Юлия Ефимова
Летописец. Книга 1. Игра на эшафоте
За ужином Бадл рассказывал, откуда привозят материал для тканей, сколько он стоит на разных рынках, как тяжело достать деньги для расширения производства, ибо банкиры дерут несусветные проценты, жаловался на подорожание квасцов для красителей и на конкуренцию со стороны лодивийского тонкого сукна, которое хоть немного дороже, зато намного качественнее более грубого сканналийского. Однако даже далёкому от производства ткани Рику было ясно, что Бадл процветает. Отец тоже не бедствовал, но не обдирал крестьян непомерной арендной платой.
Рик вспомнил, как однажды, лет в десять, ему страшно захотелось лошадь. Он потребовал у отца купить ему дорогого жеребца, замеченного на ярмарке. Отец не стал отказывать: он предложил пойти к приятелям из крестьянских домов и сообщить им, что ради лошади их родителям придётся уплатить больше налога. Рик не сразу понял, чего от него хотят, потом представил, как кривится его приятель Вик, чей отец вечно жаловался на боли в сердце, отсутствие денег на лечение, и покраснел. Не будет же сын хозяина просить лишних денег у крестьян? Лошадь ему так и не купили, чему он не огорчился. Позже отец долго показывал ему, как рассчитывается налог, сколько платит каждый двор, каковы доходы поместья, сколько уходит в пользу казны и церкви. Рик вникал в эти тонкости, понимая, что от них зависит жизнь множества семей. Михаэль Иглсуд посмеялся бы над ним, но Рику в голову не приходило прибавить цифры в свою пользу.
***
Наконец Сайрон Бадл объявил, что назавтра они отправляются в путь. Услышав новость, Самайя обрадовалась и огорчилась одновременно. Она боялась, что во дворце ей придётся нелегко. Двор жил своей жизнью, все друг друга знали – Самайя была чужой, больше пряталась по углам и боялась лишний раз рот открыть.
Здесь, в Корнхеде, ей нравилось гораздо больше: плавание и верховая езда – далеко не всё, чем она занималась. Дни Самайи были буквально расписаны по часам. Сайрон Бадл настоял на изучении поэзии и родословных сканналийских баронов, чтении хроник по истории Сканналии. Самайю также учили танцевать – Рик при полном одобрении Дима охотно показывал ей скользящие шаги, отрабатывал подскоки и быстрые повороты.
Помимо обучения Самайя много времени тратила на примерку новых платьев и другой одежды. Некоторые платья, как она полагала, носила ещё дочь дяди – одно было точь-в-точь как на портрете, – но кое-что он приказал сшить специально ради Самайи. Ей очень понравилась вышитая серебром тёмно-зелёная бархатная накидка с капюшоном и широкими рукавами, отороченными беличьим мехом. Дядя преподнёс ей несколько золотых и серебряных украшений: ожерелье, серьги, браслеты, перстни. Самайя боялась потерять или испортить их и предпочитала держать в шкатулке, а серьги носить отказалась наотрез, вернув их дяде. Рик тут же попытался узнать, почему её ухо было порвано, однако она не помнила.
Иногда, когда ей удавалось вырваться из дома, она уходила на берег озера и смотрела вокруг, не в силах оторваться от непривычной для неё северной природы, густых лесов, высоких гор и причудливых скал. Сидя на берегу, Самайя наслаждалась тишиной, одиночеством, свежим воздухом, время от времени вспоминая Тенгрот и пытаясь разглядеть его на противоположном берегу.
Листва пожелтела, начала опадать, зарядили дожди. Самайя всё яснее понимала, что вот-вот придётся уехать. Она не заметила, как прошли два месяца, но до сих пор не считала дом дяди своим. Хотя Сайрон Бадл старался угодить Самайе, слуги относились к ней как к гостье, дядя чаще говорил с Риком, чем с ней. Посещение мануфактуры оставило не самые приятные воспоминания. Она едва не задохнулась в той комнате, а кто-то работал там по много часов! Когда она попросила дядю что-нибудь сделать, он улыбнулся и отправил её зубрить, какие должности при дворе и в церкви занимали сейчас многочисленные Ривенхеды.
***
Как только установилась сухая осенняя погода, Сайрон Бадл запряг крепкую карету парой откормленных лошадей. Поездка займёт дня три, как предположил Рик, радостно седлая коня и предвкушая возвращение на службу.
Экипаж в сопровождении Рика, Дима и Фила тронулся вдоль озера к дороге, что вела от Нугарда к Нортхеду, пересекая Сканналию с юга на север. Когда они повернули в сторону от озера, Рик заметил, что Мая выглянула из окна кареты, провожая озеро так, словно прощалась с другом. Он сам испытывал непривычные чувства. В прошлый раз он уезжал от отца злым и даже не оглянулся, сейчас же тосковал по дому и его обитателям. В его новой жизни чего-то не хватало, но Рик всегда мечтал о славе, войнах и любви, а получить это в Тенгроте невозможно. Отец там на своём месте, Рик же хотел большего – этого отец никогда не понимал.
Они уже выехали на большую дорогу и направились на север, когда сзади увидели отряд всадников, которые во всю прыть неслись в их сторону. Сайрон приказал остановить карету; Рик придержал лошадь, пытаясь разглядеть, кто там едет. В правление Айвариха много внимания уделялось безопасности дорог – правда, иной раз находились желающие пограбить путников. Несмотря на сопровождавших карету Бадла вооружённых слуг, Рик всё равно приготовился к неприятностям.
– Эй, неужто это Райгард Сиверс? – послышался изумлённый возглас, один из всадников притормозил. – Откуда ты тут взялся?
Это был Крисфен. Рик помнил, что Айварих отправил сына в Барундию – сватать дочь Гиемона за Алексарха. Похоже, Крис возвращается домой именно оттуда.
– Господин Бадл из Корнхеда едет к королю, я после лечения возвращаюсь на службу.
Сайрон Бадл выскочил из кареты – Рик представил его принцу. Пока Крис, не жаловавший новоиспечённых аристократов, не начал насмехаться над дядей Маи, Рик спросил:
– Надеюсь, миссия была успешной, Ваше Высочество? Король Гиемон согласился?
Крис скривился, сплюнул, обозвав Гиемона старым козлом и мудаком, который слишком много о себе воображает. Оказалось, что свадьбы не будет. Гиемон промурыжил Криса в Арпене кучу времени и в итоге послал подальше как раз когда зарядили ливни. Крис злился не только на короля Барундии. Не выбирая выражений, он добавил:
– Повезло Алексу, что на этой крале жениться не придётся. Нос у неё как у пьяной сучки, губы сжаты так, что хочется двинуть по ним кулаком, скулы как у мужика, зато воображает о себе… Прынцесса хренова! Ну ничего, я не я буду, если… – он заткнулся, увидев Маю.
– Эй, это же наша служаночка? Что, подцепил её вместо Дайруса? Ну даёшь! И как она? Слушай, уступи-ка мне её на часик, а то я уже устал скакать на лошади, лучше поскачу на бабёнке, – люди Криса расхохотались. Рик нахмурился: он не ожидал, что Крис узнает Маю и прицепится к ней. Дим невзначай подъехал к карете, встав между нею и Крисом.
Сайрон, стоя у кареты, чётко сказал:
– Что касается моей племянницы, то Ваше Высочество вряд ли с ней знакомы. Вероятно, вы с кем-то её спутали.
– Спутал? – Крис недоуменно осматривал Маю. Рик напрягся. Он знал, как Крис любит обращаться с женщинами. – Это твоя племянница, говоришь?
– Именно так, Ваше Высочество, имею честь представить вам Самайю Бадл! Ваш отец был невероятно щедр и предложил ей стать фрейлиной королевы.
Крис что-то прикинул про себя, пристально посмотрел на Маю, играя желваками, и кивнул:
– Приветствую вас, Самайя! Встретимся во дворце! – Он махнул товарищам. Отряд, обогнув карету, помчался дальше на север.
Рик вздохнул с облегчением и расслабился. Фил тихонько хихикнул и бросил едва слышно: «Поджилки затряслись».
– Ты о чём? – Рик обернулся к Филу.
– А вы не слыхали? Ну, была ж года полтора назад история с одной девчонкой, дочкой помещика. Крис поимел её, когда гостил у её отца, причём девка-то, заметьте, была невестой одного из Мэйдингоров и плевать хотела на принца. Ну, короче, девка покончила с собой, помещик вместе с женихом наняли свору псов, начали мутить воду в округе, объявили награду за голову Криса, как вам это? Только через полгода удалось вырезать мятежников. Ну, Георга Мэйдингора казнили, конечно, но король заявил сыну, что если он хоть пальцем тронет девушку из дворянской семьи, то отправится вслед за Мэйдингором, а для наглядности всыпал ему хорошенько. С тех пор сынок если и щупает кого из ваших, то потихоньку, ну или балуется со служанками да крестьянками, зато стоит где вспыхнуть – он тут как тут!
Рик вспомнил, как король рассказывал про казнь какого-то Мэйдингора, которому никак не могли отрубить голову. Наверное, это он и был. А ещё Рик понял, почему Крис так рвался в Малгард, – мятежников, их жён и детей можно не щадить. Рик пожалел, что спросил: теперь он всегда будет думать о той девушке, когда увидит Криса. Рик оглянулся на Маю и снова поклялся про себя охранять и защищать её во дворце. Сайрон тяжёлым взглядом проводил отряд Криса и залез в карету. Она покатила дальше.
Глава 8. Портреты
– Скажи, Сайрон, с чего ты взял, что это – твоя племянница? Ты хочешь, чтобы я её фрейлиной сделал? Так недавно она тут полы мыла, бог знает что ещё делала, и теперь к ней как к равной должны относиться? Знаешь, мне нужны доказательства. Мало ли кто хочет тебя надуть. У тебя есть основания её словам верить?
Сайрон Бадл и Самайя стояли в большом тронном зале дворца, куда по приглашению короля прибыли для представления. Айварих сидел на троне – высоком посеребрённом кресле с подлокотниками, ступенькой для ног и округлой спинкой, увенчанной золотым соколом, – и его слова разносились эхом по залу. Самайя порадовалась, что народу почти нет – только Энгус Краск, Уолтер Фроммель, Холлард Ривенхед, Георг Ворнхолм, Оскар Мирн и Рик, одетый в форму королевской стражи. Крис тоже отсутствовал, хотя Самайя думала, что именно он сообщил королю о переменах в её положении. Собственно, официально дядя представит племянницу ко двору после этой встречи, на которой король должен решить: достойна девушка его милости или нет.
– Я не верю ничьим словам, Ваше Величество, ибо не слова сказали мне правду, – поклонился Сайрон. – О том, что она моя кровь, дочь моего двоюродного брата, мне сказали мои собственные глаза. Как только – и если – вы позволите, я готов лично показать вам доказательство, – он ещё раз поклонился.
– Любопытно, – усмехнулся Айварих. – Что же такое твои глаза тебе сказали?
– Вы позволите, Ваше Величество, принести сюда одну вещь?
Айварих кивнул. Через несколько минут дверь распахнулась, слуги внесли нечто большое, укрытое покрывалом. Самайя знала, что дядя заранее отправил портрет дочери в Нортхед, но не думала, что он понадобится королю. Вот почему дядя заставил её надеть то самое платье и повязку на волосы, что на портрете носила его дочь! Сайрон поставил племянницу рядом с портретом, так, чтобы король отлично видел обеих девушек, и откинул покрывало. Айварих прищурился, пытаясь в полумраке зала разглядеть, что изображено на портрете, потом встал с трона, подошёл к картине. Он так долго изучал работу художника, что Самайя занервничала. Потом Айварих отступил от картины и перевёл взгляд на Самайю, так же пристально уставившись на неё. Девушка боялась дышать: опустив глаза, она старалась держаться отстранённо. Айварих приблизился, его сильные пальцы приподняли её подбородок. Лицо Самайи оказалось так близко к лицу короля, что она ощущала его резкий запах. Она прикрыла глаза, задержала дыхание.
