декабрь был холодный в тот год, пространщик, поднося пиво, забирая пустые кружки или проходя мимо нас, говорил:
– За бортом минус двадцать четыре; за бортом минус двадцать шесть; за бортом минус двадцать восемь.
После пятого тоста у меня возникло ощущение, что я в самолёте.
На улицу высыпались вместе с закрытием бани. Холодина стояла под тридцать градусов, мне надо было на трамвай. Натянув поглубже шапку-ушанку – чтобы не отморозить уши, – стал прощаться. Мужики, увидев, что я не опустил «уши» у шапки, наперебой заорали:
– Уши застудишь.
Содрали с меня шапку и стали по очереди пытаться развязать тесёмки «ушек» негнущимися на морозе пальцами, развязывали минут пятнадцать-двадцать, за это время мокрые волосы на голове замёрзли колом.
Что любопытно, ничего не отморозил, и даже насморка не было – видать хорошо прогрелся.
С первых чисел января семьдесят девятого года я трудился на переписи населения. Разместили наш отдел в деревянном доме, явно предназначенном под снос. Помещение слегка привели в порядок – постелили новый линолеум, поклеили обои, повесили новые люминесцентные светильники, отремонтировали систему отопления, привели в порядок уборную.
Было у нас комнат где-то восемь-девять, одну занимал заведующий отделом, в остальных работали секции. У каждого заведующего сектором, и у меня, была карта, на которой был обозначен поделённый на сектора жилой массив, какой должны были обойти мои счётчики, коих было у меня человек десять-двенадцать. Каждому счётчику выдавались: удостоверение, дававшее право на бесплатный проезд в общественном транспорте, значок и повязка с гордой надписью «Перепись населения», чемодан с анкетами, карандаши и ластик.
Первые два дня девушки, опасаясь эксцессов, ходили по двое, потом осмелели и ходили поодиночке. Парень у меня был один, работал быстрее всех, у него была своя методика работы в многоквартирных домах, каковых было большинство. Войдя в подъезд, он заходил он в ближайшую квартиру первого этажа, оставлял там пальто, затем поднимался на лифте на последний этаж и начинал опрос с последней по номеру квартиру, и так по порядку. Налегке он обходил все этажи, возвращался в первую квартиру, проводил опрос, одевался и шёл дальше. Девчушки мои методу его не воспринимали, ходили, как правило, одетыми, потом им становилось жарко, раздевались – где им было комфортно, шли дальше, в конце забывали, где они разделись, и шли снова по квартирам с вопросом:
– Я не у вас раздевалась?
А моей работой была проверка правильности заполнения всех переписных листов. Самой распространённой ошибкой счётчиков были родственные связи, кто кому был зять, сват, брат, шурин и прочее. Сидел, вытирал ластиком, ставил новые метки.
В домике нашем, кроме нас, обитала семья, главу которой напрягало возникшее соседство, и хотя работа наша, по сути, канцелярская, не шумная – машинистка только стучала на машинке, наше присутствие за стеной как-то очень его раздражало. Один раз, изрядно приняв на грудь, он стал лупить по стенке с такой силой, что стена стала прогибаться как мембрана, и я ожидал уже увидеть его голую пятку – наш сектор как раз соседствовал с его квартирой. Не преодолев стену, сосед ввалился к нам – обсудить перспективы нашей немедленной панической эвакуации. Это он сделал зря – перепись – дело политическое, начальник наш вызвал милицию, вместе с ними прибыл участковый, который спросил у начальника:
