Зульфия Талыбова
Лейси. Львёнок, который не вырос
Дверь захлопнулась, и вся сонливость слетела: почему исчез сад?!
Вокруг была небольшая комната, здесь очень чисто, свежо и как-то.. холодно. Я не про температуру воздуха – тут бесцветно, угрюмо и мертво. Это больница. Сад был в голове хозяйки, на самом деле она не могла очнуться ото сна, потому что в реальности произошло ужасное событие, в которое она боялась погрузиться. Воспоминания из детства – причина, почему она здесь оказалась!
Вот хозяйка проснулась и приподнялась в кровати. Она села, прижав колени к груди. Ее слегка трясло. Она глядела перед собой на одеяло и что-то на нем разглядывала. Я вновь погрузилась в ее фантазии:
В саду сейчас осень, а она разгребала сухие листья и вот наткнулась на бумажные лепестки с буквами. Почему она боялась на них глядеть? Что такого в этих словах? Или они напоминали о чем-то?
Тут я принюхалась – другой хомо бродил рядом. Хозяйка вряд ли его услышала, но я – ее звериная часть, учуяла.
За деревьями бродил волк. Он что-то оставил на земле.
Я залезла в клетку и подпрыгнула – хозяйка встрепенулась. Я бесилась и просила ее подойти к двери палаты – к изгороди.
Хозяйку не пришлось долго тиранить: мы уже нормально ладили.
Мое поведение откликнулось в ней предчувствием, и она встала со скамьи и побрела к изгороди.
На земле лежал сложенный листок бумаги.
Хозяйка в ужасе закрыла ладонями лицо. Волк почти не отходил от изгороди и наблюдал за ней.
Полдня хозяйка играла в забавную игру: то подойдет к записке, то отойдет.
Я устала бороться с сапиенснутым мозгом и так утомилась, что просто развалилась в клетке, как звезда, высунула язык и тяжело дышала.
Борьба моя прошла не зря – хозяйка уселась на землю, по-турецки сложила ноги и, уставившись на лист бумаги, минут пятнадцать просидела в одной позе. Как тяжело бедняжке было пересилить страх и прочитать записку!
Сапиенснутый мозг, как только не звал ее обратно в сад: качелями манил, прыжки в кучи золотых листьев обещал, даже бабье лето божился продлить! Так и отвлекал хозяйку от злосчастной, но важной записки. И вот она поддалась: вскочила на ноги и стала танцевать на осенних листьях. Ей нравилось, как они звонко хрустели, словно чипсы, под ее стопами.
«Наступая на хрустящие листья, я ломаю косточки осени и приглашаю зиму…».
Ах, ты, мой маленький маньячело!
Я расхохоталась и уже потеряла надежду, чтобы вытащить бедняжку из мира фантазий. Хозяйка устала танцевать и вновь уселась. Тут осторожно приоткрылась дверь. Вновь комнату залило светом. Зашел волк, таща в зубах теплый плед.
Хозяйка даже не заметила его, а продолжала таращиться на записку. В ее мире это была кучка снега, что присыпала осенние листья. Хозяйка с грустью наблюдала, как ее осень подходила к концу, и обещанное бабье лето обернулось снежным ноябрем: в палате сидеть на полу в одной пижаме было холодно. Волк кивком поздоровался со мной, неслышно подошел к хозяйке и накрыл пледом, а затем ушел.
На мгновенье она ожила и стала осматриваться. Откуда взялась белоснежная перина?! Моя измученная хозяюшка укуталась в ней и неожиданно подняла лист бумаги.
Тут же в сапиенснутых мозгах промелькнула мысль: «кто-то в саду принес мне теплую перину, когда я замерзла, значит, он поможет мне, если будет страшно читать».
10.00
Моя хозяйка тихонько, на цыпочках, зашла в процедурный кабинет. Никого рядом не было, но ей казалось, что некто на небе знал, что она задумала, потому очень стыдилась даже невидимок.
Я же заработал чаще. Я не хочу останавливаться. Я ещё слишком молод.
17.00
Хозяйка вбежала в процедурный кабинет и резко открыла дверцу шкафа.
Дыхание учащенное. Плачет.
Я же работаю на износ – адреналина слишком много.
Вдруг меня пронзила резкая боль. Никогда я не чувствовал подобное. Так я выражал сопротивление, ведь знал, о чем думал мозг: он хотел, чтобы я остановился, но не стану. Я ещё очень молод! Мне все равно, что происходит в мозге. Пусть он умирает, но я буду биться…
23.00
Я работаю, как в последний раз. Умел бы плакать, рыдал в голос. Неужели ей меня не жаль? Я же абсолютно здоров, мне ещё работать и работать.