– Отличная работа! Я много портретов видел, это – один из лучших! – послышался голос короля: оставив Самайю в покое, он вернулся к портрету. – Что скажешь, Георг? – обратился он к Ворнхолму, который рассматривал портрет, не проявляя никаких чувств.
– Превосходно написано, – равнодушно ответил барон. – Очень необычные цвета…
– Это портрет твоей дочери? – Айварих, не дослушав, повернулся к Бадлу.
– Да, Ваше Величество, мой знакомый художник Дорин Килмах написал его два года назад. Кроме того, я сохранил платья и наряды дочери, теперь их носит моя племянница. Стоило мне увидеть Маю, у меня не осталось сомнений. Однако если Ваше Величество пожелает, мы уедем.
– Но ты же хотел её фрейлиной сделать.
– Я мечтаю об этом, Ваше Величество, моя благодарность не знала бы границ, но на всё ваша воля, – Сайрон Бадл поклонился снова.
– Должен признать, твой довод убедителен, – нахмурился король. – Что скажете, господа? – обратился он к членам Королевского Совета.
– Как имя вашего отца? – обратился к Самайе Уолтер Фроммель.
– Луций Бадл, ваша милость, – смущённо ответила Самайя. Сайрон убедил её молчать о том, что она не помнит имени отца и матери, заставил выучить имена всех членов его семьи.
– А вашего деда?
– Его звали На… Найвил, – Самайя запнулась, с трудом выдавив имя.
Дядя что-то продолжал говорить – Самайя не слышала: она пыталась поймать знакомое чувство, посещавшее её вместе с воспоминаниями. Вопрос об имени деда вызвал отклик, откуда-то появилось другое имя – она его едва не произнесла. Назер – так звали… Но если её деда звали Назер, то кто тогда Найвил, отец Луция? Самайя запуталась, пытаясь понять, откуда взялось новое имя. Или это дед по матери? Самайя напрягала память, но сосредоточиться ей мешал разговор дяди и короля.
Тем временем дядя, похоже, договорился с Айварихом обо всём, включая официальную церемонию представления ко двору. К тому времени, когда Самайя снова начала вслушиваться в их диалог, они говорили о другом портрете. Айвариху так понравилась работа, что он захотел сделать заказ на свой портрет. Сайрон пообещал, что Килмах прибудет во дворец завтра же; оплату за его работу дядя брал на себя. Довольный Айварих, явно под впечатлением от картины, сказал, что художнику подготовят комнату для работы, и добавил, что ждёт Сайрона с его племянницей вечером на торжественном приёме.
Покинув дворец, Бадл потянул племянницу в дом Энгуса Краска, где они остановились. Ей нужно переодеться и приукраситься, подмигнул дядя, раз отныне она – фрейлина королевы.
День оказался таким насыщенным, что к вечеру Самайя едва воспринимала окружающее. На приёме, среди множества мужчин и женщин в пышных, дорогих нарядах, сверкавших драгоценностями, она ощущала себя серой тенью, которая не видит и не чувствует ничего, а скользит вслед за дядей, повинуясь его движениям. Она не помнила, как оказалась дома и, едва сбросив платье, заснула мёртвым сном.
***
Рик нетерпеливо вытягивал шею у покоев королевы в ожидании Маи. Вчера на балу она выглядела просто потрясающе в светло-зелёном парчовом платье с изумрудами на шее. Рик хотел поздравить её с должностью фрейлины и попросить помочь ему с Илзой.
Он едва успел шепнуть ей просьбу о встрече, как она поспешно кивнула и скрылась в комнатах королевы; Рик остался у дверей размышлять о том, что служба во дворце слишком скучна для воина. Обычно королева обходилась без личной охраны внутри дворца, но в её нынешнем положении Айварих решил не рисковать и ставил дежурить стражников на случай необходимости. С каждым днём беременности король становился всё более нервным, требовал от лучших врачей постоянно осматривать Её Величество и докладывать ему лично каждый день о её состоянии. Что делать Рику, если королеве станет хуже, никто не сказал. Он маялся целый день, надеясь, что всё будет в порядке, и одновременно желая хоть какого-то разнообразия.
Вечером после смены Рик отправился на место встречи с Маей – в галерею портретов королей. Её чаще называли Тёмной. Даже по утрам, когда солнце светило прямо в три небольших окна, тут было темновато; вечерами придворный, ответственный за освещение дворца, не утруждал себя тем, чтобы следить за люстрами и канделябрами, и галерея погружалась во мрак. Почему для портретов выбрали такое неуютное место, никто уже не помнил. Пройти сюда можно было из северного крыла через Северную башню.
Посетители в галерее появлялись редко, поскольку она занимала самое удалённое нежилое восточное крыло на втором этаже дворца. Окна выходили не на Дворцовую площадь, а на пустующие сейчас площадки для учебных боёв стражников и игры в мяч. Далее расстилались крыши деловых кварталов, виднелись башни кафедрального собора.
В галерее висели портреты всех королей, их жён и детей за последние лет сто и портреты более древних королей, написанные спустя много времени после их смерти в виде ликов на иконах, какими были, например, портреты Валамира и его сына – Святого Рагмира. Не хватало только портрета Райгарда Второго: написанный при его жизни портрет куда-то убрали.
В ожидании Маи Рик подошёл к портрету короля Эйварда Пятого. Обычно он не обращал на него внимания, любуясь портретом королевы Катрейны, на котором она казалась совсем юной и очень притягательной – сегодня Рик хотел рассмотреть её брата. Точнее, сводного брата: королева была дочерью Райгарда Первого от второго брака с Лееной Ривенхед, в то время как Эйвард Пятый, Райгард Второй, Маэрина, ныне королева Барундии, и Саймеон – дети от первого брака с Диарой Ворнхолм.
Рик подошёл поближе, вглядываясь в черты давно умершего короля. Эйвард был не слишком красив, зато явно силён и здоров, хотя уже немолод. Длинное красное складчатое одеяние прикрывала меховая накидка на плечах. Из-под белого меха на груди выглядывал чёрный камзол и ворот белой сорочки. Широкий чёрный берет на тёмных волосах украшала камея. В левой руке Эйвард держал надкушенный гранат. В чёрных глазах короля, смотревших куда-то вниз, уживались грусть и жажда власти, свойственная всем Кройдомам, чей официальный девиз был «Власть от Бога», неофициальный – «Власть от Бога, и больше никто нам не указ».
Говорили, правда, шёпотом, что Эйвард обезумел перед смертью из-за гибели сына, вёл себя совершенно непредсказуемо: то молился днём и ночью, то влетал в тронный зал и ставил печати на любых бумажках. Ривенхеды попытались найти ему новую жену. В день свадьбы у короля начался припадок, напуганная невеста сбежала из-под венца. Родители вернули её, но король заперся в молельне и не выходил несколько дней. Там он и умер.
Рик вздрогнул от прикосновения: Мая подошла так неслышно, что он не заметил, увлечённый портретом.
– Я вижу, вы вернулись в королевскую стражу? – улыбнулась Мая. Рик гордо кивнул: даже Кьяран был поражён его выздоровлением, король же без проблем восстановил на службе.
– Вы видели этот портрет раньше? – спросила Мая.
– Да, правда, не рассматривал особо.
Мая задумчиво склонила голову, глядя на Эйварда:
– Королева сказала, что портрет писали после смерти Байнара. Я, когда этот портрет увидела, сначала не поняла, что это Эйвард. Знаете, ваша милость…
– Называй меня Рик, мы же теперь равны. Ты уже не служанка, а я… Ну, я кто был, тот и есть.
Мая внимательно посмотрела Рику в глаза.
– Вы не знаете, кто вы есть. Я вижу нечто общее между вами и этим портретом, – она указала на Эйварда. Рик едва не засмеялся, Мая серьёзно продолжала: – У вас с ним похожие глаза. Честолюбие, уверенность в своих силах – этим вы похожи. Иногда вы пугаете меня упорством и страстью идти вперёд.
Рик невольно улыбнулся. Такого ему никто ещё не говорил. Да, он честолюбив и много раз ссорился из-за этого с отцом, который считал это гордыней.