Судьба очень жестока, раз мне досталась такая безответственная хозяйка. Пусть бы отдала меня в добрые руки, тем, кому я по-настоящему нужен. Зачем меня убивать? А что там думает мозг? …
… Хозяйка сидела за столом в процедурном кабинете. Она что-то писала в маленьком блокноте. По одной букве на каждой страничке:
Эл, ю, бэ, и, тэ, е, эм, е, эн, я.
Чувствую, как сердце сопротивляется. Бедолага, как я сочувствую ему, но не могу ничего изменить: хозяйка настроена решительно.
Я засыпаю, а сердце медленно перестает работать.
Его движения замедляются. Я чувствую. Глаза слипаются. Прощай.
Готическая зима
Лейси
Я ещё не проснулась, когда была написана предсмертная записка хозяйки. В ней она описывала чувства сердца и мозга тела, которое решило умереть.
Незадолго до этого она вспомнила события четырнадцатилетней давности – тетку, семечки, жестокую правду. Она обратилась за помощью, даже решила погостить здесь, но подпустить к себе никого не смогла, даже людей в белом, зато ухитрилась стащить ключи от процедурного кабинета.
Вот как мой хомо решил избавиться от не реализовавшегося зверька – убить себя.
Хозяйка
… Предсмертная записка, словно пепел, разлетелась по саду.
Пришла зима. Сад погрузился в ледяное безмолвие.
Я испугалась тишины: она была невыносима.
Снег, буквально, валил. Мне даже показалось, что все вокруг белое, и снег никогда не растает, потому что прирос холодным одеялом к земле, лавочкам, качелям…
Дыхание выходило паром изо рта, но я не чувствовала холод.
Я наблюдала за похоронами моего некогда живого сада, что погиб под снегом.
Сейчас здесь царили два цвета – черный и белый. Небо не виднелось: седые облака спрятали его. На ветвях голых черных деревьев сидели гигантские вóроны.
Я прошла немного вперёд, не оставляя за собой следов. Я будто плыла над самой поверхностью земли.
Села на лавочку. Тишина давила, даже вороны не каркали. Слышался лишь стук моего сердца, и в такт ему я тихонько стучала кулаком по лавке, чтобы хоть как-то разбавить жуткое безмолвие.
Я встала и направилась к середине сада. У его окраины появилась скульптура, которой раньше не было – плачущий ангел. Параллельно ей стояла ещё одна – тоже ангел. Я осмотрелась и заметила ещё штук пять подробных скульптур. Всем малышам-ангелочкам по лет пять-шесть, и всех будто кто-то обидел.
Я подошла к одной из статуй. Ангелочек стоял, опустив голову и поджав губки. Он кого-то напомнил мне. Ручки малыш спрятал за спину и скрепил в замок, а носки стоп целовали друг друга. Крылья его были немного подбитые. Это не вандалы – это задумка художника. Рядом с ангелочком лежала небольшая кучка кругленьких мелких конфет… или семечек…
Мне было невыносимо смотреть на плачущего ангела. Я отошла в сторону, но тут же вздрогнула всем телом: прямо у меня над ухом зазвучала музыка. Я закрутилась, ища источник звука.
Напротив меня стояло чёрное фортепиано. Возле него такого же цвета стояла банкетка на деревянных ножках.
На ней кто-то восседал. Я заметила лишь вмятину. Клавиши сами по себе опускались и поднимались, воспроизводя мелодию.
Я медленно подошла к пианино.
На пюпитре лежали ноты. Когда мелодия на одной странице была сыграна, она тут же самостоятельно переворачивалась.
Я нот не знаю, но мелодия мне известна.
Тональность ре минор. Заупокойная месса Моцарта. Предстоят чьи-то похороны?
Никогда прежде я не слышала такого исполнения и не видела такой красивый музыкальный инструмент: пюпитр был слеплен из кованых тончайших завитушек, а сам инструмент разрисован ажурными узорами. Они напомнили мне вьюнковые «кудри» на перилах, по которым ещё ранней весной я хотела «прокатиться»…
Я погрузилась в музыку и забыла про сад. Я будто стала самой мелодией и танцевала на клавишах, плавно передвигаясь с одной на другую. Потом мне казалось, что я олицетворила музыку: она обернулась дамой в белом, и мы вместе с ней кружились в объятиях.
Слушая заупокойную мессу, я ощутила те же чувства, которые испытываю, когда рисую или пишу: пожар случится, а я и не замечу…
Но мне пришлось открыть глаза: в саду появились люди в черных одеждах. Мужчины в смокингах, женщины в длинных платьях.