– А мне кажется, что этот портрет похож на твой… То есть на портрет Юны. – Юной звали дочь Сайрона Бадла.
Мая кивнула:
– Я думаю, их написал один художник, хотя они созданы с разницей больше пятнадцати лет. В глазах у написанных им людей можно прочесть душу, и он любит красно-белые цвета.
Насколько Рик помнил, на портрете Юны были красная и белая розы.
– И что?
– У красного необычный оттенок, мне такие не встречались, напоминает кровь. Белый светится в темноте – я видела. Слабо так светится, словно в картине едва теплится жизнь. – Рик покосился на Маю: от её слов мороз прошёл у него по коже.
***
Интерес Рика к Илзе Ривенхед был заметен издали, он старался почаще попадаться ей на глаза. Самайя жалела Рика, который не обращал внимания на презрительные, порой враждебные взгляды Илзы. Королева однажды сказала, что Рик не менее красив, чем его отец в юности, а потом грустно и тихо заметила, что бастардов у Ривенхедов много, но нет Ривенхедов среди бастардов. Самайя порадовалась, что Рик этого не слышит. Его страстная мечта получить больше, чем дала ему жизнь, её иногда пугала: она боялась, что на пути к цели Рик способен задавить кого угодно.
Чем больше Самайя узнавала жизнь дворца, тем меньше он ей нравился. Дядя частенько приглашал её к Краскам, расспрашивал подробности, делился знаниями о разных людях. Фил, ставший помощником дяди, много чего добавлял, красочно расписывая пороки и склонности обитателей дворца. Так, Фил намекнул, что Алексарх предпочитает мужчин. Самайя теперь невольно косилась на принца, когда он разговаривал с кем-то из мужчин. Вот ещё один человек, чья сущность и желания выходили за рамки, признанные обществом. А когда Фил сказал, что последняя пассия Айвариха может дорого обойтись королевству, она мысленно пнула себя за ненаблюдательность: ведь на осеннем балу король и впрямь крутился вокруг одной женщины – Тории Иглсуд. Вскоре весь двор обсуждал этот страстный роман; королева делала вид, что ничего не происходит, всё больше замыкаясь в себе.
Самайя постепенно запоминала, кто есть кто, училась различать степень влияния при дворе, по намёкам понимать смысл речей. Энгус Краск нередко брал на себя роль её провожатого в мире политики, хотя Самайя не понимала, зачем это ему надо. Она уже знала, что при дворе никто ничего просто так не делает. Дядя благодаря присутствию Самайи зачастил во дворец, пристроенный им живописец Дорин Килмах получил не только право писать портрет короля, но и открыл мастерскую с типографией и аптеку в Нортхеде. Даже Рик, который веселил её, не давал ей забыть про свою Илзу. Только Дим ничего не просил, а подбадривал, давал дельные советы и заодно показал пару приёмов, как отбиться от пьяного мужчины, если он пристаёт, и как сбежать от насильника, если тот крепко стоит на ногах. С подачи Дима Самайя носила на поясе кинжал в ножнах, сделанных Димом в виде сумочки. Он же учил девушку им пользоваться. Рик однажды заметил её кинжал, выпытал об их занятиях, и Диму пришлось давать уроки и ему: юноша с каким-то остервенением изучал непривычные для Сканналии способы борьбы с мечом, кинжалом или без оружия вообще.
Наступила зима, королева чувствовала себя хорошо, король навещал её, хотя и куда реже, чем Торию Иглсуд. Самайя исполняла обязанности, всё больше погружаясь в жизнь королевского двора. Она научилась без содрогания приветствовать даже соратника принца Крисфена Власа Мэйдингора, о котором по дворцу ходили воистину жуткие слухи. От самого принца она держалась подальше, не слишком рассчитывая на его страх перед отцом. Принц, к счастью, её не замечал.
В стране было спокойно, только Оскар Мирн да Теодор Ривенхед время от времени тревожили Айвариха утверждениями, что ересь проникает всё глубже в Сканналию, обретая популярность как среди знати, так и простого народа. Айварих отмахивался, предвкушая рождение наследника в конце зимы, и предлагал им самим решать проблемы. В эту зиму Самайя видела четыре казни на костре, слышала множество проповедей против ереси и поняла для себя, что от слишком рьяных эктариан надо держаться так же далеко, как и от зарианцев. Фил, как всегда ехидно, высказался в том духе, что попы, особенно те, чья фамилия Ривенхед, боятся за свои задницы на тёпленьких местах, потому что еретики отрицают не веру и Бога, а роль попов, монахов и тех притонов, которые иные называют церквями и монастырями. Всё больше деловых людей, добавил дядя Сайрон, проявляют недовольство кучей нелепых правил и обрядов, стоящих баснословных денег.
Рик, иногда сопровождавший Самайю на казни, поначалу поддерживал Мирна. После того, как один из приговорённых обратился к толпе с длинной речью в защиту своей веры и сгорел без единого стона, Рик ушёл растерянным, не заметив Ноэля, который хмуро стоял в толпе. У Самайи Мирн, несмотря на все его заслуги, вызывал страх, напоминая ей о смерти родителей в Арпене из-за обвинений в колдовстве.
***
Рик знал Самуила-Данника с детства. Про себя Самуил говорил, что он выплачивает дань Богу и его истинным служителям, потому его так и зовут. Когда позже Рик понял, чем он занимается, то не мог определиться, восхищают его деяния Самуила или ужасают. Самуил был из монашеской братии. После поездки в Шагурию, где он переболел оспой, Самуил отошёл от монашества, занялся другой деятельностью: вступил в общество, которое занималось уходом за тяжелобольными людьми и их погребением. Самуил обладал худыми пальцами с раздутыми суставами, испещрённым оспинами лицом, свисающими клочьями седыми безжизненными волосами, но Рик привык этого не замечать, потому что лучшего рассказчика он не знал. Благодаря стараниям отца Рик прекрасно изучил Декамартион с его историями о десяти смертных грехах и их воздействии на душу человека, однако именно Самуил познакомил Рика с глубинными тайнами, сокрытыми в древней книге. Вдохновение, с которым Самуил описывал вроде бы знакомые события, затягивало Рика с головой, герои рассказов казались живыми, близкими. Самуил заставил его сомневаться в том, что умирающие ради веры святые так уж святы. Святость достигается не смертью во имя веры, а жизнью во имя Бога и людей, говаривал Самуил, образно и живо поясняя, почему заповеди Божьи важны для общества, тогда как символы церкви навроде икон и обрядов – лишь суета. К Самуилу можно было прийти с любым вопросом, он отвечал откровенно и прямо. Отец иногда пытался его остановить – Самуил говорил, что Рик уже большой и всё поймёт. За эти слова Рик его ещё больше обожал. В Нортхеде Рик как-то попытался в разговоре с Алексархом затронуть эту тему – тот оборвал его на полуслове и пошутил, что так Рика самого скоро сожгут за ересь.
Однажды во время редкого разговора Рика с Илзой к ним подошёл Теодор Ривенхед и начал расспрашивать Рика о том, о сём, сверля его большими водянистыми глазами над крупным отвисшим носом. Имя Самуила всплыло само собой, и сегодня Рик ощущал запах горелого мяса: огонь превращал его наставника в пепел и дым. Насколько Рик знал, Самуил никому не причинил вреда, всю жизнь посвятил добрым делам. Юноша пытался понять, что же такое ересь, что за неё надо казнить, ведь зарианцы верили в одного с ним Бога, читали одни книги, молились в одних церквях. До сих пор он об этом не задумывался и корил себя за это с тех пор, как узнал об аресте. Наверное, Оскар Мирн, который провожал приговорённого в последний путь и сейчас истово молился перед костром, мог бы рассказать, в чём вина Самуила, но спрашивать его Рик не станет.
«Я жил по заповедям Господа моего, вы же нарушаете главную заповедь: не убий!» – последние слова Самуила жгли Рика изнутри до самого дворца. Упав на кровать, Рик вспомнил, что видел отца, и пожалел, что не остановился и не попросил прощения.