Каждый был сам по себе – никто не знал друг друга – незнакомцев лишь связывало настоящее мероприятие. По одежде гостей показалось, что они явились из прошлого века.
Рядом со мной стояла дама. Она держала старинный кружевной зонтик. Для этикета или от падающих снежинок?…
Ее платье с пышной юбкой, было опоясано большим черным бантом. Одной рукой она держала зонт, другую спрятала в меховой муфте. Волосы были собраны в высокую прическу.
Позади нее стояла другая женщина. Эта гостья не захватила с собой зонт, зато на ней была шляпка с черной кружевной вуалью, что закрывала лицо.
… Все люди как будто оцепенели. Они почти не передвигались, а если двигались, то очень медленно, плавно. Их будто из пластилина вылепили.
Вот на середине сада появился гроб, обложенный черными розами. Розы были и в руках у каждого гостя.
Музыка заиграла громче и протяжнее. Все внимание привлек гроб. Потихоньку мужчины и женщины подходили к нему и преподносили цветы. Кто букеты, кто корзины, кто по две штуки…
Я спряталась за скульптуру плачущего ангела. Я не хотела смотреть, кто лежал в гробу и мечтала исчезнуть.
Заупокойная месса все не заканчивалась.
Я съежилась в комок и прижалась к спинке ангелочка. Мне стало как будто теплее. Я устроилась удобнее возле его подбитых крыльев и не спешила выходить.
Но я резко очнулась, потому что музыка прекратилась.
Я осторожно выглянула из-за скульптуры.
Мужчины и женщины так же стояли. Кто-то из них смотрел на гроб, кто-то на землю, кто-то на чёрные розы. Но мне показалось, что все их взгляды были устремлены на меня. Они ждали, когда я подойду к гробу. Словно это было заключительным решающим действием на жутком мероприятии.
Противиться всем я не могла: слишком тяжел груз и давление. В конце концов, ничего со мной не случится. Я подойду к гробу, посмотрю, кто там лежит, и все это прекратится. Чёрная зима пройдет.
Я медленно побрела к гробу и тут заметила какое-то движение в гуще голых деревьев. Там кто-то пробежал.
Зверь.
Вот он опять показался – огромный белый волк.
Он сел возле гроба.
Я остановилась на мгновение, но тут же продолжила шаг.
Гроб, обитый черным бархатом, был закрыт. Его крышку украшали крупные бутоны черных роз. На них, словно бабочки, сидели крохотные фарфоровые ангелочки. А на самом центре гроба расположилась миниатюрная копия плачущего ангела, за которым я пряталась. Только этот малыш был без крыльев. Они лежали в кучке мелких конфет, а он их оплакивал…
Я заплакала вместе с ним. Невыносимо смотреть на страдания ребёнка. Я закрыла лицо ладонями, лишь бы не видеть гроб. Но это не помогло: мои ладони были прозрачные. Тогда я не нашла другого выхода, как открыть гроб лишь бы не видеть ангела.
Волк приблизился ко мне, чтобы помочь. В груди же моей что-то трепыхалось и бесилось, тоже желая участвовать.
Мы открыли крышку гроба, и меня и волка откинуло назад. Я упала на спину. Волк испарился.
Я посмотрела назад. Гостей, казалось, ничего не встревожило.
Я обернулась. В гробу лежала девушка из моего рисунка – измученная и одинокая, что стоит перед аллеей.
Сердце мое бухало так сильно и, кажется, приблизилось к глотке. Оно стучало и стучало, что я начала задыхаться. Я закричала, но крика не последовало.
Закрыть глаза не получалось. Веки не слушались. Я приросла к земле и была вынуждена смотреть на девушку в гробу.
Внутри он был обшит белой тканью. Покойница, казалось, безмятежно спала. Я даже заметила движения грудной клетки, которая то опускалась, то поднималась. «Мертвая» девушка и правда сладко почивала.
На ее теле отсутствовали раны, как на рисунке. Белое платье словно только пошили и надели на нее.
Мне показалось, что ей было спокойно и безмятежно почивать. И я вдруг осознала, что теперь ее все любят: пластилиновые мужчины и женщины. Неужели для этого нужно было лечь в гроб?
Я не верила в эту бессмыслицу, а облик девушки начал меняться. Она все больше стала походить на страдалицу с моего рисунка. Вдруг ее лицо дёрнулось, брови нахмурились, тело зашевелилось.
На миг я перестала дышать, и, казалось, превратилась в пластилин, как и гости в черных одеждах.
Я боялась реакции ожившей девушки. Она закричит? Заплачет? Сойдёт с ума?
Она просто пыталась встать из гроба, словно проснулась в кровати, но у нее не получалось.