***
Айварих стоял на небольшом деревянном помосте перед художником, накладывавшим мазки на портрет, основу которого составляла дубовая доска. Роскошные вьющиеся тёмные волосы Дорина Килмаха, спускавшиеся ниже плеч, были прикрыты полосатым чёрно-белым колпаком; его фигуру скрывал длинный серый балахон, подпоясанный верёвкой.
Самайя залюбовалась лёгкостью движений Килмаха, его вниманием к мельчайшим деталям, вплоть до узоров на стенах. Айварих на портрете походил на оригинал довольно сильно. Особенно удались художнику голубые глаза – прозрачные и живые, наполненные ярким белым светом от окна внизу. Казалось, они следят за каждым твоим шагом, и непонятно, чего в них больше: властности, одиночества или угрозы. Король стоял на ступеньках, по которым стелился красный ковёр с чёрным соколом. Жёлтая, отделанная горностаем, мантия Айвариха свисала до пола, из-под неё выглядывал коричневый камзол. В одной руке король держал чётки, другая лежала на эфесе шпаги. Самайя вспомнила портрет Эйварда и присмотрелась: да, знакомые белый и красный. Килмах, стоя спиной к Самайе, как раз наносил белой краской очередной штрих на горностаевый мех.
Королева, настоявшая на визите к супругу, опиралась на руку Самайи и тяжело дышала: беременность давалась ей нелегко, она выглядела усталой и больной. Доминиарх Ривенхед сопровождал племянницу. Энгус Краск, что-то нудно докладывавший королю, замолчал и зашуршал свитками.
Айварих раздражённо сошёл с помоста, отмахнувшись от протестующего вскрика Килмаха, и направился к королеве:
– Ваше Величество, я позволил вам сюда прийти, но если бы я знал, что вам нехорошо, то запретил бы. Что такого срочного вы хотели сказать, что забыли о самом главном – нашем ребёнке?
– Я не забыла, Ваше Величество. Лекари уверили, что мне необходимо двигаться, – тихо заговорила королева. – Я лишь хотела попросить вас изменить ваше решение.
– Это по поводу развода? – развязно спросил Айварих. – Как жаль, что этот нелепый слух вас тревожит.
– Но вы отправили пантеарху в Латею прошение с просьбой разрешить наш развод, – последнее слово Катрейна едва выговорила.
– Я просил наследные права моих сыновей признать. Их мать была зарианкой, как вы знаете, из-за чего у меня полно проблем. Не бойтесь, прав нашего с вами сына это не нарушит, если, конечно, у нас родится сын. Дайте мне наследника, и вопрос будет исчерпан! – Король снова вернулся на помост и застыл в прежней позе.
Катрейна невольно бросила взгляд на портрет, переведя его на художника. Самайя заметила, как она начала присматриваться к Дорину Килмаху, потом вздрогнула и отшатнулась. Широко расставленные небольшие глаза Килмаха уставились на королеву, словно пытаясь её заворожить. Они погружали в голубизну, как в бездонное озеро. «В него бросишься без раздумий и не выплывешь», – некстати подумала Самайя. Небольшие полные губы Килмаха слегка сжались, тонкие усы, спускавшиеся почти до подбородка, колыхнулись над короткой бородкой. Вытянутое лицо, казалось, удлинилось ещё больше.
Доминиарх, не замечая взглядов племянницы, обратился к королю:
– Ваше Величество, развод в королевской семье способен разрушить самые основы нашей веры. Умоляю, ради Господа нашего, не позволяйте плоти влиять на ваши решения.
Художник при последних словах Теодора случайно дёрнул рукой – белая точка попала на коричневый камзол. Килмах чертыхнулся, оглядываясь на пришедших гостей, доминиарх надулся от гнева. Глаза королевы вспыхнули. Килмах на миг застыл с высоко поднятой рукой, в которой держал кисть. Вторая капля шлёпнулась на пол.
– Вы… – с трудом выговорила Катрейна.
– Ваше Величество, – торопливо заговорил Килмах. – Портрет почти закончен, но, может, быть, нам стоит перенести на завтра наш сегодняшний сеанс. Если Её Величеству необходимо с вами поговорить…
